Воспоминания Виктора Лазерсона

 

[296]

В это прекрасное солнечное утро, 22 июня 1941 года, которое впоследствии проклинали тысячи людей, начался этот кошмарный сон. Улицы родного города обагрились кровью. На четвертый день резни я потерял родного брата[297]. Введение отличительного знака, запрет пользоваться тротуарами и средствами передвижения последовали за погромом. От 24 июня до 15 августа обильные потоки еврейской крови пролились на 6, 7, 9 фортах. Палачи требовали новых жертв.

15 августа ворота проволочных заграждений поселка смерти Вилиямполе (гетто) закрыли за собой двадцать восемь тысяч людей.

Несколько недель спустя пришло требование собрать пятьсот молодых людей на полевые работы. Матери отпускали сыновей, надеясь, что работа спасет их. Но их приютила земля 4‑го форта. Об этом узнали только в 1944 году.

За этой «акцией» последовал строгий приказ сдать все деньги, драгоценности, одежду. Молча относили люди свое имущество, надеясь, что когда они останутся голыми и босыми, то нацистские бандиты оставят их в покое.

Руководитель этого мероприятия, кровавый изверг, гауптштурмфюрер СА Иордан вывозил грузовики, нагруженные доверху золотом, серебром и другими богатствами.

Вслед за этим начались проверки, так называемые «штихпробен». Гитлеровцы ходили со сворами собак по домам, избивали, грабили остатки, перемешивали запасы пищи – соль с сахаром, с мукой и т. д. Иордан наслаждался избиением голых женщин до потери ими сознания. На моих глазах немец убил старика, у которого в книге оказался забытый червонец. Земля принимала искалеченные жертвы.

17 сентября 1941 года имела место, так сказать, генеральная репетиция. Район гетто был отрезан от города, на площадь были выведены люди, приехали грузовики. Но вдруг всех отпустили по домам. Евреи недоумевали, что за чудо спасло их.

Но скоро, 22 сентября и 4 октября, кровавый пир разыгрался по‑настоящему. Был сожжен госпиталь с больными, врачами, сестрами, стали «юденрайн»[298] целые кварталы. Жители этих кварталов испустили последний вздох на 9‑м форту.

…Из состава гетто выбывали все новые и новые улицы. Хождение на работу и с работы под конвоем, каторжный труд, вся сумма фашистско‑садистских приемов, применяемая к арестантам гетто, голодовка и т. д. – все это лишь незначительные аккорды в этой симфонии смерти.

28 октября нас всех выгнали на площадь посреди гетто и выставили семьями по четыре в ряд. И началась лотерея жизни. Семьи делились произвольно пополам, и «половины» отводились в противоположные стороны. К вечеру одну сторону отпустили, а десять тысяч, бывших на другой, повели на 9‑й форт, где в следующую же ночь казнили. Дикие вопли и рыдания раздавались в полуопустевшем гетто.

Это мероприятие возглавил гестаповец Раука.

После таких переживаний евреи могут отдохнуть день‑другой – считал Иордан. Вскоре после описанной так называемой большой акции нашли покой на 9‑м форту эшелоны евреев Западной Европы. Нам приходилось грузить их вещи, наполнившие склады Иордана.

Далее, вплоть до осени 1943 года, потянулись страшные дни индивидуального террора и вывоз в лагеря.

Полицейский батальон, охранявший гетто, сменила так называемая 4‑я компания NSKK [299]. Банда чернорубашечников NSKK во главе с преемником Иордана молодым садистом Видеманном взялась за нас всерьез. Они поселились в гетто, чтобы иметь возможность наблюдать за всем происходившим там. Новые унизительные законы, обязательное снимание шапок перед немцами, непосильная работа, новые издевательства наполнили этот период горе‑стабилизации. По возвращении с работ устраивались проверки: людей раздевали, били, отнимали все, что они старались пронести в гетто, чтобы хоть как‑нибудь прокормить и обогреть несчастную семью, – хлеб, дрова и т. д. Герои этих «гуманных» истязаний, члены NSKK Рос, Баро, Леврену были мастерами своего дела.

На этот период падает смерть Иордана, убитого на фронте. Это событие праздновалось в гетто.

Вывозы на работу начались в марте 1942 года. Рижский вывоз, вывозы на каторжные работы в лагеря Ионава, Палемонас, Кайшадорис, Мариам‑поле создали новые пункты истязаний, вызывали новые зверства. По окончании работ лагеря ликвидировались.

Колоссальное число жертв гестаповца Штице, референта по еврейским вопросам в гестапо, публичные повешения с «воспитательной» целью, казни за неснимание шапки, за покупку газеты в рабочее время, за непришитый знак, так называемую мишень[300], казни всего семейства за прегрешения одного члена семьи, сеансы садизма, вроде простреливания бутылок на наших головах, – вот в какой обстановке приходилось жить в этот период «стабилизации».

Еще мы питались ужасными слухами, доносившимися из Майданека, Вильнюса и других лагерей, и репликами по нашему адресу немецкой верхушки.

Мы успели за это время разузнать своих палачей. Городской комиссар Каунаса Крамер считал, что евреи не могут пользоваться дверями и заставлял работающих у него евреев ходить через окна. Иордан считал разговор с евреем «рассеншанде»[301], генерал Высоцки[302] твердил, что при виде еврея он теряет аппетит, Розенберг, вроде сказочного змея, не переносил еврейского запаха, уездный комиссар Лентцен[303] угощал евреев бульоном из дохлой кошки.

Осенью 1943 года нас переняла банда диких мадьяров‑эсэсовцев во главе с оберкровопийцей, истребившим евреев Варшавы, оберштурмбанфюрером СС Геке. Эта личность, при виде которой волосы становились дыбом, начала действовать дипломатично. Покончить с евреями была его задача. Он заставил работать всех – от тринадцати до шестидесяти пяти лет. Он увеличил нам паек, но мы знали, что скот кормят на убой.

26 октября 1943 года произошел эстонский вывоз, который уменьшил население гетто на три тысячи человек. Ужасы этого вывоза не поддаются описанию. Началось бегство из гетто. Начальством были приняты строгие меры, усилен шпионаж. Раньше работа вне гетто давала возможность приобретать там какой‑либо корм или топливо и, хоть и с риском, пронести его в гетто. Отныне и эта возможность была отнята – сношения с внешним миром были строжайше запрещены. В гетто орудовал гестаповец Киттель, приехавший после ликвидации Виленского гетто.

Унтершарфюреры СС – Пилграм, Фифингер, обершарфюреры Ридель, Пич, Ауф, гауптштурмфюреры Ринк[304], комендант центрального концлагеря Бэмихен, врач, занимавшийся медициной истребления, Вальтер и другие обер– и унтер‑бандиты решили положить конец нашему существованию. В Каунасе открыли еще два лагеря принудительных работ – в Алексотасе и Шанчяй. Квадратная площадь лагеря, обнесенная двумя рядами проволочных заграждений, пулеметные башни по углам, бараки с трехэтажными нарами – вообще лагеря новой системы вместили еще 2500 людей. Разнообразие приемов садизма значительно обогатил комендант бывшего лагеря военнопленных в Алексотасе унтершарфюрер Мие, который считал, что поголовное избиение хорошо действует на его «инвентарь». Он купал евреев в болотах после дождя, стягивая по ночам с нар, и т. д.

Тем временем в гетто повеяло запахом жженых костей. Геке стирал следы. Киттель после смерти Шмица, убитого партизанами, заботился, чтобы костер на 9‑м форте не погас. Восемь тысяч евреев ждали приговора.

27 марта 1944 года банды палачей окружили гетто и начали вылавливать детей, стариков и больных. Я видел, как овчарка рвала младенца от груди матери. Я видел глаза матери, у которой немец вырвал ребенка и с силой ударил его о стену грузовика. Эта картина преследует меня даже теперь, заставляя забыть, что я свободен. Я видел, как немецкий офицер, вырвав от матери ребенка, зарычал: «Вы хотели войны. Так вот вам!» Матери умоляли застрелить их, и немцы охотно делали им это одолжение. Еврейская полиция гетто, заманенная на форт под угрозой смерти, выдала убежища, где прятались матери с детьми.

И день угас, как и все другие, небо не раскрылось, и земля не покраснела. Маленькие трупики были закопаны, глаза матерей высохли…

Мы ждали новых пыток. Начались опять дни индивидуального террора. Нас считали ежедневно, бегство стало невозможным. В лагерях людей одели в синг‑синговские пижамы[305], остригли и, зеброподобных, их гнали на работы. Меня отделили от родителей и выслали в лагерь Шанчяй.

Но финал приближался. 9 июля [1944 года] на работе нас поразило подозрительное движение войска, и мы поняли, что час пробил. Один фельдфебель, увидев нас, ехавших под конвоем, выпучив глаза, закричал: So was lebt noch?[306] В этой фразе был ответ на вопрос о нашей судьбе.

А дальше? Товарные вагоны, набитые людьми, в ушах фраза немецкого офицера: «Мы не отдадим вас в руки красных варваров», прыжок на полном ходу поезда через окно – перспектива увидеть «Новую Европу» не улыбалась мне.

Три недели во ржи. Сладость освобождения! Я проснулся. Я без желтой звезды, я больше не собака, не раб. Я стою посредине развалин гетто и не узнаю местности. Месть!

 

[1944]