Ракета 06.10.2011 10:15 Часть 3. Жизнь на двоих. Или – на пятерых.

Буду любить я тебя вечно.
Я говорю это, хоть ты и не слышишь.
Вечною будет любовь и бесконечной.
Новую жизнь нам любовь снова напишет.

Глава 8.

/Лера/

Последняя, заключительная часть моего рассказа началась поздним субботним утром. В апреле, спустя пять лет после последних описанных мною событий.
Что им предшествовало? Много чего.
Например, ТА неделя. Которую я до сих пор вспоминаю со смесью ужаса и нежности. Та неделя, на которую мне надо было уехать обратно. Чтобы по-человечески предупредить родителей о том, что переезжаю жить в другой город, чтобы уволиться, забрать вещи, получить развод, в конце концов. Сначала я едва уговорила тебя позволить мне это сделать самой – ты хотела бросить все, включая свою высокооплачиваемую и архиважную работу, и самолично отвезти меня в мой родной город, дождаться, пока я решу все свои вопросы, и самолично же увезти обратно. Убедить тебя, что я давно большая девочка, и в состоянии сама справиться, и что я через неделю вернусь – никуда не денусь, было очень сложно, но у меня получилось. А потом началось. Звонки по пять раз в день. Слезы. «Лера, можно, я приеду?». «Лерочка, ты точно вернешься?» «Лерик, а если он передумает с тобой разводиться?». К концу третьего дня у меня, профессионального филолога, кончились слова. Остались только нецензурные, а из цензурных - «истеричка» и «параноик». Я уговаривала, утешала, увещевала, орала, ругалась. Ты выпила мне всю кровь, а ту, что не выпила – свернула, как кислое молоко. Я называла тебя пиявкой, грозилась по приезду отодрать ремнем по заднице и чем-нибудь тяжелым - по голове. При этом все внутри сжималось от понимания, даже не понимания – знания, абсолютного знания того, КАК ты меня любишь. И как ты страдала без меня. «Терпи, милая, терпи» - уговаривала я тебя, думая про себя – черт с ней, с твоей работой, надо было разрешить тебе ехать со мной. К концу той недели я напугалась по-настоящему – последний вечерний звонок, ты говоришь со мной неестественно спокойным голосом, реакции как будто слегка заторможены. На мои осторожные вопросы отвечаешь, что выпила таблетку. Теперь трястись и истерить хочется мне. Методом наводящих вопросов выясняю – речь идет о реланиуме. И что в холодильнике у тебя - масса всего интересного: и седуксен, и сертралин, и амитриптилин. «Терпи, Лера, терпи» - говорю себе я. Приедешь – разберешься.
Я так переживала за тебя и так ждала того момента, когда вернусь, что многие события той недели, не связанные с тобой, помню смутно. Например, совершенно не помню обстоятельства получения мною документов о разводе. Наверное, потому что за время моего пребывания в ЗАГСе ты мне позвонила раза три. Поэтому что и как – не помню совершенно. Одно могу сказать определенно – я там была, ибо свидетельство о разводе наличествовало.
Помню, как ты обняла меня на автовокзале. Молча, крепко. А потом, едва дождавшись, когда носильщики закинут последнюю сумку в багажник твоего здоровенного джипа, открыла передо мной заднюю дверцу.
- Дарь, можно, я на переднем поеду?
- Садись назад, - подталкиваешь в спину.
- Почему? – спрашиваю обиженно.
- Потому, - садишься следом, захлопываешь с грохотом дверь. Жадно притягиваешь к себе, и шепчешь в губы: - что задние стекла тонированные.
В возрасте 32 лет я впервые узнала, каково это - заниматься сексом на заднем сиденье автомобиля.
А потом, дома, у нас состоялся бурный, содержательный и долгий разговор, по итогам которого я выкинула из холодильника все твои транквилизаторы и антидепрессанты. И больше к этой теме мы не возвращались.
Что еще было? Еще я устроилась на работу. Хотя морально была готова ко всему, в том числе - сидеть дома, у тебя на шее, и быть домохозяйкой. Учитывая, что именно это в свое время и стало одной из причин нашего расставания – ты к концу пятого курса уже обзавелась какой-никакой, но работой, и была готова к самостоятельному плаванию, а вот я - нет. И во мне взыграло ослиное упрямство, обида на собственную никчемность, да и, если уж быть совсем честной, страх – страх решиться сделать шаг и связать свою жизнь с тобой на совсем уже другом уровне. А ты… В тебе взыграли твоя бешеная ревность и обида на мой отказ довериться, и мой страх, ты, наверное, тоже почувствовала… Я сказала, что мне нужно время. Чтобы подумать… Найти работу, чтобы не сидеть у тебя на шее. И вообще, может, нам стоит еще раз все хорошенько обдумать… Я и предположить не могла тогда, во что это выльется. Ты смертельно обиделась на меня за то, что я, в отличие от тебя, имела какие-то сомнения. Теперь я понимаю – я уже тогда тебе нужна была вся, без остатка, ты все для себя решила, и готова была драться за меня со всем миром. Со всем миром, но не со мной. И когда не увидела во мне ответной решимости и готовности быть вместе, несмотря ни на что… На мои слова о том, что мне нужно время, и нужно подождать и подумать, ты проорала: «Уйдешь - не возвращайся! Я тебя ждать не буду!». Эти слова десять лет медленно убивали меня.
В общем, дров наломали обе… За какие заслуги судьба дала нам второй шанс – не понимаю до сих пор. Но платить за это готова любую цену. Это - возвращаясь к вопросу о моей работе.
Когда, спустя пару дней после моего возвращения, я осторожно подняла этот вопрос, заранее изъявив желание согласиться на любой вариант, в том числе – сидеть дома и ждать тебя каждый день с работы как Пенелопа Одиссея, ты сделала большие глаза и показала мне вульгарную фигу. И заявила, что у тебя слишком тонкая шея, чтобы держать на ней дармоедов. И что все уважающие себя люди должны трудиться и добиваться. А чтобы добиваться – работа должна приносить в первую очередь удовлетворение, а потом уж – деньги. В итоге я устроилась на работу в издательство редактором. За три копейки, зато по специальности.
Спустя пять лет, сменив два места работы, я занимала должность старшего редактора в одном солидном издательском доме, работу свою обожала, пользовалась уважением коллег и была ценима авторами. По уровню дохода я, конечно, с тобой не сравнялась, но максимально приблизилась. А самое главное – я занималась тем, что мне нравилось и получалось. И за это – спасибо тебе, Дариш. Ты заставила меня поверить в себя, в свои силы.
Что еще было? Я сдала на права, и была гордой владелицей mini cooper’а. Правда, ты со мной в качестве пассажира отказывалась ездить, утверждая, что я - воплощение блондинки за рулем.
Были еще пара поездок на курорты, во время которых мы по очереди закатывали друг другу скандалы на почве ревности. Ко мне бесконечно клеились турки, к тебе – испанцы и, необъяснимо, - немцы.
Но в целом – мы были охрененно и полным ковшом счастливы все эти годы. Несмотря на то, что свои отношения никак не афишировали. По взаимной договоренности для всех мы были двоюродные сестры, которые просто живут вместе. Никаких проявлений нежности на людях, предельно невинные разговоры о совместном житье-бытье при посторонних - про быт, хозяйство, машины. У тебя имелась даже пара официальных дежурных воздыхателей, я постоянно кокетничала с авторами посимпатичнее, даже принимая время от времени приглашения в ресторан - отметить выход книги, например. А потом, по возвращении из ресторана – обязательные сцены ревности дома, твой холодный яростный шепот и бьющаяся на виске вена. И мой шепот потом…
- Дарик-дурик… Ты же знаешь… никого, кроме тебя. Это просто ужин…
- Ненавижу их… - стонешь. – Убью…
- А можно мне тогда убить Вадима?
- Ты же знаешь – это просто для вида…
- Вот именно! Для вида! Кончай с этим уже, а?
- Сначала ты…

***

Теперь, когда хоть в какой-то мере я обрисовала, как мы жили все эти годы, вернемся в то апрельское субботнее утро.
Я уже успела встать, сходить в душ, позавтракать, поделать кое-какие домашние дела… Ее высочество Дарина по-прежнему дрыхнет.
- Даря, вставай.
Натягиваешь одеяло на голову.
- Вставай, одиннадцать уже.
- Суббота… - стонешь из-под одеяла.
- Уже день, хорош валяться.
Мычишь что-то неразборчиво.
Коварно хватаю за тонкую щиколотку, виднеющуюся из-под натянутого повыше одеяла, ногтями по подошве. Приглушенный визг, нога стремительно ныряет под одеяло.
- Дарь, просыпайся. Поговорить хочу…
Вот на это наконец-то реагируешь. Из недр одеяла показывается лохматая голова, недовольно щуришься, усаживаясь на постели и прижимая одеяло к груди. Одна из твоих самых замечательных привычек - спать нагишом. Сколько приятных моментов она мне доставила…
- О чем поговорить?
Присаживаюсь на кровать рядом.
- Дарь, ты уже решила, что подаришь мне на день рождения?
Хмыкаешь.
- Видимо, сюрприз ты не хочешь?
Теперь хмыкаю я.
- Знаю я твои сюрпризы…
- Неужели я такая предсказуемая? – обиженно поджимаешь губы.
- Варианта два, - не удержавшись, усмехаюсь. – Или пара комплектов прозрачного мега-секси белья, или очередной золотой браслет или кольцо.
- А вот и нет! – фыркаешь.
- Да неужели?
- Да!
- А что?
- Ну… - смотришь на меня задумчиво. – Я хотела тебе планшетник подарить.
- Зачем? У меня ноут есть!
- Это не одно и то же. Планшетник легче, меньше, в дамской сумке можно носить. Для твоей работы…
- Дарь, давай без технических подробностей!
- Я так понимаю, не хочешь?
- Не хочу.
- А что хочешь?
Вздыхаю.
- Кота хочу.
- Чего? - округляешь глаза.
- Кота. Котика. Мяу-мяу. Голубого британца. Они такие… - вздыхаю мечтательно.
- Та-а-а-а-а-к, - хмуришься недовольно. – Мужика в доме захотелось?
- Можно кошечку, - отвечаю торопливо.
Молчишь какое-то время. Потом вздыхаешь.
- Если женщина хочет завести кота, на самом деле, она хочет ребенка.
- Дарька! - от неожиданности задыхаюсь. – Мы ведь это уже обсуждали!
- Обсуждали … - откидываешь одеяло, встаешь с кровати, потягиваешься, закинув руки за голову. Сколько лет мы вместе, но до сих пор сердце колотится, когда вижу… Эти бесконечные ноги, изгиб спины… - Видимо, надо еще раз обсудить, – оборачиваешься, – хорош пялиться, пошли меня кормить.

***

- Дарь, - уже за барной стойкой, пьем кофе, и я возвращаюсь к начатому разговору. – Может все-таки котика?
Скептически изгибаешь бровь. Я вздыхаю.
- Но ты же не хочешь… Или передумала?
- Нет. Не передумала.

***

Где-то через год или полтора после того, как мы стали жить вместе… был у нас тяжелый разговор. На тему детей. Биологические часы тикают. Инстинкты никуда не денешь. Я думала, думала и решила. У меня в анамнезе – выкидыш, после которого обнаружилась куча проблем по женской части. Женское здоровье у меня, как выяснилось, ни к черту. Но вот ты, Дарька… Почему бы тебе… Короче, я решила, что ты должна родить нам ребенка.
- И как ты себе это представляешь? – ты подозрительно спокойна.
- Обыкновенным образом. Природа все предусмотрела, Дарь.
- Лера, мы ДВЕ женщины. Или я чего-то не понимаю в законах физиологии, или у нас не может быть ребенка…
Издеваешься…
- Не прикидывайся дурой, тебе не идет. Ты родишь ребенка от мужчины.
Ты просто-таки задыхаешься от возмущения.
- И ты мне позволишь?! Сможешь вынести, что я буду с другим? С мужиком каким-то?!
- Если ради ребенка - то да, – отвечаю упрямо. – Лучше, конечно, ЭКО, если мы можем это себе финансово позволить.
Закрываешь лицо ладонями, бормочешь что-то в них.
- Даря, я не понимаю!
Отнимаешь руки от лица. Смотришь на меня. Не сердито. Грустно.
- Лер, неужели ты не понимаешь… Если я рожу ребенка… Неважно, как – от реального мужчины или через ЭКО. Это будет не НАШ ребенок. Это будет МОЙ ребенок. Мой и какого-то мужчины. Ты этого хочешь?
- Даря, послушай, все не совсем…
- Лерочка, - берешь меня за руку, – я этого не хочу. Нет. Только не так.

***

Вот такой у нас состоялся когда-то разговор. А теперь мы снова возвращаемся к этой теме.
- Ты никогда не думала вот о чем… - ты обнимаешь пальцами кружку с дымящимся кофе. – Ну ладно мы, тут все понятно… Но ведь есть обычные… гетеросексуальные пары, которые не могут иметь детей. Ты знаешь, сколько у нас в стране бесплодных супружеских пар?
- Не знаю, - отвечаю растерянно. Разговор принимает неожиданный оборот.
- Порядка 15%, - сообщаешь ты. – И знаешь, что делают все эти люди? Проводят огромное количество всяких обследований, в том числе и дорогостоящих. Потом – лечение, тоже – недешевое. Иногда – помогает. Иногда – нет. И тогда наступает время еще более дорогих вещей. ЭКО, банки спермы, суррогатное материнство и прочее…
Ты говоришь серьезно и как-будто… с отчетливым оттенком горечи. Не знаю, что тебе ответить.
- А с другой стороны, - продолжаешь ты, - ты знаешь, сколько у нас в стране детей-сирот?
Что я могу на это ответить? Понятия не имею…
- По разным данным - от 120 до 200 тысяч. Это больше, чем после войны! Представляешь, никакой войны в помине – а сирот больше. И что самое жуткое – многие из них – сироты при живых родителях! В процентном отношении так вообще картина страшная – в 4-5 раз больше, чем в странах Европы и США!
Ого… Ты оперируешь цифрами, как будто проводишь очередную конференцию.
- Откуда ты все это знаешь, Дарин?
- Ты полагаешь, я не думала об этом? – смотришь на меня задумчиво. – Я все понимаю, Лер. И думаю о том же, о чем и ты. Видишь, что получается. Есть семьи, в которых нет и не может быть детей. Есть дети, у которых нет родителей.
- И?..
- По-моему, для нас существует совершенно очевидный выход.
Ты меня нокаутировала, Дарина Владимировна. Я никогда не думала о проблеме детей с этой точки зрения, а ты уже все подсчитала и решила, похоже. Пытаюсь на тебя разозлиться, но не получается.
Ты куришь, я думаю. Говорю себе: «Мы усыновим ребенка». Отторжения эта мысль не вызывает. А вот вопросы – да, вызывает.
- Дарь! Да кто ж нам даст ребенка усыновить?
- Почему нет? – удивляешься ты.
- Ну, ведь мы же… У нас нет семьи… официально. И, вообще, как ты помнишь, мы две женщины. Кто отдаст нам на воспитание ребенка?!
- А… Ты об этом… - тушишь сигарету. - Ну, официально, по бумагам, опекуном будет кто-то один. Предпочтение отдается, конечно, полным семьям. Но, учитывая, что желающие в очередь не выстраиваются, не думаю, что будет отказ. Я думаю, Лер, - ты накрываешь мою руку своей, - что опекунство лучше на меня оформить - у меня доход повыше, и квартира на мне. Но это только формально. Фактически – это будет наш общий ребенок, понимаешь?
- Дарь… - я растеряна твоими словами. Неожиданное получилось продолжение у разговора про кота на день рождения. – Вопрос серьезный. Думать надо.
- Думай. Решай.
Я подумала. И решила. Я очень хотела ребенка.

***

Мы никогда не узнаем, какие обстоятельства и факторы в той божественной механике, которая запускается, создавая нового человека, влияют на то, каким он получится, этот человек. Не знают и не могут никак повлиять родители на то, каким именно родится их ребенок. И что именно повлияло на то, что он получился именно таким.
А вот в нашем случае… Я точно знаю, что именно повлияло на то, что в нашем доме, в нашей, плевать, что про это думают другие!, семье появился именно этот человечек. Да еще и не один…
Причина всего – свернутое набок зеркало на твоей Эскаладе.
Мы приехали. Наконец-то, предварительно сотню раз созваниваясь, переговариваясь и вот - решились… Приехали. В обычный детский дом. Посмотреть на детей. Ты волнуешься – можешь не отпираться, я вижу. И меня тоже слегка потряхивает. Сидим в машине, не решаясь выйти, и смотрим друг на друга.
- Ну что, пойдем? – спрашиваешь негромко.
Киваю.
В следующий момент двух-с-половиной-тонный джип содрогается от удара. Боковое зеркало заднего вида с твоей стороны понуро повисает вниз. А мы хором восклицаем – разное, но – нецензурное.

***

Мы сидим в кабинете директора детского дома. Виновник происшествия уже извинился – на мой взгляд, не испытывая при этом ни капли раскаяния, и теперь исподтишка и исподлобья разглядывает нас. А директриса все пилит Сережу, налегая на то, что он своим бомбардирским ударом по мячу сломал дорогую машину, а расплачиваться теперь – детскому дому, а денег нету, и что вечно от него одни неприятности.
Ты пытаешься уверить тучную директрису, что у нас нет претензий к мальчику, но я потихоньку пихаю тебя под столом ногой – речь директора носит явно педагогический, воспитательный характер, и нам вмешиваться не следует. Впрочем, судя по демонстративно независимому виду мальчика – в гробу он видал эти педагогические экзерсисы.

***

- Лер, ты понимаешь – это знак?
- Даря, ты сошла с ума!
- Почему?
- Он мальчик!
- А что? Ты хотела девочку?
Не знаю. Наверное, да. Пока еще не решила. С другой стороны…
- Даря, ему лет восемь!
- И что?
- Ну… я думала… мы возьмем маленького ребенка… Чтобы с самого раннего детства… Чтобы он… только нас знал…
- Чтобы не помнил о своей жизни до нас?
- Да! Что в этом плохого?
- Да ничего, собственно. Только здесь маленьких нет. Это надо в Дом малютки.
- Я не знала…
- Теперь знаешь. А вообще… - смотришь на меня задумчиво, – получается, у ребенка старше трех-четырех лет шансов попасть в семью уже нет. Он слишком много помнит, чтобы стать родным, так?
- Дарька! - ты меня серьезно разозлила! – Не передергивай!
- Не передергиваю, - отвечаешь грустно. – Пытаюсь понять. И, ты же знаешь, - улыбаешься смущенно и виновато, - я верю в знаки.
Черт бы побрал тебя и твои знаки!

***

Спустя две недели картина повторяется. Кабинет директора, мы, хозяйка кабинета и … Сережа.
- Ну что, Сереженька? Что скажешь? - у директрисы голос такой сладкий, что у меня сводит скулы. Она, должно быть, не верила своему счастью. Она на этом посту уже не первый десяток лет и прекрасно понимала – шансов на то, что Сережу кто-то решит усыновить – ноль целых, ноль десятых. И все же…
- Я вам уже сказал, - не поднимая темноволосой коротко стриженой головы, отвечает мальчишка.
- Сережа! – картинно всплеснув руками, восклицает директриса. – Ну что ты глупости-то говоришь!
- Я без Аньки не пойду! – он вскидывает голову. И кричит, отчаянно пытаясь сдержать слезы: – Никуда без Аньки не пойду!
- Сережа… - предупреждающе произносит педагог.
- Что за Анька? – перебиваешь ее ты.
- Сестра его младшая. Пять лет ей, - со вздохом отвечает директриса.
Про Сережу мы уже кое-что знали. Что ему восемь лет, в детском доме он с шести лет, что родители его живы, но лишены родительских прав за пьянство. Теперь вот знаем, что сестра есть.
- Родная? – зачем-то уточняешь ты.
- Да, - кивает директриса. – Год назад из Дома Малютки перевели.
- Я не пойду без Аньки! – отчаянно твердит Сережа, оттирая рукавом со щек слезы.
- А с Анькой – пойдешь? – серьезно спрашиваешь ты.
Внутренне ахаю и со всей силы наступаю тебе на ногу под столом. Плевать, что шпильки. Что ты делаешь, Даря?!
Ты даже не морщишься. Смотришь внимательно и серьезно на восьмилетнего мальчика, который упорно пытается спрятать свои слезы.
- А вы нас обижать не будете?
Ты отрицательно качаешь головой, никак не реагируя на впивающийся в ногу каблук.
- С Анькой – пойду, - тихо отвечает Сережа.
Что ты наделала, Дарина?!

Ракета 13.10.2011 10:38 Глава 9.

/Лера/

Так неожиданно мы стали родителями сразу двоих детей. Наши Серенький и Анечка. Жалела ли я об этом? Ни единой минуты.
Анечка - чудо. Моя доченька. Ласковая, привязчивая, стосковавшаяся по любви и вниманию. Как-то почти сразу она стала называть нас «мама». Мама Лера и мама Дарина. Ты утверждала, что это потребность всех детей из детского дома. Что они всех женщин называют мамами. Можешь говорить что угодно – я точно знаю, как при этом екало твое сердце. Точно так же, как мое.
А вот Серый потребности говорить слово «мама» не испытывал. И упрямо называл нас по именам – Дарина, Лера. Когда подрос и хотел особо досадить – то еще и по имени-отчеству.
Если Анечка была преимущественно моей доченькой, то вот Серый – это был твой… крест, иначе не скажешь. Хлебнули мы с ним – мало не покажется. Но, повторюсь, - ни единой минуты не пожалели о принятом решении.
Хотя было временами непросто. В возрасте тридцати семи лет впервые в жизни оказаться ответственным за благополучие и здоровье двух детей – это не стакан воды выпить. Хотя про двух – это я соврала. Когда кто-то из детей заболевал, их количество увеличивалось до трех. Спокойная, уравновешенная, рассудительная Дарина впадала в панику, стоило кому-то из них чихнуть. Цифра 38 на градуснике приравнивалась к концу света. Первая Анькина ангина мне до сих пор снится в кошмарах. На второй день я просто выставила тебя из дому - был выходной, но я сказала, чтобы ты катилась куда угодно, но с глаз моих долой, и нервы мне не трепала – мне температурящего ребенка хватает.
А про то, что было, когда Серый навернулся с велика и пробил себе голову, лучше вообще не вспоминать. Угадайте, кто отвозил его в травмпункт?

***
Анечка была сущий ангел. Я носилась с ней, не жалея ни времени, ни сил. Отводила душу. Одевала как картинку. Возила на занятия в танцевальный кружок. Играла с ней в куклы. «Не балуй ребенка» - строго говорила ты мне при этом.
Серый рос самостоятельным парнем. И вроде бы значительных проблем не доставлял. Занимался спортом – сначала ты его таскала в бассейн, а с 11 лет он основательно «подсел» на каратэ. Учился он (и Анечка, кстати, тоже. Моя девочка - отличница) неплохо, особенно легко ему, к твоему удовольствию, давались точные науки.
На четырнадцатилетие ему был подарен скутер, после чего Серый начал изводить тебя критикой и советами по управлению автомобилем, за что был однажды высажен из машины прямо посреди загородной трассы. Правда, минут через пять ты остыла, и, развернувшись, в панике рванула за ним. А Серый дулся потом недели две. По-моему, он тогда в первый раз в жизни с нами - испугался. Трудный возраст дался нам легче, чем мы ожидали. Серегу миновали первые «пробы пера» в виде сигарет и алкоголя. Нет, не миновали, наверное, но прошли безболезненно. Мальчик наш и куревом не баловался, и пьяным домой ни разу не приходил. Возможно – иммунитет тяжелого детства.
А уж твою беседу с Серым на тему контрацепции надо было снимать на видео и выкладывать на youtube! Я буквально валялась от смеха под столом, за что была потом вознаграждена в спальне гневной нотацией на тему «Толку от тебя никакого, только ржешь!». Но презервативы всегда лежали в ящике тумбочки в коридоре. И периодически оттуда убывали.
И, кстати, о спальне…
Когда мы решали вопрос о смене квартиры – нам было категорически тесно в твоей трешке с одной спальней и одним кабинетом, временно переоборудованным в детскую… Ты попыталась съехать от меня. Что, типа, дети у нас, и это странно - что мы спим вместе. Давай, мол, в отдельные спальни и будем ходить по ночам в гости друг к другу. Ага, сейчас. Дети детьми, но тебя из своей постели никуда не отпущу. Отношения между нами вне спальни – невиннейшие, мы, прежде всего, - родители. Но, когда дверь спальни закрывается, ты моя. И только моя. Тебе пришлось с этим смириться. Зато в нашей новой квартире - в районе попроще, зато пятикомнатной, нашлось место для кабинета.

***

Поздним ноябрьским вечером сидим на кухне, чаевничаем. Аня уже спит, Сережка недавно вернулся с тренировки, ну а мы - мы его ждали. Пьем чай с казинаками, молодой растущий шестнадцатилетний Серегин организм увлеченно изничтожает монстроидального размера ужин. В процессе вы с Серым дежурно подкалываете друг друга. Серый демонстративно, с аппетитом наворачивая макароны по-флотски, рассуждает о том, что женщинам за сорок вредно есть сладкое на ночь. Ты отпускаешь нелестные замечания по поводу его последней пассии - не помню, как ее зовут, но на самом деле – не айс.
И как-то по ходу дела – Серый уже успел сожрать тарелку макарон и налил себе чаю – вдруг произносится фраза, от которой у меня обрывается все внутри.
- Давно сказать хотел, - «малыш» шумно отхлебывает чай, точно зная, что сейчас кто-нибудь из нас ему сделает за это замечание, - вы это… можете не притворяться. Я все знаю.
Забываю, как дышать.
- Все знаешь? – спокойно переспрашиваешь. – Замечательно. Давно хотела задать несколько вопросов тому, кто все знает. Думала, придется отложить этот момент до встречи с Всевышним. Ну, раз ты тоже в курсе всего… Мне вот любопытно – какое из решений уравнения Эйнштейна для черных дыр самое точное? Шварцшильда? Керра? Или Керра–Ньюмена?
От неожиданности Серега давится чаем, закашливается. Но с толку это его сбивает ненадолго. Корчит недовольную гримасу.
- Очень смешно, Дарина Владимировна! Я не вообще… – делает неопределенный жест рукой. – Я про вас все знаю.
- И что же ты про нас знаешь?
- Что вы … не сестры.
- А кто же мы тогда?
Смотрите в глаза другу. Я с замиранием сердца наблюдаю за этой схваткой характеров. Первым сдается Сережа. Опускает вниз глаза, и в сторону, тихо:
- Лесбиянки…
- Громче, не слышу!
Блин, Даря, что ты делаешь?! Хочу вмешаться в ваш разговор, но не могу - язык прилип к гортани.
- Лесбиянки! - Серый не кричит, но говорит вполне отчетливо. И снова смотрит тебе в глаза.
- Вот что я тебе скажу, Сережа… - ты говоришь тихо, и фирменный рентгеновский взгляд не дает Сереге отвести глаза, держит его. – Запомни одну вещь - пригодится. Не заглядывай людям в постель. Смотри им в глаза. Поймешь гораздо больше.
- А я что… - Сережка дергает плечом, но взгляда не отводит. – Я и смотрю. Я же не сказал, что я против. И, это… - чувствуется, слова даются ему непросто. Но он упрямо продолжает: - Спасибо, что не афишируете. И разговоров никаких. Нам с Анькой так проще. И вообще… Вы… как нормальные… классные… Так что… я не против, вот.
Ты взрываешься.
- Он НЕ против! Нет, Лер, ты слышала? Нам разрешили!
- Даря, - смогла наконец-то пискнуть я, - перестань…
- Дарин, ты чего завелось-то?.. - опасливо поддерживает меня Серый. Даром, что лоб здоровенный, и с одного удара челюсть может сломать…А был, кстати, у нас такой прецедент. Хоть и самооборона и все такое. До сих пор помню, как мы его забирали из милиции. И как ты молчала по дороге домой - даже мне было страшно от твоего молчания, а уж Серый… Пару месяцев был потом тише воды ниже травы. Это я к тому, что твое недовольство он очень сильно переживает.
- Вот что я тебе скажу, Лера, - ты встаешь, подходишь к окну, форточку настежь, закуриваешь, хотя стараешься при детях не курить. И мне, резко выдыхая дым: – Мало мы его в детстве пороли. Распустили, разбаловали. Вырос, понимаешь…
- Достаточно меня в детстве пороли, спасибо, - тихо отвечает Серый.
- Сереженька, - осторожно глажу «малыша» по плечу, - Дарина не то имела в виду.
О том, что он был регулярно избиваем пьяным отцом, Серый рассказал нам совсем недавно.
- Не надо мне тут на жалость давить, Мистер Толерантность, - резко отвечаешь ты.
- Не надо меня тут всякими нехорошими словами обзывать, - в тон тебе отвечает Серега. Парень умеет держать удар – твое воспитание.
- Это какими такими нехорошими?
- Нифига я не толерантный. Пид***ов ненавижу. Козлы!
Ты, едва успев сесть на стул, хохочешь так, что чуть не падаешь. Нервное это у тебя, что ли?..
- Пид***сы… Серенький, как не стыдно…
- С тобой в машине поездишь - еще и не такое услышишь…
Нет, вы друг друга стоите…
Утираешь выступившие от смеха слезы.
- Сережа, если тебе подрезал какой-то му… человек, это еще не значит, что у него нетрадиционная сексуальная ориентация.
- Дарина Владимировна, запомните одну вещь. Пригодится. Не заглядывайте людям в постель. Смотрите в глаза. Иными словами, если он тебя подрезал – значит, пид***с!
Вот засранец! Теперь уже начинаю хохотать я. Ты, впрочем, тоже улыбаешься.
- Так, мистер Толерантность! Спать иди.
- Ушел, – встает со стула и, неожиданно, серьезно: - Дарина, ты же понимаешь? Я должен был сказать…
Киваешь без тени улыбки.
- Понимаю. Сказал – молодец. А теперь – спать живо! Пока не выпороли тебя.
- Ой, ой, ой… Лер, накапай ей успокоительного, а то разошлась что-то…
Стремительно исчезает с кухни, чтобы оставить за собой последнее слово.
Сидим, молча смотрим друг на друга. А все обошлось к лучшему, кажется…
- Слушай, Лер, - нарушаешь молчание ты. – Раз уж Серый все знает… Не потрахаться ли нам на кухонном столе? Давно мечтаю…
- Э-э-э-э-э-э-эй!!!! – раздается из-за угла коридора возмущенный вопль. – Я все слышу! Только попробуйте! Я ведь могу и передумать! И запретить вам!
Хохочем обе, сбрасывая нервное напряжение. Семья у нас… все с придурью – кто больше, кто меньше.

***

В тот день я пришла домой рано. Неважно себя чувствовала, да и работы было немного.
Мои надежды полежать после обеда Серый разбил вдребезги. Поймал на кухне.
- Лера, мне с тобой поговорить надо.
Начало ничего хорошего не сулило. В целом. Ибо, несмотря на вашу бесконечную грызню и взаимные подколы, все свои жизненноважные вопросы Серега обсуждал именно с тобой.
- Что случилось? – осторожно опускаюсь на стул.
Серый молчит, крутит в руках чашку с чаем.
- Сережа! – пугаюсь уже по-настоящему. – Не молчи! В чем дело?
- Я Марину Константиновну тут недавно встретил…
Не сразу понимаю, о ком речь. Потом все же вспоминаю. Марина Константиновна – работник социальной службы, которая в свое время оформляла документы на лишение родителей Сережи и Ани их родительских прав, а потом - приходила к нам - проверять, как живут усыновленные дети. Впрочем, ей уже с первого раза стало ясно, что с детьми полный порядок, их любят и всячески балуют. Какое-то время еще приходила к нам - больше для того, чтобы пообщаться с хорошими людьми и зарядиться позитивом, как мне кажется. Потом – перестала, у социальных работников лишнего свободного времени не бывает.
- Зачем ты с ней встречался? – удивляюсь.
- Случайно вышло.
Смотрю недоверчиво.
- Да правда случайно! На улице встретил…
Серега вздыхает.
- Так, Серый! Прекрати трепать мои нервы и быстро говори, что там тебе Марина Константиновна сказала?!
Сережка смотрит на меня совершенно несчастным взглядом.
- У этих… еще один ребенок родился.
Соображаю быстро.
- У твоих родителей?
- Биологических, - резко выделяет слово Сережа.
- Что еще?
- Ну, как и следовало ожидать… Год назад их прав лишили. Тимура… - он как-то по-особому произносит имя своего младшего брата, - в Дом Малютки забрали.
- Серенький…
- Он больной весь! Она же… пила, поди, не просыхая! Ей же по херу было, что беременная, что ребенка калечит!!!
Серега орет, у меня – мороз по коже.
- Что там у него, Сереж? Ты знаешь?
- Марина Константиновна рассказала. Слышит плохо. Не глухой, но плохо… слышит. Но это фигня. Там с почками что-то… серьезное. Инвалид он, вроде.
Страшно. Горько и страшно то, о чем говорит Сережка. Как же так можно…
- Лера… - всхлипывает вдруг Серый. Наш Серый – независимый, сам себе на уме, ехидный и вредный Серый - всхлипывает?! Поднимаю на него взгляд - слезы в его глазах. Да видела ли я нашего Серенького плачущим? По-моему, нет. – Лер, как ты думаешь?... Можем мы его… забрать? Дарина согласится?
Руки у меня дрожат, когда беру чашку с чаем. Надо успокоиться, эмоции не дают правильно соображать…
- Сереж… А ты почему мне об этом рассказал? Почему не сразу – Дарине?
Серый молчит. Отвернулся, тыльной стороной ладони оттирает слезы. Поворачивается ко мне.
- Я не могу… Если она не согласится… если она откажется, я не… Лучше ты. Спроси у нее, а? Пожалуйста…

***

Во второй раз оформить документы на опекунство оказалось гораздо проще – опыт у нас уже был.
А потом началась медицинская эпопея. Бесконечные поездки из клиники в клинику – и наши, и в соседних регионах, обследования, консультации.
Сурдологи нас обрадовали. Слух подлежит практически полному восстановлению – операция, реабилитация, специальное лечение и развивающие методики за пару лет восстановят слух если не на 100%, то уж на 90% - гарантировано. И что самое обнадеживающее – делают это все у нас в стране.
А вот нефрологи – зарезали без ножа. Инвалидность и сделать ничего нельзя. До скольки доживет? Как повезет, не знаем. Может, и долго. Трудное это было время. Ревели по очереди все. Но - не сдались. Великая вещь – Интернет и телемедицина.
Спустя три месяца с момента начала сбора информации мы точно знали – можно вернуть Тимку к полноценной жизни и забыть о проблемах с почками. Операция. Одна или, возможно, две. В Германии. Очень дорогостоящая.
Что такое деньги? Лишь возможность. А у нас она была. Ни сомнений, ни дискуссий. Продали твою Эскаладу – не ту, на которую в свое время покушался Серый, а другую, уже следующего поколения. Взяли кредит в банке. Для того они нам и даны – эти возможности, чтобы их использовать.
Единственный момент, который у нас вызвал горячие дискуссии – кто поедет. Учитывая, как ты реагируешь на детские болячки, отправлять тебя с ребенком, которому предстоит серьезная операция, реабилитация и лечение, на несколько месяцев (от полутора до трех, как говорили немецкие врачи) в другую страну – самоубийственно.
С другой стороны, как раз в этот период мне предложили должность заместителя главного редактора. И деньги, и престиж, и амбиции… Чушь какая, честное слово.
- Ты не поедешь.
- А ты там сдохнешь.
- Справлюсь.
- Дарина!?
- Сорок пять лет уже Дарина. Это не обсуждается.
- Иди ты в ж*пу! Все обсуждается!
- Лера, второго шанса не будет. Нельзя отказываться от такого предложения.
- Ты так говоришь, как будто у тебя нет работы.
- Договорюсь как-нибудь.
И ведь договорилась. Измором, шантажом и давлением на совесть, но! добилась того, что тебе дали отпуск на три месяца. Для лечения ребенка. Более того, так впечатлила свое начальство, что тебе даже выделили финансовую помощь. Целых пять тысяч долларов. На фоне того, сколько стоило лечение в Германии – слезы, но лишними эти деньги не были, отнюдь.

***

Ты уехала. Я осталась.
Спасалась работой, благо, на новой должности ее навалилось много. Домашнее хозяйство – уборка, стирка, глажка, готовка - все безропотно взвалили на себя Серый с Анькой.
Мы звонили тебе по очереди. С утра, первая – Анечка. Пыталась зарядить тебя позитивом, рассказывала все подряд - про дела в школе, про соревнования по танцам, про погоду, про то, что готовил вчера Сережка на ужин, и как у него пригорела гречка. Днем звонил Серый. Основная тема разговоров – грядущее поступление на физический, подготовительные курсы в университете, рассказывал и расспрашивал про преподавателей. А вечером, перед сном – я. Слушала тебя. Подробный рассказ с обилием медицинских подробностей. Выученные тобой немецкие слова. Истории других детей в клинике.
Не знаю, на чем ты там держалась. Ты потом сказала – на наших звонках. Если бы не они…

***

Первая Тимкина операция. Первая реанимация. Ты в первый раз – плачешь. Я смотрю на твою русую макушку в окне Skype и не знаю, что тебе сказать. Как помочь.
Начинаю беспорядочно рассказывать тебе о проблемах, свалившихся на меня на новой должности. Ты постепенно втягиваешься в разговор, переспрашиваешь, начинаешь давать советы. Я тебя поддразниваю. Слегка, но улыбаешься.
Держись, Даря, держись. Мы справимся. Должны.

***

Все-таки понадобилась вторая операция. Вторая реанимация. Ты уже не плачешь.
С замиранием сердца ждем контрольных исследований - УЗИ, томография. И твой звонок вечером. И одно только слово: «Живем».
Ревем, обнявшись, втроем. Живем.

***

Немецкие врачи задержали вас еще на месяц - реабилитация, интенсивная терапия. Ты все чаще улыбаешься. Рассказываешь, что вы с Тимкой подсели на футбол, в курсе всех матчей и интриг в «Бундеслиге». И что болеете – уже только по-спортивному – за Мюнхенскую «Баварию». Еще бы, ведь именно мюнхенские врачи подарили Тимуру вторую, полноценную жизнь. Сам Тим разговаривает на чудовищной смеси русского и немецкого – дети интуитивно быстро осваивают чужие языки – ведь им же надо как-то играть друг с другом.

***

И вот, наконец-то, возвращаетесь. Накануне Анечка до позднего вечера вылизывала квартиру. Серега пытался испечь торт. Первый – загубил, второй я помогла ему спасти.
В аэропорту долговязый Серый заметил вас первым.
- Дарина!!! - орет и тащит нас с Анькой за собой на буксире через толпу.
Ты. Похудевшая, осунувшаяся. Огромные счастливые глаза и Тимка на руках.
Серый грабастает вас в свои огромные длиннорукие объятья, Тим возмущенно пищит, стиснутый между вами, потом радостно перекочевывает на руки к старшему брату.
И, не выговаривая половину звуков, но громко и различимо:
- Сережа! Ты научишь меня играть в футбол?
- Да я и сам не умею, - счастливо смеется Серый. – И вообще, футбол - это не наше. Мы будем играть…
- Во что?
- В волейбол. Как мама.
- Мама? - недоверчиво переспрашиваешь ты. По привычке пытаешься ерничать: – Для вас, Сергей Викторович, я – Дарина Владимировна.
- Нет, - качает головой Серый. Серьезен. – Ты – наша мама. Даже, мама Лера?
Шмыгаю носом.
- Вот что ты наделал, изверг этакий?! – пытаясь справиться со слезами, ворчу на Серого. И, наконец-то, рядом с тобой. И твоя рука у меня на спине. – Вот смотри - довел двух пожилых женщин до слез.
- Так уж и пожилых, - хмыкает Серега. – Вон тот тип сзади так на твою задницу пялится.
- Тише, тише… - на пару с Сережкой не даем тебе дернуться и обернуться. – Малыш шутит.
К нам наконец-то прорывается Анечка, и ревем уже втроем, обнявшись.
- Ох уж эти женщины, - ворчит Серый, обращаясь к Тимке. – Вечно сырость разводят. Поехали уже домой – там торт вкусный.
- Т-о-о-о-о-о-о-рт, - радостно вопит Тим.

***

Мы направляемся к выходу – я, ты, Анечка между нами, Серый с Тимкой на руках. Мы идем к стеклянным раздвижным дверям. Мы выходим в ясное солнечное теплое утро. Мы возвращаемся домой.