Иерей Сергий Елисеев, клирик,храма Покрова Пресвятой Богородицы Московской духовной академии, преподаватель московских духовных школ, кандидат богословия

Я познакомился с отцом Даниилом Сысоевым во время обучения в Московской духовной се­минарии. учились мы в разных группах, поэтому и позна­комились только в третьем классе. К этому времени у нас уже были общие приятели, которых мы иногда вместе на­вещали, вдобавок мы оба любили порассуждать о богос­ловских вопросах. Думаю, что это тоже нас сближало.

Я поступил в семинарию в 1991 году. Восемнадцато­го августа во время обеда прямо в столовой нам зачитали список зачисленных в МДС, а на следующий день после Литургии на праздник Преображения Господня нас на не­сколько дней отпустили домой. Тогда я не знал и не пони­мал, что происходило в эти дни в Москве, тем более что все мои мысли были только о Лавре и семинарии.

В духовной школе у нас был очень хороший курс, со многими я до сих пор поддерживаю добрые отношения. Большинство моих однокурсников были не из священни­ческих семей, даже из семей нецерковных, некоторые толь­ко недавно стали посещать храм. В каком-то смысле наше воцерковление проходило именно в Духовной семинарии у мощей преподобного аввы Сергия, на лаврских и акаде­мических богослужениях, в общении с преподавателями и администрацией, на академических послушаниях и про­сто в общежитии, в кельях, рассчитанных на два десят­ка человек, где мы вместе пили чай или жарили картошку на обогревателе (плитки были запрещены), беседовали, спорили, молились.

В отличие от многих из нас, у отца Даниила к этому времени уже было свое сформировавшееся церковное ми­ровоззрение. Своей цельностью, ревностью в исполнении уставных предписаний, например, относительно церковно­го поста, он подкупал многих. Помню, как он всю Великую Пятницу старался ничего не есть, в то время как большин­ство после службы выноса плащаницы приходили в столо­вую на первую трапезу. Впрочем, потом я узнал, что таких ревностных молодых людей в семинарии тогда было много.

К богословию он относился также ревностно и горя­чо. Во время лекций часто спорил с нашими преподавате­лями, и больше всех «доставалось», конечно, преподавате­лям догматики и основного богословия. Трудно было себе представить, что, когда отец Даниил уже станет священ­ником и будет обременен приходскими и семейными забо­тами, он перестанет интересоваться богословием.

Нужно сказать, что у него не было сомнений в том, чем он будет заниматься после окончания семинарии. Многие из нас тогда хотели продолжить свое обучение в Духовной академии, в том числе и по той простой при­чине, что еще не определились с выбором своего жизнен­ного пути: кто-то думал о супружестве, а кто-то о мона­шестве. Но отец Даниил точно хотел поскорее жениться и стать священником, чтобы активно участвовать в при­ходской жизни.

После семинарии мы виделись редко. Отец Даниил женился, рукоположился, полностью отдался приходскому служению. Я иногда встречал его в Лавре, у мощей Препо­добного Сергия, или передавал ему поклон через наших об­щих знакомых. Заходя в церковные книжные лавки, я видел там книги отца Даниила, а иногда кто-нибудь из академи­ческих преподавателей, листая церковную периодику, нахо­дил какую-нибудь полемическую и, как всегда, бескомпро­миссную статью отца Даниила, обсуждение которой сразу заполняло перерыв между лекциями.

В последний раз я видел отца Даниила и общался с ним приблизительно в ноябре 2007 года. Мы встрети­лись на конференции «Православное учение о церковных

Таинствах», организованной Синодальной Богословской комиссией. Во время одного из выступлений мы выш­ли попить кофе, обменяться суждениями по прозвучав­шим докладам. У отца Даниила, как всегда, были ответы на все вопросы, я же высказывал сомнения относительно ряда его суждений. Он поделился своими планами о на­писании диссертации, о возможной ее защите в Москов­ской духовной академии. Поговорили мы тогда хорошо, и мне показалось, что Данила повзрослел, стал более спо­койным и основательным человеком, думаю, что и более терпимым к чужому мнению. Все-таки семейная и при­ходская жизнь многому его научили.

После его кончины сокурсники по семинарии вспо­минали, что отец Даниил всегда хотел быть мучеником и открыто говорил об этом. Его слова мы тогда воспри­нимали как юношеский романтизм, никто и не думал, что времена мучеников могут вернуться. Неслучайно по­сле его кончины звучали слова, в том числе и из среды духовенства, что, мол, сам виноват, слишком неосторожно себя вел. Конечно, можно не соглашаться с богословскими взглядами отца Даниила, с его миссионерскими методами, но то, что он посвятил свою жизнь Церкви и пострадал как мученик за Христа, — этого отрицать нельзя.