Посвящаю детям давней войны 23 страница

Иное дело сейчас было у Бубенина. За его спиной, на беду, была не Москва, а – Транссибирская железная дорога. Насыпь и два пути, пересечь которые пешком можно за несколько секунд, на танке – и того быстрее, на которой нет ничего, что могло бы задержать противника. Тонкая нить, на которой висят могучие приморские земли. Лопни она – и Россия уже не станет Россией, обратится в что-то иное, мелкое. А у всего мелкого, рожденного на месте былого великого есть лишь одна судьба – ломаться дальше. Отбить Транссиб обратно не получится – людей живет в этих краях мало, партизанить – некому. А пока людские массы подоспеют из русского центра, китайцы из своего центра еще большую людскую массу сюда приведут. Оттуда – ближе.

Едва китайские руки достигнут Транссиба, миллионы людей Приморья окажутся отрезанными от России. Даже бежать им будет некуда, иных путей кроме магистрали здесь нет. В их числе и семья самого Бубенина, которую он оставил в Хабаровске, подальше от страшного мира заставы, где ежедневно слышно выкрикиваемое китайцами неприличное русское слово. Если враг прорвется – в числе загнанных в «приморскую мышеловку» окажутся и они. Потому выход один – оставаться на месте, и смотреть в небеса. Ибо сейчас в судьбе могут быть лишь два поворота – либо помогут сами русские небеса (больше помочь некому), либо Бубенин и его бойцы оставят свои кровавые точки на уссурийском льду через какой-нибудь час, сделав за свои короткие века все, что было для них возможно...

Разными словами Бубенин и его бойцы обращались к небу. Шепотом и в полный голос, даже – криками. И… Небо ответило. Сперва диким, страшнейшим свистом, рассекающим нутро до самой своей середки. Бубенин (а тем более его бойцы) не знали оружия, которое бы издавало такой свирепый звук. Конечно, они не могли знать все существующее русское оружие. Следом за свистом небо прорезали многочисленные молнии, и другой берег реки мигом превратился в туго затянутый огненный мешок. В его нутре что-то рвалось, ломалось, лопалось, иногда среди пламенной суматохи там мелькали красные зайчики горящих людей. Земля тряслась мелкой дрожью, будто даже ее напугал страшнейший огонь, и с ее поверхности стряхивался пепел заживо сожженных врагов вместе с пеплом от их оружия.

Бубенин вылез из БТРа, и ему навстречу кинулись бойцы, которые могли кинуться. Крики, объятия, расцвеченные пламенными сполохами. В небесах застрекотал спешащий на помощь русский вертолет, откуда-то послышался лязг русских гусениц.

Битва застыла на груди Бубенина золотой звездой и орденами у его бойцов. Последние герои страны…

В нескольких десятках километров к северу от места боя по блестящим рельсам Транссибирской магистрали несся сияющий поезд номер 2 сообщение «Владивосток-Москва». В одном из его вагонов имелось купе «люкс», где облокотившись на мягкие диваны беседовали два субъекта из числа тех, кого именуют – «высокопоставленные».

- Тема героев закончена. Народ устал от героев, от постоянных реминисценций войн. Пора в людском сознании утвердить новое, мирное время, когда все улеглось и все войны победоносно завершились!

- Верно, - отвечал другой, - Новыми героями теперь должны сделаться люди, имеющие все достоинства и недостатки тех, кто на них смотрит. Пусть каждый житель страны увидит, что он – тоже герой, просто потому, что он – есть. Потому героев станем делать из артистов, играющих самих же зрителей.

- Хорошая мысль, - помешивая кофеек в чашке и поправляя лампу бра, согласился первый, - Спокойствие, чтоб будущее было предсказуемо, чтоб мы знали, какой наша страна сделается завтра и послезавтра. Прошлые герои – враги предсказуемости, потому что сами – непредсказуемы. Видя их над собой, обыватель нервничает, желает не того, что ему положено желать – сытости, уюта, спокойствия. Потому пусть небо для него сделается вроде зеркала, на котором он увидит самого себя, и свои желания, которые будут уже исполнены!

- Замечательно, замечательно… Коньячку не хотите в кофе?! Вот так… Теперь подумаем, как нам все это сделать, то есть переделать народ!

Поезд несся по рельсам, немногочисленные станции приветствовали его своими огоньками. В его нутре работали два мозга, продукция которых скоро застынет в бумажную паутину решений и постановлений, невидимой медузой поплывет по улицам городов и деревень.

Пронесся поезд и через то место, где при ином раскладе событий уже чернели бы стволы китайских танков, прорвавшихся сквозь прорубленную для них через границу брешь. Произошло бы это столь быстро, что едва ли кто-нибудь успел бы принять хотя бы такую меру, как остановка поезда №2 на ближайшей по его следованию станции. И гирлянда сияющих вагонов, символизирующих русский простор, угодила бы в невидимую среди ночной тайги западню.

Но архитекторы будущего, безгероического мира доехали до любимой Москвы целыми и невредимыми. Позднее они узнали о битве на Даманском, но даже не сопоставили ее со своим благополучным путешествием. А имена ее героев по их почину были отправлены в бездонную бочку, именуемую секретностью. После этого героев секретили уже поголовно, дабы их неспокойные имена и дела не будоражили спокойной жизни, не вносили рябь в новое, зеркальное небо, на котором обыватель мог разглядеть лишь самого себя...

Ныне Небеса не придут нам на помощь… Как нам поможет висящая наверху фольга, в которой мы видим лишь себя?!

Морская жена

Перед ожиданием

В морозно-сухой Руси есть один сырой уголок. Ее сын, заблудившийся в чуждых водах, окутанный заморским серым туманом. До чужих стран тут ближе, чем до родных просторов, но в сторону первых вместо распростертых объятий смотрели многочисленные стволы черных пушек. Нет, этот угол, несмотря на свой туман и свою воду, оставался верным сыном своей матушки, ее защитником, бесстрашно вошедшим в чужие края, а не робким изменником, ищущим лучшей жизни.

Краюха земли была пронизана паровыми гудками. Клубы дыма смешивались с туманом, отчего неприятно царапало в носу и першило в горле. С низкого берега были хорошо видны источники этого всепропитывающего дыма – широченные трубы черных броненосцев. Вокруг них, как мальки возле островов, сновали стаи маленьких корабликов, но их было почти не видно рядом со стальными исполинами.

Из каждого черного острова-броненосца торчало по пучку орудийных стволов. С берега они казались тоненькими, как серные спички, но каждый из здешних жителей (не говоря уж о моряках) отлично знал, что одна такая «спиченка» может легко разнести половину города. Конечно, она никогда этого не сделает, ибо все орудия были направлены в сторону моря, за которым, конечно, обитает неприятель. У него тоже есть броня, есть корабли, вот для них и сделаны эти чудовищные машины. Ихние кораблики, разумеется, меньше, броня у них – тоньше. Коснись, случится война – наши огненные стрелы проткнут их корабли, как мальчишеские булавки – жуков.

Иногда броненосцы передвигались с места на место. Глядеть на такое зрелище сбегались все местные ребятишки. Когда трубы выплевывали в небеса дымные шапки, детишки радостно хлопали, а когда исполин приходил в движение – едва не перепрыгивали деревья от радости. На спокойной глади неглубокой воды поднимался водяной холмик и накатывался на берег. Нырнуть в него прямо в одежде и промокнуть с головы до ног считалось у мальчишек геройством. Ведь их рубахи и штаны потом хлюпали той водой, которая плескалась у борта самого броненосца!

На одной из улочек городка-острова жил с семьей старенький унтер-офицер Семен Петрович. С этой улочки были хорошо видны морские волны и стоящие на рейде корабли. Однако престарелый моряк редко смотрел в ту сторону. «Вот на нашем веку было! Белые крылья парусов над головой, будто не идешь по морю, а летишь над ним! Наш фрегат оттого и назывался красиво, «Самолет»! А теперь чего? Коптилки какие-то, перделки», отзывался он о современном флоте. Семен Петрович уже давно служил в какой-то береговой конторе, где только и делал, что шелестел бумагами, которые отдаленно напоминали ему паруса молодости. За работой он все время рассказывал о дальних походах под парусами, о былых сражениях, чем весьма надоел сослуживцам. Адмиралов своей молодости он, конечно, хвалил, а современников – ругал. «Вот битвы были! И адмиралы – светлые головы! Надо было смотреть, откуда ветер дует, какой он силы, и как корабль так к врагу подвести, чтобы он еле-еле против ветра полз, а ты мимо него на всех парусах по ветру промчался. Ба-бах! Мачты у него рушатся, на палубе – костерок пылает, матросы как дурачки туда-сюда носятся. Смешно глядеть, когда ты – победитель! Командир их на мостике (если уцелел, конечно), репу почесывает. Он тебя даже рассмотреть не успел, а от него уже только рожки-ножки остались! Если командир толковый, то одному можно было пятерых победить. А теперь что? От ветра эти дымилки не зависят, рули куда хочешь. Если у одного адмирала их будет пять, а у второго – десять – сразу понятно, что победит второй. Сила есть – ума не надо! Тоска одна! Можно смело ставить командира, у которого бы вместо головы другое место находилось, только бы побольше пыхтелок ему дать!»

Но его дочка Верочка, никогда не видавшая парусников, была о броненосцах другого мнения. Вместе с ребятами она жадно ловила их гудки, а когда кто-нибудь из мальчишек доставал бинокль, то вместе с толпой бежала на берег, и смотрела в него, стараясь уловить каждую частичку кораблей. Вернувшись домой, она брала цветные карандаши и старательно рисовала броненосцы, спрашивая у отца, что для чего у них предназначено.

- Тебе-то это зачем? – хмуро спрашивал унтер-офицер, - Хоть бы парусники рисовала – там красота! А тут что? Пых-пых, чух-чух, и все!

- Папа, а меня туда возьмут? Хотя бы самым младшим матросом?!

- Нет, конечно, не возьмут!

- Но сходить посмотреть хоть можно?

- И посмотреть нельзя! В мою бытность дам и девчонок вообще к кораблям близко не подпускали. Теперь, конечно, времена иные, штабной адмирал свою супругу и дочку на корабль водил. Только не адмирал это, а заднее место. Ему-то ничего, он у себя в штабе карандаши грызть будет, а людям беды накличет! Случись что (тьфу-тьфу-тьфу), люди погибнут, а он даже не вздрогнет! Нет, не те адмиралы на моем веку были!

- Как накличет беды?! – удивилась Верочка.

- Особа женского пола на военном корабле – это к беде!

- Почему? – не поняла Вера.

- Примета такая есть. Откуда она пошла – я сам не знаю, наверное - заморская. Но сбывалась уже сотню раз. Так что и не думай!

Верочка скуксилась и отправилась в свою комнатку. Впервые за жизнь она услышала, что ей чего-то нельзя не потому, что она – маленькая (это дело поправимое, можно подрасти), а потому, что девчонка. Это уже никак не исправить, и таинственное нутро черных кораблей останется для нее сокрытым навсегда. Какое страшное, непролазное это слово, будто большой ржавый замок, не открываемый никаким ключом – «навсегда»!

Когда человек узнает, что некая часть мира непролазно от него отгорожена, все силы его души рвутся в эту запретную комнату. И Вера стала рваться в запретное железное нутро. С отцом и с матерью они частенько отправлялись на маленьком пароходике в большой город за покупками и простыми забавами. Но ни огромный, туго набитый людьми город, ни цветастые обновки, ни звери в зверинце, ни шумные представления в цирке не завлекали ее так, как сам пароходик. У него ведь тоже есть труба, где-то в нутре пыхтит паровая машина. Значит, он чем-то похож на броненосец, только намного меньше.

Однажды на пароходике вместе с ними отправились и Березовы, у которых был сын Борька. Во время путешествия Вера с Борькой исчезли с глаз беседующих родителей, и проникли в пароходные недра, люк в которые оказался не задраен. Первое, что поразило детей – это темнота, разбить которую не могли даже редкие электрические лампочки. Еще там было тесно, Боря и Вера едва протискивались по узким пароходным кишкам. Наконец они добрались до помещения, похожего на колдовскую пещеру из сказки. Все стены здесь были озарены красным светом, возле огненного проема шевелились два рослых человека с лопатами.

- Кочегарка, - шепнул Боря.

Кочегары были так заняты своим нелегким делом, что не обратили на ребятишек никакого внимания. Дети отправились дальше, пока не уловили горячее дыхание пара. Вскоре перед ними выросло что-то ходящее туда-сюда, чавкающее, почти что живое. Но блеск необычно чистого железа выдавал в странном существе его машинность, механичность.

- Вот она, паровая машина! Главное, что есть на корабле, его сердечко! – счастливым голосом произнес Боря.

- Да?.. – спросила Вера, не веря своим глазам и ушам. Позднее она часто вспоминала этот миг, мысленно называя его самым счастливым мгновением своей жизни (даже тогда, когда жизнь оказалась почти что прожитой).

Дети еще долго переглядывались, улыбались, вслушивались в паровое биение железного сердца. Наконец, как это всегда бывает в подобных случаях, явился машинист и прогнал их.

- Что такие грязные, где вы были? – спросили родители.

- Мы пошли на палубу чаек кормить. А там один дедушка мешок с углем везет. Мы о тот мешок споткнулись и на него упали, - быстро соврал Борька, прежде чем Вера успела открыть рот.

- Ай-йай-йай! Внимательнее надо быть! Смотреть под ноги! – запричитали матери. Разумеется, им и в голову не пришло разыскивать этого дедушку с мешком, а тем более задумываться, почему ему на старости лет пришло в голову тащить на себе уголь с острова в город, где угля полно?

Паровая машина заслонила в Верочкиной памяти все, что произошло дальше в тот день. Даже когда они в театре смотрели редкий спектакль, перед глазами Веры продолжали ходить поршни машины и взлетать клубки пара.

Кроме наблюдения за кораблями Вера полюбила еще приходить на пристань, куда причаливали катера с матросами, унтерами и офицерами. Она жадно смотрела на них, особенно – на офицеров, затянутых в красивую черную форму. Ведь эти люди приходили из самого нутра броненосцев, где они были как дома. Некоторые из них запросто, почти шутя управлялись с паровым чудом, которое для Веры казалось столь же сложным, как сама жизнь. Другие же орудовали у пушек, возле их спящей силы, перед которой самая крепкая броня – что бумага перед ножом. Но были еще и те, кто без устали смотрели в покрытую рябью даль, вели сквозь нее корабль, чувствуя его, как родное тело. Никто из этих моряков не мог бы сказать, где заканчивается его кровяная плоть и начинается холодно-стальное тело корабля.

Вера с удовольствием смотрела на людей моря, хоть и оказавшихся на берегу, но все равно чующих в себе свой корабль. Привыкшие к волнам глаза смотрели в нагромождение домов тем же взглядом, каким они пробивали напоенный солеными брызгами простор.

Бывало за день перед глазами Веры проходили сотни морских людей. Кто ростом повыше, кто – пониже, кто – потолще, кто – тоньше. Ни с кем из них Вера не заговаривала, словно боялась переступить какую-то невидимую черту, разделяющую два мира. Сердце чуяло, что такое событие не может произойти просто так, при этом обязательно должно произойти что-то значительное, может – страшное. Она сама поймала себя на мысленно произнесенном слове «страшное», и теперь боялась уже самого этого слова.

Глаза тем временем продолжали свое дело. И они выделили-таки из множества моряков одного, молодого мичмана. Из катера он всегда вылетал первым, и делал это с каким-то тонким изяществом, будто его тело умело летать и по воздуху. В глазах мичмана чудился огонек, который был отблеском большого пламени, что пылало в нем. Проходя мимо Веры, он всякий раз поворачивался в ее сторону и улыбался широкой и веселой улыбкой. Сквозь эту улыбку как будто текла сама доброта, и Вера потом долго стояла на месте, не в силах даже шевельнуться.

«Кто же, как не он – настоящий хозяин моря?! Сколько я офицеров видела, но такой – он один! И, как настоящий, сильный хозяин он, безусловно, добрый!», раздумывала Верочка, когда пила с родителями чай. Отец с матерью в то время были поглощены своей беседой.

- Мы, моряки, поздно женимся. Какая радость жениться рано, если потом семье только и остается, что ждать?! Да и самому в море как-то неспокойно, когда знаешь, что дома – жена с ребятишками. И так служба у нас тяжелая, а тут еще гложешь себя, как там дома, все ли в порядке?! Коснись, не вернешься – и всех сиротами оставишь. В наши времена было сурово, из каждого похода пять-десять моряков не возвращались, и то если без войны.

- Куда же они девались?

- Кто от поноса умирал, кто от лихорадки, если в жаркие страны ходили. Бывало, волной за борт в шторм смывало, и не найти уже человека в пучине. Когда буря, то только смотри, как бы самого не смыло. С рей, бывало, падали и разбивались, но то от неопытности. Теперь вроде морякам лучше стало. Можно и горячий борщ на корабле сварить, и по мачтам лазать не надо, и борта высокие. Но все одно, море есть море, оно всегда знает, кого к себе забрать.

- Не поймешь тебя, - удивилась мать, - То ты хвалишь свои парусники, то ругаешь.

- Не ругаю. Я говорю, что народу там больше гибло. Но что поделаешь, служба она и есть служба. Чем она опаснее, тем потом жизнь вкуснее кажется!

Вера из этого разговора запомнила лишь, что моряки женятся поздно. Значит, когда тот мичман вырастет, он сможет жениться на ней! От этой мысли у Веры захватило дыхание. Она дождется его, обязательно дождется, и к тому времени, конечно же, подрастет!

В следующий раз Вера полетела на пристань, как на крыльях. «Главное, чтобы он почаще меня видел, чтоб запомнил! Может, он в море скоро уйдет и надолго, а как вернется, обязательно вспомнит!», думала она, становясь на свое привычное место с краю пристани.

Снова мимо проходили моряки. Один за другим. Когда стало смеркаться, Вера увидела своего мичмана, который на этот раз неожиданно повернул к ней. Девчоночье сердце затаилось в груди.

- Кого ждешь, прелестное создание? – неожиданно изрек он густым, приятным басом, и Вера подумала, что как раз такой голос она и ожидала от него услышать.

- Отца, - сам ответил на свой вопрос мичман, - На вот, держи!

Моряк протянул Вере какую-то диковинную заморскую сладость, завернутую в яркую блестящую бумажку. Попробовать ту сладость Верочке так и не удалось – всю жизнь Веры она пролежала на самом видном месте в домах, где она жила, сохраняя прикосновение пальцев того моряка ее детства.

Мичман сделал шаг, чтобы уйти. И тут Вера, неожиданно для самой себя, пропищала:

- Как Вас зовут?

- Меня? – пожал плечами моряк, - Алексей.

Вера еще долго стояла на месте и рассматривала обертку, переливающуюся в лучах закатного солнца. Наконец, отправилась домой, сохраняя сладость в своем крохотном кулачке.

- Нашим на востоке не сладко. Бьют япошки, - рассказывал отец матери, когда Вера вошла в дом.

- Япошки?! Они же маленькие! Русский их одной рукой валить может. Ты же сам говорил!

- Маленькие-то они маленькие, но у них разной техники много. Английские черти им напродавали, чтоб против нас дрались. Ведь англичане, гады, нашего флота боятся, и хотят чужими руками его разбить. Так в Крымскую было, так и теперь. Опять-таки для японцев война рядом, хоть каждый день на нее солдат и корабли отправляй, о патронах со снарядами уже не говорю. А для нас – ух как далеко. Кораблю полгода идти, на паровозе – полмесяца ехать.

- Почему на пароходе дольше?

- Ему надо вокруг всей Африки и всей Индии обходить, ближе – никак. А там и порох отсыреть может, и пушки заржаветь. Есть такие места, где ржавеет все, у меня даже медаль заржавела!

- Что же правительство думает?!

- Правительство думает от нас корабли посылать. Там своих кораблей мало. Вот и решили сделать Вторую Тихоокеанскую Эскадру из броненосцев и крейсеров. Еще суда обеспечения в нее включат – угольщики, холодильник, госпиталь и тому подобное.

В ушах Веры грохотало оглушающее «Вторая Тихоокеанская эскадра». Она постепенно понимала, что сочетание этих слов проглотит ее Алексея, отправит его в далекие края, на другую сторону Земли, на иной край света. Ей показалось, будто в один миг родной остров сперва погрузился в земные глубины, потом подпрыгнул на небо, и снова встал на прежнее место. Стиснув до боли веки, она силилась представить себе этот мир таким, в котором не будет Алексея, выпрыгивающего из катера и проходящего мимо нее почти что каждый день.

- Давай чай пить, - предложила мама, увидев стоящую возле стола дочь.

- Не могу… Голова что-то болит… - пробормотала Вера. Она бросилась в свою комнату, где рухнула в постель и стала захлебываться похожими на морскую воду слезами.

Полночи она проплакала. А потом, вылив все слезы, она представила себе Алексея – такого большого, доброго. Если он – хозяин моря, то что же за него бояться? Он все равно всех победит, и с победой вернется домой. А она тогда уже станет большая, «невеста», как говорила о ее будущем мать. Еще она прибавляла, что Вера «расцветет как весенний цветок». Так пусть такой цветок и раскроется навстречу победителю Алексею, вернувшемуся с дальнего океана, дно которого вместо камней покрыто искалеченными кусками вражеского железа!

Утром мать, собирая отца на службу, тихонько вздохнула:

- У многих ведь жены, дети… Как они теперь… Что им делать?

- А ты разве не знаешь? Ждать! Моряку надо знать много премудростей, а его жене – только одну морскую премудрость, но очень-очень важную. Премудрость ждать!

И сердце Веры будто расцвело. С раскрывшегося красного бутона тихо опадали остывшие капли вчерашних слез. Да, она будет ждать, как настоящая морская жена!

Через пару дней на главной площади играл оркестр. Мелодии были бравые, но с легоньким наплывом грусти, как все русские боевые песни. Главным был недавно появившийся марш «Прощание славянки», который оркестр играл три раза подряд. В глазах музыкантов стояла грусть, замешенная на едва уловимом чувстве вины. Они провожают других, но сами никуда не отправляются, только посылают им вслед свою музыку.

Целые ручьи слез стекали в белые дамские платочки. Наверное, если их все отжать, то соленой воды набралось бы на целое новое море. Плакали и дети, не желая расцеплять свои руки на шеях отцов. Над площадью летели одни и те же слова, порождаемые разными голосами:

- Все будет хорошо. Вот увидишь! Мы победим и вернемся!

Если закрыть глаза, то могло показаться, будто это говорит сам островной город. Каждый его камешек, каждый домик, каждая земляная крупица. И в душе уже не оставалось сомнений, что все так и будет.

Цепкий взгляд Веры отыскал в толпе и Алексея. Но… Он был в объятиях какой-то белой дамы с высокой прической. Они о чем-то говорили, и дама все время извлекала свой платочек. Веру, он, конечно, не замечал, как не замечал и площади со стоящим в ее середине огромным собором.

«Он не со мной! Не со мной!», твердило Верино сердце. С какой бы радостью она, если бы могла, отправила бы в море вместо Алексея эту даму, не пожелав ей на прощание ничего хорошего. У Веры защипало в глазах, и она расплакалась. Но ее слезы остались незамеченными среди бурлящих повсюду слезных потоков. Маленькое единичное горе всегда подминается под себя большим, общим без всякой надежды быть когда-то услышанным.

Наконец, моряки направились к катерам. Пошел туда и Алексей, но от его прежней легкой походки не осталось и следа. Будто трехпудовый мешок взвалили ему на плечи. Медленно, будто нехотя, он шагнул на катер и помахал оттуда рукой. Этот жест, в отличие от поцелуя и объятий, очень широк, и потому Вера приняла его и к себе. Конечно, он прощается с ней!

Труба катера задымилась, и белая дама смотрела на нее, продолжая тереть свои глаза платком. Вскоре катер растворился на фоне беспощадно-черного борта броненосца. Расставание завершилось, но никто не ушел. Ведь броненосцы оставались на месте, значит, свои были здесь, рядом. Так и простояли они до вечера, и Вера стояла возле незнакомой белой дамы. А вечером остров утонул в протяжном гудке, и это казалось мучительнее, чем, если бы город затопили беспощадные волны холодного моря. Дымная туча, расцвеченная молниями искр, окутала эскадру. Корабли сдвинулись с места, и пошли резать беззащитную гладь воды. Частые волны ударили покорный прибрежный песок, но никто уже не кричал и не хлопал в ладоши. Даже тем ребятишкам, чьи отцы не уходили в дальние моря с эскадрой, и то было не весело. Ведь они лишались таких привычных, родных кораблей, которых уже не будет возле берегов острова. Когда они вернутся, и вернутся ли?

Ожидание - 1

На следующий день море казалось удивительно чистым и каким-то бедным. Одни лишь чайки носились там, где еще вчера пыхтели и дымили стальные гиганты. Охотившиеся за рыбой птицы лишь подчеркивали необычную пустоту морской глади.

Множество слезливых глаз блуждало по гладким водам, вглядываясь в их пустоту. Смотрели туда и соленые глаза белой дамы. А Верочка смотрела на саму белую даму. "Морская жена должна ждать", вспоминала она отцовские слова. Теперь предстоит ждать им обоим, их ожидания схлестнутся в борьбе, и одно из них победит. Вера окинула свою соперницу уже не девчоночьим, а почти взрослым, женским взглядом. "Через пару годочков у нее морщинки появятся, она постареет, уши обвиснут", размышляла она. Почему-то больше всего дочке унтер-офицера нравилась мысль о том, что у белой дамы отвиснут уши, в то время, как сама она "расцветет подобно розовому цветку".

И начались дни ожидания. Обыкновенно это чувство похоже на большую лапу, стремящуюся вытянуть чаемый объект из глубины будущего времени. Но Верочкино ожидание скорее походило на меч, который перерубит соперницу.

Однако человек так устроен, что просто ждать он не может. Ожидание - не работа, оно не выливается в движение рук и ног. Не порождает оно и новых мыслей, заставляя лишь старые воспоминания ходить по одному и тому же кругу сотни, тысячи раз. Неподвижность и постоянство ожидания как будто растягивают время, которое всякий ждущий стремится сжать, вырезать и выбросить из своей жизни.

Поэтому когда к Вере пришел Боря и предложил посмотреть "кое-что интересное", она тут же с радостью согласилась. Она вдруг вспомнила, что все еще мала годами, из-за чего может себе позволить кое-какие детские забавы. Белая дама им, конечно же, никогда не предастся, а, значит, ей придется все также вспоминать моряка и смотреть на горизонт, стремясь обогнуть своим взглядом роковую черту, разделяющую воду и небо. Выходит, время для нее будет идти дольше, и она скорее сдастся...

Когда Вера и Боря шагали по небольшой дорожке, ведущую в заросшую кустами часть острова, она уже не вспоминала о своем ожидании, превратившись из будущей морской жены в прежнего ребенка. Боря тем временем увлеченно рассказывал:

- Мы с тобой видели паровую машину. Но она есть на каждом пароходике, даже на буксире, который баржу с грязью таскает. Но на настоящем корабле есть еще пушки. Машина и пушка - вот главное, что есть на корабле! И я сам смастерил пушку!

- Как же ты ее смастерил?! - удивилась Вера, тут же настроившись на разговор с Борей.

- Очень просто! - махнул он рукой, как сделал бы любой мальчишка его возраста, - Конечно не такую пушку, как на броненосце, их целые заводы мастерят, одному мне такое не под силу. А я придумал пушку, как на старых кораблях, где еще с дула заряжали!

- На старых кораблях!.. - мечтательно проговорила Вера, вспомнив отцовские рассказы о парусниках.

- Ну да! Взял кусок трубы, заткнул его с одной стороны затычкой. Потом, когда у отца на складе был, набил за пазуху пороха и сюда принес. Я ведь знаю, какой он, порох!

"Все хвастается", усмехнулась про себя Вера.

- Порох теперь в пушку набить надо, а снарядом будет кусок железа, я его в порту нашел. Вот и все! Вроде когда рассказываешь, то просто, но я целый месяц работал, части для своей пушечки искал. А назвал я ее в честь тебя - "Вера".

- Ну зачем так, в мою честь?! - притворно-скромно ответила Верочка.

- Так надо, - запросто ответил маленький артеллерист.

Они вышли на небольшую полянку. Боря залез в кусты, где у него, надо думать, находился тайник. Вскоре оттуда появилась сама "пушка", мешочек с порохом, лопата и кусок железки.

- Я сейчас яму выкопаю так, чтобы ствол был к морю направлен. Снаряд полетит и попадет в воду. Мишень потом поставлю, когда буду знать, как она стреляет. Думаю даже старую лодку где-нибудь найти, залатать, поставить на якорь и по ней стрельнуть. Чтоб как в настоящем морском бою. Но пока что надо опробовать.

С этими словами он принялся копать яму. Земля здесь была песчаной, копалась легко, и вскоре ствол был надежно установлен.

- Потом думаю и лафет сделать, чтобы как настоящая пушка была. Только пока не знаю, из чего. Можно, конечно, из дерева, но выдержит ли?

Пошатав руками ствол, он принялся заталкивать в него порох. Работал он так старательно, что Вера смотрела с уважением. Потом на свое место встал и "снаряд".

- Думаешь, выстрелит? - усомнилась Верочка.

- Куда она денется?! - ответил Боря, засовывая в специально просверленную дырку длинный шнурок-фитиль.

-

Когда приготовления были закончены, дети молча постояли у орудия, с уважением его разглядывая. Боря гордился своим трудом, но опасался, как бы случайно не попасть впросак. Вера немного ему завидовала, ведь сама она даже додуматься не могла до такого, чтоб своими руками смастерить подобное чудо. Наконец Боря принялся поджигать фитиль.