Слово Патриарха Московского и Всея Руси КИРИЛЛА после отпевания иерея Даниила Сысоева

Оглавление

Неизвестный Даниил. 5

Куда пропадают чётки. 5

19.11.2009. Время 12:43. Из дневника. 5

21.11.2009. Время 00:50. Из дневника. 6

22.1 1.2009. Время 10:20. Из дневника. 6

24.11.2009. Время 00:21. Из дневника. 9

27.1 1.2009. Время 21:34. Из дневника. 10

27.11.2009. Время 21:34. Из дневника. 12

Слово Патриарха Московского и Всея Руси КИРИЛЛА после отпевания иерея Даниила Сысоева. 13

Родители о. Даниила — Протоирей Алексий Сысоев, Клирик храма Первоверховных Апостолов Петра и Павла в Ясеневе, и матушка Анна. 14

Николай Лавданский, художник-иконописец, друг детства. 22

Протоиерей Дионисий Поздняев, настоятель прихода святых первоверховных апостолов Петра и Павла в Гонконге (Китай), супруга Кира Поздняева. 24

Протоиерей Михаил Щепетков, благочинный Малинского округа Московской епархии, преподаватель Коломенской духовной семинарии. 29

Протоиерей Игорь Фомин, клирик Казанского собора на Красной площади. 35

Протоиерей Илья Провада, клирик храма Рождества Иоанна Предтечи в Ивановском 38

Иерей Алексей Лымарев, клирик храма Святителя Николая в Толмачах. 40

Иерей Владимир Стасюк, кандидат богословия, проректор по учебной работе и заведующий кафедрой богословия Перервинской православной духовной семинарии 47

Протоиерей Владимир Шмалий, проректор общецерковной аспирантуры.. 54

Иерей Михаил Рязанцев, настоятель строящегося храма Успения Пресвятой Богородицы в матвеевском, клирик храма Троицы Живоначальной в Борисове. 59

Протоиерей Вадим Леонов, клирик Патриаршего подворья храмов в Зарядье, доцент, кандидат богословия. 60

Протоиерей Александр Александров, настоятель храма Рождества Иоанна Предтечи в пос. Северный Белгородской и Старооскольской епархии. 62

Игумен Мелхиседек (Артюхин), настоятель храма Первоверховных Апостолов Петра и Павла в Ясеневе. 63

Игумен Кирилл (Сахаров), настоятель храма Святителя Николая на Берсеневке, председатель Союза православных братств. 68

Протоиерей Олег Стеняев, клирик храма Рождества Иоанна Предтечи в Сокольниках 70

Протоиерей Константин Буфеев, «настоятель храма Успения Пресвятой Богородицы в Архангельском- Тюрикове (Москва), руководитель миссионерско-просветительского центра «Шестодневъ», кандидат геолого-минералогических наук. 73

Протоиерей Константин Харитошкин, настоятель храма Святителя Николая В Сабурове 77

Иеромонах Димитрий (Першин), и. о. председателя Миссионерской комиссии при Епархиальном совете города Москвы, эксперт Синодального отдела по делам молодежи Московского Патриархата. 78

Диакон Георгий Максимов, преподаватель МДА.. 80

Иерей Тигрий Хачатрян, клирик'храма Преподобного Серафима Саровского и Собора всех Святых, в Земле Курской Просиявших, руководитель Миссионерского отдела Курской епархии, кандидат богословия. 91

Иерей Георгий Казанцев, секретарь комиссии по миссионерской работе Калужской епархии, духовник Калужского православного миссионерского общества в честь прпмч. Кукши Печерского, клирик Казанского девичьего монастыря. 92

Архиепископ Белгородский и Старооскольский Иоанн (Попов) 93

Протоиерей Артемий Владимиров, настоятель храма Всех Святых в Красном Селе бывшего Ново-Алексеевского женского монастыря, преподаватель ПСТГУ, член Союза писателей России. 94

Елена Листратова, воспитанница иконописной школы при МДА, вдова священника Евгения Листратова, друг семьи. 96

Евгений Кудашов, друг семьи. 101

Ирина Козырь, друг семьи. 110

Алексей Николаев, друг семьи. 113

Светлана Фирсова, друг семьи. 117

Денис и Надежда Яненковы, друзья семьи. 123

Елена Крылова, друг семьи. 128

Юрий Власов, друг семьи. 130

Аркадий Малер, православный философ, председатель «Византийского клуба» при Институте философии РАН.. 137

Кирилл Фролов, православный политолог-публицист, пресс-секретарь Союза православных граждан. 143

Полина Фролова, прихожанка Донского монастыря. 144

Андрей Баклинов, член Калужского православного миссионерского общества. 145

Дмитрий Гончаров, член Калужского православного миссионерского общества. 146

Серафим Маамди, миссионер, духовное чадо отца Даниила. 147

Сергей Носенко, главный редактор журнала «Благодатный Огонь». 149

Роман Анатольевич Силантьев, кандидат исторических наук, ученый религиовед, глава Центра географии религий при Синодальном отделе по взаимоотношениям Церкви и общества. 151

Серафим Берестов, журналист. 153

Андрей Иванович Солодков, преподаватель Николо-Перервинской духовной семинарии 155

Александр Сергеевич Хоменков, алтарник Болгарского подворья. 156

Лариса Беликова, прихожанка храма Святителя Николая в Толмачах. 162

Светлана, прихожанка Крутицкого подворья. 164

Ирина Величко, прихожанка храма Первоверховных Апостолов Петра и Павла в Ясеневе 166

Елена Михайловна Горская, доктор медицинских наук, старший научный сотрудник ФНЦ трансплантологии и искусственных органов им. академика В. И. Шумакова. 167

Мария Сеньчукова, обозреватель портала «Православие и мир», научный сотрудник сектора философии религии Института философии РАН.. 176

Лилия Иванова, друг семьи. 178

Дмитрий и Инна Приваловы, прихожане храма Апостола Фомы на Кантемировской 188

Сергей Кольцов, казначей храма Апостола Фомы.. 192

Наталья Комарова, прихожанка храма Апостола Фомы.. 197

Галина Решетова, директор воскресной школы храма Апостола Фомы Владимир Решетов, кандидат физико- математических наук, прихожанин храма Апостола Фомы 199

Наталья Рогулина, прихожанка храма Апостола Фомы.. 202

Сергей Рошка певчий храма Апостола Фомы.. 205

Екатерина, прихожанка храма Апостола Фомы Осень 2006 года. 206

Мария Емельянова, Наталия Никишина, прихожане храма Апостола Фомы.. 209

Алла Туренко, работник храма Апостола Фомы.. 210

Юлия Кузнецова, миссионер, прихожанка храма Апостола Фомы.. 212

Светлана Анисимова, прихожанка храма Апостола Фомы, работница иконной лавки 213

Юрий Диткин, прихожанин храма Апостола Фомы.. 215

Наталья Машукова, духовное чадо отца Даниила. 218

Сергей Станиловский, духовное чадо отца Даниила. 219

Юлия Сысоева. Вспомнить всё. 224

Послесловие. 284

ЮлияСысоева, Отец Даниил, брат Иосиф, и мироточивая икона Божией Матери. 284

 

 

Неизвестный Даниил

 

Когда привходящие житейские заботы помрачат душу твою, ты очисти ее воспоминанием о мучениках. Если ты будешь иметь это воспоминание в душе своей, то ни богатству не будешь удивляться, ни бедности не станешь оплакивать, ни славы и власти не будешь восхвалять, и совершенно ничего из дел человеческих — из блистательных не станешь считать чем-нибудь великим, а из прискорбных — невыносимым, но, став выше всего этого, будешь иметь в постоянном созерцании этого образа урок добродетели.

Святитель Иоанн Златоуст

 

Куда пропадают чётки

 

Время 12:43. Из дневника

 

Они пропали. Пропали самым таин­ственным образом — были, и вот теперь их нет. Вот уже несколько лет они служили мне верой и правдой. Из одной машины перекочевывали в другую. Они вытерлись и растя­нулись, но их таинственное приятное тепло всегда утешало меня. Они всегда были теплыми, такими теплыми, как бы­вает теплой святыня, источающая из себя невидимый свет, который согревает всех приходящих к ней. Видимо, их вя­зали с молитвой и отпустили в мир как еще одно маленькое оружие против вечной ночи. Откуда они взялись, я не знаю, кажется, что они были у меня всегда, но это не так. Раньше у меня были другие четки, которые тоже пропадали внезап­но и при невыясненных обстоятельствах.

Я никогда не покупала четки, они сами находили меня и покидали в тот момент, когда я переставала молиться или когда я сводила свою жизнь к совершеннейшей суете. Все мои четки были одинаковым числом — тридцать, ни больше ни меньше, такие, какие были нужны.

Первые четки были подарены мне в Оптиной, кто точно подарил, не помню.

Оптина, Оптина... Это было время прихода к вере. Я тогда могла стоять на службе несколько часов кряду, не зная усталости и лени. Я могла встать в пять утра, в синих холодных сумерках, когда сводит зубы от холода, а тело бьет крупная дрожь. Искупаться в ледяном источнике, а затем, как на крыльях, пойти в скит на раннюю и стоять там, не чув­ствуя под собой ног, вслушиваясь в каждое слово стройного братского пения. Они, мои первые четки, пропали в тот мо­мент, когда я ехала к духовнику своего будущего мужа за бла­гословением на дружбу с моим женихом. Я собиралась замуж.

Потом были и другие, которые появлялись и исче­зали, даже не вызывая о себе воспоминаний. Но эти, по­следние, были со мной долго. Я теряла их несколько раз, и они всегда возвращались ко мне. Один раз я нашла эти четки в луже возле храма. Я подняла их, такие мокрые и грязные, зажала в кулаке, и мне казалось, что я чуть было не потеряла близкое сердцу существо. В другой раз я нашла их в церковной лавке храма Апостола фомы, они примостились на прилавке, словно потерянная рукавичка, и тихо ждали меня.

— Ой, это же мои четки! — в восторге воскликнула я тогда.

— Ваши? — переспросила свечница. — Их кто-то принес, подобрали возле храма.

Пожалуй, это был единственный раз, когда посторон­ние люди видели мои четки. Никогда и ни при каких об­стоятельствах я не вынимала их на людях.

С этого момента я больше не выносила четки из маши­ны, да и тогда было совершенно непонятно, как они оказались возле храма, потому что всегда висели на ручке переключе­ния передач и ждали того момента, когда в груди начинало ныть в жажде слова к Богу, и тогда рука машинально тяну­лась к ним. И вот однажды я с ужасом увидела, что их нет. То место, где они лежали, было непривычно пусто.

«Может быть, завалились», — думала я, устраивая тотальный обыск, заглядывая под кресла в последней зыбкой надежде. Они исчезли, ушли, покинули меня, за суе­ту, за неверие, за непрощение обид. Я никогда не покупаю четки, я буду ждать, когда Господь вновь даст их мне, бу­дут ли это другие, новые, или мои старые, вытертые, вновь вернутся ко мне, — не знаю.

Днем я нашла четки в машине, на самом видном ме­сте. Знала ли я, что это последний день земной жизни мое­го возлюбленного мужа? Мы оба не знали.

Какие предчувствия были в его сердце, мне сложно сказать. Кое-чем он делился в эти последние пасмурные ноябрьские дни.

Сумрак над нами начал сгущаться примерно за месяц до того рокового вечера, когда отцу Даниилу было сужде­но уйти в вечность. Ему было тяжело.

 

Время 00:50. Из дневника

 

У него два ранения — слепое, в шею, и сквозное, в затылок, это был контрольный выстрел. Остался его окровавленный священнический крест — он лежит в алтаре. Окровавленную епитрахиль органы обещали отдать. За все время я спала 2,5 часа. Меня по­стоянно допрашивают, то ГуВД, то фСБ, то еще кто-то. За мной бегают толпы журналистов. Я не выпила никакого успокоительного, так как мне надо иметь трезвую голову и держать себя в руках, взвешивая каждое слово. Все хо­тят что-то выудить и на чем-то подловить. Допросы будут продолжаться еще долго. Я не могу раскисать.

Сегодня утром мы едем забирать тело из морга. Вче­ра это сделать не удалось, так как не могли найти паспорт о. Д. Владыка благословил прощание в храме Апостола фомы в субботу и воскресенье. В понедельник будет от­певание и погребение.

 

Время 10:20. Из дневника

 

Заехала на пару часов в опустевшую квартиру. Всю ночь была у гроба и на ранней службе.

Нашла в холодильнике остатки нашего послед­него ужина. Я готовила суши-роллы, они почему-то не испортились. Последний раз мы ужинали в среду, поздно, почти в двенадцать. А в четверг он на ужин не приехал. Если бы мне кто-нибудь позвонил из храма сразу после случившегося, я застала бы его в живых. Он жил — и это чудо — почти час с простреленной шеей и насквозь про­стреленной головой. Но мне никто не позвонил!!! Поче­му? у меня вопросов больше, чем ответов. Правда, на не­которые ответил сам отец Даниил. Эти дни потеряли время — сплошная боль и скорбь. Была и радость, почти пасхальная, когда после облачения в морге мне позволили посмотреть лицо. Чудо в том, что, несмотря на сквозное ранение, Господь ему сохранил лицо неповрежденным, без единого кровоподтека, он был почти как живой. Когда я первый раз увидела его, он мне улыбался. В этот момент мне показалось, что разлука наша закончилась и мы теперь опять будем вместе. Да, я так думала. Я разглядывала каж­дую черточку на его лице, таком наизусть знакомом и род­ном. Даже волосок на усах, который всегда рос неправиль­но, и я всегда обрезала ему этот волосок, чтобы не торчал, когда стригла ему усы. Он улыбался, только было очень странно, почему он такой холодный.

У меня впереди еще одна ночь с ним. Прошу молитв, чтобы Господь дал сил вытерпеть до конца.

А когда мы его привезли в храм и меняли воздух на лице (я хотела, чтобы воздух был мой, который я шила для храма), то он был уже суровым. Я часто думала про эти покровцы, воздухом от которых мы покрыли его лицо. Зна­ла ли я, когда вышивала их, какой воздух я вышиваю! Это были первые покровцы для храма Апостола Фомы. Когда храм только открылся, я сшила комплект покровцов, поч­ти все цвета. У этих, первых, была маленькая особенность: кресты на самих покровцах были неправильно повернуты, на что служившие в храме батюшки обращали внимание с некоторой иронией.

Вечером в субботу привезли девочек. Мы закрылись в храме и показали им его лицо, и он опять улыбался. Очень бледный только. Если бы не отец Даниил и его поддерж­ка, я не знаю, что делала бы. Себя не жалко, детей жалко страшно. Девочки рыдали, а малышка не сразу решилась подойти близко к папе и потрогать его. Но потом она успокоилась, тянула к нему ручки, трогала щеки и говорила: «Папа». Она всегда так умилительно говорит «папа».

 

 

Она родилась у него на глазах, и он как дитя бегал по родзалу и говорил: «Она мне улыбнулась, она мне первому улыбнулась!»

Было еще чудо. От облачения, в котором еще лет во­семь назад отец Даниил завещал себя похоронить, уже год как потерялись поручи и пояс. Никто их не мог най­ти, а вчера поручи нашлись в алтаре, а пояс нашли на сле­дующий день в ризнице. Когда приехали в морг облачать батюшку, вспомнили, что пояса так и нет. Стали звонить в храм, просили найти любой другой пояс, но чудом на­шелся тот самый. А крест он купил за день до смерти, вме­сто того, который у нас украли из машины.

В начале ноября мы ходили с батюшкой в кинотеатр на фильм «Царь». Помню, меня растрогала сцена похо­рон митрополита филиппа, у меня по щекам текли сле­зы, и я старалась, чтобы отец Даниил этого не заметил.

Знала ли я, что через две недели буду отпевать своего мужа? Да, это был последний наш поход в кино... После сеанса мы говорили о фильме и подумали, что после Пас­хи нужно посмотреть картину «Поп». И он как-то стран­но и грустно сказал: «Посмотрим». А когда сели в машину, то увидели, что стекло разбито и украдена батюшкина сумка, в которой не было ничего важного, кроме иерей­ского креста, да и тот не представлял никакой ценности, кроме священной. Я тогда стала говорить, что это плохой знак, но отец Даниил мне строго сказал, чтобы я прекрати­ла так думать. Я предложила поискать сумку на окрестных помойках, думая, что воры, не найдя ничего ценного, вы­кинут ее, тем более что они обычно не берут кресты, это у них что-то вроде дурного знака. И мы до поздней ночи ходили с батюшкой по ближайшим помойкам, но ничего не нашли. На следующий день отец Даниил улетел в Сер­бию и, радостный, звонил мне из монастыря Святой Анге­лины, сказал, что своим Ангелинам, дочке и теще, купил кулончики с иконкой их святой. Дочкин кулончик я бе­режно храню, это же последний подарок от папы. Подрас­тет — я ей его вручу.

В среду утром (или в четверг, в последний день его жизни, точно уже не вспомню) я погладила ему чистый подрясник, и он надел новый крест. Подрясник был осо­бенный, темно-синий, таких у отца Даниила никогда не было. Когда я покупала ткань, она показалась мне чер­ной, а дома стала синей, и отец Даниил почему-то всегда смеялся над этим.

Я дала ему выглаженный синий подрясник и сказала, что он теперь очень красивый и что я хочу всегда видеть его таким. Остатки этого подрясника мне потом вернули из следственного отдела. Остатки — потому что он был изрезанный, его порезали в реанимации, когда снимали. А епитрахиль пока еще в следственных органах, кто зна­ет, когда ее отдадут. Обещали отдать после следствия, но я боюсь, что не отдадут или потеряют.

Когда мы искали его паспорт, я видела его вещи, все в крови, а в кармане брюк каждую минуту надрывался его мобильный. Это было ужасное ощущение: в кабинете следователя в черных пластиковых пакетах для мусора лежали его вещи, и оттуда почти непрерывно раздавался виброзвонок телефона. Он отключал звук, когда был в храме и на службе,

и телефон так и остался на виброзвонке, потому что Господь призвал его прямо в храме. Это логично. Храм он любил больше всего на земле. Люди звонили ему, почему они зво­нили, когда уже знали, что случилось, когда все каналы ве­щали главную новость? Наверное, потому что не верили, хотели сами убедиться, хотели услышать, что это ошибка.

Однажды ночью, уже после похорон, я тоже позвонила ему на мобильный, просто так, потому что привыкла с ним со­званиваться. Мне так хотелось услышать его голос.

Потом звонили мне, и мелодия, что была тогда на моем телефоне, отпечаталась в моем мозгу навсегда.

 

Это было 20-е число. У меня разрывался телефон.

 

В то хмурое, почти сумеречное ноябрьское утро Москва жила своей обычной жизнью, море машин двигалось в сторону центра. С раннего утра и целый день я ездила и ездила по Москве, одна. Из больницы в морг, из морга в прокуратуру, из прокуратуры в храм, потом опять в про­куратуру. Да, в этот страшный день я была одна, и лишь телефон звонил непрерывно. Сложно сказать, что же я чув­ствовала тогда. Скорее, ничего. Я просто была убита.

Ночью я собралась поспать, хотя бы пару часов. Я не могла находиться дома и лежала в батюшкиной бытовке при храме, на его кровати. Ненадолго заснула, а в четвер­том часу меня разбудили собаки, которые грызлись и лая­ли прямо под полом бытовки. Я оделась, вышла на улицу. Москва спала, в окнах почти не горел свет, город замер, редкие машины проносились по проспекту. Тихий без­молвный храм, еще с утра заваленный цветами, черное небо над головой и, словно осиротевшая, батюшкина ма­шина, в которую он так и не сел тем вечером.

В далеком детстве я видела старика с собакой, они всегда гуляли вместе. Однажды старика сбила машина, его увезли, а собака осталась. Она сидела у обочины дороги, в том месте, где потеряла своего хозяина, грустно озиралась

по сторонам и никуда не уходила. Сердобольные прохо­жие пытались ее кормить, но она лишь нюхала еду, а потом опять начинала озираться, печальными глазами загляды­вая в лица людей. В тот момент я смотрела на эту машину и чувствовала себя той самой собакой, сидящей у обочины, которой больше некуда идти. Я была отрезана от жизни и брошена в пучину страдания, которое еще предстояло пережить, чашу которого надо было испить до конца.

 

Время 00:21. Из дневника

 

Так тяжко. Весь день смотрели по теле­визору разные передачи о нем. Показали какую-то беседу с ним, Ангелина узнала его и начала лепетать: «Папа, папа» — и потом еще что-то, вроде «приди ко мне». Потом схватила его подрясник, прижала его к себе, и снова — «папа». Глядя на это, я боюсь, что сорвусь.

Когда несли гроб, уже на кладбище, я опять в такую скорбь впала, не выразить, и вдруг прямо под ноги —букет фиолетовых ирисов.

 

 

Я сразу поня­ла, что от него. Именно такие ирисы он подарил мне на первом свидании. А в последние дни ска­зал, что хотел мне цветы подарить, давно не дарил, за всей этой кутерьмой, что у нас была. Да так и не подарил. Вот сейчас подарил. Я этот букет взяла и поняла: надо и ему что-то подарить. Когда я в 94-м году ездила в Израиль, то на Гробе Господнем просила жениха достойного, я зна­ла, что Господь обязательно даст достойного. Не знала только, какого достоинства он удостоится. В той поездке я купила тоненькое золотое колечко с маленьким брилли­антом и не снимала его все эти годы. Оно давно не снима­лось с пальца, и я подумала, что если смогу снять, то ему отдам. Оно снялось, и я, перед тем как гроб закрыли, вло­жила его в руку отца Даниила.

Сейчас позвонил из Вашингтона отец Виктор, ска­зал много утешительного, и не просто утешительного, а со смыслом, словно мне отец Даниил отвечает на мои во­просы.

В вещах отца Даниила надо разбираться, и хочется, и не могу, ну, потихоньку. Он свой кожаный пояс от под­рясника просил отдать Владимиру, регенту. Когда заберу из прокуратуры его вещи, в которых он умер, не знаю, они ничего не говорят.

 

Время 21:34. Из дневника

 

Сегодня нашелся его нательный крест с веревочкой. Когда вчера в прокуратуре мне отда­вали подрясник, ремень, четки и носильные вещи, то кре­ста не было и документов на машину не было (я, конечно, напряглась из-за этого, начала нервничать), потом оказа­лось, что они в больнице остались, мы их сегодня и нашли. Как-то все батюшка устраивает. А епитрахиль и рясу не от­дали. Епитрахиль мне вчера дали подержать в руки, я при­ложилась к ней. Запах крови такой сильный. Не отдали, так как там нашли пулевое отверстие. Он, видимо, когда падал, то упал лицом на епитрахиль, она задралась, и пуля прошла, вернее, вышла через нее. Но это мое предположе­ние, больше этим отверстиям неоткуда взяться. Теперь остается молиться, чтобы ее отдали, так как с пулевыми отверстиями в принципе не отдают. Это у них называет­ся «вещдоки». Но я уже уверена, что батюшка опять все устроит.

Он мне приснился первый раз после похорон: сто­ит возле храма спокойный, немного грустный, и смотрит расписание служб; я к нему подошла и увидела шрамы на лбу. Он снится редко, почему-то люди очень часто спра­шивают, снится ли он. Но если снится — всегда вижу шрам на лбу, заживший, с розовой кожей. Думаю, что мученики будут воскресать со следами от своих мучений, потому что такие следы — это их свидетельство. Ведь Христос явился Своим ученикам после Воскресения и показал им Свои раны, а мог явиться и без ран. Значит, это свидетель­ство было нужно. Может быть, поэтому я и видела во сне отца Даниила со шрамами от страданий.

В тот последний вечер я начала ему звонить через ми­нуту после выстрела — он не взял трубку, и я ужасно рас­сердилась. Сказал — скоро приеду. Я подумала, что опять «зацепился» с кем-то языком, опять обманул, а я ужин приготовила, жду его, приятное ему хочу сделать... В тот момент была я на дне земной жизни и понимания. Когда отец Даниил смотрел в вечность и встречался с Ангелами, я, грешная, думала о суете, о котлетах и о своих обидах. Да простит меня Господь — замужняя угождает мужу, по­этому и котлеты. Получается, до последнего мужу угож­дала, ужин-то для него был. Все годы, что мы жили с ним, я всегда старалась угождать ему, ведь он был как ребенок в бытовом смысле, а следовательно, и заботиться о нем надо было, как о ребенке. Он был далек от житейских забот и проблем, он всецело был поглощен богословием и служе­нием, поэтому все бытовые проблемы всегда были на мне. И лишь сейчас я поняла, какой жребий мне выпал, я ча­сто роптала, смотрела на других батюшек, которые гвозди дома забивали, а оказывается, Господь дал возможность послужить и поугождать такому великому человеку.

Может быть, так было надо, чтобы только через час после случившегося мне сказали, что в него стреляли и что он ранен. Я, как полупьяная, как в бреду, села в машину и поехала в храм. «Поехала» — мягко сказано, я по­гнала, и по дороге думала: «Если он останется жив, вдруг станет инвалидом». Я не знала, что он уже скончался. Еха­ла и думала: «Свершилось, вот они, мои предчувствия...». А потом — как в кино, оцепление вокруг храма, телевиде­ние, нервно курящие милиционеры, и я бегу, прорываюсь через это оцепление и сразу попадаю на допрос. Потом зачем-то еду к больнице, где у закрытых ворот растерян­но топчутся его прихожане и кто-то из батюшек. Потом опять еду в храм, иду к нему в бытовку, там стоит ноутбук, открытый на его странице в ЖЖ, где он сделал послед­нюю в своей жизни запись, и недопитая кружка с чаем, желтая такая, с улыбающейся мордочкой; я смотрю на эту кружку — то ли это бред, то ли реальность. Мордочка про­должала улыбаться и смотреть на меня своими глупыми глазами. Я уже слышала, что в храме изъяли компьютер, и начинаю понимать, что ноутбук тоже должны были изъ­ять, но забыли или не заметили. Я хватаю его, судорож­но запихиваю в сумку, чтобы никто не видел, и выхожу в ночную прохладу, где под черным небом священники и люди собираются служить литию. Это небо напомни­ло мне Пасху, когда мы в безмолвии стояли со свечами перед этими же храмовыми дверями, нам мерцали звезды, и в полной тишине мы начинали петь «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех». Ко мне бросилась рыдающая старшая дочь, которую привезли мои родите­ли (младшие в тот момент спали), и мне еще предстояло утром сказать средней — Дорофее, что папу убили. Мы пели литию, растерянные и шокированные, не веря в ре­альность происходившего с нами.

А потом, возле его гроба, я сокрушалась о своем ма­лодушии, корила себя, просила у него прощения за все. Думаю, что, когда в него выстрелили, он больше всего ис­пугался за меня и детей, поэтому и было сделано все, что­бы меня подольше удержать дома и помягче сказать. Вот почему мне никто не звонил, а когда позвонили, то сказа­ли, что он ранен, так лучше было — поэтапно. Он не хотел, чтобы я его увидела в луже крови, не хотел.

 

Время 21:34. Из дневника

 

Самое мучительное — коротать ве­чера, ставшие длинными и никчемными. Вечера, которые проходят в привычном ожидании его прихода. Сегодня была у владыки, потом решила пройтись пешком. Отец Даниил любил Остоженку, храм Ильи Обыденного, пере­улки Пречистенки. Прошлась — серое небо, тепло и сыро, вспоминала разные эпизоды, связанные с этими местами и с батюшкой. И все думала о том, насколько сильно в од­ночасье перевернулась моя жизнь и насколько я не могу еще этого осознать и воспринять умом. Одно только я по­няла: теперь на земле меня держат только мои дети. Душа моя стремится туда, где он. А он туда стремился всегда, когда я копалась в земле как червяк.

Отец Даниил всегда жаждал святости и всегда гово­рил об этом. Ему мало было просто спасения. Он говорил, что неверно рассуждать, что «в раюшку хоть с краюшку». Ему было мало «с краюшку», он хотел высшей славы и выс­шей награды на небе. Иногда он буквально шокировал лю­дей, которые приходили креститься или крестить детей, спрашивая: «Вы обещаете, что станете святыми, вы обе­щаете, что ребенка воспитаете святым?» Он часто в своих проповедях говорил о добрых делах, которыми мы «зара­батываем капитал» на небе, строим там себе дома и даже дворцы. Недаром и временный храм был назван именем апостола фомы, который построил небесный дворец царю Гундафору.

17.03.2010. Из дневника Прошло четыре месяца, даже удивительно: всего четыре, а мне казалось, что прошло лет пять, не меньше, только эти пять лет — сплошная и бесконечная зима. И ныне — середина марта, а холодно. Батюшка говорил мне, чтобы я приезжала к нему на могилу, когда будет особенно тяж­ко, вот и езжу. Привожу ему пятнадцать фиолетовых ири­сов, теперь это наш с ним обычай. Пятнадцать — по числу прожитых вместе лет. Иногда мне кажется, что это сон, иногда думаю, что все, что у меня осталось, — это могила с цветами. У него всегда много цветов. Вот они стоят, за­мерзшие и побитые морозом, понурив свои разноцветные головы, засыпанные снегом. Кто-то поставил фотографию батюшки, горят фонарики. Удивительно то, что могилу его я точно, до мелочей, описала еще при жизни батюшки в своем романе «Бог не проходит мимо», который он благо­словил и всячески меня поддерживал. В романе я описыва­ла могилу почившего старца. Вот это описание:

«Могила старца была увенчана простым деревянным крестом с крышей домиком, под крестом в красном фона­рике теплилась неугасимая лампада, могильный холмик был весь сплошь завален букетами с цветами, припоро­шенными, словно пыльцой, белым пушистым снегом. Пер­вый снег тонким полупрозрачным ковром застилал землю, в воздухе неспешно кружилось множество молчаливых снежинок. Старая яблоня с побитыми морозом побурев­шими яблоками склонялась над крестом».

Кто знает, что чувствует человек, которому стреля­ют в затылок? Именно это я описываю в романе — казнь мученика, не отрекшегося от веры, от Христа, мученика, убитого исламистами именно таким способом — выстре­лом в затылок. Почему именно это было описано за два года до кончины батюшки — это тайна, как тайна и многое другое, происходившее в нашей жизни. О предзнании мы часто говорили с отцом Даниилом, впервые — когда шли пешком в Гефсиманский скит по кривым улочкам старого Сергиева Посада. Именно в этот день я поняла сердцем, что мне суждено быть с ним. Я поняла это не как влюблен­ность, а как волю Божию, которую понимают и боятся при­нять. Тогда смеркалось, на небе задрожали первые звезды. Он спросил, знаю ли я, что такое предзнание. Я ответила, что знаю, потому что в тот момент со мной происходило именно это. Тайны Божии открывались мне в этот спо­койный, тихий осенний вечер. Мне было страшно, потому что я чувствовала повеление Божие.

 

Слово Патриарха Московского и Всея Руси КИРИЛЛА после отпевания иерея Даниила Сысоева

Сегодня мы провожаем в путь всея земли отца Даниила Сысоева, всем нам хорошо извест­ного московского пастыря. Его жизнь оборвалась по злой человеческой воле, он умер насильственной смертью. Ка­залось бы, служение священника есть самое мирное слу­жение, потому что к миру призвал нас Господь. И все то, что говорит священнослужитель, обращаясь к людям, ис­полнено этим Божественным призывом: строить жизнь свою на основании Божиего закона, утверждая мир в от­ношениях с ближними и дальними.

На протяжении двух тысяч лет существования Церк­ви это свидетельство о мире Божием многими и многими воспринималось с радостным биением сердца. Люди от­крывали и открывают навстречу Евангелию свое сердце, свой разум, пленяются Божественной истиной. Несмотря на многие искушения, соблазны, стереотипы жизни, которые формируют иное миробытие, чем бытие евангель­ское, люди, тем не менее, пытаются устроять свою жизнь на основе Божественного Слова.

Но та же самая двухтысячелетняя история Церкви свидетельствует и о другом. Для многих это Слово — огромный вызов, требующий переосмысления всей жизни, своих внутренних установок. Иногда это Слово вызывает не радостное биение сердце, а невероятную, невыразимую злобу; и люди отдают все свои силы для того, чтобы бо­роться с этим Божественным Словом. И наше время не яв­ляется исключением. Как в прошлом, так и сегодня не­редко против тех, кто свидетельствует о Божией правде, человеческая злоба обрушивает в том числе насильствен­ные действия. Нет ничего нового в человеческой истории. Как замечательно сказал Тертуллиан, «кровь мучеников — семя христианства». Злобу и насилие обрушивают на тех, кто провозглашает Божию правду, те, у кого нет иных ар­гументов, у кого злоба застилает глаза. Не имея возможно­сти умственно и сердечно противостоять слову священни­ка, эти люди либо обрушивают на пастыря потоки клеветы и злых слов, либо даже поднимают руку.

Отец Даниил многое сделал для утверждения Божи­ей правды. Он участвовал в различного рода дискуссиях, диспутах. В меру своих сил и талантов он отстаивал Бо­жию правду. Но наверное, самое сильное слово, которое он произнес, это то слово, свидетелями которого мы все являемся. Если человека убивают за Божию правду, то это значит, что правда сия разит людей, ее не приемлющих, это значит, что она обладает огромной силой. Вот поче­му слова Тертуллиана были подтверждены всей исто­рией христианства. И каждая новая кровь, проливаемая за Христа, сеяла обильно семена веры, и собиралась жатва. Знаем, что и этот подвиг жизни и смерти отца Даниила есть великое семя, которое, будучи посеянным в плодо­носную почву, принесет свой плод.

Для всех нас, кто посвятил себя служению Господу, предстояние сему гробу должно побудить к глубоким раз­мышлениям о смысле и характере проповеди в современном мире, о важности служить делу Божиему так, чтобы каж­дое наше слово достигало ума и сердца слушающих, чтобы не впустую, не в духовной праздности и лени проходили дни нашей земной жизни.

Верим, что Господь примет душу раба Своего в не­бесные Свои обители, потому что он был верен Ему даже до смерти. Пусть и в наших сердцах сохранится вечная мо­литвенная память об убиенном рабе Божием иерее Данииле.