Теория асоциальных субкультур.

Большой вклад в изучение асоциальных (по американской терминологии — делинквентных) субкультур внесли американские криминологи А. Коэн и              В. Миллер.

Теория субкультур говорит о том, что у преступников складывается своя особая асоциальная субкультура, т.е. своя мораль, своя система ценностей и норм, противостоящая ценностям общества, в которой само преступление является морально оправданным. В ней возможно, например, такое противоречивое понятие, как «честный вор».

Личность развивается и действует в соответствии с ценностями и нормами своего криминального окружения, не воспринимая ценностей культуры общества в целом. Конечно, по своему содержанию она скорее является контркультурой, а не субкультурой. Но общепринято выражение «асоциальная субкультура».

В. Миллер считал, что асоциальная субкультура чаще развивается в низших слоях общества. Ее ценности и установки возникают в результате иммиграции из других стран, внутренней миграции из сельской местности в город, перемещения из одной социальной группы в другую, когда мигрант не может (или не хочет) быстро освоить ценности новой среды. Субкультура развивается, поскольку существует проблема адаптации (приспособления) к другой культуре, но это приспособление носит конфликтный характер. Возникновение субкультуры обусловливается потребностью в адаптации к непривычной среде, а ее носителями являются маргиналы — лица, утерявшие старую культуру, но не сумевшие усвоить новую.

Теория нейтрализации.

Представители - американские криминологи Г. Сайкс и Д. Матза.Теория нейтрализации исходит из того, что социальные правила, или нормы, призывающие к должному поведению, в большинстве своем не выражаются в категорической форме. Эти нормы скорее представляют собой принципы, снабженные оговорками и ограниченные в своем применении условиями места, времени, круга лиц и социальной обстановки (фактически авторы говорят о гипотезе нормы). Это верно практически для любых моральных и правовых запретов, включая запрет убийства, отчуждения собственности и т.д. Нормативная система — отнюдь не жесткий свод правил, выполнение которых обязательно для любого в любых обстоятельствах, она обладает свойством гибкости. Есть заповедь «не лги». Но ведь морально оправданна и «ложь во спасение». Даже заповедь «не убий» не является абсолютной: она не распространяется на действия солдата на войне.

Подобного рода гибкость присуща и уголовному закону. В нем содержатся нормы, устраняющие ответственность по таким основаниям, как невменяемость, необходимая оборона, крайняя необходимость.

Преступное поведение в значительной степени определяется сознательным или бессознательным расширением сферы действия этих смягчающих обстоятельств. Правонарушители не вырабатывают свою систему норм, а используют особенности существующей нормативной системы для оправдания своего поведения.

Правонарушители, распространяя смягчающие обстоятельства на свой конкретный случай, «нейтрализуют» действие правовых норм в отношении себя. Оправдание своего поступка снимает для правонарушителя вопрос о собственной вине. Механизм оправдания Г. Сайкс и Д. Матза называют нейтрализацией и считают, что она осуществляется пятью способами (или приемами): 1) отрицанием ответственности; 2) отрицанием вреда; 3) отрицанием наличия жертвы; 4) осуждением осуждающих; 5) обращением к более важным обязательствам.

Отрицание ответственности. Правонарушитель рассматривает себя как объект чьего-либо воздействия, как жертву обстоятельств (плохая семья, плохие друзья, материальные затруднения и т.д.) и этим подготавливает почву для отклонения от нормы, которую он в принципе не отвергает. Отрицание ответственности как бы разрывает связь между субъектом и его действиями, снимает вопрос о вине и последствиях деяния. Уголовное право отвергает принцип «объективного вменения», ответственность без вины: какими чудовищными не были бы последствия деяния, субъект не подлежит уголовной ответственности, если не установлена его вина (в виде умысла или неосторожности).

Нарушитель, не отрицая факта содеянного и наступивших последствий, пытается доказать отсутствие своего злого умысла или переложить ответственность на других. Но когда вина слишком очевидна, если ответственность за содеянное отрицать невозможно, нарушители применяют другой прием — отрицание вреда.

Отрицание вреда. Для нарушителя вопрос о преступности поведения тесно связан с наличием реального вреда или ущерба, причиненного его действиями. Причем этот вред может им толковаться самыми различными способами: хулиганство как озорство, драка как выяснение отношений между «своими», угон автомобиля соседа как неудачная шутка и т.д. Главное, что какого-либо ощутимого вреда его действия никому из посторонних не причинили. Действительный вред, с точки зрения преступника, был причинен ему самому (попал в колонию) или его семье. На такой вопрос один осужденный ответил: «Своим преступлением я причинил вред только самому себе: у меня рухнули все планы на дальнейшую жизнь».

Интересно отметить, что нарушители склонны рассматривать в качестве преступных только деяния, говоря юридическим языком, с материальным составом. Наличие же в законе формальных составов преступлений, предусматривающих ответственность за действия независимо от наступивших последствий, ими игнорируется.

Если невозможно подвергнуть сомнению факт нанесения реального ущерба, нарушители прибегают к следующему приему — отрицанию наличия жертвы.

Отрицание наличия жертвы. Даже если нарушитель признает свою ответственность за неправильные действия и готов допустить, что они причинили кому-нибудь вред, он пытается акцентировать внимание на личности жертвы, представляя свое деяние как вид справедливого возмездия или наказания: жертва превращается в злодея, а преступник — в благородного мстителя. Этот прием можно назвать комплексом Робин Гуда: если вор у вора дубину украл, это уже и не воровство, а восстановление социальной справедливости.

Среди опрошенных осужденных 45,4% считают, что не нужно быть справедливым с несправедливым человеком; 57,3% полагают, что нечестных людей можно обманывать.

Широкому использованию такого способа самооправдания способствует его глубокая укорененность в обыденной морали и народной культуре. Мораль любого народа порицает обман, но народный же фольклор нередко показывает, что обмануть обманщика — не грех, а доблесть. Романтизация плутов и мошенников присутствует и во многих шедеврах мировой литературы («Декамерон», «Золотой теленок»).

Своеобразную социальную солидарность с преступниками в этом отношении нередко проявляют как простые граждане, так и сотрудники правоохранительных органов. В обыденной морали оценка тяжести преступления во многом зависит от личности потерпевшего.

Когда преступники сводят счеты друг с другом в многочисленных «разборках», когда подрывают в машине очередного «вора в законе», мы с удовлетворением говорим: туда им и дорога, воздух станет чище. Но это опасная позиция: во-первых, она отрицает универсальность права и антихристианская по сути, во-вторых, надежды на очищение воздуха иллюзорны. В процессе социальной селекции, если ему не препятствовать, взращивается порода еще более опасных и жестоких преступников.

Если правонарушителю все же не удается опорочить жертву, применяется следующий прием — осуждение осуждающих.

Осуждение осуждающих. Нарушитель может переместить внимание со своих действий на действия (или личность) осуждающих его людей: те, кто меня осуждает, сами плохие и несправедливые люди (судья-взяточник, милиционеры-садисты). Когда нарушитель видит явную (или мнимую) аморальность других людей, ему легче приуменьшить неблаговидность собственного поведения.

Недаром в исправительных колониях наибольшей популярностью пользуются газетные статьи и телепередачи о преступлениях и аморальных поступках сотрудников правоохранительных органов и представителей власти. Если чиновники берут огромные взятки, строят роскошные дачи и при этом остаются безнаказанными, то почему в тюрьме оказался я? Ведь моя вина по сравнению с их виной ничтожна. Значит, общество поступило со мной явно несправедливо и тем самым освободило меня от всех моральных обязательств перед ним. Правильно замечено, что осужденным вина общества перед ними нужна не меньше, чем обществу — раскаяние преступников.

Когда все эти способы не срабатывают, нарушители прибегают к следующему приему — обращению к более важным обязательствам.

Обращение к более важным обязательствам. Внешний и внутренний контроль может быть нейтрализован также в результате того, что требования общества в целом приносятся в жертву интересам группы, к которой принадлежит нарушитель. Он вовсе не обязательно отвергает официальную нормативную систему, а скорее рассматривает себя как человека, столкнувшегося с нравственной дилеммой. К сожалению, она может быть разрешена только нарушением «неразумного» закона (я не мог бросить друга, я не мог показаться трусом и т.д.). В этом проявляется прагматическое отношение к морали и праву: нормы следует соблюдать, но до тех пор, пока это выгодно, пока позволяют обстоятельства. Каждый второй из опрошенных правонарушителей считал, что бывают ситуации, когда нарушения нормы оправданны.

Утверждения «я не хотел этого», «я никому не причинил вреда», «они сами это заслужили», «я это сделал не для себя», часто применяемые правонарушителями в свое оправдание, сама потребность в нем говорит о том, что в противоправном поведении нарушители руководствуются не какими-то особыми ценностями и нормами.

Они усваивают не нормы субкультуры, а используют свойства существующей нормативной системы для обоснования и оправдания своего поведения.

Конечно, защитные механизмы, как бы они ни были сильны, недостаточны для того, чтобы полностью нейтрализовать влияние усвоенных субъектом ценностей и неодобрительную реакцию на его поступки со стороны других лиц. Но широкое использование личностью защитных механизмов показывает ее неспособность к трезвой самооценке, объективному анализу своего характера и поведения, что существенно влияет на регуляцию поведения.

Теория стигматизации.

Название этой теории происходит от слова «стигма» (stigmа — клеймо, тавро, ярлык). Представители теории стигматизации - Ф. Танненбаум, Э. Лемерта - исходят из того, что именно право определяет понятие преступного и в определенном смысле «творит» преступления, а следовательно, и преступников. Главное - не само деяние, а его оценка со стороны общества. Как отмечал поэт М. Волошин, «закона нет — есть только принужденье. Все преступленья создает закон».

Факт социального клеймения решающим образом влияет на личность: человек с клеймом «преступник» и вести себя будет как преступник. Стигматизация может служить катализатором преступной карьеры. Арест подозреваемого приводит к потере им своего социального статуса, ограничению возможностей получения образования и работы, другим осложнениям. Такие обстоятельства подталкивают человека к дальнейшим и более серьезным правонарушениям (психологически это можно интерпретировать как вызов или месть обществу за проявленную несправедливость). Фактически эта теория подвергает сомнению постулат о безнаказанности преступников как факторе рецидива («главное — не тяжесть наказания, а его неотвратимость»).

Теория стигматизации применима в основном для изучения рецидивной преступности: неоднократно отбывающие наказание преступники отличаются от впервые осужденных именно тем, что они уже прошли процесс стигматизации, причем стигматизации не только правовой, но и нравственной. Существующий в обыденном общественном сознании стереотип преступника создает морально-психологический барьер между преступниками и законопослушными гражданами. Чем он выше, чем четче стигма преступника, тем труднее этот барьер переступить, тем ниже первичная преступность.

Но тогда выше рецидивная преступность, поскольку отбывшим наказание труднее адаптироваться в обществе, которое их отвергает. И наоборот: чем ниже барьер, тем выше первичная преступность и ниже рецидивная. Трудно сказать, что лучше.

К криминологическим теориям социологического направления относятся также теория аномии, «радикальная» криминология, теория регулирования, теория референтной группы, теория научно-технического прогресса и др.