Любить или воспитывать. 4 страница

– Наверно, я просто плохая мать, – покаянно признала женщина. – Не надо было мне его рожать. Мама уговорила. А теперь… Да ладно сваливать на кого-то! – я сама с самого начала не могу его любить. Все время жду какого-то подвоха.

– Какого же подвоха можно ждать от четырехлетнего ребенка? – удивилась я. – Его пресловутая агрессивность весьма демонстративна. Или вы имеете в виду младенческие болезни Артура?

– Да, да… – она неопределенно помахала в воздухе пальцами. – И уж очень он на Колю похож…

– Кто это – Коля? – ухватилась я, чувствуя, что последний кусочек головоломки готов лечь на место.

Коля оказался старшим, «неудачным» сыном бабушки, одним из двух братьев матери Артура. О нем в семье не принято говорить. Коля с самого раннего детства был «трудный», потом «связался с плохой компанией», потом… В общем, сейчас Коля отбывал срок – как я поняла, уже не первый в его жизни.

Когда родился Артур, бабушка достала из шкафа семейные фотографии. На одной из них Коля был сфотографирован голопузым младенцем.

– Мне даже страшно стало, честное слово – один человек!.. Только мужу не говорите. Он Колю не видел никогда и не знает, я не хочу… что он подумает…

Последний скелет с грохотом выпал из семейного шкафа, и теперь четырехсполовинойлетняя жизнь Артура лежала передо мной как на ладони. Нежданный ребенок, с самого начала оторвавший мать от всего, что было ей на тот момент дорого. Его не хотели, он всему мешал, и базовое доверие к жизни, которое формируется у младенца на первом году жизни, натолкнулось на существенные трудности. Понятны стали и ужасные болезни Артура: организм нежеланного ребенка попросту колебался – остаться ему в этом мире или уйти за ту грань, из-за которой он только что пришел. Впрочем, его хотела бабушка, и спустя полгода было принято окончательное решение: остаюсь! Но именно в этот момент на свет были извлечены злополучные фотографии. И бабушка, всю жизнь носящая в себе историю старшего сына как открытую рану, в ужасе шарахнулась от внука: слишком похож! Она не хочет еще раз пережить такую боль… И Артур остается один. Он силен, умен, на первый взгляд самодостаточен, он развивается по возрасту, но… он маленький ребенок! С одной стороны, ему хочется тепла и ласки, с другой – он не доверяет даже самым близким ему людям. Так бесконечно тяжело жить и взрослому-то человеку. А у трехлетнего малыша самым закономерным образом истощаются адаптационные механизмы и появляются вспышки пугающей окружающих ярости…

Из всех имеющихся в наличии я выбрала отца Артура – как персонажа, наиболее далекого от семейных скелетов.

– Я не знаю, не понимаю, что с ним делать, – сразу заявил он.

– Я вам скажу, – пообещала я. – Даже напишу. Будете ставить крестики около выполненных мероприятий.

– Он просто мне подчиняется, – пожаловался папа месяца три спустя. – Я не вижу, чтобы что-то из этих ваших игр или поездок его радовало.

– Он тоже ставит крестики, – я кивнула головой. – А вы что хотели?.. Кстати, что там с агрессией?

– Ой, а вы знаете, ведь намного меньше… И в саду давно не жаловались…

Я вспомнила удивительный голос Артура.

– Между прочим, у меня есть знакомый хор мальчиков. Туда берут с четырех лет. Будете водить?

– Конечно, раз ему помогает! А вот что жене-то делать… она так смотрит, когда я с ним вдвоем ухожу или играю…

– Пусть что хочет, то и делает, – отмахнулась я. – Записывайте следующую порцию мероприятий…

Она пришла еще через год.

– Я так не согласна! – с порога заявила она.

– А в чем дело?

– Он поет. В хоре и арии из рок-опер. У него абсолютный слух. Мама сказала: Коля никогда песен не пел! И теперь она его облизывает двадцать четыре часа в сутки так, что мне даже близко не подойти. Муж увозит его на выходные на рыбалку, ходит с ним на концерты какие-то.

– Чем вы недовольны? У Артура продолжаются вспышки агрессии?

– Нет, что вы, все давно прошло. Он очень спокойный.

– И что же?

– Я же все-таки его мать!

– Да? Это стало для вас актуальным? Ну что же – стройте отношения с сыном.

– Мама меня не подпускает. Да и муж…

– Кроме вас, у него нет других матерей. Если вам действительно это нужно…

– Но вы, вы что скажете мне? Я же помню, у мужа были такие списки… Я тоже хочу! Хотя бы вначале! Я и блокнот с собой принесла, только вот ручку дома забыла…

Я тяжело вздохнула и, бормоча себе под нос: «А говорят – инстинкт, инстинкт…» – принялась искать ручку.

«Тяжелые дети» в семье

Все маленькие дети подражают животным.

– Как киска говорит?

– Мяу-мяу!

– А как собачка?

– Гав-гав!

Звукоподражание предшествует членораздельной речи.

Этот ребенок, по словам родителей, тоже умел изображать животных. Но просить его было бесполезно, на словесные просьбы он не реагировал и даже не оборачивался, если позвать по имени: «Слава!»

Славе было четыре с половиной года.

– Есть у него речь? Простые слова? «Да», «нет», «мама», «папа»?

– Нет, никакой речи. Только звукоподражание. Смотрите.

Мама достала из сумки книжку, типа энциклопедии животных для детей, раскрыла ее, поднесла к физиономии Славы (он сидел на ковре и раскачивался, держа в руках два кубика, которые подобрал на полу) и указала пальцем на крупного кота – кажется, камышового.

– Я-а-а-у-у! – немедленно взвыл Слава голосом мартовского кота.

Страницу перелистнули, палец – на небольшом песике-двор– няжке. Кабинет наполнился совершенно аутентичным на слух лаем.

– Это еще ничего, – вздохнула мама и, поискав место в книге, указала на красно-зеленого попугая-ара.

– Пиастры-пиастры-пиастры! – немедленно откликнулся Славик. – Карррамба! С якоррря сниматься!

Звук «р» ребенок выговаривал идеально.

Я знаком попросила маму закрыть книжку.

Потом мы долго разговаривали о развивающих занятиях: вот такие карточки изготовить, вот в такие ролевые игры играть рядом с ним, по возможности вовлекая, вот так, «на адреналине», можно привлечь его внимание, вот так будем выявлять и стимулировать невербальное мышление, которое у детей без речи иногда развивается опережающими, компенсирующими темпами…

Мама Славы все прилежно записывала, а уже уходя, не выдержала и спросила:

– А если мы вот все будем делать, как вы сказали, и таблетки от невропатолога пить, и массаж, и с логопедом… скажите, а когда он станет такой… ну как все обычные дети?

Я пожала плечами: дескать, ну что вы ерунду-то спрашиваете? Работать надо! Но в воздухе ощутимо повисло не произнесенное мною слово «никогда».

В нашей поликлинике (и еще в нескольких поликлиниках Петербурга) уже лет десять существует отделение абилитации младенцев для детей до трех лет. Головная организация – Институт раннего вмешательства переживает сейчас нелегкие времена, но наше отделение пока работает. Суть и одновременно лозунг деятельности этих отделений: многие нарушения в развитии ребенка сравнительно легко предотвратить на ранних этапах и очень трудно откорректировать на последующих. Правильная, на мой взгляд, постановка вопроса, гуманное решение… Сюда же, в отделение абилитации, попадают вначале и так называемые «тяжелые дети», которые живут в семьях в районе, приписанном к нашей поликлинике. Синдром Дауна, органическое поражение головного мозга, ДЦП, последствия глубокой недоношенности, аутизм и всякое другое.

Вылечить этих детей и сделать их «такими, как все» нельзя.

И это первая ступенька, которую нужно перешагнуть родителям. Это получается не сразу. Я видела семью, собиравшую деньги, чтобы отвезти слепую девочку-микроцефала к профессору Мулдашеву, который обещал сделать (или вырастить?) ей новые глаза. Видела мать, которая пять лет добивалась, чтоб ее сыну с нарушениями слуха-зрения-интеллекта (последствия глубокой недоношенности) установили ушной имплантант, и фактически упустила важнейшее время для стимуляции его психического развития.

Если нас слышат, мы стараемся помочь. Практически у любого, даже самого «тяжелого» ребенка есть возможности для позитивного контакта, а у родителей – для получения положительной обратной связи. Даунята очень эмоциональны и милы (вот недавно дауненку Свете некий специалист посоветовал жевать жвачку для разработки челюстных мышц, и каждый раз, когда мы встречаемся, Света выплевывает жвачку себе на ладонь и предлагает ее мне – тоже пожевать). Аутисты часто удивляют причудливо развитым интеллектом. Мозг «органиков», если хорошо поискать, иногда выдает самые удивительные компенсаторные проекты…

Дальше – следующая ступенька. «Общество в песочнице». Ребенок растет, и его «странности» становятся заметными на детской площадке, на улице, в магазине. По словам моих посетителей, самая распространенная реакция незнакомых родителей на детской площадке – скомандовать своему ребенку: «Не подходи к нему!» Взрослые прохожие либо сразу отводят взгляд, либо смотрят с тревожным сочувствием: «Да уж, не повезло им! Хорошо, что у нас не…»

На этом этапе родители еще редко объединяются в группы, и очень нужна поддержка понимающих и принимающих людей – специалистов и просто тех, кто готов поддержать. Критический момент в жизни семьи. Все – против, перспективы неясно-ужасны. Уход с каждым днем тяжелее (ребенок физически растет). Именно в это время часто, не выдержав, сбегают отцы. Матери остаются и порой погружаются в состояние ребенка, как в омут. Вот здесь бы, хоть иногда, дать родителям передышку, возможность немного отдохнуть, глотнуть воздуха, просто куда-то вместе сходить… Пережить. Сколько отцов «тяжелых» детей остались бы тогда в семье… малой, в сущности, кровью.

На этом этапе я родителей в основном слушаю. Говорю мало и в основном на перспективу. Они мне обычно не верят. А зря.

Потому что на следующей ступеньке действительно становится легче. Больной ребенок занимает в семье какое-то вполне определенное место. Уход налаживается и автоматизируется. Часто наблюдается улучшение состояния (совокупный результат взросления, лечения и развивающих занятий), члены семьи уже научились общаться с ребенком и приблизительно понимать его нужды. Наступает и время обучения. Программ, позволяющих обучать самых разных детей, придумана масса, педагоги в соответствующих заведениях работают зачастую просто героические… Плюс всякие некоммерческие организации для помощи детям-инвалидам, общественные организации самих родителей… В общем, жизнь обретает новые краски, и, изредка заходя ко мне в кабинет или встречая меня в коридорах поликлиники, родители в основном хвастаются: Владик выучил буквы, Света уже почти нормально говорит, Игорь получил роль в школьном спектакле…

Надо сказать, что самые тяжелые дети в этом возрасте часто просто исчезают из поля зрения психолога. Кто-то – увы! – умер, кого-то сдали в интернат, кто-то живет дома тихим «овощем», за которым ухаживают, но на его развитие махнули рукой. Я знаю нескольких таких ребят на своем участке и даже здороваюсь с их родителями. На мой стандартный вопрос: «Ну как там у вас?» – следует стандартный ответ: «Да все так же, лежит…» Эти семьи тоже приспособились. Вполне может быть, что у их детей еще есть потенциал развития. Но как технически его выявить? Надо ли это? Я не знаю.

Следующая ступенька. Самая, на мой взгляд, драматическая. Дети выросли, стали подростками, а потом – молодыми взрослыми. Обучение в спецшколе закончено. Может быть, даже получен аттестат. Организации для детей-инвалидов больше не зовут на карнавалы и бесплатные экскурсии. Работать бывшие «тяжелые дети» не могут.

Все, больше ничего не будет?

Однажды, еще в перестройку, цирковая студия, в которой обучался мой сын, организовала что-то вроде уличного спектакля на ступенях закрытого кинотеатра. Загодя развесили по микрорайону красочные плакаты: «Приходите! Приходите! Цирк! Рядом! Бесплатно!» Я, естественно, пришла смотреть на чадо. Чадо скакало в костюме арлекина. Грохотали динамики. Я оглянулась и увидела публику. Боже мой! Едва ли не треть зрителей этого немудреного уличного действа составляли пожилые женщины со взрослыми сыновьями и – реже – дочерями; несколько колясок с теми, кого в просторечии называют дебилами. Все они явно пришли из близлежащих хрущевок. Все радовались, многие хлопали в ладоши и даже подпевали. Матери улыбались усталой улыбкой… Но сколько же их!

Я знаю только одну организацию у нас в Питере, которая занимается именно выросшими «тяжелыми детьми». Она называется «Пространство радости». Там в основном аутисты. Вот ее интернет-страница: http://deticenter.org/projects/prostranstvo-radosti.html.

…Этот текст я собиралась писать почти два месяца. Откладывала каждую неделю, придумывала отговорки. Но все-таки собралась.

Строго по Павлову

– Скажите, как сделать так, чтобы он нас услышал?

Нервического вида молодая женщина, при этом, впрочем, вполне ухоженная. Спокойный белокурый мужчина с кудрявой бородой.

Мальчик лет пяти-шести последовательно осваивает мои обширные запасы игрушек. Мама подает ребенку множество социальных команд, не предпринимая при этом никаких действий:

– Паша, положи это! Зачем ты туда лезешь? Ты спросил у доктора разрешения? Убери сначала на место то, что взял раньше, а уже потом…

Мальчик никак на ее слова не реагирует. В конце концов он занялся большим магнитом, прилепляя к нему так и сяк мелкие монетки.

– Чтобы услышал? – переспросила я и пожала плечами. – Ну, вероятно, сказать что-нибудь интересное ему… Паша, если монеты насыпать на стол, а двумя маленькими магнитами водить под крышкой стола, то монеты будут по столу ползать. Как бы сами. Можно их даже на ребро поставить, если постараться…

– О чем вы говорите?! – буквально взвилась женщина. – Я имею в виду не развлечения, а то, что должно быть! Нужно есть, мыть руки, чистить зубы, одеваться, выполнять задания логопеда. С этим вы, надеюсь, согласны? Я начинаю его будить за полтора часа до того, как нам следует выходить в садик! А сама встаю за два, чтобы еще приготовить завтрак мужу и ему: он в садике, видите ли, не завтракает! Он не может утром встать, потому что каждый вечер у нас на два часа коррида! Чтобы он закончил смотреть телевизор или играть и пошел умываться и спать, я должна ему сказать это двадцать, сто раз – сначала спокойно, потом перехожу на крик, потом я насильно выключаю этот чертов телевизор, потом он орет и пытается драться, потом муж хватается за ремень… Когда я думаю о том, что будет в школе, я попросту близка к истерике!

Я быстренько пролистала карточку. Невропатолог с самого начала практически ничего Паше не инкриминировал, стало быть, все дело в методах семейного воспитания.

– Паша не слышит вас в первую очередь потому, что ваши слова ничего для него не означают и за ними ничего не следует, – сказала я. – Вот вы здесь и сейчас уже шесть раз (я считала) сказали: «Паша, положи на место!» – но ровным счетом ничего не сделали. Зачем же ему вас слушать?

– Правильно! – гулким басом поддержал меня мужчина. – Вот и я тоже ей говорю: чего без толку языком чесать? Надо, чтобы он просто знал…

– Так что же – сразу бить его, что ли?! – возмущенно вскричала мать. – Это же непедагогично и вообще! Везде пишут…

– Почему бить? – удивилась я. – Просто за дисциплинарной командой сразу же должно идти действие, которое ее подтверждает. А если действие немедленно предпринять невозможно, тогда молчать в тряпочку.

– Ну и как же я должна была здесь у вас правильно поступить? – с любопытством спросила мама. – Смотреть, как он все хватает, бросает на ковер, – и молчать?

– Ваш выбор. Самое разумное было бы спросить у меня, ведь здесь в кабинете я устанавливаю правила. Я бы подтвердила свою ответственность и освободила от нее вас. Но могли и взять ответственность на себя: «Паша, нужно положить это на место!» – и если он не подчинился – встали, отобрали игрушку, положили на место. Вопросы типа «Зачем ты это делаешь?» – вообще пустое сотрясание воздуха. Ребенок шестого года жизни, как правило, не может на них ответить.

– Что на шестом году! Я на четвертом десятке не всегда могу, – добродушно рассмеялся отец и уточнил: – Меня, как вы понимаете, она тоже спрашивает.

– То есть повторять не надо. Сразу делать. Хорошо… Но что? Сразу выключать телевизор? Прекращать игру? Стаскивать с кровати?

– Именно.

– Но он же будет все время орать!

– Все время – не будет. Когда поймет, что ваши слова означают именно то, что вы сказали, орать перестанет, и всем сразу станет легче. Ведь многочасовые ежедневные корриды изматывают не только вас, но и Пашу. И не забывайте про положительное подкрепление желательного поведения: если он вас все-таки сразу послушался, поблагодарите его.

– Поблагодарить?! – мамины брови взлетели вверх. – За что это?! Это же то, что человек должен…

– Да ведь для него все это – ваша прихоть, – сказала я. – Ему хочется играть, а тут вы со своим мытьем рук (чукчи их, кстати, никогда перед едой не моют). Поел, ему хочется уже бежать играть, а вы – «Тарелку в раковину!» (аристократы, между прочим, тарелки в кухню не носили, у них слуги были). В вашей семье такие правила, и для вас они верны, но ведь куда проще и приятнее устанавливать правила на позитиве. Если «условно правильное» поведение вызывает не нейтральную реакцию («так и должно быть!»), а отчетливо положительный отклик с вашей стороны, Паше будет легче ему обучиться. Вы согласны?

– В общем-то, да… Но вот насчет его крика… Я все-таки предвижу… Он же слов «нельзя» и «надо» давно не воспринимает…

– Можете придумать какую-нибудь фразу, которая обозначала бы окончание дискуссии. Это должно быть что-то, что в вашей обычной речи никогда не употребляется. Например: «Чингачгук все сказал!» или «Окончен бал, погасли свечи!» – и тому подобное. Чтобы товарищ знал: вот, это прозвучало – и все. В поддержку вашим правилам-требованиям вырабатывается что-то вроде условного рефлекса…

– Знаю – как у собак Павлова! Точно! Пашка, апорт! – снова рассмеялся веселый папа.

– Пап, мам, глядите, глядите, она на ребре стоит! – в тон ему закричал сын, которому наконец-то удалось подчинить себе упрямые монетки.

– Класс! Дай-ка я попробую! – вскочил отец.

…Уходя, отец с сыном обсуждали магнитные свойства веществ – насколько я успела услышать, дома первый обещал показать второму электромагнит. Мама ушла, качая головой и явно продолжая мысленно со мной спорить.

Спустя полгода на первом этаже поликлиники я услышала знакомый весело рокочущий бас: «Этого вы от меня не дождетесь, гражданин Гадюкин! Я не покажу вам план аэродрома!» (фраза из «Денискиных рассказов» Драгунского). Папа и сын стояли возле ларька с игрушками.

– Ну и ладно! – сказал ощутимо подросший Паша и положил на место какого-то многолапого монстра. – А на площадку с качелями зайдем?

Увидев и узнав меня, отец радостно подмигнул:

– Работает, черт возьми! И даже с женой помогает! Великий все-таки человек – Павлов!

– Точно! – строго кивнула я. – Иван Петрович Павлов – гениальный российский ученый. Удачи вам!

Свекровкины зубы

Они записались на прием заранее – за неделю с лишним до срока. Пришли раньше назначенного времени и тихо сидели в коридоре. Девочка лет восьми листала книжку с картинками, а мать просто смотрела перед собой, в голую стенку поликлинического коридора.

Я пригласила их зайти в кабинет.

– Здравствуйте, садитесь. Слушаю вас…

– Ой, я даже и не знаю, туда ли мы обратились… – у женщины было простоватое, чисто вылепленное лицо с высокими скулами и большими серыми глазами. Ее взгляд постоянно ускользал от меня.

Девочка на меня тоже не смотрела, но с интересом поглядывала на разноцветные игрушки, расставленные на полках.

– Расскажите, в чем дело, и мы с вами вместе решим – туда или не туда.

– Да, конечно… Понимаете, она всего боится…

– Как тебя зовут? – обратилась я к девочке.

– Алина.

– Ты действительно всего боишься?

Молчаливый кивок.

– Всего-всего?! – искренне изумилась я. – Трамваев? Милиционеров? Кошек? Манную кашу? – девочка неуверенно улыбнулась. – Мячиков? Игрушечных медведей? Ромашек?

– Нет, этого я не боюсь, – рассмеялась Алина и впервые взглянула прямо на меня. Глаза у нее были такие же, как у матери.

– А чего боишься?

– Темноты, – быстро сказала Алина.

– Да она даже дверь в туалет не закрывает, – вмешалась мать. – В комнату не войдет, если света нет. В квартире даже днем одна не остается, бабушке приходится ее с собой по магазинам таскать. Чтобы там заговорить с кем или спросить – об этом даже речи нет. В школе то же самое – если не поняла, ни за что к учительнице не подойдет, не спросит. И, главное, учительница-то у них – добрее некуда, просто розовый человек…

Я невольно улыбнулась найденному женщиной эпитету и перевела взгляд на Алину:

– Учительница правда добрая?

Девочка энергично закивала.

– И все равно боишься?

– Угу, – новый, покаянный кивок.

– Ну что ж, – я вздохнула. – Пришли вы, надо думать, туда. Будем разбираться.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что страхи у Алины были всегда. Никаких неврологических заболеваний у девочки не отмечалось, и родные надеялись, что с возрастом все пройдет. Однако не проходило. Сейчас, когда Алине исполнилось уже восемь лет, ситуация стала явно ненормальной, поэтому они и пришли сначала к невропатологу, а уж от него – ко мне, психологу.

Побеседовав с Алиной и просмотрев ее медицинскую карту, я осталась в полнейшем недоумении. По всем данным, эта девочка не должна была ничего бояться. Однако же боялась.

Отправив Алину в другую комнату рисовать «самый страшный сон», я снова попыталась поймать ускользающий взгляд матери.

– Расскажите мне о вашей семье.

– Не думайте, у нас все нормально, – тут же откликнулась женщина. – Муж не пьет, никто не скандалит, Алину все любят, все хорошо.

– Ваша семья состоит из…

– Мы с мужем и Алиной, свекровь со свекром и еще младший брат мужа. Он иногда с нами живет, иногда у своей… ну, женщины.

– А ваши родители?

– Они в Псковской области живут. У нас там дом, огород, скотина.

– Расскажите, как сложилась ваша семья.

– А это зачем? Нужно?

Я решительно кивнула.

– Чего рассказывать-то?

Я молча ждала.

– Ну хорошо…

Пятнадцать лет назад юная Настя, мать Алины, отличница из малокомплектной школы деревни Старые Выселки, приехала в Ленинград поступать в сельскохозяйственный институт. По конкурсу не прошла, но в деревню не вернулась («Стыдно было родичам в глаза глядеть – надеялись они на меня, а я…»), работала сначала уборщицей, потом дворником, потом мотальщицей на фабрике «Возрождение», и все это время упорно готовилась к поступлению в институт. В конце концов поступила, но не в сельскохозяйственный, а в педагогический, на химический факультет. Химия нравилась всегда, да и учительницей быть тоже хотелось. Деревенская родня радовалась и гордилась, присылала варенья-соленья, но стипендии на жизнь все равно не хватало. По наводке подруги по общежитию статная Настя пошла подрабатывать в Мухинское училище, натурщицей. Сначала стеснялась, но потом привыкла – работа как работа. Довольно тяжелая, между прочим. Постой-ка неподвижно три часа в холодной или душной аудитории… Именно в «Мухе» Настя и познакомилась со своим будущим мужем. Валера учился на предпоследнем курсе и считался перспективным и талантливым. Настя покорила его своей строгой красотой и какой-то архаической «правильностью» и цельностью натуры. На фоне разбитной художественной богемы она выделялась, как геометрический орнамент среди разлитых красок (сравнение принадлежит Валере).

Интеллигентная семья Валеры сначала не придавала значения этому роману и относилась к Насте вежливо-равнодушно, но когда речь зашла о браке… Валере пришлось выслушать немало горьких и обидных слов о провинциальных интриганках, которые только и мечтают заарканить ленинградца, о хлопающих ушами дураках, которые в гиперсексуальном угаре готовы жениться на явной неровне… Доставалось и самой Насте. Неагрессивная по природе, она уже готова была отступиться, но Валера неожиданно для всех уперся и заявил, что уходит из дому, будет работать истопником, жить в подвале… Родители тут же пошли на попятный, стали уговаривать сына не губить талант и будущую карьеру, скрепя сердце, улыбались Насте. На свадьбу приехала радостная псковская родня с пятнадцатилитровой бутылью деревенского самогона и ведром соленых рыжиков. Валерины родные поджимали губы и уворачивались от крепких объятий новоявленных родственников. Настя тихо плакала на лестнице, Валера утешал молодую жену и уверял, что все наладится.

Самое удивительное, что Валера оказался прав – все действительно наладилось. Свекор со свекровью смирились с присутствием в доме тихой, спокойной Насти, тем более что Валера, женившись, как-то сразу остепенился, забросил шумные богемные сборища, стал больше и серьезнее работать. Младший Валерин брат, порядочный оболтус, поверял новоявленной невестке все свои секреты, зная, что она никогда не проболтается и не осудит его. С появлением Алины, которая сразу же сделалась любимицей всей семьи, ситуация стала почти идиллической.

– Ну и что – женился бы он на какой-нибудь выскочке из городских! – говорила свекровь подругам, не очень заботясь о том, слышит ли ее Настя. – Не видала я, что ли, прежних его подружек! У них только деньги на уме да развлечения. А наша-то серьезная, положительная, дочка всегда присмотрена, все чистенько, аккуратненько, и на работе ее хвалят. Чего еще-то? Валерик при ней ухоженный, спокойный, даже на Николя и то она хорошо влияет. Я уж ей и говорю: нет ли у вас там в деревне для Николя кого? Чтоб на тебя была похожа? А с лица воду не пить, да и умом-то одним нынче ничего не построишь. А так – мы все люди творческие, безалаберные, а Анастасия и за порядком следит, и готовит – пальчики оближешь…

В общем, сплошное благолепие и благорастворение воздусей. Только вот ребенок почему-то всего боится…

– Ну и зачем я вам все это рассказала?! – смущенной улыбкой Настя прикрывает некоторую резкость вопроса. – Какое все это имеет отношение?

– Самое прямое, – я тоже улыбаюсь в ответ. – Дело в том, что в Алининой жизни нет никаких причин для того, чтобы бояться. Поэтому я могу предположить, что она боится как бы не своим страхом. В жизни это случается чаще, чем можно предположить…

– Не своим страхом? – недоверчиво переспросила Настя. – А чьим же? Моим, что ли? А чего это я боюсь?

– Вот это я и пытаюсь выяснить. Иногда удается помочь детям, решая какие-то проблемы родителей. Я не говорю, что это именно ваш случай…

– Ну мне-то никто помочь не сможет, – внезапно закручинилась Настя.

– Неужели? – удивилась я. – А откуда вы знаете? Все так безнадежно?

– Абсолютно безнадежно.

После недавнего описания гармоничной семейной жизни подобное заявление выглядело, по меньшей мере, странно.

– Ну а что же вас больше всего сейчас тревожит?

– Зубы! – выпалила Настя.

– Зубы?! – изумилась я. – Почему?! – Настина улыбка была далека от голливудской, но выглядела вполне приемлемой. – Что у вас с зубами?

– У меня – ничего, – горько усмехнулась Настя.

– А о чьих же зубах идет речь?

– О свекровкиных.

– Не понимаю. Расскажите толком.

Через пять минут я находилась в том многократно описанном в литературе состоянии, когда не знаешь, плакать или смеяться. Настя рассказывала о вставной челюсти свекрови. Творческая дама носила зубной протез во всех официальных случаях, но в домашней обстановке предпочитала обходиться без него. Протез отдыхал от эксплуатации в чашке. Вот здесь и пряталась фишка: никогда нельзя было угадать, в какую именно чашку свекровь положит свою челюсть. Точно так же дама обходилась и со всеми остальными своими вещами, и это Настю совершенно не трогало, но челюсть…

– Я не знаю, почему так выходит, у нас дома чашек очень много, но если я утром перед школой беру кружку, чтобы выпить кофе, то там обязательно… это… Я как вижу – чуть ли не наизнанку выворачивает… Такая розовая, с зубами, на железке… Уже ни есть не хочу, ни пить, ни вообще жить…

– А вы не пробовали попросить?

– Да что вы! Она, во-первых, обидится смертельно, во-вторых, даже если захочет, не сможет. Она же вся такая… несобранная. Да и чего ради ей себя ломать, в шестьдесят-то лет? Это же я у них в доме живу, я и должна приспосабливаться.

– И давно вы так… приспосабливаетесь?

– Сейчас скажу… В девяносто втором она протез сделала – значит, восьмой год.

– С ума сойти! – искренне воскликнула я.

– Да я уже и сошла почти, – горько сказала Настя. – Не поверите, даже снится иногда, что она за мной гонится…

– Кто? Свекровь?

– Челюсть! – Настино лицо искривилось в некрасивой усмешке, в глазах блеснули слезы. – Видите, все зря. Я же говорила, никто мне помочь не может…

– Я могу! – решилась я.

Настин многолетний невроз нужно было ломать любой ценой, иначе рано или поздно произойдет нервный срыв, и все полетит к черту. А пока что все это будет отражаться на Алине. Разумеется, челюсть тут ни при чем. Просто это многолетнее ощущение бесправности у взрослой, сильной, умной и красивой женщины трансформировалось таким вот образом. Надо было любым способом показать Насте, что она может управлять семейной ситуацией.

– Правда?! – в серых глазах метнулась надежда.

– Элементарно! – тоном фокусника Кио произнесла я. – Значит, так. Сейчас идете в магазин и покупаете самую дорогую и красивую чашку, какую только найдете. Дальше. Как вы называете свекровь?