Ну, вот, мораль поменялась…»: медийный гендерный дискурс

ТАРТАКОВСКАЯ Ирина Наумовна – кандидат социологических наук, старший научный сотрудник Института сравнительных исследований трудовых отношений (г. Самара).

Статья* представляет собой развитие цикла исследований, посвященных репрезентации мужественности и женственности в советской и постсоветской прессе. Автором был уже опубликован ряд работ, анализирующих гендерные дискурсы ряда советских и постсоветских периодических изданий [1][1].

Главные выводы, который позволил сделать дискурсивный анализ нескольких влиятельных российских периодических изданиях разной направленности, состоят в следующем. Прежде всего, исследование советских газет выявило центральную роль государства как ключевого актора советской гендерной системы: отношения между мужчинами и женщинами формировались в соответствии с поставленной перед ними «высшей целью» - служением государству. В современной же ситуации, когда характер государства полностью изменился, мужчины и женщины оказались предоставленными самим себе, в результате чего сложившаяся в советскую эпоху гендерная система оказалась в состоянии кризиса.

В соответствии с новой ситуацией, три рассмотренные мной газеты («Известия», «Комсомольская правда», «Советская Россия») изменили не только свое политическое лицо, но и подход к пониманию нормативной, «правильной» мужественности и женственности. Если раньше в них часто можно было встретить лучезарные портреты «простых советских граждан», успешно сочетающих наличие пятерых несовершеннолетних детей с пребыванием в рядах передовиков производства, то теперь все газеты сосредоточились на описании совсем других социальных проблем. Несомненно, красочные описания различных «ужасов», отражающих наличие глобального гендерного конфликта, частично стимулируются коммерческими интересами привлечения читателей «острыми сюжетами», но я убеждена в том, что они на самом деле отражают социальные и нормативные изменения.

Цель же данной статьи состоит в том, чтобы перенести фокус исследования от собственно текстовых репрезентаций к тому, насколько успешно «работают» эти репрезентации, как они воспринимаются читателями, какие мнения складываются о гендерном медийном дискурсе в целом. Ведь, несмотря на существование огромного корпуса работ, посвященных разным аспектам репрезентации пола [2][2], сравнительно редко ставился вопрос о воздействии предлагаемых различными средствами массовой коммуникации имиджей на реципиентов. Этот “дисбаланс” в значительной степени свойствен и феминистской теории: в ее рамках неоднократно делались выводы о сексистском характере любого гендерного дискурса в рамках господствующей патриархатной культуры, а система массовой коммуникации, с помощью которой эти дискурсы распространяются, рассматривалась как важный инструмент ее утверждения [3][3].

Современное понимание массовой коммуникации подразумевает, что она не носит откровенно тоталитарного характера хотя бы потому, что роль реципиента - читателя, зрителя, слушателя - является активной ролью [4][4]. Представления о том, что смысл любого текста конструируется читателем не в меньшей степени, чем автором, сейчас практически не оспаривается исследователями массовой коммуникации и художественной культуры. В то же время политические акценты, как правило, присутствующие в гендерных исследованиях, невольно смещают фокус проблемы именно на репрезентацию как таковую.

На наш взгляд, чрезвычайно интересно проследить, как отражается “дискурс пола”, представленный в том или ином носителе информации, в восприятии адресатов этой информации, как “раскодируются” содержащиеся в тексте значения.

В фокусе нашего внимания - три основных проблемы: во-первых, отношение читателей к самому «дискурсу пола» в том виде, в котором он представлен в массовых периодических изданиях (какими им видятся его общая направленность, границы допустимости, одобряемые и неодобряемые нормы); во-вторых, их реакция на некоторые отобранные мною характерные для разных изданий сюжеты; в-третьих, различия между мужчинами и женщинами в восприятии этих сюжетов и гендерного медийного дискурса в целом.

Для изучения восприятия читателей газет нами был выбран метод фокусных групп**. Использование этого метода при изучении отношения людей к средствам массовой информации и, в частности, содержащимся в них идеологическим или поведенческим стереотипам, имеет длительную историю, восходящую непосредственно к истокам возникновения метода полуструктурированных интервью[[5]].

В данном случае схема исследования предусматривала проведение двух групповых дискуссий. Группы планировались по так называемой классической схеме, предусматривающей общение с 8-10 относительно однородными по социальным характеристикам субъектами в течение 1,5-2 часов. В качестве критерия однородности был выбран возраст участников (что было важным для проверки гипотезы о различии в восприятии структурированных в прессе гендерных стереотипов в различных возрастных стратах): в “младшую” возрастную группу были отобраны респонденты 20-30 лет, в “старшую” - 30-50 лет. В каждой группе было равное число мужчин и женщин, а также равное число участников, имеющих и не имеющих высшее образование.

Учитывая пилотный характер исследования, было принято решение ограничиться двумя группами. Это количество, в принципе, достаточно для получения предварительной информации [[6]].

Отбор участников проводился в соответствие со стандартными требованиями рекрутинга: в группах не было знакомых, участники групп ранее не участвовали в подобных обсуждениях и т.д.

Все участники были постоянными читателями печатных СМИ (частота обращения не реже 4-5 раз в неделю для ежедневной газеты и 3 раз в месяц для еженедельника: газеты или журнала), за последний месяц читали не менее 2-х печатных изданий. С целью повышения уровня коммуникации в процессе дискуссии они получили предварительную общую информации о теме обсуждения.

В поисках утраченных гендерных норм

Первое обстоятельство, которое стало очевидным в ходе групповых дискуссий, оказалось связано с тем, что утраченное дискурсивное единство, свойственное советскому идеологическому пространству вызывает некоторую ностальгию, причем не только у старшей, но и более молодой группы респондентов: Респондентка Т:. «поменялась мораль. Если раньше она была коммунистической, то теперь она, я вообще не знаю, какая… мне очень трудно определить. Ну, вот, мораль поменялась... И поэтому то, что нельзя было раньше, теперь публикуют».

Представления о том, что можно, а что нельзя печатать, подразумевают наличие определенного ценностного консенсуса по этому поводу. Все респонденты разделили точку зрения о том, что в обществе существуют некие единые моральные ценности, которые должны всеми разделяться и пропагандироваться с помощью средств массовой коммуникации, в том числе газет. Респондентка Л.: «Мне кажется, что без этого будет хаос полный. Конечно, я понимаю, что одна газета может взглянуть так, скажем, а другая иначе. По-своему, возможно, они правы. Но есть же, скажем, наука... какой-то подход уверенный не только в нашей стране, но и за рубежом». Респондентка И.: «Она [газета] должна придерживаться нормальных жизненных ценностей, хотя бы их не перечеркивать». Респондент А.: «За столько лет, наверное... безусловно, есть понятие, что такое хорошо и что такое плохо».

Однако что это за ценности, каковы их критерии и конкретное содержание, респонденты формулировали весьма расплывчато. Респондент С.: «В общих чертах все думают одинаково. А так все христиане... все воспитаны на литературе. Общие любимые герои....Это наша культура».

Такая неопределенность свидетельствует о признаках нормативного хаоса, возникшего в результате того, что государство устранилось из поля «гендерного нормотворчества». Как определила одна из респонденток: «У меня такое ощущение, что полный бардак». Поскольку семья уже, похоже, является не «ячейкой общества», а частным делом брачных партнеров, то возникает вопрос, насколько релевантны традиционные нормы отношений между полами, что или кто может выступить в роли творца нового нормативного поля?

Материалы групп показали, что в этой роли могут выступить «эксперты»: специалисты в сферах, потенциально связанных с отношениями между полами - прежде всего, психологи и социологи. Мнения экспертов задают рамки дозволенного, «здорового», с одной стороны, и «вредного для психологического здоровья нации», с другой. Приоритет в сознании читателей приобретает позитивное и рациональное знание, ключевым словом для обозначения которого служит “психология” - универсальный свод компетентной информации о человеческих взаимоотношениях.

Респондентка М.: «Вот я …прочитала этот сюжет, типа “Мужчина и стресс”. Как нынешнее время влияет на психологию, на психику… У меня такое впечатление, что такие публикации типичны для настоящего. И я лично считаю, что… это важно... Во-первых, до перестройки такого не печатали. А во-вторых, это поднимает психологическую культуру, что тоже важно".

Пользуются вниманием и другие социальные науки. Респондентка Т:. «Статья: пришло письмо женщины, что…, если я не ошибаюсь… очень часто женщину называют стервами,... ее любимый человек назвал, что - ты стерва. Она решила провести сама социологическое исследование… как разные люди воспринимают женщину-стерву, и вот публикация была в газете… интересно достаточно».

Последнее высказывание любопытно тем, что приоткрывает мотивацию женского интереса к психологии: предполагается, что “объективная наука”, пусть и в несколько кустарном исполнении, может объяснить источник каких-то женских проблем: например, почему и в каких случаях женщину могут воспринимать как стерву. При этом предпочтительно все-таки, чтобы компетентность эксперта была подтверждена принадлежностью к цеху ученых, специалистов:

Респондент А.: «Конечно, можно сказать, что печатать нужно разные мнения... но мне кажется, должно быть еще ненавязчивое мнение специалиста, комментарий... Когда человек впервые сталкивается с какими-то статьями, ему полезно. Потом начнет уже сам соображать, думать, отбирать и так далее... Но пусть будет мелким шрифтом, небольшой, разъясняющий текст... социолог, психолог... врач где-то тоже... он выступает как бы судьей, арбитром». Респондентка Л.: «…я… согласна …какие-то вещи действительно должны быть написаны профессионалами, потому что зачастую наша журналистика позволяет себе очень многое… когда конкретно пишет профессионал, врач, допустим, … о каких-то проблемах наркомании... Я читаю эту статью, принимаю ее за... аксиому, - нет, наверное, за теорему. Просто принимаешь это на веру. А когда то же самое и полумедицинским языком пишет журналист, это настораживает. Хочется сказать - не надоело, ребята, занимайтесь тем, чему вас учили в институте. Есть какой-то свой профиль, и пускай».

“Профессионалы” обладают несравнимыми преимуществами перед журналистами, которые “слишком много морализируют”. Важным признаком позиции эксперта является его подразумеваемая нейтральность. Таким образом, психологическая рациональность замещает место морали, которая всегда нуждается в апелляции к общим для данного социума мета-кодам - очевидно, за отсутствием таковых. Падение морального авторитета государственной идеологии, долгое время подменявшей собой идеологию религиозную, привело, наконец, к тому, что в России стали с некоторым запозданием складываться типично модернистские «режимы правды», о которых писал М. Фуко[7]. «Эксперты» обладают «сакральным» знанием о правильных способах организации уже не только сексуальных, но гендерных отношений в целом.

Именно социальные науки, а в особенности, психология, являющаяся в современном массовом сознании своего рода суррогатом морали, по мнению респондентов, должны лежать "в основе политики" государства. Предполагается что политика эта должна быть тщательно взвешенной. Респондент Н.: «Пускать это дело на самотек нельзя, потому что вот сейчас пущено, мы видим, к чему это все приводит. Нельзя в то же время, как раньше, зажимать со страшной силой, потому что из этого тоже ничего хорошего...»

Таким образом, регулировка отношений между полами в известной степени продолжает оставаться прерогативой государства, и средства массовой информации следует подвергать цензуре во имя "психологического здоровья" - только в более мягкой форме, чем это происходило в советское время, "к жесткой позиции нельзя даже приближаться".