Ориентир во вкусе сэра Джона 4 страница

Астрономы, конечно, видели, что небо не предвещает ничего хорошего, но и не подумали прервать работу. Вильям Эмери, два матроса и четыре туземца с повозкой отправились за две мили к востоку от меридиана, чтобы установить сигнальный столб, который должен был образовать вершину треугольника. Они устанавливали свою визирную веху на вершине пригорка, как вдруг налетел порыв холодного ветра. Под его влиянием произошла быстрая конденсация пара[198], а это вызвало большое скопление электричества. Почти сразу же на землю обрушился обильный град. Градины были светящимися (довольно редко наблюдаемое явление), и казалось, что с неба падают капли раскаленного металла. В том месте, где они падали на землю, от них отскакивали искры, а от всех металлических частей повозки, служившей для перевозки оборудования, исходили сверкающие блики. Вскоре градины достигли значительных размеров. Это было уже настоящее побоище. Кстати, во время такого же града в Колобенге доктор Ливингстон видел разбитые оконные рамы в доме и убитых огромными градинами лошадей и антилоп.

Не теряя ни секунды, Вильям Эмери прекратил работу и позвал своих людей, чтобы укрыться в повозке, представлявшей собою менее опасное убежище, чем одинокое дерево во время грозы. Но едва он покинул вершину пригорка, как в воздухе вспыхнула ослепительная молния и тут же раздался удар грома.

Вильям Эмери упал навзничь. Два матроса, ослепленные на мгновенье, бросились к нему. К счастью, молния пощадила астронома. По причине одного из тех почти не объяснимых эффектов, случающихся иногда при ударе молнии, разряд, что называется, обогнул астронома, окружив его электрической дугой, возможно образовавшейся в результате контакта разряда с железными наконечниками треноги компаса, которую ученый держал в руке.

Поднятый матросами, молодой ученый быстро пришел в себя. Но он оказался не единственной жертвой этого удара. Возле установленного на пригорке столба без всяких признаков жизни лежали в двадцати шагах один от другого два туземца. Тело первого под совсем не тронутыми одеждами оказалось черным, как уголь. Второй, которому этот атмосферный метеор[199] попал в голову, был убит наповал. Таким образом, сразу три человека — два туземца и Вильям Эмери — одновременно пострадали от одной молнии с тройным жалом. Это был редко наблюдаемый феномен растроившейся молнии, причем угол отклонения между ее ответвлениями часто бывает значительным.

Бушмены, поначалу ошеломленные смертью своих товарищей, едва придя в себя, пустились в бегство, несмотря на окрики матросов и на риск быть настигнутыми молнией, которая могла ударить в разреженную струю воздуха, возникавшую от их быстрого бега. Но они ничего не желали слышать и во весь опор мчались в лагерь. Матросы, перенеся Вильяма Эмери в повозку, поместили туда тела двух туземцев и укрылись там, наконец, сами, довольно сильно пострадав от градин, сыпавшихся с неба, словно каменный дождь. Примерно еще три четверти часа со страшной силой бушевала гроза. Потом она начала понемногу затихать. Град кончился, и матросы с повозкой отправились в лагерь.

Весть о смерти двух туземцев опередила их. Она произвела нежелательное воздействие на умы бушменов, которые и так не без страха смотрели на занятия европейцев. Они собрались на тайное совещание, и некоторые из них заявили, что вперед больше не пойдут. Это было похоже на начало бунта. Понадобилось употребить все влияние, которым пользовался у бушменов охотник Мокум, чтобы прекратить мятеж. Пришлось вмешаться полковнику Эвересту и пообещать этим бедным людям прибавку к жалованью, чтобы удержать их в услужении. Не без труда, но все же соглашение было достигнуто.

Не случись этого, что стало бы с членами комиссии посреди пустыни, вдалеке от всякого селения, без сопровождения, обеспечивавшего защиту, без возниц, управлявших повозками? Но вот, похоронив сраженных молнией туземцев, экспедиция снялась с места. Маленький отряд направился к пригорку, на котором двое из каравана нашли свою смерть.

Несколько дней Вильям Эмери все еще ощущал последствия молниевого удара, левая рука его — на пригорке он держал в ней компас — оставалась еще некоторое время парализованной; но, к счастью, этот недуг прошел, и молодой астроном смог возобновить работу.

В продолжение следующих восемнадцати дней, то есть до двадцатого декабря, караван двигался дальше без приключений. Макололы не появлялись, и Мокум, хотя и был настороже, начинал понемногу успокаиваться. Экспедиция уже находилась не более чем в пятидесяти милях от знойной пустыни, а «карру» оставалась все такой же — пышным краем, растительность которого, поддерживаемая струящимися потоками воды, не имела себе равных ни в одной точке земного шара. Так что можно было рассчитывать, что вплоть до самой пустыни ни люди, путешествующие по богатой дичью области, ни вьючные животные, которым трава на сочных пастбищах доставала до груди, не будут испытывать недостатка в пище.

Вечером двадцатого декабря, примерно за час до захода солнца, путешественники остановились на отдых. Трое англичан и бушмен, снимая с себя дневную усталость, беседовали под деревом о ближайших планах. Северный ветерок, который слегка усиливался, немного освежал атмосферу.

Астрономы намеревались ночью измерить высоту звезд, с тем чтобы точно вычислить широту местности. На небе не виднелось ни облачка, луна еще только зарождалась, созвездия обещали быть яркими и, следовательно, сложные зенитные наблюдения будут проводиться в самых благоприятных условиях. А потому полковник Эверест и сэр Джон Муррэй были немало озадачены, когда около восьми часов вечера Вильям Эмери, поднявшись и показав на север, сказал:

— Горизонт заволакивается, и я боюсь, что ночь будет для нас не столь удачна, как мы надеялись.

— Действительно, — ответил сэр Джон, — эта туча явно растет и благодаря ветру, который крепчает, она скоро закроет весь небосвод.

— Значит, опять собирается гроза? — спросил полковник.

— Мы находимся в межтропическом районе, — ответил Вильям Эмери, — здесь никогда нельзя оставаться спокойным за погоду. Думаю, что наши наблюдения сегодня ночью могут и не состояться.

— Что вы на это скажете, Мокум? — спросил полковник Эверест у бушмена.

Бушмен внимательно окинул взглядом горизонт.

Края тучи были очерчены выпуклой кривой — такой четкой, словно ее провели с помощью лекала[200]. Сектор, занимаемый ею, был протяженностью в три-четыре мили. Черноватая, словно дым, туча имела странный вид, поразивший бушмена. Иногда заходящее солнце освещало ее своими красными отблесками, и тогда она отражала их так, словно была какой-то плотной массой, а не скоплением пара.

— Странная туча! — сказал Мокум, воздерживаясь, однако, от объяснений.

Несколько мгновений спустя один из бушменов явился предупредить охотника, что животные — лошади, волы и все остальные — проявляют беспокойство. Они бегают по пастбищу и ни в какую не хотят возвращаться внутрь лагеря.

— Что ж, оставьте их на ночь снаружи! — ответил Мокум.

— А хищные звери?

— Ну! Хищные звери скоро будут слишком заняты другим, чтобы обращать на них внимание.

Туземец ушел. Полковник Эверест собирался попросить бушмена объясниться насчет его странного ответа. Но Мокум, отойдя на несколько шагов, казалось, был полностью поглощен созерцанием явления, природу которого он уже, очевидно, угадал.

Туча быстро приближалась. Она шла очень низко, и ее высота над землей явно не превышала нескольких сот футов. К свисту все усиливавшегося ветра примешивался какой-то громкий шорох, если только эти два слова могут употребляться вместе, и шорох этот, казалось, исходил от самой тучи.

Вдруг над тучей появился целый сонм черных точек, хорошо видных на бледном фоне неба. Они прыгали снизу вверх, то погружаясь в темную массу, то выскакивая из нее. Их насчитывались, наверно, тысячи.

— Ой, что это за черные точки? — спросил сэр Джон Муррэй.

— Это птицы, — ответил бушмен. — Ястребы, орлы, соколы, коршуны. Они летят издалека, сопровождая эту тучу, и покинут ее, лишь когда она будет уничтожена или рассеяна.

— Туча?

— Это вовсе не туча, — ответил Мокум, протянув руку к черной массе, закрывшей уже четверть неба, — это живая масса, это полчище саранчи!

Охотник не ошибся. Европейцам предстояло лицезреть одно из тех ужасных нашествий этой разновидности кузнечика (к несчастью, слишком частых), которые за ночь превращают цветущий край в бесплодную, мертвую пустыню. Саранча, представшая взорам астрономов, принадлежала к виду сверчков — «grylli devastatorii», как их называют натуралисты, их скопления насчитывают миллиарды особей. Разве путешественникам никогда не приходилось видеть пляж миль в пятьдесят, покрытый четырехфутовым слоем саранчи?

— Да, — снова заговорил бушмен, — эти живые тучи — страшный бич для наших угодий, и пусть небу будет угодно, чтобы эта не причинила нам слишком много зла!

— Но у нас здесь нет, — сказал полковник Эверест, — ни засеянных полей, ни пастбищ, которые бы нам принадлежали! Почему мы должны бояться этих насекомых?

— Мы не должны бояться, если только они пролетят над нашими головами, — ответил бушмен, — но если они опустятся на ту местность, которую нам предстоит пересечь... Тогда на ней не останется ни листочка на деревьях, ни травинки на лугах, а вы забываете, полковник, что если мы сами запасами пищи обеспечены, то у наших лошадей, волов и мулов таковых нет. Что станется с ними, окажись они на опустошенных пастбищах?

Спутники бушмена на какое-то время погрузились в молчание. Они смотрели на живую массу, разросшуюся, насколько хватало глаз. Шорох усиливался, перекрываемый криками орлов, и соколов, которые ныряли в это полчище и поглощали насекомых тысячами.

— Вы думаете, они опустятся прямо здесь? — спросил Вильям Эмери Мокума.

— Я этого опасаюсь, — ответил охотник. — Северный ветер несет их к нам. К тому же солнце уже садится. Вечерняя влага сделает крылья этих кузнечиков тяжелыми. Они опустятся на деревья, на кусты, на луга, и тогда...

Бушмен не успел докончить фразы, когда его предсказание стало сбываться. В мгновение ока огромная туча, закрывавшая небо в зените, опустилась на землю. Кругом стала видна только шевелящаяся темная масса — от лагеря и до самого горизонта. Место стоянки буквально кишело этими тварями. Повозки, палатки — все исчезло под живым градом. Слой сверчков достигал фута высоты. Англичане, оказавшись по колено в густой толще кузнечиков, давили их сотнями при каждом шаге. Но что это значило для такого громадного их числа?

И тут оказалось, что есть много других способов истребления этих насекомых. На них кидались птицы, испуская пронзительные крики и жадно пожирая их. Внизу под слоем насекомых появились привлеченные своей частью лакомой добычи змеи, поглощая ее в огромных количествах. Лошади, быки, мулы[201], собаки тоже насыщались ими с неописуемым удовольствием. Равнинная дичь, дикие звери, львы и гиены, слоны и носороги отправляли саранчу в свои огромные желудки пудами. Наконец, сами бушмены — большие любители «воздушных креветок» — лакомились ими, как манной небесной![202] Но количество саранчи отнюдь не уменьшалось, несмотря на потери, в том числе — и от собственной прожорливости, ибо насекомые эти сами пожирают друг друга.

По настоянию бушмена англичанам пришлось отведать пищи, которая свалилась с неба. Несколько тысяч насекомых были сварены и приправлены солью, перцем и уксусом, причем Мокум тщательно отобрал самые молодые — зеленые, а не желтые, особи, более нежные на вкус. Некоторые из них достигали четырех дюймов длины. Молодые самки, толщиною со стержень пера и длиною пятнадцать — двадцать линий, еще не отложившие яиц, ценятся любителями как особый деликатес. После получасового приготовления бушмен подал троим англичанам аппетитное блюдо из сверчков. Эти насекомые, лишенные головы, лап и крыльев, очень похожие на морских креветок, были найдены восхитительными, а сэр Джон Муррэй, съев несколько сотен, посоветовал своим людям сделать их запасы, и побольше. Ведь, чтобы запастись ими, достаточно было лишь нагнуться!

Наступила ночь, и все разошлись на ночлег по своим обычным местам. Но повозки тоже не избежали последствий вторжения саранчи. В них невозможно было проникнуть, не раздавив множество насекомых. Спать в таких условиях оказалось не слишком приятно. А потому, благо небо оставалось чистым и на нем ярко горели звезды, трое астрономов провели всю ночь за определением высоты звезд. Это наверняка было лучше, чем погрузиться по самую шею в перину из кузнечиков. Впрочем, разве могли бы европейцы обрести сон хоть на миг, когда леса и долины наполнились криками диких зверей, набросившихся на добычу, состоявшую из сверчков!

На следующее утро солнце поднялось над ясным горизонтом и начало описывать свою дневную дугу по яркому небу, предвещавшему жаркий день. Скоро от его лучей стало жарко, послышался глухой шум надкрыльев многомиллионной массы саранчи, готовившейся возобновить свой полет, чтобы нести с собой разрушение дальше. К восьми часам утра на небо будто набросили огромную пелену, застлавшую свет солнца. Все вокруг потемнело, словно опять настала ночь. Потом, когда ветер окреп, огромная туча пришла в движение. В течение двух часов она с глухим шумом все плыла и плыла над погруженным в тьму лагерем, пока наконец не исчезла на западе за горизонтом.

А когда снова стало светло, все увидели, что пророчества бушмена полностью сбылись. Ни листочка на деревьях, ни травинки на лугу. Все было уничтожено. Земля казалась пожелтевшей и грязной. Лишенные зелени ветки представляли взору ужасающий вид. Это была зима среди лета, наступившая прямо на глазах! Это была пустыня вместо роскошного края!

Невольно на ум приходила восточная пословица, касавшаяся разбойничьих повадок османов[203]: «Там, где прошел турок, трава уже не растет!» Там, где опустилась саранча, трава уже не растет!

 

Глава XVIII

ПУСТЫНЯ

 

Теперь под ногами путешественников действительно расстилалась пустыня, и когда двадцать пятого декабря, измерив новый градус меридиана и закончив свой сорок восьмой треугольник полковник Эверест и его компаньоны дошли до северной границы «карру», они не обнаружили никакой разницы между районом, который они покинули, и той бесплодной, сожженной солнцем местностью, которую им предстояло пройти.

Животные, рабочая скотина каравана, очень страдала от скудости пастбищ. Воды тоже не хватало. Последняя влага дождя высохла в лужах. Почва представляла собою смесь глины и песка и не способствовала росту растений. Вода, пролившаяся здесь в сезон дождей, впитавшись в песчаные слои, почти тотчас исчезла с поверхности этой земли, покрытой огромным количеством глыб из песчаника.

То был как раз один из тех бесплодных и засушливых районов, которые доктор Ливингстон не раз пересекал во время своих богатых приключениями путешествий. Не только земля, но и воздух оказался здесь таким сухим, что железные предметы, оставленные под открытым небом, не ржавели. Как рассказывал ученый, листья на деревьях были сморщенными и увядшими: цветы мимозы оставались закрытыми и среди бела дня, жуки, оставленные на поверхности почвы, издыхали через несколько секунд: наконец, ртуть термометра, зарытого на три дюйма в землю, в полдень показывала сто тридцать четыре градуса по Фаренгейту![204]

Такими увидел некоторые места Южной Африки знаменитый путешественник, такой предстала перед глазами английских астрономов и земля, расположенная между «карру» и озером Нгами. Путники страдали от усталости и жажды. Нехватка воды еще ощутимее сказывалась на домашних животных, которые кое-как кормились редкой, сухой и пыльной травой. Более того, это широко раскинувшееся пространство называлось пустыней не только из-за своей засушливости, но и еще потому, что сюда не рисковало забрести ни одно живое существо. Птицы улетели к реке Замбези, где можно было найти деревья и цветы. Дикие животные тоже не попадались на этой равнине, не дававшей никаких источников жизни. Лишь в первой половине января охотники каравана видели две или три пары антилоп, которые могут обходиться без питья в течение нескольких недель: среди них были и ориксы, похожие на тех, что явились причиной глубокого разочарования сэра Джона Муррэя, и каамы с добрыми глазами, с пепельно-серой шерстью, отмеченной охряными пятнами, — безобидные животные, очень ценимые за вкусное мясо, которые, казалось, предпочитали бесплодные равнины пастбищам плодородных районов.

Тем временем, продвигаясь под палящими лучами, в атмосфере, лишенной даже атома[205] испарений, продолжая осуществлять геодезические операции как днем, так и ночью, не приносившей с собой ни ветерка, ни прохлады, астрономы сильно уставали. Их запасы воды, хранившиеся в разогретых бочонках, уменьшались. Им уже приходилось экономить воду, но рвение их было столь велико, а мужество — таково, что они превозмогали усталость и лишения и не упускали ни одной мелочи в своей большой и кропотливой работе. Двадцать пятого января с помощью девяти новых треугольников — их общее количество уже доходило до пятидесяти семи — ученые вычислили седьмую часть меридиана, составившую еще один градус.

Астрономам оставалось только пройти часть меридиана, приходившуюся на пустыню, и, по расчетам бушмена, они должны были достичь берегов озера Нгами в последних числах января. Полковник и его компаньоны заявили, что продержатся еще столько, сколько будет необходимо. Но люди каравана, эти бушмены, не увлеченные одной целью, эти наемные люди, интересы которых не совпадали с научными интересами экспедиции, эти туземцы, довольно мало расположенные идти все дальше и дальше вперед, плохо переносили дорожные испытания. Они ощутимо страдали от нехватки воды.

Уже пришлось оставить в пути несколько вьючных животных, истощенных голодом и жаждой, и приходилось опасаться, что число таких случаев будет с каждым днем расти. Ропот и препирательства стали возникать все чаще. Положение Мокума становилось все более трудным, его влияние падало.

Вскоре стало очевидно, что недостаток воды становится непреодолимой преградой на пути ученых, что придется, по-видимому, остановить продвижение на север, повернуть либо назад, либо вправо от меридиана, рискуя встретиться с русской экспедицией. В том и другом случае они смогут достичь селений, расположенных в менее засушливых местах. Пятнадцатого февраля бушмен сообщил полковнику Эвересту о все возрастающих трудностях, с которыми он больше не в состоянии бороться. Погонщики повозок уже отказывались слушаться его. Каждое утро, когда лагерь снимался с места, возникали сцены неповиновения, в которых принимало участие большинство туземцев. Надо признать, что эти несчастные люди, подавленные жарой, мучимые жаждой, представляли плачевное зрелище. Впрочем, и волы с лошадьми, питавшиеся явно недостаточно, — куцей и сухой травой, совсем не утолявшей жажды, не хотели идти дальше.

Полковник Эверест прекрасно понимал положение вещей. Но, будучи строг к себе, он так же относился и к другим. Он никоим образом не хотел приостанавливать операции по созданию тригонометрической сети и заявил, что, даже если останется один, он будет продолжать двигаться вперед. Тем более что оба его коллеги рассуждали так же, как он, и были готовы идти за ним, сколько потребуется.

Бушмен в очередной раз, приложив все свои усилия, снова добился от туземцев, чтобы они следовали за ним еще какое-то время. По его расчетам, караван находился не более чем в пяти-шести днях пути от озера Нгами. Там лошади и быки найдут цветущие пастбища и тенистые леса. Там люди найдут целое море пресной воды и отдохнут. Мокум сумел убедить большинство бушменов. Он доказал им, что в смысле пропитания путь на север — короче. Действительно, ведь податься на запад — означало идти наугад: вернуться назад — снова попасть в опустошенную «карру». В конце концов туземцы поддались на его уговоры, и караван из последних сил возобновил движение к Нгами.

К счастью, на этой обширной равнине геодезические операции легко осуществлялись с помощью столбов и реек. Чтобы выиграть время, астрономы работали днем и ночью. Ориентируясь на свет электрических фонарей, они добивались очень точных измерений углов, отвечавших самым придирчивым требованиям.

Шестнадцатого января участники экспедиции увидели воду. На горизонте появилась лагуна шириною в одну-две мили. Можно себе представить, как была встречена эта новость. Весь караван быстро устремился к довольно обширному водоему, поверхность которого поблескивала в солнечных лучах.

Лагуны достигли в пять часов вечера. Несколько лошадей, оборвав постромки и увернувшись от рук погонщиков, галопом кинулись к столь желанной влаге. Они чуяли ее, они вдыхали ее запах и скоро уже стояли в воде, погрузившись в нее по шею.

Но почти тотчас же животные вернулись на берег. Они почему-то не смогли утолить жажды в живительных струях лагуны, и когда гуда подошли бушмены, оказалось, что вода в ней настолько солона, что пить ее невозможно.

Людей охватило отчаяние. Нет ничего страшнее обманутых надежд! Мокуму показалось, что он никогда не сможет уговорить туземцев идти дальше и увести их от этого соленого озера. К счастью для судьбы экспедиции, караван находился к Нгами и притокам Замбези уже ближе, чем к какой-либо другой точке этого региона, где бы можно было достать годной для питья воды. Так что общее спасение зависело от продвижения вперед. Через четыре дня, если не задержат геодезические работы, экспедиция выйдет к берегам озера Нгами.

Снова двинулись в путь. Полковник Эверест, пользуясь ровным характером местности, стал строить треугольники больших размеров, что требовало менее частых остановок из-за установления визирных реек. Поскольку наблюдения чаще проводились по ночам, а ночи стояли очень ясные, сигнальные огни фиксировались[206] отлично, и измерения, как теодолитом, так и угломером, осуществлялись с превосходным результатом и отличались чрезвычайной точностью. В то же время это была еще и экономия времени и сил. Но следует признать, что и отважным ученым, охваченным научным рвением, и туземцам, мучимым страшной жаждой в этом ужасном климатическом поясе, равно как и животным, уже настало самое время выйти к озеру Нгами. Никто бы не смог вынести двухнедельного похода в подобных условиях.

Двадцать первого января ровная и гладкая поверхность земли начала заметно изменяться. Она сделалась пересеченной и кочковатой. Около десяти часов утра на северо-западе люди заметили небольшую гору высотою от пятисот до шестисот футов, на расстоянии примерно пятнадцати миль. Это была вершина Скорцефа.

Бушмен внимательно осмотрел местность вокруг и после довольно долгого изучения, указав рукой на север, сказал:

— Нгами — там!

— Нгами! Нгами! — закричали туземцы, сопровождая выкрики бурным ликованием.

Бушмены хотели двигаться вперед и были готовы бегом преодолеть те пятнадцать миль, что отделяли их от озера. Но охотник сумел удержать их, заметив, что в этом краю, кишевшем макололами, для них очень важно не отрываться.

Между тем полковник Эверест, желая ускорить прибытие своего небольшого отряда на озеро Нгами, решил связать их стоянку с горой Скорцеф одним треугольником. Вершина горы, заканчивающаяся острым пиком, могла быть завизирована очень точно и тем самым способствовала хорошим наблюдениям. Для этого не понадобилось бы ждать ночи и посылать вперед отряд из матросов и туземцев, чтобы те установили фонарь на вершине Скорцефа. Итак, инструменты были налажены, а угол, образующий вершину последнего треугольника, уже полученный южнее, снова измерен на самой стоянке для большей точности.

Мокум разбил лишь временный лагерь, надеясь еще до ночи достичь столь желанного озера: но он не пренебрег ни одной из обычных предосторожностей и велел нескольким всадникам прочесать окрестности.

Справа и слева поднимались заросли, которые не мешало бы разведать. Тем не менее, со времени охоты на ориксов никаких следов макололов не попадалось, и с выслеживанием, которому подвергался караван, казалось, было покончено. Однако осторожный бушмен старался все время быть начеку, чтобы предотвратить неприятности.

Тем временем астрономы занимались построением своего нового треугольника. Согласно вычислениям Вильяма Эмери, этот треугольник должен подвинуть их очень близко к двадцатой параллели, у которой находилась конечная точка дуги, измеряемой ими в этой части Африки. Еще несколько операций по ту сторону озера Нгами — и вполне вероятно, что восьмой отрезок меридиана будет получен. Потом, после перепроверки расчетов, сделанной с помощью нового базиса, построенного непосредственно на поверхности почвы, это большое предприятие будет завершено. Поэтому неудивительно, что смельчаки-европейцы отличались на редкость боевым духом, ведь они уже видели себя осуществившими свои замыслы.

А как в это время проходила экспедиция русских? Вот уже шесть месяцев как члены международной комиссии расстались и ничего не знали друг о друге. Где находились теперь Матвей Струкс, Николай Паландер, Михаил Цорн? Переносили ли они с той же стойкостью, что и их коллеги из Англии, все тяготы? Страдали ли, испытывая лишения от нехватки воды и удручающей жары? Были ли менее засушливы районы, по которым они проходили, ведь их путь пролегал ближе к маршруту Дэвида Ливингстона? Может, русскому каравану больше повезло с продовольствием, потому что на их направлении, кроме Колобенга, существовали и другие деревни и селения, к примеру, Шокуане или Шошонг, не слишком удаленные от меридиана русских. Но с другой стороны, в этих не столь безлюдных районах нередки и налеты разбойников. Из того факта, что макололы, казалось, оставили преследование англичан, не следовало ли заключить, что они пошли по следам русской экспедиции?

Полковник Эверест, слишком занятый делами, не думал и не хотел думать об этих вещах, но сэр Джон Муррэй и Вильям Эмери часто беседовали между собой о судьбе своих бывших коллег. Суждено ли им увидеть их вновь? Увенчается ли успехом работа русских? Математический результат одного и того же предприятия, а именно определение величины градуса в этой части Африки, будет ли одинаков у обеих экспедиций, осуществлявших одновременно, но раздельно построение тригонометрической сети треугольников? Кроме того, Вильям Эмери много думал о своем товарище, отсутствие которого казалось ему таким невосполнимым, хорошо зная, что и Михаил Цорн тоже никогда его не забудет.

Между тем началось измерение угловых расстояний. Чтобы определить угол, который приходился на место стоянки, следовало наметить два визира, один из которых был образован конической[207] вершиной Скорцефа. В качестве другого визира, слева от меридиана, избрали остроконечный пригорок, расположенный на расстоянии всего лишь четырех миль. Его направление было дано одним из окуляров угломера.

Скорцеф, как уже было сказано, находился довольно далеко от стоянки. Но астрономы не имели иного выбора, поскольку это отдельно стоящая гора была единственной точкой, господствующей над местностью. Действительно, ни на севере, ни на западе, ни на другом берегу озера Нгами, которого еще не было видно, не возвышалось ни одной вершины. Слишком большая удаленность одного из визиров вынуждала исследователей податься значительно правее меридиана; но другого выхода у них не было. Одинокая эта гора была, таким образом, очень тщательно завизирована с помощью второго окуляра угломера, а отклонение друг от друга двух окуляров дало угловое расстояние, отделявшее Скорцеф от пригорка и, следовательно, величину угла, образованного с самой стоянкой. Полковник Эверест, добиваясь возможно большего приближения, сделал подряд двадцать поворотов, меняя положение окуляра по градуированному[208] кругу: таким образом он в двадцать раз уменьшил возможность ошибки и добился такого углового измерения, что точность его являлась абсолютной.

Все эти операции, несмотря на проявляемое туземцами нетерпение, бесстрастный Эверест проделал с той же тщательностью, с какой он осуществлял бы их в своей обсерватории в Кембридже. Весь день двадцать первого февраля прошел за этой работой, и только на исходе дня, примерно в половине шестого, когда снимать показания стало трудно, полковник закончил свои наблюдения.

— Я в вашем распоряжении, Мокум, — сказал он тогда бушмену.

— Несколько поздновато, полковник, — ответил Мокум, — и мне жаль, что вы не смогли завершить ваши работы до наступления темноты, ибо тогда мы могли бы перенести нашу стоянку уже на берег озера!

— А что нам мешает тронуться сейчас в путь? — спросил полковник Эверест. — Пятнадцать миль можно проделать и темной ночью, которая не сможет нас остановить. Дорога тут прямая, это ведь равнина, и мы не должны бояться, что заблудимся!

— Да... действительно... — как будто размышляя, ответил бушмен, — можно попробовать пойти на такую авантюру, хотя в этих местах, пограничных с озером Нгами, а предпочел бы переход при свете дня! Наши люди только и просят идти вперед, чтобы быстрее достичь пресноводного озера. Мы отправляемся, полковник!

— Если вам угодно, Мокум! — ответил полковник Эверест.

Как только все одобрили это решение, быков запрягли в повозки, лошадей оседлали, инструменты погрузили, и в семь часов вечера, когда бушмен отдал сигнал к отправлению, караван, подстегиваемый жаждой, двинулся напрямик к озеру Нгами.

При этом бушмен попросил всех троих европейцев взять с собой оружие и иметь при себе боеприпасы. Сам он поехал с карабином, который подарил ему сэр Джон, и в его патронташе не было недостатка в патронах.

Тронулись в путь. Ночь стояла темная. Толстый слой облаков скрывал созвездия. Однако в воздушных слоях, более близких к земле, тумана не было. Мокум, зрительные способности которого не переставали удивлять европейцев, зорко смотрел по сторонам и вперед по движению каравана. Несколько слов, которыми он обменялся с сэром Джоном, дали понять почтенному англичанину, что бушмен отнюдь не считает эту местность безопасной. А потому сэр Джон, со своей стороны, пребывал в готовности к любым событиям.