Летом 1914 года началась война, которую назвали Первой мировой

 

 

И сразу стало ясно, что война — это очень плохо и трудно. Дело даже не в том, что начались перебои с едой, отоплением, что многие мужчины ушли на фронт. Хуже всего, что многие мужчины с фронта не вернулись, погибли. Никогда еще Россия не вела такой тяжелой и кровопролитной войны.

Санкт-Петербург через месяц после начала войны переименовали в Петроград. Дело в том, что «Санкт-Петербург» — слово немецкое, а воевали как раз с немцами. Все немецкое стало вражеским, даже рождественские елки были объявлены «вражеской затеей», то есть, проще говоря, запрещены.

Хотя Рождество продолжали праздновать. Даже на фронте солдатам раздавали подарки.

Но какой это праздник, без елки?

Рождество приближалось, но праздничного настроения все не было. Да даже и не в елках дело — просто как-то нерадостно было. Совсем недалеко, в нескольких сотнях верст в окопах мерзли и погибали люди. Даже дети это чувствовали.

Петроград превратился в необыкновенно серый город. Серые люди шли по серым улицам, даже снег валил какой-то грязный. Должно быть, от копоти, которая непрерывно шла из труб заводов.

 

Морозова в действующую армию не призвали, в депо для него сейчас было дел по горло: поезда ремонтировали, обшивали броней и отправляли на германский фронт, чтобы вскоре вернулись они с пробоинами от пуль и снарядов.

Охли и птёрки несколько раз пытались привлечь внимание «Деда Мороза», но тот только отмахивался — какой уж тут праздник. После службы Сергей Иванович наскоро пил чай и валился спать.

Но однажды на пороге дома его встретила целая толпа охлей и птёрков.

— Так, — сказал Главный Птёрк, бесстрашно заступая дорогу Морозову, — Рождество делать будем?

— Какое Рождество? — устало сказал Сергей Иванович. — Война. Не время для праздников.

— Ничего себе! — из толпы выскочила совсем маленькая охля и стала рядом с Главным Птёрком. — А когда время для праздников? Когда и без них весело? Ничего себе!

— Отойдите, — попросил Морозов, — а то наступлю ненароком.

— А наступай! — сказал Главный Птёрк. — Если Рождества не будет, все одно нам конец. — И он, грустно махнув хвостом, уселся на заснеженное крыльцо.

— Ничего себе! — сказала маленькая охля и села рядом. Птёрки и охли, все как один напыжившиеся и надутые, стали заполнять крыльцо.

— Топчи, — Главный Птёрк сложил лапки на груди, — давай. Круши, громи, изничтожай! Ты ж Дед Мороз. А мы кто? Да никто! Может, нас и нет совсем.

А маленькая охля вдруг расплакалась. Сергей Иванович в смущении топтался, боясь наступить на кого-нибудь из малышей.

— Вставайте, — говорил он, — замерзнете!

— И замерзнем! — крикнула сквозь слезы маленькая охля. — Тоже мне, Дед Мороз! Война ему… А дети?

— Вот именно! — зашумела сидячая манифестация. — О детях бы подумал! Им каково? Вообще никакой радости, а он тут… щеки надувает.

Морозов не выдержал и улыбнулся, потому что щеки надувал не он, а как раз охли и птёрки.

— Погодите, — сказал он, — будет Рождество. Только с делами управлюсь.

Главный Птёрк резко подскочил, за ним начали подниматься и остальные.

— С какими делами! Три дня всего осталось!

— Три дня? — охнул Сергей Иванович. — Я же желания не успею собрать!

— Спокойно! — крикнул кто-то из задних рядов. — Записочки-то вот они! Все тута!

— Надо бы разложить, — сказал другой голос, — только не на снегу ведь…

— А в кухне небось тепло, — сказала охля, которая только что заливалась горючими слезами, и очень натурально ихнула.

«Вот шельмы!» — подумал Морозов, запуская хвостато-рогатый табор в дом.

 

* * *

 

Над записочками пришлось сидеть два вечера подряд. На сей раз «небывалых» желаний набралось не в пример больше, чем в прошлом году. Чуть не каждый третий просил, чтобы война кончилась побыстрее. Морозов — то есть Дед Мороз — подолгу держал такие записочки в руке, мял их, даже дышал… Но все равно возвращал в кучу без уверенности, что такое правильное желание сбудется.

Только одно из таких пожеланий удалось ему немного разморозить. Записка была написана быстрым, не совсем уже детским почерком: «Пусть война остановится. Если совсем нельзя — хотя бы на день. Хотя бы на маленьком участочке. Тогда все солдаты поймут, что мир — это здорово и перестанут воевать совсем».

Сергей Иванович вдруг ясно представил себе немецкого и британского солдатов, которые сидят на бруствере и пьют пиво. А потом — играют в футбол.

Но все прочие просьбы о мире так и не ожили в его руках.

Много кто просил, чтобы папа вернулся. С этими было, кажется, проще. Во всяком случае, Сергею Ивановичу казалось, что он видит, как открывается дверь и чей-то папа в шинели, с георгиевским крестом, входит в комнату.

А потом начали попадаться просьбы, от которых Деда Мороза словно бы самого сковывало холодом. В первой такой записке он прочел: «Дедушка Мороз! Моего папу убили на фронте. Ты же волшебник, сделай, пожалуйста, так, чтобы он был живой. Я буду хорошо-хорошо учиться, и маму слушать, и папу, и даже Борьку, хоть он и задается, только оживи папу. Пожалуйста! Счастливого тебе Рождества! Оленька»

Сергей Иванович дочитал и растерянно оглядел своих маленьких ассистентов. Те сидели молча и честно таращились на него.

«Я волшебник, — напомнил себе Дед Мороз, — что захочу, что и случится. Только надо самому верить. Я должен…»

Он крепко-крепко зажмурился и попытался поверить, что Оленькин папа, убитый где-то далеко, наверное, уже и похороненный, может ожить. У Сергея Ивановича не получилось. Он пробовал и так и эдак — но картинки с ожившим папой не видел, а записка оставалась холодной, как лед.

Морозов открыл глаза и отложил записку в сторону.

— Ничего, — сказала одна из охлей, — ты не расстраивайся…

И погладила его по руке.

Но в следующий раз тоже не получилось. Дед Мороз старался изо всех сил, но просьба оживить папу осталась без удовлетворения. Морозов еще несколько раз натыкался на такие записки, колдовал над ними уже безо всякой надежды, а потом и вовсе стал откладывать их, как только понимал суть. Слишком много сил выпивали бесплодные попытки, после них даже какой-нибудь средний фейерверк наколдовать становилось трудно.

 

* * *

 

К вечеру Сочельника все записочки были рассортированы: большая кучка «бывалых», поменьше — «небывалых» (но уже прошедших руки Деда Мороза) и маленькая… На нее Сергей Иванович не мог смотреть спокойно. Это были так и не выполненные просьбы оживить папу или брата. Птёрки и охли разобрали записочки из первых двух кучек и разбежались, а Морозов продолжал смотреть на третью кучку.

— Я должен попробовать еще раз, — сказал он себе. — А вдруг.

Он взял наугад одну из записок. Это оказалась первая, Оленькина. Дед Мороз глубоко вздохнул и попытался. Ему показалось, что-то изменилось, ледяная бумага чуть потеплела, он сжал зубы и сконцентрировался изо всех сил. Еще чуть-чуть… Еще…

Вдруг кухня пошла колесом, в ушах зазвенело и свет потух.

Маша прибежала, когда муж лежал на полу без чувств.

В руке он крепко сжимал записку, покрытую инеем.

 

* * *

 

Ужин Сочельника Морозовым пришлось накрывать в спальне. Вернее, Маша накрывала, а Сергей Иванович только постанывал, лежа на кровати.

— Не получилось, не вышло…

— Ничего, завтра выйдет! — успокаивала Маша.

— Нет. Никогда не выйдет. Плохой я Дед Мороз.

Маша поставила на туалетный столик последнее блюдо и села на кровать.

— Ты самый лучший в мире Дед Мороз! — сказала она. — Самый-самый!

— Конечно, — постарался улыбнуться Морозов, — другого-то нет.

— Вот именно! — строго произнесла жена. — Так что давай выздоравливать живо, завтра еще на елки… то есть, на утренники идти.

Назавтра Морозов взял себя в руки и отправился на елку. Сестра все-таки решилась организовать праздник только для своих детей и их очень близких друзей.

Каким-то маленьким кусочком сознания он еще надеялся на чудо, на то, что в последний момент случится что-нибудь необыкновенно волшебное.

Но праздник получился грустный.

Не было праздника на улицах, люди угрюмо спешили по своим делам. Не горел огнями большой дом сестры, нужно было экономить свет и тепло.

Да и дети были какие-то притихшие, как будто и у них на плечах лежала тяжесть войны.

Сергей Иванович раздавал игрушки, слушал стихи, гладил по головке, но все время ощущал на себе взгляд худенькой девочки, которую он видел в первый раз. Девочка была необыкновенно серьезная, стояла в сторонке и смотрела на Деда Мороза не отрываясь. И взгляд был совершенно не детский, так мог смотреть человек, много чего повидавший в жизни.

— А кто она? — спросил Сергей Иванович у сестры, когда выдалась минутка.

— Это Оленька. Наташина подружка. Она всегда была слишком серьезная, а уж после того, как отца убили…

Дальше Сергей Иванович не слушал, рука вспомнила прикосновение ледяной записки, как будто снежный вихрь пронесся по комнате. Первым трусливым желанием было просто сбежать. Выскочить за дверь и бежать быстро, как только возможно, чтобы забыть и эту комнату, и елку, и невыносимый детский взгляд…

Но через секунду Сергей Иванович очнулся, тряхнул головой и принял самое мужественное решение в жизни — отправился навстречу пронзительным детским глазам.

— Пойдем, Оленька, поговорим.

Оля вздрогнула, но послушно пошла за Дедом Морозом. Они зашли в небольшую комнатку, недалеко от большого зала, где проходила елка. Сюда еще долетали звуки праздника, но тихо-тихо. Сразу стало казаться, что веселятся где-то на другой планете.

Сергей Иванович присел на корточки, чтоб лучше видеть детские глаза:

— Оленька, я получил твою записку…

Оля продолжала настороженно смотреть на Деда Мороза, ничего не говоря.

— Оль, я очень старался, но… у меня ничего не получилось…

Сергей Иванович внезапно понял, что по его щекам текут слезы, а Оля продолжала на него смотреть большими печальными глазами.

— Почему? — спросила она.

— Я не знаю… Наверное, я плохой волшебник…

— Кхе-кхе! — раздалось вдруг у них за спиной.

Оля и Сергей Иванович вздрогнули, а Олины глаза стали еще больше. На плече у Деда Мороза сидел Главный Птёрк.

— Вообще-то я не должен показываться людям, но тут такое дело… не утерпел. Ты, Дед Мороз, очень хороший волшебник, но ты только волшебник, понимаешь? Не Господь Бог… В нашем, волшебном, мире, ты можешь все. Хочешь русалочке ноги навсегда приделать — да сколько угодно! Хочешь, чтоб лиса колобка выплюнула — да запросто! Будет жить вечно твой колобок… А вот с людьми… С людьми сложнее… Если еще человек болен или потерялся, то вылечить или найти его мы можем помочь… А вот если… Он… Ну… Не можем мы этого… Извини…

И Главный Птёрк шмыгнул носом и отвел от девочки глаза.

— А если бы папа был в вашей, сказочной стране, вы бы смогли его оживить?

— Да запросто! — Птёрк даже подпрыгнул на плече у Деда Мороза.

У Оли в глазах впервые задрожала надежда.

— Тогда я напишу о нем сказку, и вы его оживите!

Птёрк снова стал мрачнее тучи.

— Оленька, если ты напишешь сказку, то его и оживлять не придется. Он и так будет жить… Но понимаешь, жить он будет только у нас, в нашей сказочной стране… Вместе с колобком и русалочкой… А в ваш мир мы его выпустить не сможем…

— Это неважно. Пусть живет хоть где-нибудь. А я буду просто знать, что он живой…

И тут Оля расплакалась. Так они и ревели вместе: маленькая девочка, старый Дед Мороз и птёрк, который вообще не должен был показываться людям…

После этого праздника Сергей Иванович несся домой, не разбирая дороги, не утирая слез, Маша едва за ним поспевала.

Она только сейчас осознала всю тяжесть их времени. Вот бежит по улице взрослый мужчина, плачет. И никто даже не обернется, не посмотрит повнимательнее — война, обычное дело…

А Дед Мороз пришел домой и рухнул на кровать почти без чувств.

 

* * *

 

Разбудили его птёрки и охли. Они теребили и щекотали Сергея Ивановича, пока тот не перестал отмахиваться и не открыл глаза.

— Гляди! — кричали они и выпускали одну за другой разноцветные звездочки. — Вот чего мы принесли! Вон сколько подарков!

И правда, звездочек — то есть исполненных детских желаний — было так много, что они не успевали таять под потолком, а из лапок вылетали все новые.

«Неужто я столько подарков наколдовал? — Морозов был еще очень слаб, и мысли ворочались в голове с трудом. — Вроде бы записок меньше было».

Разноцветный фейерверк приободрил Деда Мороза. Он даже присел в кровати… и обнаружил, что не все птёрки и охли участвуют в общем веселье. Десятка два его добровольных помощников топтались в углу с очень унылыми лицами.

— Что за беда? — спросил Морозов, как мог, весело. — Искорки по дороге выронили?

Вопрос почему-то заставил умолкнуть всех. Грустные охли и птёрки погрустнели еще больше, веселые — замолчали.

— Ну, я тебе уже объяснил сегодня, — Главный Птёрк виновато развел лапками, — не все мы можем… Послушай, ты со временем привыкнешь, ты научишься…

Сергею Ивановичу тут же привиделись Олины глаза, и он понял, что привыкнуть к такому не сможет, никогда не сможет.

Более того, он даже еще раз пережить такое не сможет.

Настроение сделалось кислое, как капуста, которую Морозовы очень любили и всегда покупали к празднику.

Но сейчас и мысль о хрустящей, крепкой капусточке с клюквой не приободрила Морозова.

— Спасибо, — сказал он птёркам, — вы молодцы…

И больше ничего. Даже пришедшая к мужу Маша не смогла его разговорить. Потихоньку охли и птёрки разошлись.

 

* * *

 

Сергей Иванович болел две недели, Маша ухаживала за ним, кормила с ложечки, как маленького, читала газеты. Однажды она нашла удивительную заметку о «Тихой ночи» на западном германском фронте. На небольшом участке немецкие, французские, бельгийские и британские солдаты решили в ночь на 25 декабря не воевать, вместе пили пиво и даже сыграли в футбол.

— А потом? — слабым голосом спросил Морозов. — Узнали… что мир — это хорошо… и перестали воевать?

— Нет. Потом опять начали.

Сергей Иванович закрыл глаза и отвернулся к стене.

Когда Морозов наконец выздоровел, то записался добровольцем в действующую армию.

Маша только тихо плакала.

— Прости, жена, — сказал Сергей Иванович на прощанье, — никудышный из меня Дед Мороз. А там, на фронте, я смогу хоть чуть-чуть приблизить окончание этой глупой войны.

Маша вытирала слезы. Она понимала, что война закончится в свой срок — пойдет ее муж воевать или нет. Однако не говорила ничего, только шептала про себя: «Уцелей, мой хороший! Обязательно уцелей!».

Морозов обнял Машу и сказал:

— Непременно уцелею. Обещаю. Даже если это будет последнее желание, которое выполнит твой Дед Мороз.

 

Декабря 1916 года

 

 

Из истории

1916 год стал третьим годом большой войны. Войны, которая измучила всех — солдат, офицеров, крестьян, помещиков. Всем очень хотелось вернуться к нормальной мирной жизни.

Вернее, почти всем. Самые главные — цари, кайзеры, премьер-министры — не собирались останавливать бойню. Почему? Это отдельный сложный вопрос, не будем сейчас в нем разбираться.

Просто представьте себе страну, которая вся покрыта ранами, сильно разрушена, утыкана свежими крестами на могилах. Представили? Вот такой и была Россия на рубеже 1916 и 1917 годов.

 

Поручик Морозов сменился с дежурства и забился в самое теплое место на бронепоезде — в кабину машиниста. Поезд постоянно держали под парами, поэтому тут было и тепло, и кипяток, и приятный собеседник — машинист Пахомов.

Правда, в тот вечер Морозов говорливого Пахомова не застал — у топки дежурил худенький мальчишка в тужурке. При входе поручика он вскочил и стал смирно.

— Ты чего? — удивился Сергей Иванович. — Не на параде, чай. Кстати, чайком угостишь?

Мальчишка принялся суетливо орудовать чайником, бросая на Морозова восхищенные взгляды.

Сергей Иванович решил не обращать внимания на странного юнца, сел у печки, расстегнул шинель, сбросил перчатки, протянул к теплу онемевшие пальцы.

— Скажите, — наконец осмелился подать голос мальчишка, протягивая кружку с кипятком, — а чтобы «Георгия» получить, какой подвиг надо совершить?

«Вот он чего, — Морозов непроизвольно бросил взгляд на Георгиевский крест на своей груди, — в героя поиграть захотелось».

— Кому как, — сказал Сергей Иванович, — я просто паровоз чисто надраил перед приездом Его Величества.

«…а вместо Его Величества, — прибавил он мысленно, — прилетел германский аэроплан и сбросил пару бомб. Так что пришлось из соседнего санитарного раненых в парадной шинели таскать».

Мальчик посмотрел разочарованно, но зато хоть разговорился. Выяснилось, что он выпускник реального училища, на фронт пошел добровольцем.

— Я год в метрике исправил, чтобы взяли! — сказал мальчишка и задрал нос.

— Ты, никак, гордишься этим? — усмехнулся Морозов. — И дурак. Глупостью гордятся только дураки.

— Ничего не дурак, — надулся мальчик, — на войне — настоящая жизнь!

— На войне — настоящая смерть. А жизнь… она там, в городах. Сегодня праздник, помнишь хоть?

Вконец обидевшийся мальчишка только плечом пожал. А Морозов улыбнулся и начал рассказывать:

— Не так давно я на Рождество был у приятеля. У него шары на елке были — как хрусталь! Тонкие. Переливчатые. Легкие. У нас таких делать не умеют…

И Сергей Иванович вдруг принялся рассказывать бывшему реалисту о елках, о подарках, даже о Деде Морозе упомянул — только не признался, кто был этим Дедом.

— …а потом дети весь год елку ждали. А ты говоришь… — Морозов повернулся к мальчику и замолчал.

Его слушатель не только ничего не говорил, но даже уже и не слушал — спал, свернувшись в клубок, и улыбался такой хорошей улыбкой, какой совсем не место на войне. Вернее, войне нечего делать там, где есть такая улыбка.

— Хорошо рассказываешь, — раздался голос Главного Птёрка из кармана шинели, — даже я заслушался.

Поручик строго смотрел, как птёрк выбирается наружу, но отвечать не спешил.

— Только одно перепутал, — продолжил птёрк, — наши уже тоже такие тонкие шары научились дуть. Пленные немцы научили.

Сергей Иванович молчал.

— А ты когда за дело возьмешься? — перешел в атаку Главный Птёрк.

— Мое дело, — сухо ответил Морозов, — поддерживать бронепоезд в боевом состоянии.

— Сам говорил, а сам не помнишь, — птёрк покачал головой. — Тут не жизнь, тут война. Значит, и дела тут быть не может…

Сергей Иванович отвернулся и уставился на пышущую жаром топку.

Птёрк потоптался еще немного, ничего не сказал и ушел.

Поручик Морозов даже не стал смотреть куда.

 

Тяжелый 1920 год

 

 

Из истории

Мы специально не рассказываем, что творилось между 1916 и 1919 годами. Слишком это тяжелое было время. Такое тяжелое, что временами даже хуже войны.

Поэтому просто напомним некоторые факты.

В 1917 году сначала свергли царя, а потом власть перешла к большевикам. Большевики сначала вроде бы были ничего: остановили войну, которая всем надоела, дали крестьянам землю, объявили, что теперь все люди равны и свободны.

Но потом большевики принялись отчаянно бороться со всеми своими врагами, а заодно и друг с другом.

Началась Гражданская война, то есть война не с внешними врагами, а внутри страны. Петроград жил тогда тяжело, не хватало еды, одежды, дров. Хуже того — люди не понимали, что происходит.

Жили себе спокойно, слушали царя, ходили в церковь — и вдруг все кувырком! Царь, оказывается, плохой, в Бога верить плохо, зато свобода. А что за свобода, когда на улицах по ночам стреляют и могут запросто убить?

В общем, все было сложно и непонятно.

 

Сергей Иванович слово, которое дал жене, сдержал. Наверное, не таким уж плохим Дедом Морозом он оказался. Вернулся, правда, нескоро, шесть лет спустя, зато живой и здоровый, только похудел очень.

Когда Морозов появился — аккурат накануне Сочельника — Маша снова плакала. Но теперь уже от радости. Она даже слез не вытирала: накрывала на стол, грела худой морковный чай, бегала к соседке за сахарином в долг — и все плакала. Успокоилась только, когда уселась рядом с любимым мужем и обхватила его обеими руками.

— Никуда больше не пущу, — сказала она, — будешь дома сидеть!

Сергей Иванович улыбнулся, потерся небритой щекой, но продолжил жевать. Видно, очень оголодал.

— Какое сидеть?! — вдруг раздался сердитый голос. — А Рождество? А дети?

Главный Птёрк и маленькая охля стояли на столе между стаканов, грозно уперев лапки в бока.

— Придумал тоже! — согласилась с другом охля. — Доедай — и за работу.

Они еще много собирались сказать Морозову, но тот коротко посмотрел на малышей, и они испуганно замолчали.

— Рождество, — спокойно сказал Сергей Иванович, — без меня обойдется. Я больше не Дед Мороз, понятно?

Маша почувствовала, как окаменело под гимнастеркой тело мужа. Она погладила его, но Сергей Иванович, кажется, и не заметил.

— Эх, — Главный Птёрк махнул лапкой, — а мы так ждали…

— И дети, — грустно добавила охля.

Они взялись за лапки и пошли к краю стола. Морозов молча ждал, даже жевать перестал. Охля не выдержала, оглянулась напоследок.

— Дед Мороз, ты научишься, ты поймешь, я верю…

Но Главный Птёрк дернул ее за лапку и чуть не силком утащил за чайник.

— Они не придут больше, — тихо сказала Маша.

— Да, — согласился Сергей Иванович, — потому что я больше не Дед Мороз.

В молчании они выпили чай, невкусный, но зато горячий, посидели еще немного.

— Город-то как изменился, — заметил вдруг Морозов, — я шел, половины не узнал. Погуляем?

— Конечно! — Маше было не по себе от ухода охли и птёрка, хотелось срочно чем-нибудь заняться.

Они утеплились всем, что нашлось в комнате — платками, кофтами, шарфами, — и вышли на улицу.

 

* * *

 

Мало что осталось от роскошного города Петра. Закрылись почти все магазины, причем некоторые витрины были просто заколочены досками. Улицы стали пустынными, никто не гулял по ним, люди быстрым шагом пробегали мимо. Пропали машины, пропали и извозчики.

Сергей Иванович шел быстро, плотно сжав губы. Было заметно, что все, что он видит, больно бьет его по сердцу.

— Трамвай ходит? — отрывисто спросил он Машу, подойдя к знакомым рельсам.

— Ходит. Пока. До шести вечера. Только очень редко. А людям на работу, с работы… Знаешь, наша соседка ногу сломала, с трамвая упала. Люди просто гроздьями на нем висят. Осталось, говорят, только несколько вагонов…

Губы Сергея Ивановича превратились в тонкую полоску. Так и несся он по знакомым улицам, по родным местам, отмечая огромные ямы на дорогах, разобранные на дрова деревянные мостовые, заколоченные окна особняков.

Вся эта разруха причиняла ему просто физическую боль.

— Эй, солдатик, а где туточки Володарского проспект?

Сергей Иванович вздрогнул и посмотрел на бабку, которая перегородила ему дорогу. Бабка была похожа на шарик, столько всего было на ней накутано, да еще и волокла такой же шарик-мешок за спиной.

— Нет тут такого проспекта, матушка…

— Есть, — перебила его Машенька, — есть. Литейный теперь Володарского. Вон он, бабушка, вперед идите.

Старушка утопала вперед, даже не сказав спасибо, а Сергей Иванович окончательно разъярился.

— Да что же это такое! Как не домой приехал! Ну, и что еще у нас изменилось?!

Муж раньше никогда не повышал на Машу голос, поэтому она, бедная, растерялась и послушно начала отвечать дрожащим голосом.

— Невский переименовали, он теперь 25-го октября. Гагаринская, помнишь, где Ванина гимназия, она теперь Герцена. Зато на Марсовом поле теперь красиво будет, там весной парк сделали, дорожки всякие… Помнишь, какая там всегда грязь была? А теперь все травкой засеяли. Памятник поставили. Только тоже переименовали. В Площадь жертв революции…

Вдруг Сергей Иванович увидел очередные трамвайные пути, рванул к ним, тронул носком сапога, и тут разразилась самая настоящая буря.

— Да что же это такое, — кричал он, — да тут же все сгнило, гайки расшатались, еще чуть — и вагоны с рельсов сходить будут! Люди покалечатся!

Сергей Иванович бушевал бы еще долго, если бы не заметил, что Маша стоит и тихо плачет. Всю его злость сразу как рукой сняло.

— Не плачь. Прости меня, что я, дурак, на тебя кричу. Сам тебя здесь бросил… И город свой бросил… Ой, что это там?

Маша проследила за взглядом мужа и улыбнулась.

— Представляешь, в городе всего-то полдюжины магазинов осталось, и почти все почему-то цветочные…

Морозов рванул к магазину и через минуту вернулся с букетом пушистых хризантем.

— Самой лучшей жене на свете, — сказал он и протянул Маше.

Цветы желтым огнем горели посреди унылой улицы серого города. Маша шла, нежно прижав их к себе, но они были настолько яркими, настолько «не из этой жизни», что люди оборачивались Маше вслед. Кто-то улыбался, кто-то останавливался в недоумении.

А Сергей Иванович, неожиданно придя в хорошее расположение духа, по-хозяйски разглядывал улицы, гладил облупившиеся стены домов.

— Ничего, — бубнил он себе под нос, — все образуется. Раз цветы есть, значит жив город, починим, подправим… Все будет хорошо, самое страшное уже позади…

Когда вернулись, снова пили чай, точнее, горячую, чуть подкрашенную воду. Морозов сидел в шинели. Маша смотрела на нее и не могла понять, офицерская шинель или солдатская. Провела рукой по сукну и решила — офицерская, солдатские, кажется, грубее.

Заходили поздороваться соседки, Маша теперь занимала только одну комнату в их большой квартире.

— Да и зачем мне больше? Все равно их не согреть… Да и страшно было одной. Давай я тебе в твою чашку чай налью, я ее сохранила. Сейчас даже чашку в городе не купишь.

— А еду?

— Ну, что-то по карточкам дают, мне одной много не нужно… А многое крестьяне привозят. Видел, у нас теперь на каждой трамвайной остановке рынок, кто яйца продает, кто яблоки… Рынки-то большие тоже все закрыли.

Маша рассказывала еще долго. О том, как служила в госпитале сестрой милосердия, как осталась одна — кто уехал в Москву, кто вообще за границу. Машу с собой звали, но она отказалась, боялась, что муж приедет, а ее не найдет.

Рассказывала, как тяжело ей там работалось:

— Лекарств-то почти нет… А люди ослаблены, питаются плохо, особенно детки…

Тут губы у Маши предательски задрожали, и она сменила тему.

— Так что я решила уйти из госпиталя, и теперь в Доме книги работать буду. Буквально неделю назад перешла, теперь я продавщица. И знаешь где? Ни за что не догадаешься!

— Где? — послушно спросил Сергей Иванович.

— Помнишь дом Зингера? Гнилой зуб на Невском? То есть на 25-го октября…

Морозов впервые за разговор улыбнулся.

— М-да. Ну, этот дом тебе и в те годы нравился… А Невский, он всегда будет Невским! Вот посмотришь, я тебе это практически обещаю!

И улыбнулся своей широкой, почти дедморозовской улыбкой.

— Сереж, а про себя расскажешь? Ты-то как все эти годы?

— Воевал, — коротко ответил Морозов, и жена поняла, что подробностей не будет.

Но тут Сергей Иванович вдруг добавил:

— Надо зайти, свечку поставить. Я однажды… зарок дал — если выживу, обязательно поставлю свечку в Петропавловском соборе.

— Не получится, — вздохнула Маша, убирая со стола, — закрыли собор. Зато теперь закона божьего в школах нет. И «ять» им отменили… Помнишь, мы с тобой когда-то думали, что для детского счастья нужно только «ять» убрать?

Морозов вздохнул. Жизнь показала, что для счастья нужно много больше.

Ночью они лежали, тесно прижавшись друг к другу. И соскучились, и холодно было под двумя худыми шерстяными одеялами.

— Как думаешь, — сказала Маша, — птёрки правда больше не придут?

Но муж не ответил. Должно быть, уже спал.

Рождества на сей раз не было. Был обычный декабрьский день. Вернее, даже январский — второй год страна жила по новому календарю.

Охли и птёрки не объявились.

 

Конец 1935 года

 

 

Из истории

К середине 1930-х годов жизнь в России понемногу наладилась. Теперь, правда, это была не Российская империя, а Советский Союз, но люди уже привыкли к новой, Советской, власти, обживались. Привыкли и к очередному новому названию Петрограда — теперь он назывался Ленинград. Голод, Гражданская война и стрельба по ночам ушли в прошлое. Заработали магазины и рынки. Везде строились заводы. Телефонов и автомобилей стало заметно больше, а самоваров — наоборот, меньше.

Правда, свободы стало еще меньше, чем при царе. Все очень внимательно читали газеты, чтобы не пропустить что-нибудь важное. Например, объявит газета «Правда» какого-нибудь писателя «врагом народа» — значит, книги этого писателя надо из дома выкинуть или хотя бы спрятать. Или, наоборот, напишут, что на работу надо ходить в пиджаках — надо срочно бежать в магазин и покупать пиджак. А то мало ли что.

В это время в СССР зарождался «культ личности». Этой самой личностью был Иосиф Сталин, генеральный секретарь ЦК ВКП(б) — Центрального комитета Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). А если проще, то глава государства.

В честь Сталина слагались песни и стихи, его портреты висели в каждом кабинете в каждой школе.

И все дети без исключения знали, что живут в самой лучшей стране на свете, все гордились своим красными пионерскими галстуками и говорили: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство».

Взрослые были не такими наивными, но большая часть людей считала, что лучше немного потерпеть, зато жить без войны и разрухи.

Люди даже не стали особенно спорить, когда Советская власть в 1926 году запретили проводить рождественские елки. Все больше подрастало детей, которые ни разу в жизни не искали под елкой подарок…

 

После возвращения Сергея Ивановича с фронта Морозовы ни Рождество, ни Новый год больше не праздновали.

Сергей Иванович пришел работать в свое родное депо. С неуемной энергией начал восстанавливать разрушенное годами разрухи.

Правда, однажды случилось неожиданное напоминание о празднике. За неделю до Нового года Морозов влетел в комнату, как вихрь.

— Машенька, собирайся, у меня для тебя сюрприз! Быстрее, быстрее… Нас машина ждет.

Маша, заинтригованная, собралась в пять секунд.

— Помнишь, я тебе рассказывал, мы один очень важный заказ делаем?

Маша только кивнула. Последние пару месяцев она мужа практически не видела. Он часто даже оставался ночевать в депо. Сейчас все уже было готово к тому, что через неделю, 31 декабря, от Балтийского вокзала пойдет первый электропоезд, и Морозовы с облегчением вздохнули.

— Так вот, нас, то есть меня, за это решили премировать. Я сначала отказаться хотел — зачем, думаю, а потом как узнал что, а главное, где… Ну, ты сейчас сама все поймешь! Все, приехали.

Он резво, как молоденький, выскочил из авто и подал супруге руку. Маша вышла, не отрывая взгляда от дома, возле которого они остановились. Это был знаменитый Бутурлинский особняк на Сергиевской улице. Вернее, уже несколько лет эта улица называлась улицей Чайковского, просто Морозовы никак не могли привыкнуть к ее новому названию.

— Ты хотела здесь жить? Мечты сбываются!

Маша стояла и не верила в происходящее. Парадное заколочено, все жильцы заходят в дом с черного хода, краска на фасаде пооблупилась, исчезли декоративные вазы, красивейший балкон завален снегом и на нем болтаются какие-то тряпки, дверь на балкон забита досками. Но все это не могло приглушить красоту здания, которое сияло под зимним небом Ленинграда, словно светилось изнутри.

Супруги Морозовы зашли внутрь.

Квартира была переделана из бальной залы, из одной залы сделали много квартир, лепнина шла по потолку и уходила в неизвестность, к соседям, стены покрашены неровно. Пол местами вздут, видимо, оттого, что дом долго не отапливался. Но все равно это была отдельная квартира. Верилось в такую роскошь с трудом.

— Надо гостей позвать! — наконец обрела голос Маша.

— Позовем! — Морозов обходил новое жилище, словно обмерял его широкими шагами. — Соседок наших… Веру позовем.

Вера осталась единственной из сестер Сергея Ивановича, все еще живущих в городе. Кто уехал за границу, кто просто растворился в суете военных лет. Зато у Веры семья была большая: две свои дочери да еще племянница Наташа, которую она растила как родную дочку. Все три девушки были уже замужем, и у каждой родился сын.

Остальных родственников разметала война и революция. Ирина — старшая сестра Сергея Ивановича — оказалась с детьми и мужем в Нижнем Новгороде. Когда смутное время закончилось, они так там и остались. Письма писали часто и все звали к себе в Горький (так стал называться Нижний несколько лет назад).

Светлана, младшая из сестер Морозовых, в первые же дни после революции с мужем, военным атташе французского посольства, уехала в Париж. Маленькую Наташу, которая болела воспалением легких, она оставила Вере. Уезжая, все плакала и обещала за Наташей вернуться. Но за последние годы ни разу не дала о себе знать. Конечно, она пыталась, но Советский Союз был отгорожен от остального мира «железным занавесом», поэтому все попытки остались без успеха.

 

* * *

 

Новоселье пришлось на 25 декабря. Если бы по старому стилю, то это было бы Рождество. Сергей Иванович настолько воодушевился, что предложил поставить елку. Маша его поддержала, но затея, к сожалению, сорвалась — елку просто негде было взять! Ехать и рубить самим дерево в лесу было жалко, да и некогда. Поэтому Маша ограничилась несколькими большими еловыми лапами, она потихоньку вечером отпилила их у елок возле школы. Запихнула в большую сумку, чтоб люди не оглядывались, и так, тайком, донесла до дома.

Но даже эти небольшие лапки украшать было особенно нечем. Детей у Морозовых не было, а самим садиться и клеить игрушки как-то глупо. Поэтому на ветках висели, в основном, конфеты, пряники и картонные фигурки — Маша все-таки не выдержала и сделала вечером несколько штук.

Зато угощение приготовили на славу, слава Богу, голодные времена миновали.

Маша устроила настоящий пир, вспомнила все свои старые рецепты, нажарила пирожков, сделала заливную рыбу. Не бог весть что, но гости уписывали ее угощение так, как будто ничего вкуснее не ели.

 

* * *

 

И в чем-то это так и было. Есть стало некогда. Жизнь нынче бодрая — бодро ходили на работу или в школу, бодро работали, бодро шли в столовую и там бодро ели. По радио при этом звучала бодрая музыка. Взрослые питались в столовых на работе, дети в школах и садиках. Дома готовить практически перестали, шедевром кулинарии стала яичница с колбасой. Да и где готовить? В подавляющем большинстве люди жили в коммуналках, где одна кухня приходилась на несколько семей. Много ли наготовишь, когда на одной кухне одновременно коптят несколько керосинок или примусов?

 

* * *

 

Сергей Иванович смотрел на то, как теперь уже внучатые племянники лопают «тетьмашины» пирожки и усмехался в бороду. Все возвращается…

Дети поначалу сидели чинно. Одинаково причесанные, похоже одетые, они казались близнецами, хотя были рождены в разных семьях. На елку косились опасливо — в Вериной семье, по советскому обычаю, елок уже лет десять не ставили. Но потом, освоившись, мальчики устроили настоящий бедлам: прыгали по единственному дивану, гонялись друг за другом по пустой квартире, потом не поделили что-то и сцепились в один пыхтящий клубок.

Тут уж пришлось вмешиваться и взрослым. Растаскивали мальчишек чуть ли не за чубы.

А к Морозову за стол подсела Наташа.

Та самая Наташа, которая когда-то давно самозабвенно клеила ватные игрушки. Теперь она стала высокой, худощавой женщиной. Только глаза были те, Наташинские — большие и веселые.

— Дядь Сереж, а помнишь, какие у нас рождественские утренники были? Мальчишки, кончайте драться! Идите сюда!

И Наташа начала рассказывать.

Начала с того, как они всей семьей клеили игрушки, потом как дядя Сережа их раскрашивал. Мальчишки еще несколько минут толкались, возились, отвлекались, а потом, замерли, раскрыв рты слушали — Наташа вошла во вкус и рассказывала все увлеченнее.

— А потом, представляете, заходит дядя Сережа в зал. Огромный, величественный такой, в шубе синей, с палкой такой огромной…

— Это были тулуп и посох, — подсказала Маша.

— И говорит таким… волшебным голосом: «Здравствуйте, я Дед Мороз»!

Морозов не выдержал, улыбнулся в бороду. Маша заметила и порадовалась, а Наташа продолжала:

— А подарки какие были… необыкновенные! Таньке куклу подарил такую… Она ее почти всю войну хранила, потом уже при переездах потерялась где-то. Дядь Сереж, а может, ты правда волшебник?! Ты такой был… Такой настоящий! Как скажешь своим басом: «Я — Дед Мороз!» — так… как будто в сказку попадали. И желания сбывались! Представляете, мальчишки, мы перед каждым Рождеством дяде Сереже записочки писали с желаниями. И сбывались почти все.

Мальчики таращились на бородатого дядю то ли со страхом, то ли с уважением. А Наташа вдруг встрепенулась:

— Ой, дядя Сережа, у меня же для тебя тоже подарок есть!

Она сорвалась с места, унеслась куда-то в прихожую и вернулась с крохотным пакетиком.

— Дядь Сереж, я долго думала, что подарить тебе на новоселье, и вот, разбирала вещи и нашла. Скоро Новый год, так что он очень даже к месту.

И Наташа достала из пакета маленького ватного котика.

— Помнишь его? Нет? Это ты для Софьи когда-то сделал. Смотри, один глаз закрыт, второй мышку караулит! Давай я его на елку повешу, я даже и не думала, что вы с тетей Машей елку поставите! Он выцвел, конечно, но, смотри, какой красивый! Я его всегда больше всех игрушек любила.

У Маши уже давно в горле стоял комок, она боялась расплакаться от этих счастливых воспоминаний, да и все остальные тоже притихли. Голос подала только Таня, вторая Верина дочка:

— Дядя Сережа, а где ты игрушки брал? Сколько мы пытались потом понять, так и не смогли. Не могли ж они под елкой сами вырасти!

— Да, Сереж, расскажи, пожалуйста. Столько лет прошло, теперь уже можно, — это подала голос Вера.

Сергей Иванович обвел глазами всех, кто сидел за столом. Кто-то смотрел на него с любопытством, кто-то с улыбкой, только в глазах у взрослой Наташи светилась такая вера в чудо, что все в суровом мужчине Сергее Ивановиче Морозове, фронтовике и ударнике труда, — все дрогнуло и растворилось, а появилось что-то иное из глубины души, забытое, дедморозовское.

— Нет уж, бывают вещи, о которых нельзя рассказывать даже со временем. Это было чудо. А чудеса разоблачать негоже!

Маша, замерев, смотрела на мужа. И голос у него стал басовитый, и борода как-то распушилась. Видно, что держит себя в руках, но плохо у него это получается.

— Тетя Наташа, а как вы желания загадывали? — не удержался самый маленький и бойкий мальчишка Андрейка.

— На бумажках писали.

Андрейка нахмурился. Видно было, что писание не входит в число его любимых занятий. Наташа подмигнула племяннику:

— А если некогда было, то просто подходили к дяде Сереже, представляли себе, чего больше всего хочется, — и все сбывалось.

Андрей немедленно рванул к дедушке.

— Дядя Сережа, я уже загадал!

«Дядя» Сережа на самом деле давно уже был дедушкой, но выглядел так молодо, что дедушкой его никто не называл. Он потянулся обнять внучатого племянника и… время для них двоих словно остановилось!

На дедушку вывалился такой калейдоскоп картинок, что если бы не сидел, то упал бы от головокружения. Главным действующим лицом во всем этом была огромная елка, которая светилась и переливалась огнями, на елке что-то висело, кто-то вокруг ходил, звучала музыка — это все довольно размыто, но елка, елка стояла настолько четко, что на ней даже были видны иголочки.

— Хочу такую! И чтоб каждый год! Хорошо?

Даже если бы Сергей Иванович и хотел ответить «нет», то не смог бы. Что-то у него внутри оживало и так ликовало, что противиться этому ликованию было просто невозможно.

— Хорошо, — просто ответил Дед Мороз.

— И в этом году будет?

— Будет.

— А ты не врешь?

— Дед Мороз никогда не врет.

Андрей засвистел и заулюлюкал, мальчишки опять устроили кучу малу.

А к Деду Морозу потихоньку подошла Наташа.

— Дядь Сереж, я уже взрослая, мне, наверное, нельзя в сказки верить, но… — и тут Наташа перешла на шепот, — Дед Мороз, миленький, сделай так, чтоб все обошлось. На Сашку какой-то урод анонимку написал на заводе. Сашка ходит мрачнее тучи, ему сказали, что он непролетарского происхождения. Мне так страшно… Пусть случится чудо, я очень тебя прошу!

Наташа прижалась щекой к Сергею Ивановичу, и он абсолютно четко увидел ее с мужем Сашей и двумя мальчишками, счастливыми и безмятежными, сидящими у себя на кухне, даже календарь на стене разглядел — 1940 год.

— Не плачь, Наташка, все будет хорошо, обещаю!

— А ты не врешь?

— Дед Мороз никогда не врет.

Наташа рассмеялась и сказала:

— Ну раз так, я тебе еще один подарок подарю. Смотри, что я еще у себя нашла!

И Наташа вынула из кармана сложенный вчетверо листочек в клеточку. Мятый, немного пожелтевший.

На рисунке стояли птёрк и охля на фоне наряженной елочки и держались за руки. Дед Мороз взял рисунок в руки и нисколечко не удивился, когда птёрк на рисунке весело помахал ему лапкой.

А 28 декабря утром Маша молча развернула перед Сергеем Ивановичем газету «Правда».

Муж уткнулся носом в доклад на пленуме ЦК ВКП(б) о стахановском движении в лесной промышленности и даже начал его читать, но Маша нетерпеливо дернула его за рукав.

— Не то читаешь!

И на правой стороне разворота Сергей Иванович увидел небольшую статейку:

— Давайте организуем детям к Новому году хорошую елку… — прочитал он вслух, — Постышев какой-то.

И продолжил читать:

«В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на Новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев…»

Дальше неведомый Постышев ругал глупых людей, которые запретили елку (и Сергей Иванович про себя горячо его поддерживал), а заканчивал статью вообще приказом:

«Итак, давайте организуем веселую встречу Нового года для детей, устроим хорошую советскую елку во всех городах и колхозах!»

Сергей Иванович дочитал статью, задумался. На газету спланировала красивая звездочка. Морозов машинально смахнул ее, но звездочка взвилась к самому его носу, красиво переливаясь.

Сергей Иванович проследил ее полет и увидел Главного Птёрка. Тот сидел на краешке стола и качал ногой.

— Ну как? Нормально поработали? — спросил птёрк. — С Рождеством, извини, ну никак не получилось. Но мы так подумали — Новый год тоже нормально!

— Нормально… — хмыкнул Морозов. — Ничего себе «нормально»! Статья в «Правде» — это ого-го! На следующий Новый год…

— На следующий? — от возмущения птёрк чуть было не свалился со стола, пришлось ему даже руками помахать, чтобы удержать равновесие. — Какой следующий? Ты же сам сказал: статья в «Правде» — это ого-го! Да если кто-нибудь не успеет к этому Новому году елку организовать, ему не то что «ого-то», ему такое «ата-та!» устроят…

Сергей Иванович только головой покачал.

— Да зачем уж так-то? — сказал он примирительно. — Зачем в такой спешке?..

Птёрк вскочил на ноги и зашевелил рожками.

— Это я виноват, да? Я до последнего тянул?! Я племяннику три короба наобещал?!

— Внучатому племяннику…

— Да хоть зайчатому! Хоть тройчатому!!! Кто из нас Дед Мороз?

Сергей Иванович понял, что разбушевавшегося птёрка пора утихомиривать.

— Вот именно, — сказал он строго, — я Дед Мороз. А ты — мой помощник. Чего раскричался?

Птёрк моментально успокоился и сел на место.

— То-то, — заметил он довольно. — А то ишь…

«Непонятно, — подумал Морозов, — кто из нас кем командует?»

— Хоть бы спросил, — птёрк уже вовсю покачивал ногой, — как мы это все провернули.

— Как вы это все провернули?

— Да легче простого, проще легкого! Напомнили этому Постышеву, как он, маленький, стоял носом к окну приклеимшись и на чужую елку пялился. Взрослый мужик, а проснулся чуть ли не в слезах и сразу побежал всех советских детей осчастливливать…

По тону птёрка трудно было понять, хвалит он Постышева или ругает, а может быть, гордится хорошо выполненной работой.

— Привет! — на столе возникла маленькая запыхавшаяся охля. — Наташино желание выполнено! Анонимку уже совсем было собирались рассматривать, но тут выяснилось, что начальник отдела, где работает Саша Наташин, японский шпион, и его быстренько в кутузку… Короче, им уже не до Саши, пока его не тронут. Лови звезду!

Но Сергей Иванович радоваться не спешил.

— Послушайте, но это же подло! — сказал он. — Два желания и оба на каких-то гадостях выполнены. Только не надо мне говорить, что «время сейчас такое»!

Птёрк посерьезнел.

— Не буду. Время как время, бывало лучше, но бывало и хуже. Думаешь, нам приятно этим заниматься? Мы время не меняем. Просто… выполняем желания.

— Мы же не виноваты, — тихо добавила охля, — что желания такие… то есть, что по-другому их не выполнишь….

Троица за столом — Дед Мороз, птёрк и охля надолго замолчали.

Первой ожила охля.

— Слушай, Дед Мороз, я твои мысли просто насквозь вижу! Ты сейчас опять примешь суровое мужское решение и откажешься всем этим заниматься. Ты только сначала меня послушай, ладно?

Охля вскочила и начала носиться по столу перед самым носом у Сергея Ивановича.

— Послушай! Мы вернули детям праздник. Пусть они эту елку обзывают как хотят, пусть вешают на нее игрушечных пионеров и серпы-молоты, пусть читают стихи про коммунизм! Но у детей снова будет елка! А значит, и подарки, и желания, и чудо, понимаешь? Я тебе это еще в войну пыталась объяснить, но ты бы тогда не понял… Может быть, сейчас ты уже повзрослел?

Уж очень смешно выглядела маленькая серьезная охля. К концу охлиного монолога Сергей Иванович уже и не скрывал улыбку. Он только спросил:

— И что ты предлагаешь?

— Как что? — встрепенулась охля. — Мешок, тулуп, посох в руки — и по школам бегом на елки! Желания исполнять.

— А вдруг меня не пустят?

— Ты что, смеешься? — встрял в разговор Птёрк. — Им за три дня нужно елки организовать! Что значит «не пустят»? Да с руками оторвут!

 

* * *

 

Утереть пот Сергею Ивановичу удалось только вечером 1 января. Птёрк оказался прав: Деда Мороза пускали везде, даже не спрашивая, откуда он взялся. Или сами на ходу придумывали. «Вы из наркомпроса, да?» — спрашивали очкастые тетеньки и, не дожидаясь ответа, тащили колоритного, явно сказочного, персонажа к детям.

И там уж начиналось: дети сначала смотрели во все глаза, потом смелели, лезли на руки к Деду Морозу, рассказывали, как они хорошо себя вели, требовали подарков и исполнения желаний.

Сергей Иванович быстро вспомнил первую елку в доме у своей сестры и, чтоб дети не устроили кучу малу, предложил всем по очереди читать стихи.

— А можно не стих, а песенку? — спросила маленькая веснушчатая девочка.

— Конечно, милая, — радостно согласился Дед Мороз, и в голове у него тут же зазвучала «В лесу родилась елочка».

Но девочка звонко запела совсем другое:

 

— Мы растем, мы поем, мы играем,

Мы в счастливое время живем,

Песней дружною мы открываем

Пионерский наш радостный дом…

 

Дед Мороз слегка оторопел, особенно когда остальные дети старательно подхватили:

 

— Вы, трамваи, звените потише,

У реки, на Бульварном кольце,

Чтобы Сталин любимый услышал

Нашу песню в Кремлевском Дворце!

 

Дед Мороз обвел изумленным взглядом зал и увидел, что учителя поют даже старательнее, чем дети. Он растерялся. Патриотические песни на Рождество даже в царской России не пели!

— Не расстраивайся, — зашипел ему в ухо знакомый охлин голосок, — они просто по-другому не умеют…

— Ладно, научим, — пробурчал Дед Мороз и громко объявил: — Ай, молодцы, ай ладно поете! А теперь мы с вами новую песню выучим, новогоднюю. Ну-ка в хоровод встанем! А теперь за мной повторяем! «В лесу родилась елочка…»

Сергей Иванович прыгал и скакал вместе с детьми, касался каждого — и снова калейдоскоп фантазий возникал перед ним. А к концу утренника сказал: «Ну-ка, дети, посмотрим, что у нас под елочкой?» Понятное дело, дети бросились смотреть, что под елочкой, и нашли все, что загадывали. Труднее всего оказалось отбиться от очкастых тетенек, которые не хотели отпускать «товарища артиста», не подписав каких-то ордеров и ведомостей. В конце концов Морозов грозно ответил им: «Необходимые бумаги будут высланы вам курьером». Тетеньки отстали, и Сергей Иванович помчался в следующую школу.

 

* * *

 

Но, как он ни торопился, обойти за три предпраздничных дня удалось только десяток-другой утренников. С одной стороны, это было много: птёрки и охли натаскали целую кучу разноцветных блесток, весь Новый год Морозовы провели словно внутри небольшого салюта. С другой стороны, детей, которых Дед Мороз не успел поздравить, было гораздо больше.

— Ничего! — сказал Главный Птёрк, деловито прохаживаясь по праздничному столу. — Поставим это дело на серьезную основу. Ну-ка, не хулиганим там!

Окрик предназначался остальным птёркам и охлям, которые буянили по всей комнате. Никто из них даже ухом не повел.

— Это с таким-то рабочим коллективом? — рассмеялась Маша.

— Спокойно! — птёрк сложил руки на груди и гордо задрал голову. Он сразу стал похож на маленького Наполеона. — Это мы во время праздника бестолковые, а когда работаем… Ох!

Кто-то из работящих, но бестолковых птёрков очень ловко прыгнул на ложку, торчавшую в варенье. В результате Главного Птёрка сшибло вишенкой, и он потратил целую минуту, чтобы хорошенько вытереться о салфетку.

— Значит, так, — продолжил он. — Твоего личного присутствия не потребуется. Желания будем мы собирать, а ты сиди себе тихонько и выполняй.

Сергей Иванович вспомнил толпу детей, которая его каждый раз окружала, их горящие глаза…

— Нет, — упрямо покачал он головой, — на утренники я тоже буду ходить.

— Как хочешь, только учти… Да что ж такое?!

Очередная вишенка снова сбила птёрка с ног. Тут уж Маша, пожалев, принялась вытирать бедолагу от варенья.

— А еще говорят, — бурчал птёрк, но было видно, что ему приятна забота хозяйки, — «Снаряд дважды в одну и ту же воронку не попадает». Спинку потри, пожалуйста. Банда охламонов, а не помощники Деда Мороза!

На плечо к Морозову тем временем забралась очередная охля.

— Пойдем мы! — заорала она задорно. — А то умаялись, а нам еще неделю работать!

— Почему неделю? — удивился Сергей Иванович. — Новый год уже все, наступил.

— А утренники в школах еще неделю будут идти, — сказала Маша. — Ты что, не знал?

Наверное, Морозову стоило огорчиться — еще целая неделя напряженной работы, но он вдруг почувствовал прилив сил.

— Придется отгулы взять, — он посмотрел на часы, — и лечь сегодня пораньше. Эй, ты чего?

Главный Птёрк стоял посреди его тарелки, с него густо текло малиновое варенье.

— Это он сам в розетку прыгнул, — наябедничала охля с плеча, — я видела!

— Ничего не сам! Оступился я, — и птёрк повернулся к Маше. — Хозяйка! Вытереть бы меня!

Когда Маша, с трудом сдерживая смех, в очередной раз вытирала злосчастного птёрка, тот, кажется, даже заурчал от удовольствия.

 

Декабрь 1936 года

 

 

Из истории

Статья в «Правде», про которую мы рассказали, — это не выдумка. Действительно была такая статья. Называлась она «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку» и на самом деле вышла 28 декабря 1935 года. И написал ее действительно человек по фамилии Постышев. Вот видите — мы ничего не придумали!

Само собой, что после этой статьи елка перестала быть врагом и превратилась в лучшего друга. Ее, правда, переименовали в новогоднюю елку и стали ставить не на Рождество, а на Новый год, но детям-то какая разница? Они снова могли радоваться и волноваться — а что там такое появится под елочкой?

И с тех пор традиция празднования Нового года уже никогда не прерывалась.

 

На сей раз пожеланий от детей было невообразимо много. Не только записочки — целые бандероли приходили с адресом «Дедушке Морозу».

— Как они только меня находят? — удивлялся Сергей Иванович.

— Как-как? — обижались птёрки и охли. — А мы на что?

Слава о добром волшебнике, который выполняет желания, прокатилась по всей стране. Деду Морозу писали отовсюду, даже от самого Тихого океана. Птёрки и охли не подвели, работали бодро и совсем не хулиганили.

Сергей Иванович бережно брал каждое послание, «вслушивался» в него, колдовал и откладывал. Очень боялся, что попадется, как в войну, что-то страшное, неисполнимое — но проносило. Дети просили детского: игрушек, конфет, нарядов. А еще «чтобы наши победили» и даже «чтобы везде была революция». Последнюю бумажку Морозов отложил, нахмурившись, не стал над ней ворожить. Лично он не видел ничего хорошего в революциях, войнах и в других событиях, которые заканчиваются кровопролитием.

И все время поглядывал на календарь. Вспоминал детский гам, общее ожидание чуда и громкое: «Ах!», когда подарки извлекались из-под елки.

Первый детский утренник в ближайших окрестностях ожидался 23 декабря. Дед Мороз готовился с утра, на работу не пошел — специально взял отпуск не летом, как все стремились, а зимой.

Еле дождался назначенного времени, ступил на порог — и остолбенел. Директор школы, крепкий седой мужчина, разговаривал с… Сергей Иванович хотел было ущипнуть себя, но мешали рукавицы. С Дедом Морозом!

Двойник был в синем тулупе до пят, с посохом, правда, борода его при ближайшем рассмотрении оказалась из пакли. Увидев Сергея Ивановича, он тоже удивился, но не так сильно.

— Здрасьте, товарищ! — сказал поддельный Дед Мороз. — А зачем вас Голубцова сюда прислала?

Директор посмотрел на Сергея Ивановича строго и даже как будто осуждающе. Морозов только и смог, что закашляться и виновато развести руками.

— Вам в двадцать вторую школу надо! — пояснил двойник. — Там, кажется, как раз никого. Знаете, где двадцать вторая?

Морозов кивнул и поспешил выйти, успев еще услышать.

— Голубцова — это инспектор наш. Молодец, успела-таки подмену найти.

На улице Сергей Иванович чуть не заплакал.

«Как же так?! А я?»

Тут он почувствовал, как в районе плеча завозились, поскреблись — и под самое ухо Деда Мороза выскочила охля.

— Спокойно! — сказала она. — Это свои!

«Кто из вас свои? — хотел спросить Сергей Иванович. — Ты или… тот тип?»

Но охля уже тараторила:

— А что ты хотел? В прошлом году многим понравилось, как ты на утренники ходил. Дети еще с осени учителей донимали: «А к нам придет Дед Мороз? А он точно придет?»

Охля так похоже показала нетерпеливых детей, что Морозов начал успокаиваться.

— Вот они актеров и наняли. Теперь тебя много!

— Но они… а подарки? А желания исполнять?

— Спокойно! — повторила охля. — Твою работу за тебя никто делать не будет. По исполнению желаний ты самый главный. А артисты — они только твою роль исполняют. Еще вопросы?

Дед Мороз потоптался, задумался и спросил:

— А ты знаешь, где тут двадцать вторая школа?

— Конечно! — Охля уселась на плече поудобнее. — Пошли, покажу!

Ленинград очень изменился за последние десятилетия. Из города Петра он потихонечку превращался в город Ленина — колыбель революции.

По городу развесили кучу мемориальных досок — оказывается, Ленин успел пожить во многих домах, памятники вождю размножались со страшной силой. По городу прокатились уже две волны переименования улиц. Теперь Пантелеймоновские улица и мост стали улицей и мостом декабриста Пестеля. 12 Рождественских улиц переименовали в 12 Советских, Троицкий мост стал мостом Равенства, а Гагаринской улице, на которой когда-то стояла Ванина гимназия, после переименования ее в улицу Герцена, опять вернули название Гагаринская.

Кстати, школа на месте гимназии сохранилась. И туда тоже приходил Дед Мороз.

Новый год в этом году страна отмечала с размахом.

Ёлки стояли везде, где только можно, нарядные, красиво украшенные. За год наладили выпуск новогодних игрушек, и теперь зеленые красавицы были действительно сплошь увешаны стеклянными пионерами, стахановцами, рабочими и серпами с молотами.

Были даже выпущены специальные брошюрки с подробным указанием, как именно нужно встречать Новый год в детских садах и школах, как проводить утренник и какие игрушки куда вешать. Сергей Иванович читал их и ухмылялся — столько лет уже этот праздник отмечали, а теперь оказывается, почти все делали неправильно.

Перед очередным утренником Морозов носился по квартире и собирался, весело напевая песенку про елочку. Маша сидела в уголочке и что-то тихонько шила. Настолько тихонько, что муж забеспокоился. И не зря, на глазах у Маши блестели слезы.

— Что случилось? — Морозов разом прекратил сборы и уселся рядом с женой.

— Сергей, а ты не замечал странную вещь? Замечал же, наверняка… Только мы не говорим с тобой об этом…

— Машенька, что случилось?

— Сережа, мы не выглядим на свои годы! Посмотри на меня, мне по паспорту 59 лет.

— Это же хорошо, что не выглядим!

— Сереж, хорошо, конечно… Только все мои знакомые уже бабушки давно, в платочках и с палочками. Я уже к ним и подойти боюсь.

Морозов потоптался немного и вдруг предложил:

— А ну вставай!

— Зачем? — спросила Маша, но послушно встала.

— Затем! На утренник со мной пойдешь.

— Да ну, я буду тебе мешать…

Но Сергей Иванович уже заметил искорки в глазах и понял, что жене очень хочется пойти с ним.

— Идем-идем. Ты не будешь мешать, ты мне поможешь!

На сборы оставалось совсем мало времени. Маша подошла к зеркалу, Сергей Иванович стоял рядом, уже наряженный в тулуп, с посохом в руках.

— Все равно ты у меня слишком молодой для деда. Тебе бы бороду поокладистей, брови покустистее…

И Маша провела руками по лицу мужа. От ее рук в стороны разлетелись разноцветные звездочки, и Дед Мороз стал старше лет на десять.

Маша завизжала и спрятала руки за спину, с ужасом глядя на мужа. Тот же изумленно глядел на свое отражение, не очень соображая, что, собственно, случилось.

— Только без истерик, спокойно!

Главный Птёрк, как всегда, появился без предупреждения, и как всегда, очень вовремя.

— Что это было? — дрожащим голосом спросила Маша, разглядывая свои руки.

— Чудо, — просто ответил Птёрк.

— И это я?

— Ты. Вы же вместе попали под волшебный снег.

— А почему я раньше не могла?

— Ты раньше не пробовала.

— Ох, я должна это обдумать…

Маша уселась на диван и уставилась в пространство совершенно бессмысленным взглядом. Уж что-что, а обдумывать что-либо она точно была не в состоянии. Птёрк взял инициативу в свои руки:

— Так, времени на обдумывание нет! Быстренько, встали и пошли к детям! Только, Машенька, сделай с собой что-нибудь, ты теперь можешь! Ну, платье серебристое, звезду во лбу… Ты же женщина, что я тебя учу?!

И Маша, собрав в кулак все свое мужество, провела ладонями по лицу. Через несколько секунд на изумленных птёрка и Деда Мороза смотрела молодая девушка в красивом переливающемся кокошнике и белом платье, усыпанном блестящими снежинками.

Сергей Иванович всплеснул руками.

— Ну ничего себе! И как мне теперь тебя представлять? Жена? Просто смешно! Разве что дочка.

— Внучка, для дочки слишком молодая, — подсказал птёрк, — и имя какое-нибудь нужно придумать снежное. Пошли, будем думать по дороге!

И хотя по дороге они перебрали целую кучу вариантов от Снежаны до Снеженики, положение спасли, как всегда, дети.

Увидев всю белую и блестящую спутницу Деда Мороза, девочки застыли в восхищении, а одна подошла и сказала:

— Ты такая красивая! Как Снегурочка в сказке, даже еще красивее!

Вот так быстро, просто и решился вопрос имени.

 

* * *

 

А у Маши оказался просто талант. Пока Дед Мороз в очередной раз подписывал какие-то бумажки у директора школы, Маша быстренько сорганизовала детей, отводила с ними хороводы, и когда Сергей Иванович освободился, его в коридоре встретил дружный крик:

— Дед Мо-роз! Дед Мо-роз!

— Иду, иду! — крикнул он почти на бегу.

И войдя в зал:

— Здравствуйте, дети, здравствуй… внученька!

Как будто всегда так и было!

 

* * *

 

И ни Сергея Ивановича, ни Машу совершенно не удивило, что через неделю состоялась елка к Кремле, где кроме товарища Сталина и всевозможных членов ЦК ВКП(б) были Дед Мороз и внучка Снегурочка.

А количество записок, писем и телеграмм далеко перевалило за обозримое. Откуда они брались и куда девались, было непонятно, этим занимались специальные птёрки и охли. Они подтаскивали и утаскивали, иначе квартира была бы завалена выше потолка. Дед Мороз только успевал ворожить, Маша с трудом умудрялась просмотреть и разобрать почту. У нее у самой работы было очень много, она занималась организацией утренников. Выдохнуть удалось только днем 31 декабря, когда поток почты ослабел.

Но тут же повалил новый поток — со звездочками.

— В Петропавловске-Камчатском полночь! — загадочным голосом сообщил птёрк и выпустил красивую звездочку.

И до полночи по Москве семья Морозовых жила в центре праздничного фейерверка.

Фейерверк продолжался еще неделю, пока шли утренники, исполнялись желания, а трудолюбивые птёрки и охли таскали звездочки. Но когда последняя звездочка угасла, долетев до пола, Сергей Иванович и Маша почувствовали странное щекотание на лицах. Они разом обернулись к зеркалу…

— Ну и хорошо, — сказала Маша, — я и так была слишком молодая. А если бы еще моложе стала, меня соседки поедом съели бы. И на работе…

Сергей Иванович ничего не ответил, только погладил свою бороду, которая стала немного короче и не такой седой.

Так Морозовы узнали, что колдовство Снегурочки действует всего две недели в году.

Дальше для огромной страны СССР потянулись довольно однообразные годы. Весь народ, в едином порыве, строил светлое будущее под названием «социализм», по-прежнему свято веря, что живет в лучшей на свете стране.

«Жить стало лучше, жить стало веселее», — сказал вождь всех времен и народов Иосиф Сталин, вернув детям елку, и продолжил управлять страной.

И елки остались!

Про Деда Мороза теперь знали