Соотношение теории и метода: немного истории

Как только психология стала самостоятельной наукой, возникла проблема соотношения теории и метода. Или, если быть совсем точным, перешла “на новый уровень”, став на некоторое время одной из центральных, и поэтому интенсивно обсуждаемых в научной психологии. В течение продолжительного времени (от возникновения научной психологии в семидесятые годы XIX века до конца двадцатых годов XX столетия) обсуждение метода психологии было практически обязательной частью любого, сколь-нибудь крупного сочинения по психологии. Затем ситуация начала меняться, проблема метода постепенно уходит на второй план, заменяясь проблемой методов, под которыми имеются в виду преимущественно методы эмпирические, методы “добывания фактов”. Но вернемся к рождающейся “новой” научной психологии. В философской психологии, которая предшествовала научной психологии, такая проблема тоже существовала. Поскольку философская психология была в то время, в сущности, разделом философии, вопрос о соотношении теории и метода решался вполне определенно: теоретической, спекулятивной дисциплине “соответствовал” философский метод. М.С. Роговин в качестве такого называл метод интерпретации (Роговин, 1969). Не будем здесь вдаваться в дискуссии по поводу метода интерпретации. Нас интересует положение дел в научной психологии, возникающей во второй половине XIX столетия.

Напомним, что выделяющаяся из философии психология заявила о себе как об опытной науке. Психология, поскольку выделялась она именно из философии, должна была убедительно продемонстрировать свою новизну, принципиальную отличность от философии. Такие отличия были найдены: в первую очередь психология декларировала новый предмет науки, во-вторых она заявила об использовании специальных методов. Вопрос о методах вовсе не так прост, как это может показаться на первый взгляд. В продолжение достаточно длительного времени основным методом психологии продолжала оставаться интроспекция. Она существенно модифицировалась и успешно “работала” внутри научной психологии. Поэтому титул “экспериментальная”, данный психологии Вильгельмом Вундтом, достаточно долгое время был двусмысленным, что вытекало из “нейтральности” самого эксперимента: он мог использоваться в субъективной психологии и тогда сочетался с внутренним наблюдением, самонаблюдением (Selbstbeobachtung) или внутренним восприятием (innere Wahrnehmung), либо в объективной психологии сопрягался с внешним наблюдением (либо с внешним самонаблюдением – как это ни удивительно, может быть и такое). Впрочем, к анализу методов, эксплуатируемых “новорожденной” психологией мы еще вернемся. А пока отметим третье важное обстоятельство: новая психология должна была стать наукой. Во второй половине прошлого столетия это означало стать позитивной наукой, то есть не быть спекулятивной и метафизической (как философия), а стать похожей на физику, химию, биологию. Различные идеалы и образцы научности во многом определяли направление поисков в первых программах построения психологии как науки. Отметим, к слову, что институциональные успехи психологии (открытие лабораторий, получение права преподавания психологии в университетах на философских кафедрах, проведение съездов, издание журналов и т. д.) не заслоняли внутренних проблем. Тот же В. Вундт – “отец научной психологии” весьма опасался за будущее психологии. В статье “Психология в борьбе за существование” (Вундт, 1913) Вундт отмечал, что отделение от философии не может быть полным. Факт, который современному читателю может показаться удивительным: в сознании психолога конца XX столетия В. Вундт представляется гигантом, создавшим новую научную дисциплину, основанную на опыте, широко использующую эксперимент, короче, “позитивную” науку, лишенную “всякой метафизики”. Подобная картина далека от действительности. В. Вундт был не только эклектиком (напомню, У. Джемс уподоблял систему Вундта дождевому червю, утверждая, что, будучи рассеченной, она будет существовать в виде автономных частей, но и достаточно трезво мыслящим человеком. Он прекрасно понимал, что т.н. экспериментальная психология без “соединительной ткани” философии существовать просто не сможет. Поэтому отделение от философии пока может быть только декларативным (на словах, но не на деле). Впрочем, лучше предоставить слово самому В. Вундту: “Но те, более общие и потому наиболее важные для психологического образования вопросы столь тесно связаны с определенной, теоретико-познавательной и метафизической точкой зрения, что непонятно, как они когда-либо исчезнут из психологии. Именно этот факт ясно доказывает, что психология относится к философским дисциплинам, и что таковой она останется и после превращения в самостоятельную науку, так как, в конце концов, в основе такой самостоятельной науки могут лежать только метафизические воззрения скрытые и – если отделившиеся от философии психологи не будут обладать более или менее основательным философским образованием – незрелые. Поэтому никому это отделение не принесет больше вреда, чем психологам, а через них и психологии” (Вундт, 1913, с. 117). Но не будем отвлекаться, вернемся к психологии экспериментальной или, как ее чаще именовал сам Вундт, психологии физиологической.

Итак, поскольку психология – наука, то в ней должна быть теория и должны быть факты. Факты обычно добываются эмпирическими методами. Отметим, что в психологии возникло устойчивое представление, что методы – это методы добывания фактов, методы эмпирические. “Другие” методы – например, теоретические, это “наследие” философии. У психологии, поскольку она наука, теоретических методов быть не должно, так как теория создается путем упорядочивания фактов с помощью логики. Но предоставим слово самому “создателю научной психологии”. В пятом издании “Основ физиологической психологии” Вундт пишет: “Всякая наука в конечном счете заключается в логическом соединении данных содержаний опыта” (Вундт, б.г., с. 1). Вундт осмотрительно отмечает, что пути к этой цели могут различаться, возможны дискуссии по поводу того, “насколько нужны и вообще нужны ли для этого предпосылки, лежащие вне опыта” (Вундт, б.г., с. 1). “Всеобщее согласие можно встретить не только в определении задачи науки. И по отношению к другому, – методологическому требованию, существует полное согласие между всеми представителями науки, которые не верят, как некоторые философы, в чудодейственную силу специфического метода. Требование это заключается в том, что соединение данных содержаний опыта, составляющее сущность научной работы, должно безусловно подчиняться законам логического суждения и умозаключения” (Вундт, б.г., с. 1). Сложилось представление о психологии как опытной науке, в которой теория представляет собой “упорядоченное соединение данных содержаний опыта”. Собственно, так и должно было случиться, поскольку психология рассматривалась как непосредственная наука: интроспекция давала непосредственное знание о внутреннем опыте. Возможность такого интуитивного познания была провозглашена Р. Декартом. Как известно, Декарт не использовал термин “сознание”, предпочитая говорить о духе (mens). Но поскольку он определял его как “все то, что происходит в нас таким образом, что мы воспринимаем его непосредственно сами собою” (Декарт, 1950, с. 429), интроспективное понимание сознания было “налицо”. Декарт отчетливо формулирует идею интроспекции и обосновывает интроспективное понимание сознания, которое легло в основу эмпирической психологии.

В первых программах построения психологии как самостоятельной науки (и в вундтовской, и в альтернативной, предложенной Ф. Брентано) отчетливо артикулировалось, что психология должна быть опытной наукой. И физиологическая (экспериментальная) психология Вундта, и “психология с эмпирической точки зрения” Брентано предполагали использование различных вариантов метода интроспекции. Варианты существенно различались: в вундтовской лаборатории с помощью интроспекции необходимо было получить описание структуры опыта, тогда как, по Брентано, интроспекция (внутреннее восприятие) должна была выявить акты сознания в их целостности. Ясно, что требовалось обучение испытуемых (тренировка интроспекции) для решения столь сложных аналитически-интроспективных задач. Особые стандарты существовали в других психологических школах, культивирующих интроспекцию (в вюрцбургской школе, в Корнелле у Эдвара Титченера). Более того, стало очевидно, что интроспекция, несмотря на все попытки стандартизировать ее, сделать более строгой, остается процедурой весьма произвольной. Н.И. Пирогов очень проницательно заметил: “Еще гораздо труднее, ненормальнее и сомнительнее дело, когда мы беремся судить о нашем Я, другими словами – о нашем лично сознательном ощущении бытия, мысли и, вообще о присутствии в нас субъективного начала со всеми его (психическими) свойствами. В этом случае, – если правильно мое сравнение нашего Я с музыкантом, играющим одновременно на нескольких инструментах, – оно, наше Я, начинает играть не быв виртуозом, на одном из них исключительно и делает, конечно, fiasco” (Пирогов, 1887, с. 86–87). Даже длительная тренировка (напомним, что в вундтовской лаборатории, где требования к интроспекции, кстати, были не самыми строгими, испытуемый, выполнивший менее 10000 интроспективно проконтролированных реакций, не мог служить источником информации (Boring, 1953) не делала “виртуозом” хотя бы потому, что “заставляла играть на одном инструменте” (требовалось либо описывать “структуру опыта”, либо “акты сознания”, либо “качества ощущений”, ни в коем случае не допуская “ошибки стимула”). Впрочем, не будем здесь перечислять варианты интроспективного метода, использовавшиеся в той или иной психологической школе. Отметим, что вышеприведенное “методологическое требование” В. Вундта, самим же Вундтом регулярно нарушалось. На этапе логического упорядочивания данных опыта в качестве “упорядочивающих” вводились гипотезы ad hoс. Про допустимость гипотез в объяснении, кстати, говорил сам Вундт: “Но абсолютно свободной от гипотез науки никогда не существовало и не может существовать: в тот момент, когда было бы закончено такое освобождение, наука, как таковая, исчезла бы, а на ее месте осталось бы лишенное связи перечисление фактов” (Вундт, б.г., с. 3). Но поскольку в качестве гипотез вводились объяснительные концепты – такие как творческий синтез, апперцепция, становилось ясно, что “теоретический план” не просто логическая организация опыта, а нечто большее.

Г.И. Челпанов развел теоретический и экспериментальный уровни. В статье “Задачи современной психологии”, опубликованной в 1909 году, Г.И. Челпанов отмечает, что “все вопросы, касающиеся общих свойств сознания: внимания, апперцепции, воли и т.п., определений сознательного и бессознательного и т.п. решаются в области именно теоретической психологии... Это есть та часть психологии, без которой не могут существовать никакие вообще психологические исследования, в том числе и экспериментальные” (Челпанов, 1909, с. 295). К этому времени уже появились первые варианты опосредованного метода. Это означает, что добытые эмпирические факты не были просто материалом для упорядочивания средствами логики, но были объектом интерпретации с помощью психологической теории. Важную роль в превращении психологии в полноценную науку, имеющую свою теорию, сыграли Вюрцбургская школа и психоанализ, поскольку ими были обнаружены неосознаваемые тенденции. Но психология в целом в значительной мере продолжала оставаться непосредственной наукой. Таким образом, можно констатировать, что уже на ранних этапах развития психологии как самостоятельной науки были отчетливо выражены две тенденции: первая была сформулирована Вундтом и состояла в том, что теория является производной от данных опыта, вторая, артикулированная Челпановым, заключалась в том, что теория психологии в известном смысле предшествует эмпирическому исследованию, в частности экспериментальному.

Взвешенную позицию по вопросу соотношения теории и метода занимал Н.Н. Ланге. В своей известной работе “Психология” Н.Н. Ланге выдвинул идею о тесной взаимосвязи и взаимообусловленности теоретического и эмпирического, теории и факта. “Можно сказать, не боясь преувеличения, что описание любого психического процесса получает иной вид, будем ли мы его характеризовать и изучать в категориях психологической системы Эббингауза или Вундта, Штумпфа или Авенариуса, Мейнонга или Бине, Джемса или Г. Мюллера. Конечно, чисто фактическая сторона должна остаться при этом той же; однако в науке, по крайней мере в психологии, разграничить описываемый факт от его теории, то есть от тех научных категорий, при помощи которых делается это описание, часто очень трудно и даже невозможно, ибо в психологии (как, впрочем, и в физике, по мнению П. Дюгема) всякое описание есть всегда уже и некоторая теория” (Ланге, 1996, с. 73). Н.Н. Ланге развивает свою мысль о взаимосвязи теории и факта в психологии: “Специальные психологические журналы приносят нам ежемесячно десятки, по-видимому, чисто фактических исследований, особенно экспериментального характера, которые кажутся для поверхностного наблюдателя независимыми от этих принципиальных разногласий в основных научных категориях, разделяющих разные психологические школы. Однако, внимательно приглядываясь к этим исследованиям, легко убедиться, что уже в самой постановке вопросов и в том или ином употреблении психологических терминов (как то: память, ассоциация, ощущение, внимание и др.) содержится всегда то или иное понимание их, соответствующее той или иной теории, а следовательно, и весь фактический результат исследования сохраняется или отпадает вместе с правильностью или ложностью этой психологической системы. Самые, по-видимому, точные исследования, наблюдения и измерения могут, таким образом, оказаться при изменении в смысле основных психологических понятий ложными, или, во всяком случае, утратившими свое значение” (Ланге, 1996, с. 73–74). Эти идеи Н.Н. Ланге получили развитие в отечественной психологической науке.

Специальное историко-психологическое исследование, в котором была рассмотрена история вопроса о соотношении теории и метода в психологии (Ждан, 1990), было проведено А.Н. Ждан. Автор отмечает “глубокую связь и преемственность разных этапов векового пути, пройденного отечественной наукой, и современных проблем экспериментального психологического исследования” (Ждан, 1990, с. 30). “В трудах ее выдающихся представителей прошлого – В.М. Бехтерева, А.Ф. Лазурского, Н.Н. Ланге, А.П. Нечаева и других накапливались факты и складывались теоретические принципы, которые обусловили большие успехи отечественной науки. Эти принципы были затем эксплицированы и углублены с позиций марксистско-ленинской философии в советской психологии” (Ждан, 1990, с. 30). А.Н. Ждан подробно анализирует взгляды на соотношение теории и метода в психологии Г.И. Челпанова, В.М. Бехтерева, Н.Н. Ланге, А.Ф. Лазурского, А.П. Нечаева. В данной работе дается интересный анализ “важнейших направлений в развитии теории”, составляющих “бесспорное достижение советской психологической науки, в которых построение теоретических основ осуществлялось в диалектическом единстве с разработкой новых методов исследования” (Ждан, 1990, с. 35). А.Н. Ждан прослеживает взаимосвязь между теоретическими положениями психолога – автора концепции и используемыми им (или разрабатываемыми специально) методами. Проанализировав концепции М.Я. Басова, Л.С. Выготского, С.Л. Рубинштейна, А.Н. Леонтьева, А.Р. Лурии, автор статьи приходит к выводу, что “наиболее благоприятные условия для развития научного психологического познания возникают при соблюдении требования диалектического единства теории и метода” (Ждан, 1990, с. 41). “Таким образом, обращение к истории дает нам поучительные уроки, анализ и учет которых предостерегает от опасности как позитивистских тенденций в науке, так и от абстрактного теоретизирования” (Ждан, 1990, с. 40–41). Принимая во внимание традиции отечественной психологии, требующие единства теории и метода, остановимся на некоторых собственно методологических моментах. Если воспользоваться удачным выражением М.Я. Басова, “для нас в настоящее время в психологических воззрениях прошлого их методологическая сторона важнее, чем самое их содержание” (Басов, 1931, с. 243). Одним из первых советских психологов, анализировавших соотношение теории и метода был М.Я. Басов. В фундаментальных “Общих основах педологии” М.Я. Басов посвящает целый “отдел” (“Отдел третий. Основание психологии”) обсуждению методологических вопросов. М.Я. Басов сочувственно цитирует Х. Инженьероса, утверждавшего, что “взгляд на явления, которого придерживается ученый, работающий в какой-нибудь специальной научной области, определяет и его методы. Если “душа” рассматривается как какая-то особая сущность, существующая до всякого опыта и над организмом, то необходимо согласиться с классическим утверждением: “Сознательные состояния доступны только сознанию и должны быть интуитивно изучены интроспективным путем”. Если же “психические функции” рассматриваются как естественное приобретение живых существ в ходе биологического развития и как результат органической деятельности, то условия наблюдения их становятся все более объективными и экстероспективными” (Басов, 1931, с. 254–255). Вывод, к которому приходит М.Я. Басов, формулируется следующим образом: “Необходимо твердо усвоить простую истину, что установление метода исследования в области данной науки зависит от нашего понимания предмета этой науки. Поэтому, если ранее мы констатировали, что выясняемая сейчас установка психологии характеризуется пониманием предмета, противоположным тому, из которого исходила психология до сих пор, то из этого наперед можно сделать вывод, что и в отношении методов исследования эволюция данной науки приведет к соответственным результатам. В действительности так оно и получается” (Басов, 1931, с. 255). В конечном счете, по М.Я. Басову, и понимание предмета, и новая методология являются производными от представления о мире: “Антропологический субъективизм есть противоположность объективно-причинного мышления и такого же представления о мире. Из этого последнего рождаются одновременно и новое понимание предмета психологического изучения и его новая методология. (...) Что же касается методологии, вернее тех методов, какими располагает данная наука для исследования своего предмета, то они определяются этим предметом” (Басов, 1931, с. 255). Таким образом, согласно М.Я. Басову, детерминистическое представление о мире лежит в основе понимания предмета, а тот, в свою очередь, определяет, каковы будут методы.

Методологические вопросы психологии были предметом постоянных размышлений Л.С. Выготского. Как показали историко-психологические исследования, методологические представления Выготского неоднократно менялись (Ярошевский, 1993). Можно описать эволюцию методологических взглядов Л.С. Выготского. При этом несомненно, что главным, наиболее развернутым, является “методологическое исследование” – “Исторический смысл психологического кризиса”. Кратко остановимся лишь на некоторых положениях. Л.С. Выготский подчеркивает значение категории предмета науки для психологии: “Эту стадию поисков и попытки применения общего всем психологическим дисциплинам абстрактного понятия, составляющего предмет всех их и определяющего, что следует выделять в хаосе отдельных явлений, что имеет для психологии познавательную ценность в явлении, – эту стадию мы видим ярко выраженной в нашем анализе и можем судить, какое значение эти поиски и искомое понятие предмета психологии, искомый ответ на вопрос, что изучает психология, могут иметь для нашей науки в данный исторический момент ее развития” (Выготский, 1982, с. 298). Анализируя отношение “между материалом и обработкой, т.е. между предметом и методом науки”, Л.С. Выготский указывает, что “здесь спор может идти только о том, что определено чем: предмет методом или наоборот. Одни, как К. Штумпф, полагают, что всякие различия в методах коренятся в различии между предметами. Другие, как Риккерт, держатся того мнения, что разные предметы, как физические, так и психические, требуют одного и того же метода” (Выготский, 1982, с. 320). Л.С. Выготский вводит чрезвычайно важное понятие – объяснительный принцип науки: “Но фундаментальное понятие, так сказать, первичная абстракция, лежащая в основе науки, определяет не только содержание, но и предопределяет характер единства отдельных дисциплин, а через это – способ объяснения фактов, главный объяснительный принцип науки” (Выготский, 1982, с. 300). “Мы видим, что тенденция к обобщению и объединению знания переходит, перерастает в тенденцию к объяснению знания. Единство обобщающего понятия перерастает в единство объяснительного принципа, потому что объяснять значит устанавливать связь между одним фактом или группой фактов и другой группой, ссылаться на другой ряд явлений, объяснять – значит для науки – причинно объяснять. Пока объединение производится внутри одной дисциплины, такое объяснение устанавливается путем причинной связи явлений, лежащих внутри одной области. Но как только мы переходим к обобщению отдельных дисциплин, к сведению в единство разных областей фактов, к обобщениям второго порядка, так сейчас же мы должны искать и объяснения более высокого порядка, т.е. связи всех областей данного знания с фактами, лежащими вне их. Так поиски объяснительного принципа выводят нас за пределы данной науки и заставляют находить место данной области явлений в более обширном кругу явлений” (Выготский, 1982, с. 300–301). Л.С. Выготский подчеркивает, что “обобщение понятия и объяснительный принцип только в соединении друг с другом, только то и другое вместе определяют общую науку” (Выготский, 1982, с. 301). Л.С. Выготский выделяет пять этапов в развитии объяснительных идей, тем самым формулируя концепцию развития психологической теории. Чрезвычайно важными представляются рассуждения Л.С. Выготского об аналитическом методе, об опосредствованном (косвенном, по выражению Выготского) характере психологического метода. В другой работе Л.С. Выготский описывает отношение психологической теории и эксперимента следующим образом: “Методика современного психологического эксперимента тесными нитями связана с общими принципиальными вопросами психологической теории и всегда являлась в конечном счете лишь отражением того, как решались важнейшие проблемы психологии” (Выготский, 1984, с. 75).

Методологическим проблемам психологии большое внимание уделял С.Л. Рубинштейн. В “Основах общей психологии” он отмечал, что “характеристика науки не исчерпывается определением ее предмета; она включает и определение ее метода. Методы, т.е. пути познания, – это способы, посредством которых познается предмет науки. Психология, как каждая наука, употребляет не один, а целую систему частных методов, или методик. Под методом науки – в единственном числе – можно разуметь систему ее методов в их единстве. Основные методы науки – не внешние по отношению к ее содержанию операции, не извне привносимые формальные приемы. Служа для раскрытия закономерностей, они сами опираются на основные закономерности предмета науки; поэтому метод психологии сознания был иной, чем метод психологии как науки о душе: недаром первую обычно называют эмпирической психологией, а вторую – рациональной, характеризуя таким образом предмет науки по тому методу, которым он познается; и метод поведенческой психологии отличен от метода психологии сознания, которую часто по ее методу называют интроспективной психологией” (Рубинштейн, 1946, с. 27). С.Л. Рубинштейн подчеркивает, что исследователь может и не осознавать, что его научная работа реализует ту или иную методологию. В книге “Принципы и пути развития психологии” С.Л. Рубинштейн возвращается к анализу вопроса о психологической теории. Автор отмечает, что “главная задача всякой теории, в том числе психологической, вскрыть основные специфические закономерности изучаемых явлений. Каждая теория строится на том или ином понимании детерминации явлений. Теоретическим фундаментом нашего подхода к построению психологической теории является принцип детерминизма в его диалектико-материалистическом понимании” (Рубинштейн, 1959, с. 23–24). С.Л. Рубинштейн подчеркивает: “Пути психологического, как и всякого вообще научного исследования, всегда более или менее осознанно определяются той теоретической концепцией, которая лежит в его основе. Эта теоретическая концепция определяет построение исследования. Каковы должны быть построение и пути психологического исследования? Решающим здесь должно явиться диалектико-материалистическое понимание детерминизма. Прямым выражением этого понимания является положение, что внешние причины действуют через внутренние условия” (Рубинштейн, 1959, с. 33).

Практически все авторы, которые занимались исследованием методологических проблем психологии, отмечали наличие тесной связи теории и методов. И.И. Иванова и В.Г. Асеев констатируют: “Ни в одной из научных областей результаты конкретного исследования не зависят в такой степени прямо и непосредственно от исходных методологических посылок и используемых методических приемов как в психологии” (Иванова, Асеев, 1969, с. 218). Авторы подчеркивают необходимость различения эмпирического факта и факта научного. “Роль эмпирического факта как исходного материала нередко смешивается с ролью и значением факта научного, с результатом исследовательского процесса. Безусловная ценность и огромное значение результата научного исследования неправомерно переносятся на эмпирический факт, который ставится в один ряд с научным, переоценивается, абсолютизируется” (Иванова, Асеев, 1969, с. 220). И.И. Иванова и В.Г. Асеев акцентируют “сложность логики психологического исследования: от исследований поискового, ориентировочного уровня к эмпирическим гипотезам и предварительным теоретическим представлениям; от более организованного направленного исследования к более разработанной теории и более обоснованной гипотезе дальнейшего исследования” (Иванова, Асеев, 1969, с. 245). Авторами подчеркивается, что “методологические принципы и теоретические положения являются критерием самого выбора и формулировки проблемы исследования, разработки гипотезы, эффективной процедурной организации исследования и интерпретации психологических данных. Без такой методологической и теоретической основы психологические исследования неизбежно превращаются в слепой эмпирический поиск. В связи с этим важно подчеркнуть опасность позитивистской абсолютизации “точного” эмпирического факта. Актуальной задачей психологических исследований является не обеспечение их эмпирической “объективности”, “непредвзятости”, в смысле независимости от методологического и теоретического багажа, а наоборот – максимальное использование теоретических положений и опора на основные достижения методологии. Без постоянной параллельно осуществляющейся теоретической и методологической работы и постоянного взаимного обогащения конкретных исследований и теории действительный прогресс психологии невозможен” (Иванова, Асеев, 1969, с. 245).

Методологические вопросы психологии исследовались К.А. Абульхановой-Славской. Согласно К.А. Абульхановой-Славской, “роль методологии заключается не только в указании на то, что должна исследовать данная наука, но и в выработке таких способов, которые кратчайшим путем вели бы познание к выявлению сущности данного круга явлений. Речь идет о выработке типичных для данной науки способов добывания новых знаний, способов раскрытия закономерностей данного круга явлений. Функция методологии заключается прежде всего в определении предмета исследования науки, в данном случае психологии” (Абульханова-Славская, 1969, с. 318). Методология не составляет предмета психологии, но на ее основе предмет выделяется. К.А. Абульханова-Славская приходит к важному выводу, согласно которому развитие конкретной методологии науки не произвольный, а диктуемый самим ходом развития науки процесс. Различение предмета и объекта психологии, на котором настаивает автор, позволяет избежать противоречий и ошибок: “В отличие от объекта науки, предмет научного исследования есть логическая категория научного познания, результат или продукт абстрагирующей деятельности научного исследования” (Абульханова - Славская, 1969, с. 320). “Общий анализ объекта психологии с позиции философии отмечает двойственность психических явлений, которая заключается в том, что они одновременно принадлежат к явлениям сознания и бытия (не только в его природных, но и в его общественных формах). Выполняя общую функцию объединения отдельных методологических принципов психологии, принцип детерминизма ликвидирует пропасть между областью сознания, вообще психического, и областью бытия, обнаруживая на разных уровнях общий принцип взаимодействия внешних и внутренних условий” (Абульханова-Славская, 1969, с. 331).

Важный вклад в исследование проблемы соотношения теории и методов внес Б.Г. Ананьев. Проанализировав классификацию методов психологического исследования, разработанную болгарским ученым Г.Д. Пирьовым, Б.Г. Ананьев предложил свою классификацию. Согласно Г.Д. Пирьову, могут быть выделены следующие методы психологического исследования: 1) наблюдение, подразделяющееся на объективное наблюдение и самонаблюдение, 2) эксперимент, в котором могут быть выделены лабораторный, естественный и психолого-педагогический, 3) метод моделирования, 4) метод психологических характеристик, 5) вспомогательные методы (физиологические, фармакологические, биохимические, математические и т.д.), 6) специальные методические подходы (Пирьов, 1968). Как отмечал Б.Г. Ананьев, классификация Г.Д. Пирьова “во многом соответствует современному состоянию научного аппарата современной психологии” (Ананьев, 1996, с.296). Вместе с тем, она имеет очевидные недостатки, что побудило Б.Г. Ананьева к разработке собственной классификации методов психологического исследования. По Б.Г. Ананьеву, “необходима такая рабочая квалификация методов исследования, которая соответствовала бы порядку операций в научном исследовании, определенному целостному циклу современного психологического исследования. Планирование и программирование исследования не ограничиваются определением проблемы и реализацией ее совокупности тем. Планируются и программируются система методов и порядок их применения, связанные с гипотезами и концепциями исследования, основанными на критическом анализе истории и состояния вопроса, обобщении итогов предшествующего исследования” (Ананьев, 1996, с. 301). Б.Г. Ананьевым выделяются следующие группы методов: 1) организационные (в эту группу входят сравнительный, лонгитюдинальный, комплексный); 2) эмпирические (в эту группу входят обсервационные, экспериментальные, психодиагностические методы, праксиметрические и биографические методы); 3) обработки данных (количественные и качественные методы анализа); 4) интерпретационные методы (различные варианты генетического и структурного методов). Классификация Б.Г. Ананьева позволила представить систему методов, отвечающую требованиям современной психологии. Отметим, что предложенная классификация стимулировала исследования по проблеме, что привело впоследствии с появлению альтернативных классификаций психологических методов. Классификация Б.Г. Ананьева предполагает определенное отношение теории и метода. В классификации не выделяются и не упоминаются вообще собственно теоретические методы. Теория, согласно классификации, выступает одним из конечных результатов исследования. Характеризуя организационные методы, Б.Г. Ананьев отмечает: “Они действуют на протяжении всего исследования, и их эффективность определяется по конечным результатам исследования (теоретическим – в виде известных концепций, практическим в виде определенных рекомендаций...)” (Ананьев, 1996, с. 301–302). Может создаться впечатление, что концепция Б.Г. Ананьева вообще не предполагает выделения теоретических методов в психологии. Некоторые основания для этого есть: в приведенной классификации выделение теоретических методов не предусмотрено. Однако, в другом месте Б.Г. Ананьев отмечает, что “диалектика перехода от живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике обеспечивает взаимосвязь эмпирических и рациональных методов исследования, сочетание различных модификаций обоих видов средств научного познания и прогрессирующее их проникновение в глубинные процессы и механизмы. В отношении рациональных (логических) методов исследования возникли новые возможности их усиления в связи с эвристикой и перспективами научного прогнозирования” (Ананьев, 1996, с. 290–291). Чрезвычайно важным является сформулированное Б.Г. Ананьевым положение, согласно которому методы являются не только инструментом познания, но и представляют “гносеологические объекты” для психологии: методы “функционируют как системы операций с психологическими объектами и как гносеологические объекты для самой психологической науки (Ананьев, 1996, с. 282). Иными словами, необходимы психологические исследования самих методов, их структуры, возможностей и т.д. Таким образом, ананьевские работы не только раскрывают новую методологию психологического исследования, но и имеют эвристическое значение, стимулируют дальнейшие исследования по проблеме методов. Характеризуя интерпретационные методы, Б.Г. Ананьев делает важное замечание: “В сущности говоря, на этом методологическом уровне метод становится в известном смысле теорией, определяет путь формирования концепций и новых гипотез, детерминирующих дальнейшие исследовательские циклы психологического познания” (Ананьев, 1976, с. 31). Связь метода и теории в психологической концепции Б.Г. Ананьева, таким образом, не подлежит сомнению.

Классификация методов альтернативная ананьевской была предложена в конце восьмидесятых М.С. Роговиным и Г.В. Залевским (Роговин, Залевский, 1988). Авторы рассматривают метод “как выражение некоторых основных соотношений между субъектом и объектом в процессе познания” (Роговин, Залевский, 1988, с. 72). Общее число методов, согласно М.С. Роговину и Г.В. Залевскому, может быть сведено к шести основным. Первый – герменевтический метод, который генетически соответствует нерасчлененному состоянию наук. В нем субъект и объект познания не противопоставлены резко, в единстве функционируют мыслительные операции и метод, здесь познавательная деятельность регламентируется правилами языка и логики. Второй – биографический, выделение целостного объекта познания наук о психике. Третий – наблюдение, дифференциация субъекта и объекта познания. Четвертый – самонаблюдение. На основе развитого внешнего наблюдения, уже имевшей место дифференциации, превращение субъекта в объект, их слияние. Пятый – клинический. В клиническом методе субъектно-объектные отношения как таковые отходят на второй план, а на первый план выступает задача перехода от внешне наблюдаемого к внутренним механизмам психического. Шестой – метод эксперимента, при котором имеет место изоляция отдельных переменных, целенаправленное манипулирование ими для наиболее рационального познания каузальных связей. В методе эксперимента субъект познания не только с максимальной активностью противостоит объекту, но и учитывается роль субъекта в процессе познания, оценивается достоверность выдвигаемых им гипотез (Роговин, Залевский, 1988, с. 72–73). Отметим, что классификация М.С. Роговина и Г.В. Залевского так же, как и предложенная Б.Г. Ананьевым, не предусматривает выделения теоретических методов. В плане интересующей нас проблемы данная работа М.С. Роговина и Г.В. Залевского выделяется тем, что в ней методы психологии соотносятся не с предметом, как это традиционно делалось (и что можно увидеть из приведенного выше краткого обзора), а с объектом психологического исследования. Авторы акцентируют внимание на наличии “теоретически важнейшей проблемы о диалектическом единстве объекта и метода исследования” (Роговин, Залевский, 1988, с. 16). М.С. Роговин и Г.В. Залевский подчеркивают, что “сложность предмета и объекта исследования в науках о психике обусловливает особую значимость для них проблемы единства объекта и метода” (Роговин, Залевский, 1988, с. 16).

Другая альтернативная ананьевской классификация методов предложена В.Н. Дружининым. В.Н. Дружинин полагает, что в психологии целесообразно выделение трех классов методов: 1) эмпирических, при которых осуществляется внешнее реальное взаимодействие субъекта и объекта исследования; 2) теоретических, при которых субъект взаимодействует с мысленной моделью объекта (предметом исследования); 3) методов интерпретации и описания, при которых субъект “внешне” взаимодействует со знаково-символическими представлениями объекта. Заслуживает особенного внимания выделение автором теоретических методов психологического исследования: 1) дедуктивного (аксиоматического и гипотетико-дедуктивного), иначе – восхождения от общего к частному, от абстрактного к конкретному; 2) индуктивного – обобщения фактов, восхождения от частного к общему; 3) моделирования – конкретизации метода аналогий, умозаключений от частного к частному, когда в качестве аналога более сложного объекта берется более простой или доступный для исследования. Результатом использования первого метода являются теории, законы, второго – индуктивные гипотезы, закономерности, классификации, систематизации, третьего – модели объекта, процесса, состояния (Дружинин, 1993). От теоретических методов В.Н. Дружинин предлагает отличать методы умозрительной психологии. Различие между этими методами автор видит в том, что умозрение опирается не на научные факты и эмпирические закономерности, а имеет обоснование только в личностном знании, интуиции автора. “Умозрительный психолог, как философ, порождает приемлемые с личной точки зрения модели психической реальности, либо ее отдельных составляющих (теории личности, общения, мышления, творчества, восприятия и т. д.) Продуктом умозрения является учение, то есть некоторый целостный мыслительный продукт, объединяющий в себе черты рационального и иррационального знания, претендующий на полноту и единственность объяснения некоторой реальности и не предусматривающий своей фальсификации (опровержения) при эмпирическом исследовании” (Дружинин, 1993, с. 9). По мнению В.Н. Дружинина, в психологическом исследовании центральная роль принадлежит методу моделирования, в котором различаются две разновидности: структурно-функциональное и функционально-структурное. “В первом случае исследователь хочет выявить структуру отдельной системы по ее внешнему поведению и для этого выбирает или конструирует аналог (в этом и состоит моделирование) – другую систему, обладающую сходным поведением. Соответственно, сходство поведений позволяет сделать вывод (на основе правила логичного вывода по аналогии) о сходстве структур. Этот вид моделирования является основным методом психологического исследования и единственным в естественнонаучном психологическом исследовании. В другом случае, по сходству структур модели и образа исследователь судит о сходстве функций, внешних проявлений и пр.” (Дружинин, 1993, с. 9). Важным представляется описание иерархии исследовательских приемов. В.Н. Дружинин предлагает выделять в этой иерархии пять уровней: уровень методики, уровень методического приема, уровень метода, уровень организации исследования, уровень методологического подхода. В.Н. Дружининым предложена трехмерная классификация психологических эмпирических методов. Рассматривая эмпирические методы с точки зрения взаимодействия субъекта и объекта, субъекта и измеряющего инструмента, объекта и инструмента, автор дает новую классификацию эмпирических психологических методов. За основу автором берется система “субъект-инструмент-объект”. В качестве оснований для классификации выступают отношения между компонентами модели. Два из этих оснований (мера взаимодействия исследователя и исследуемого и мера использования внешних средств или субъективной интерпретации) являются главными, одно – производным. Согласно В.Н. Дружинину, все методы делятся на: деятельностные, коммуникативные, обсервационные, герменевтические. Выделены восемь “чистых” исследовательских методов (естественный эксперимент, лабораторный эксперимент, инструментальное наблюдение, наблюдение, интроспекция, понимание, свободная беседа, целенаправленное интервью). Выделены также синтетические методы, объединяющие в себе черты чистых методов, но не сводящиеся к ним. В качестве синтетических методов предлагается рассматривать клинический метод, глубинное интервью, психологическое измерение, самонаблюдение, субъективное шкалирование, самоанализ, психодиагностику, консультационное общение.

Важные аспекты интересующей нас проблемы обсуждаются в книге В.П. Зинченко и С.Д. Смирнова (Зинченко, Смирнов, 1983). Данная работа интересна тем, что в ней содержится попытка применить к психологии методологические схемы, созданные отечественными методологами науки (Э.Г. Юдин и др.). С.Д. Смирнов, анализируя структуру и функции методологии науки, выделяет четыре ее уровня: уровень философской методологии, уровень конкретно-научной методологии, уровень общенаучных принципов и форм исследования, уровень методики и техники исследования. С.Д. Смирнов отмечает, что “предмет исследования является одной из центральных категорий методологического анализа. Зарождение и развитие науки связано с формированием и изменением предмета науки. Радикальное изменение предмета исследования ведет к революции в самой науке. В предмет исследования входят объект изучения, исследовательская задача, система методологических средств, и последовательность их применения. Предметы исследования могут быть разной степени общности, наиболее масштабным является предмет данной науки в целом, который выполняет по отношению к предмету частного исследования методологическую функцию” (Зинченко, Смирнов, 1983, с. 25). Вслед за методологами науки, С.Д. Смирнов отмечает, что могут быть выделены последовательные этапы исследовательского движения: постановка проблемы, построение и обоснование предмета исследования, построение теории и проверка полученных результатов. Согласно С.Д. Смирнову, “постановка проблемы опирается не только на обнаружение неполноты имеющегося знания, но и на некоторое “предзнание” о способе преодоления этой неполноты. Именно критическая рефлексия, ведущая к обнаружению пробелов в системе знания или ложности его неявных предпосылок играет здесь ведущую роль. Сама работа по формулировке проблемы носит принципиально методологический характер, независимо от того, опирается ли исследователь сознательно на те или иные методологические положения или они определяют ход его мыслей неявным образом” (Зинченко, Смирнов, 1983, с. 26). Важно отметить, что “работа по построению и обоснованию предмета исследования также является преимущественно методологической, в ходе которой осуществляется развертывание проблемы, включение ее в систему существующего знания. (...) На стадии построения предмета исследования чаще всего и вводятся новые понятия, методы обработки данных и другие средства, пригодные для выполнения поставленной задачи” (Зинченко, Смирнов, 1983, с. 26).

Вопросы соотношения теории, эксперимента, практики специально исследовались в работе Б.Ф. Ломова, посвященной анализу методологических и теоретических проблем психологии. Б.Ф. Ломовым ставится проблема “конструктивности” теории, возможности ее эффективного применения, формулируется ряд требований, эту конструктивность обеспечивающих. По мнению Б.Ф. Ломова, важным является “вопрос о мере обобщения, которая должна соответствовать качественной специфике изучаемых явлений – не только раскрывать их общие основания, но и давать возможность исследовать общее и единичное” (Ломов, 1984, с. 37). В данной работе ставится чрезвычайно важный вопрос о постулатах, на которых строится теория. Б.Ф. Ломов отмечает, что “далеко не всегда в теоретических работах по психологии исходные постулаты формулируются достаточно четко, что затрудняет проверку предлагаемых гипотез, переход от гипотез к теориям и использование их в практике” (Ломов, 1984, с. 38). В качестве других требований к психологической теории Б.Ф. Ломов называет прогностическую ценность, проверяемость, соответствие фактам. “Психологии нужна такая теория, которая могла бы объяснить источники реальных противоречий, основания качественных преобразований в психическом развитии человека, системный характер психических явлений и их детерминант, рассмотреть психическое в его сложной динамике” (Ломов, 1984, с. 44). В рассматриваемой работе ставится актуальный для современной психологической науки вопрос об уровнях психологической теории: “Теоретическое здание психологической науки – это сложное многоэтажное сооружение. Неверно представлять себе дело таким образом, будто теория психологии является просто набором общих идей и принципов, расположенных как бы в одной плоскости. Уровни теории в современной психологии различны. Одни из них относятся к самым общим законам психического, другие к специальным областям человеческой деятельности, третьи трактуют частные вопросы и т.д. Можно, по-видимому, говорить о макро-, мезо- и микроуровнях анализа психических явлений, а соответственно и о разных уровнях теоретических обобщений и синтеза” (Ломов, 1984, с. 49). Отмечая, что современная психология располагает богатым арсеналом методов, Б.Ф. Ломов формулирует как одну из важнейших задач психологии на современном этапе развития “рассмотреть все разнообразные используемые ею методы как единую систему, раскрыть “разрешающую способность” и ограничения каждого из них, а также условия и возможности взаимопереходов между ними в зависимости от логики проводимого исследования” (Ломов, 1984, с. 42). Завершая рассмотрение проблемы соотношения теории, эксперимента и практики в психологии, Б.Ф. Ломов приходит к выводу, что “диалектическое единство теории, эксперимента и практики есть необходимое условие развития всей системы психологических наук” (Ломов, 1984, с. 51). “Психологическая теория развивается на базе тех данных, которые накапливаются в экспериментальных и прикладных исследованиях. Являясь для теории неиссякаемым источником информации они служат и средством проверки ее истинности. Вместе с тем развивающаяся теория направляет поиски решения задач, возникающих в эксперименте и практике. Диалектическое единство теории, эксперимента и практики – это важнейший принцип перспективного планирования развития психологической науки и профессиональной деятельности психологов” (Ломов, 1984, с. 51).

Исследование специфики психологического эксперимента было проведено Ю.М. Забродиным (Забродин, 1990). В частности, Ю.М. Забродин обращает внимание на связь эксперимента и гипотезы: “Мы крайне редко замечаем тесную связь между экспериментом и гипотезой: если гипотеза формулируется неконструктивно, недостаточно правильно, неточно или нечетко, то экспериментирование может превратиться в нецеленаправленную, нерегулярную (хаотическую) активность исследователя, так как он не знает точно, для чего и почему он проводит эксперимент” (Забродин, 1990, с. 24). “Гипотеза, следовательно, вполне определенным образом формирует условия и структуру эксперимента. Тогда смысл экспериментирования состоит в “переводе”, отображении теоретических условий гипотезы на ситуации контролируемой реальности и замене идеального объекта гипотезы на реальный (испытуемого). Эксперимент, как и любая другая практика, есть контакт исследователя с реальностью, но с реальностью ограниченной, созданной искусственно и специально для ответа на соответствующий теоретический вопрос” (Забродин, 1990, с. 24–25). Ю.М. Забродин подчеркивает: “Смысл и конечная цель представленной нами работы состоит в том, чтобы исследователь-психолог начал думать над экспериментом и создавать свои оригинальные экспериментальные методики, опираясь на суть своего теоретического замысла. Если мы как психологи-исследователи будем делать это хорошо, то научимся и внедрять психологическое знание в научную практику, в нашу собственно научную деятельность. Накопив этот опыт, нам будет значительно легче применять психологические знания в реальной жизни, решая реальные практические задачи. С этой точки зрения представляет интерес дальнейший анализ взаимосвязи теории и эксперимента. Важно понять, каким образом оформляется сама экспериментальная проблема, формируется гипотеза, организуется структура соответствующего эксперимента, и наконец, как связан результат эксперимента с постановкой теоретического вопроса” (Забродин, 1990, с. 29). В концепции Ю.М. Забродина мы видим иную модель отношения теории и эксперимента: “Крайне важно увидеть, что в различных формах экспериментирования, безотносительно к тому, насколько близко или далеко оно отстоит от реальности, мы можем усмотреть взаимосвязь между спецификой конкретного эксперимента и полнотой реализации в данной экспериментальной модели теоретического (или мысленного) замысла. Чем слабее теория, тем ближе к реальности должен быть эксперимент, чем глубже, тоньше и деликатнее теоретические вопросы, тем экзотичнее и искусственнее может выглядеть экспериментальная ситуация” (Забродин, 1990, с. 29).

Завершая краткий обзор исследований соотношения теории и метода в психологии, отметим, что нельзя не согласиться с оценкой, данной А.Н. Ждан: “Таким образом, история отечественной науки дает яркие примеры действительно диалектического единства теории и метода, в частности, эксперимента, когда экспериментальные методы являются результатом большой теоретической работы, а их применение способствует развитию теории. Обращение к истории отечественной, в частности, советской психологии позволяет утверждать, что именно на путях органического единства психологической теории и метода нашими учеными были сделаны наиболее важные теоретические открытия, обеспечено практическое применение результатов психологического исследования” (Ждан, 1990, с. 40). Проведенный обзор исследований по проблеме соотношения теории и метода позволяет подвести некоторые итоги. Представляется несомненной связь между теорией и методом. Практически всеми авторами, анализировавшими данную проблему, наличие такой связи подтверждается. Важно подчеркнуть, что теория при этом выступает как определяющая методы, детерминирующая их выбор. Вместе с тем необходимо отметить, что целый ряд вопросов, имеющих отношение к данной проблеме, в отечественной психологии не получил достаточного освещения. В первую очередь это касается самого единства теории и метода. Здесь можно увидеть некоторое противоречие. Действительно, с одной стороны теория обусловливает выбор метода, в этом смысле она “первична”. С другой стороны, не менее хорошо известно, что теория является результатом научного исследования и, следовательно, результатом использования тех или иных методов. Можно предположить, что причина такого парадокса в том, что связь теории и метода в нашей психологии рассматривается почти исключительно в статике, вне контекста развития, возникновения и становления научной теории. Приходится констатировать, что данный вопрос в нашей психологии специально практически не исследовался. Введение принципа “развития” теории заставляет предположить, что к выбору метода (или его конструированию) имеет отношение не “готовая” теория, являющаяся результатом научного исследования, а или ее отдельные компоненты, либо некоторое “предвосхищение”, “предтеория”. В свете этих соображений становятся понятны указания некоторых авторов, полагавших, что выбор методов определяется не теорией как таковой, а предметом науки, ее объектом и т. д. Есть, кроме того, ряд вопросов, не получивших специального исследования, но имеющих для психологии исключительное значение. Это представляется удивительным, но тем не менее – факт, что практически все психологи, писавшие о теории, о методе, об их соотношении предпочитают обсуждать именно эмпирические методы. В.Н. Дружинин – один из немногих авторов, отмечавших существование теоретических методов психологии, предложивший их классификацию. В существующей методолого-психологической литературе нам не удалось найти указаний на то, использует психология общенаучные теоретические методы или же теоретические методы психологии имеют свою специфику. Открытым остается вопрос о связи теоретических и эмпирических методов в психологической науке: специальных исследований по этой проблеме до сих пор не проводилось. Нам не известны также историко-методологические работы, в которых была бы поставлена специальная задача исследовать проблему реального соотношения теории и метода в научной психологии.

6.2. Соотношение теории и метода в психологии:

Теоретическая модель

Было проведено специальное исследование, посвященное проблеме соотношения теории и метода в психологической науке (Мазилов, 1998, 2001). Изначально представлялось совершенно ясным, что между теорией и методом должно существовать отношение достаточно тесное. Ведь еще в прошлом столетии Гегель говорил о том, что теория на известном этапе может становиться методом исследования. Метод, согласно Гегелю, «не есть нечто отличное от своего предмета и содержания, ибо движет вперед себя содержание внутри себя, диалектика, которую оно имеет в самом себе» (Гегель, 1937, с. 34). На это указывала и этимология самих слов «теория» и «метод».

Метод (греч. путь исследования или познания, теория, учение) – способ построения и обоснования философского и научного знания; совокупность приемов и операций практического и теоретического освоения действительности. Хотелось бы обратить внимание на то, что этимология слова свидетельствует о близости метода и теории: одно из значений слова «метод» указывает на теорию, учение, что, на наш взгляд, знаменательно. В данной работе целесообразно различать метод как способ построения и обоснования научного знания и метод как совокупность приемов и операций практического «освоения действительности» (т. е. эмпирический метод, метод «добывания» эмпирических фактов).

Теория (греч., от рассматриваю, исследую), в широком смысле – комплекс взглядов, представлений, идей, направленных на истолкование и объяснение какого-либо явления; в более узком и специальном смысле – высшая, самая развитая форма организации научного знания, дающая целостное представление о закономерностях и существенных связях определенной области действительности – объекта данной теории. Хотим и в этом случае обратить особое внимание на то, что этимология указывает на познавательные действия, которые предполагают определенные способы. Связь между методами и теорией «в языке» несомненна.

Обращение к работам психологов, однако, выявило чрезвычайно странную (и достаточно неожиданную) картину. С одной стороны, наличие такой связи, по-видимому, было хорошо известно психологам разных поколений: упоминаний о том, что теория и метод связаны между собой, обнаружилось предостаточно – фактически, каждым крупным психологом такая констатация (в той или иной форме) была сделана (см. обзор в предыдущем параграфе этого раздела). Но далее общих утверждений дело почему-то не шло. Более того – и это удивляет более всего – специальных работ, в которых бы раскрывались механизмы такого соотношения, вообще обнаружить не удалось. Налицо парадокс: проблема теории и метода в психологии является одной из центральных среди методологических проблем современной психологической науки, от разрешения этой проблемы зависит решение многих других методологических вопросов. Во всяком случае совершенно очевидно, что разработка проблемы теории и метода является необходимым условием для методологического соотнесения различных психологических теорий, подходов, направлений. Парадокс состоит в том, что, этот вопрос, насколько можно судить по литературе, психологов, кажется, совершенно не волнует: кроме общих констатаций наличия тесной связи (или даже единства) о реальном взаимодействии теории и метода в психологии, сказать, фактически, нечего. Ситуация с исследованием проблемы соотношения теории и метода в психологии очень напоминает некогда описанную еще Блаженным Августином: мы думаем, что знаем о вещи, пока нас никто о ней не спрашивает, но если кто-то начинает спрашивать, то мы ощущаем бессилие что-либо сказать.

М.Г. Ярошевским, как уже указывалось, было введено важное различение. Согласно М.Г. Ярошевскому, в историко-психологическом анализе выделяются два уровня. Первый уровень — уровень рефлексии исследователя о собственной деятельности. Результатами такой деятельности исследователя являются методологические замечания и констатации в научных работах. Второй уровень — глубинный, где идет реальная «категориальная» работа. Реалии второго, глубинного уровня могут быть выявлены только с помощью специально организованного исследования, которое направлено именно на выявление специфики методов и теорий. Важно отметить, что между этими уровнями возможны расхождения: рефлексия исследователя часто бывает неполной, вследствие чего важные моменты не получают отражения в сознании. Кроме того, существует феномен «гетерогонии целей», как его называл Вундт: намерения исследователя (отражающиеся в методологических высказываниях) не всегда реализуются, иногда по ходу исследования вносятся существенные коррективы, являющиеся результатом проведенной работы (не всегда осознаваемые автором). В итоге исследование реально решает не те задачи, которые ставились изначально (сам исследователь зачастую не отдает себе отчета в произошедших изменениях). Наконец, использование определенных методов относится к той стороне деятельности, которая, будучи «технической», далеко не всегда осознается самим исследователем. Тем более это относится к осознанию связи, существующей между теориями и используемыми в исследовании методами. Можно привести высказывания многих психологов о том, как соотносятся или должны соотноситься теория и метод в психологическом исследовании (что соответствует первому аспекту проблемы, который, напомним, подробно обсуждался в предыдущем параграфе).

Второй аспект проблемы состоит в том, чтобы выяснить, как реально соотносятся теория и метод в том или ином психологическом исследовании. Для изучения этого вопроса требуется специальное историко-методологическое исследование. Если первый аспект, как мы видели, неоднократно был предметом рассмотрения, то второй практически специальному исследованию не подвергался.

Распространенное представление, согласно которому теория детерминирует выбор метода, нуждается, по меньшей мере, в конкретизации или уточнении. Многими авторами подчеркивалась определяющая роль теории в этом соотношении. Но теория выступает результатом научного исследования, тогда как методы являются средством получения этого результата и их использование явно предшествует формулировке теории. Другим чрезвычайно актуальным вопросом является проблема методов психологии. Существуют или нет специальные теоретические методы психологии? Как ни удивительно, на столь естественный вопрос достаточно определенного ответа, в общем-то, нет. И, что удивительнее всего (автора настоящих строк это поражает до глубины души!), создается стойкое впечатление, что современную психологию это вроде бы и не особенно интересует. Во всяком случае, очень немногие авторы эту проблему упоминают (до исследования этой проблемы дело, как правило, не доходит).

В чем же состоит причина отмеченного выше парадокса? Известно, что наука может рассматриваться как концептуальная система и как деятельность. Г. Гаттинг – известный методолог науки – полагает, что наиболее сложная проблема в методологии – синтез представлений о науке как концептуальной структуре и человеческой деятельности. Обычно теория и метод рассматриваются в различных контекстах: теория анализируется, когда речь идет о науке как концептуальной структуре, проблема методов раскрывается, когда исследуется наука как деятельность. Возникает задача планирования такого исследования, в котором проблема соотношения теории и метода анализировалась бы в рамках одного «контекста». Целесообразно начинать с анализа в контексте науки как концептуальной системы. Возможно, это позволит получить новые данные об отношении между теорией и методом в психологии и на основе этих данных разработать модель соотношения теории и метода.

Было бы очень заманчиво окунуться в «гущу событий», обратившись к анализу самого последнего этапа кризиса в психологической науке, либо к анализу современных психологических концепций. Но такой ход оказывается невозможным, поскольку в этом случае мы оказываемся лишенными каких бы то ни было рабочих схем (кроме интуитивных, что, разумеется, неплохо, но в других случаях: здесь, когда исследование должно выявить, по сути, «работу» таких же недостаточно хорошо осознаваемых – очень похожих на интуитивные – «оснований», такой метод вряд ли может считаться приемлемым). Поэтому мы вынуждены начать «с начала», даже если маркировка очевидно условна. Поскольку нас интересует научная психология, то необходимо проанализировать основные, существенные в методологическом отношении этапы формирования психологии как научной дисциплины, по возможности рассмотрев как внутренние изменения, по всей вероятности, связанные с теорией и методами, так и «внешние» (ведь, для того, чтобы «выделиться» в качестве самостоятельной науки, надо «стать таковой» в глазах научного сообщества: следовательно, возможны – да и просто необходимы – декларации, соответствующие этим ожиданиям).

В статье «Экспериментальный метод исследования» В.Д. Шадриков анализирует два возможных пути построения психологической науки: аксиоматический и экспериментальный (Шадриков, 1974). В.Д. Шадриков анализирует достоинства и недостатки этих методологических стратегий построения науки. Несомненно существование экспериментальной психологии. Возможно ли существование «чисто экспериментальной» науки? Автора настоящих строк давно не покидает ощущение того, что даже «самая эмпирическая» наука имеет некоторые априорные предпосылки.

Сказанное выше о невнимании психологов к вопросу о соотношении теории и метода может показаться сильным преувеличением. Тем не менее, такое невнимание налицо. Механизм связи теории и метода изучен, раскрыт и объяснен совершенно недостаточно. Исследование этого вопроса тем более важно, что многими авторами вопрос как бы «выносится за скобки», поэтому выпадает из поля внимания. Примером может служить уже упоминавшаяся известная работа классика мировой психологической науки Жана Пиаже (1963, рус. пер. 1966). Если начинать с эмпирического исследования, использующего тот или иной метод (в случае, который анализирует Пиаже, эксперимента, направленного на выявление причин иллюзий восприятия), обнаруживающего факты и законы, создается устойчивое впечатление, что основной задачей науки является объяснение. При этом интересующий нас вопрос, почему используется именно такой метод (именно такой вариант эксперимента), оказывается неправомерным, поскольку метод был «задан» изначально. Возникает впечатление, что объяснение «с помощью гипотез» охватывает всю методологию психологического исследования. Никоим образом не умаляя важности проблемы объяснения, заметим, что к ней нельзя свести всю «методолого-психологическую» проблематику. Более того, ясно, что проблема объяснения может быть разрешена лишь тогда, когда будет раскрыто реальное место объяснения в структуре психологического исследования, т.е. выявлены существующие отношения между всеми его составляющими. Таким образом, при подходе, аналогичном использованному Ж. Пиаже, проблема «закрывается». Исследователь фактически лишается возможности выяснить, почему используется такой вариант эксперимента, а не какой-либо другой. Мы, напротив, полагаем, что это один из наиболее важных методологических вопросов психологического исследования. И то, что исследователь каким-то удивительным образом из всех возможных выбирает тот вариант метода, который соответствует его экспектациям, нуждается в специальном исследовании и объяснении.

Многие авторы высказывают соображения, что в абсолютно «чистом» виде в жизни ни эмпирический, ни аксиоматический подходы неосуществим. Реально мы имеем дело с достаточно сложными гибридами. Собственно говоря, об этом пишут и писатели, и философы. Так, к примеру, выглядит эта проблема в восприятии известного швейцарского писателя: «Разум путем логического умозаключения может спокойно вывести одну правду из другой, что обычно и делают, извлекая ее в свою очередь из предыдущей и так далее, пока не доберутся до истины — полной и непреложной, что означает — полученной методом дедукции или, напротив, индукции, опирающейся на вымысел, чувственный опыт, гипотезу или версию. Разум и дедукция делают ставку на безошибочность и надежность, индукция отваживается на риск. Поэтому дедукция — метод богов: правду знают одни они и в своих суждениях всегда следуют от общего к частному. Однако человеческая жизнь редко складывается по законам дедукции, чаще ее носит по своим волнам индукция, во власти которой эта жизнь находится, поскольку полна неожиданностей, заведомо не поддающихся расчету, но именно все то непрогнозируемое, что мы называем «случай» и что сваливается нам на голову, как метеор, обычно превра