будущее

Моя мама наконец смирилась с

тем, что мы живем на другом краю

океана. Она даже взялась учить

французский, хоть получается у нее

не так хорошо, как ей хотелось бы.

Мамина подруга, которая жила в

Панаме, почти не зная испанского,

предложила такой метод: говорить

предложениями в настоящем

времени, после чего обозначить то

время, которое на самом деле

необходимо: «Я иду в магазин…

Pasado!» («Я сходила в магазин»), «Я

иду в магазин… Future!» («Я пойду в

магазин позже»).

Я запретила маме делать так,

когда она приедет. Ведь у меня

теперь есть репутация, которую

нужно беречь, — сама себе

поражаюсь! У меня трое детей,

которые ходят в местную школу, и

хорошие отношения с хозяином

рыбной лавки, портным и

владельцами местных кафе. Париж,

наконец, начал обращать на меня

внимание.

Я все еще не умею восхищаться

этим городом. Меня утомляют

бесконечные обмены любезностями

— Bonjour! Bonjour! — как и

чопорное общение на «вы» со всеми,

кроме ближайших друзей и коллег.

Жизнь во Франции кажется слишком

накрахмаленной, моему

свободолюбивому «я» негде

развернуться. Понимаю, как сильно

изменилась, когда однажды утром в

метро инстинктивно вздрагиваю и не

решаюсь сесть на единственное

свободное место, потому что

мужчина, сидящий рядом, показался

мне ненормальным. Потом до меня

доходит, что единственным

признаком его «ненормальности»

были шорты.

И все равно в Париже я теперь

как дома. Как говорят французы, я

нашла свое место. У меня появились

замечательные друзья. Оказалось,

что под ледяным фасадом

француженок тоже скрывается

потребность в дружеском плече, в

зеркальном поддакивании. Они тоже

стесняются целлюлита. Благодаря

своим новым друзьям я теперь

говорю по-французски, как

парижанка. Иногда сама себе

удивляюсь, услышав из своих уст

связные французские предложения.

И это здорово, что дети растут

билингвами! Как-то утром одеваюсь,

а Лео показывает на мой

бюстгальтер.

— Это что? — спрашивает он.

— Bra, — отвечаю я по-

английски.

Лео тут же показывает на свою

руку. Я не сразу понимаю, но потом

до меня доходит, что по-французски

bras (с немым s на конце) означает

«рука». Наверное, научился в яслях.

Расспрашиваю его, и оказывается, он

уже знает почти все названия частей

тела по-французски.

Но что действительно сроднило

меня с Францией, так это мудрость

французских методов воспитания.

Ведь именно здесь я узнала, что дети

способны быть самостоятельными и

вести себя рассудительно, что

никогда не пришло бы мне в голову,

воспитывай я их в США. Теперь меня

в этом не разубедить, даже если мы

переедем в другую страну.

Разумеется, некоторые

французские идеи легче претворять в

жизнь, когда находишься на

французской земле. Гораздо проще

не кормить детей вредными снеками,

когда и другие дети на площадке их

не едят. И устанавливать границы

дозволенного легче, если для всех

вокруг они примерно одинаковы. (Я

часто спрашиваю Бин: «А в садике

вам это разрешают?»)

Но многие методы французского

воспитания можно применять где

угодно, независимо от страны

пребывания и количества сортов

сыра! Просто родителям нужно

немного изменить свои взгляды на

отношения с детьми и пересмотреть

свои ожидания.

Друзья часто спрашивают,

воспитываю ли я своих детей больше

французами или американцами.

Когда мы с ними находимся в

общественном месте, мне кажется,

истина где-то посредине: по

сравнению с детьми знакомых

французов мои ведут себя плохо, по

сравнению с детьми американцев —

хорошо. Они не всегда вспоминают,

что надо говорить bonjour и au

revoir, но по крайней мере знают,

что так принято. Как истинная

французская мать, я постоянно им об

этом напоминаю. Для меня это часть

непрерывного процесса обучения, в

рамках которого они каждый день

учатся уважать окружающих и быть

терпеливыми. И похоже, мое

воспитание начинает приносить

плоды.

Я все еще стремлюсь к

французскому идеалу: уметь слушать

детей, зная при этом, что нельзя

склоняться перед их волей. В

кризисные моменты я по-прежнему

говорю: «здесь решаю я», напоминая

всем, кто в доме хозяин. Моя задача

— сделать так, чтобы дети не

утонули в океане собственных

желаний. Но, по возможности, я

всегда отвечаю «да».

Мы с Саймоном больше не

спорим, стоит ли нам оставаться во

Франции. Если останемся, не знаю,

что нас ждет, когда подрастут дети.

Когда дети становятся подростками,

французы очень сильно ослабляют

поводок и совершенно спокойно

относятся к тому, что у тех

появляется личная жизнь, даже

сексуальная. Возможно, поэтому

подростки здесь меньше бунтуют.

Французским подросткам также

легче смириться с тем, что и у их

татап и papa есть своя частная

жизнь. В конце концов, родители

никогда от них этого не скрывали, их

жизнь не вращалась исключительно

вокруг детей. Рано или поздно дети

планируют покинуть родительский

дом. Но если француз или

француженка в двадцать пять лет все

еще живут с родителями, это не

считается унизительным и жалким,

как в Америке. Здесь никто не

мешает друг другу «жить своей

жизнью».

В то лето, когда Бин переходит в

подготовительную группу, я

понимаю, что воспитание по-

французски стало для меня второй

натурой. Почти все друзья Бин на

лето уезжают к бабушкам и

дедушкам. И я решаю отправить ее в

Майами, к своей маме. Мама все

равно приедет к нам в Париж — вот

и улетят вместе.

Но Саймон против. Что если

Бин соскучится по дому, а мы на

другом конце света? Здесь, во

Франции, я подыскала ей лагерь с

ежедневными уроками плавания.

Но она приедет в середине

смены. Не будет ли ей трудно

завести друзей? Саймон предлагает

подождать еще год, чтобы Бин

немного подросла.

Но Бин приходит в восторг,

узнав о поездке. Она заверяет нас,

что не будет скучать у бабушки, и в

лагерь ей очень хочется. Саймон

наконец соглашается, видимо, решив,

что, пока Бин будет в отъезде, у него

освободится время для его любимых

кафе. Потом я слетаю в Майами и

привезу Бин домой.

Инструктирую маму по

основным пунктам: никакой

свинины, побольше солнцезащитного

крема. Мы с Бин целую неделю

думаем, что положить в сумку,

которую она возьмет в ручной багаж.

Обе начинаем «скучать заранее», и я

обещаю звонить каждый день.

И звоню. Но как только Бин

прилетает в Майами, ее захватывают

приключения, и она уже не может

продержаться у телефона больше

минуты или двух. Приходится

узнавать все из докладов мамы и ее

подруг. Одна из них пишет: «Сегодня

Бин ела суши, учила нас

французскому, делилась важными

проблемами, связанными с

детсадовскими подружками, а потом

уснула с улыбкой на лице».

Всего через несколько дней

произношение Бин, раньше

загадочно-неопределенное, с легким

британским акцентом, меняется на

чисто американское. C a r она

произносит с раскатистым rrrrrrr на

конце. При этом она вовсю

эксплуатирует свой статус

экспатриантки. Мама говорит, что в

машине они слушали кассеты с

уроками французского, и Бин

заявила: «Этот человек не умеет

говорить по-французски!»

А еще Бин пытается выяснить,

что там происходит в Париже в ее

отсутствие. «Папа потолстел? Мама

состарилась?» — спрашивает она

примерно через неделю. Она

сообщает всем, когда я приеду в

Майами, надолго ли и куда мы потом

поедем. Как и предсказывала

Франсуаза Дольто, Бин нуждается в

самостоятельности.

Стоит мне рассказать подругам

о заграничном путешествии Бин, их

реакции делятся в точном

соответствии с национальностью.

Американки называют Бин «храброй

девочкой» и интересуются, как она

переносит разницу в культурах.

Никто из моих знакомых американок

и не думает отослать своих

шестилетних детей на десять дней к

бабушке, тем более через океан.

Однако мои знакомые француженки

считают, что расставание иногда

полезно для всех. Они ничуть не

удивляются тому, что Бин и без меня

может быть весела, и рады, что у

меня появилась возможность

заслуженно отдохнуть.

По мере того как наши дети

учатся самостоятельности,

налаживаются и наши с Саймоном

отношения. У него по-прежнему

бывают вспышки раздражения, и я

по-прежнему досаждаю ему, но он,

похоже, решил, что иногда можно

побыть в хорошем настроении, а как-

то вдруг признался, что ему приятно

мое общество. Бывает, он даже

смеется над моими шутками.

При этом, как ни странно, он

находит весьма забавным юмор Бин.

— Ты, когда родилась, была

похожа на обезьянку, — говорит он

ей однажды утром.

— А ты, когда родился, был

похож на какашку, — отвечает она.

Саймон смеется до слез. Я же

никогда не была особым ценителем

фекально-сюрреалистического

юмора. И не собираюсь начинать

ради Саймона, зато готова пойти на

другие уступки. Например, стараюсь

не придираться, когда он дает детям

апельсиновый сок, забыв встряхнуть

пакет. Теперь я понимаю, что, как и

детям, ему нужна самостоятельность.

И если получу стакан апельсиновой

мякоти вместо сока — что ж, пусть

будет так. А еще я перестала

спрашивать, о чем он думает.

Научилась ценить некую

недосказанность в наших

отношениях.

Прошлым летом мы снова

поехали в тот приморский городок,

где я впервые заметила, как

спокойно французские дети едят в

ресторанах. На этот раз с нами не

одна Бин — детей трое. Мы и не

пытаемся остановиться в гостинице,

а поступаем мудро и снимаем домик

со своей кухней.

Однажды днем ведем малышей на обед в ресторан у гавани. Стоит идеальная летняя погода,белоснежные домики блестят на полуденном солнце. И как ни странно, нам — всем пятерым —удается насладиться этой идиллией. Дети сидят и спокойно едят, в том числе рыбу и овощи. Ни одной крошки не падает на пол. Я слегка поучаю их, но не кричу. Конечно, я не расслабляюсь полностью, как если бы мы были вдвоем с Саймоном. Но ведь это уже действительно похоже на отпуск. И после обеда намдаже удается выпить по чашечке кофе.