Есть мужчины, которые должны взойти на гору, а есть мужчины, которые сами как гора. Горгот, хотя я и не могу назвать его братом, был выкован из качеств, которых мне недоставало. 3 страница

Опрометчиво пересекать границу чужих территорий с пятьюдесятью рыцарями, пусть даже и такими отборными. Это и меня с братьями касалось.

— Вы не боитесь, что король Йорг в этой Войне Ста сузит поле сражения?

— Возможно, я бы боялся, если бы он был моим соседом, — ответил принц. — Но убив меня или сдав моим врагам за большой выкуп, он укрепит своих соседей и тем самым ослабит свои позиции. А я слышал, король Йорг отлично знает свою выгоду. Кроме того, справиться со мной не так-то легко.

— Я думал, вы прибыли познакомиться, но, похоже, вы хорошо знаете, чего стоит король Йорг, — сказал я.

На этот раз принц был готов к моему выпаду и лишь пожал плечами. Он выглядел моложе своих лет. А было ему лет двадцать или чуть больше.

— Красивый меч, — сказал принц. — Покажи мне его.

Рукоятку меча я обмотал куском старой кожи, а сверху измазал грязью. Ножны были старше меня и от времени вытерлись до блеска. Какими бы достоинствами ни обладал меч моего дяди, красивым его трудно было назвать. Но прежде, чем я обнажил меч, мелькнула мысль метнуть в принца кинжал. Породистый блондин, возможно, даже не успеет ничего заметить, как кинжал вонзится ему между глаз. Возможно, у него есть родной брат, который будет счастлив стать новым принцем Стрелы и в будущем окажет мне ответную услугу. Картина предстала у меня перед глазами: красивое лицо принца, рассеченное кинжалом, и мы удираем вниз по склону. Но к чему иллюзии? Нужна реальность. И поэтому я спрятал кинжал и достал из ножен дядин меч. Сталь Зодчих засверкала, ловя солнечный свет. Меч был фамильной ценностью графа Ренара.

— Ну что ж, — сказал принц Оррин, — меч у тебя, парень, необычный, такие редко встречаются. У кого ты его украл?

Весенний ветер налетел порывом студеного холода, и по телу пробежала дрожь, не спас даже жар, исходивший от прилипшего к моей спине Гога.

— Интересно мне знать, зачем принц Стрелы пожаловал в Высокогорье Ренара всего лишь с пятьюдесятью рыцарями? — Я спешился. Глаза принца округлились, когда он увидел в седле Гога, голого по пояс и полосатого, как тигр. Я вспрыгнул на валун — они в избытке лежали у тропы, — всем своим видом демонстрируя, что бежать никуда не собираюсь.

— Возможно, юному бродяге с ворованным мечом вовсе не надо этим интересоваться, — сказал принц, сохраняя спокойствие, которое меня безумно раздражало.

Я не мог предъявить ему счет за «ворованный», а вот на «юного» обидеться мог.

— В этих краях четырнадцать лет — возраст мужчины, и мечом я владею лучше его прежних хозяев.

Принц рассмеялся тихо и непринужденно. Если он изучал искусство приводить в ярость, то овладел им превосходно. Гордость, а порой и нехватка физической силы были моими слабыми местами.

— В таком случае прошу прощения, юный мужчина. — Даже сквозь забрало было видно, как нахмурился его телохранитель. — Я осматриваю земли и города, которыми буду править как император, знакомлюсь с людьми, общаюсь с дворянством… с королями — все они будут служить мне, когда я взойду на императорский трон. Я заручусь их поддержкой не с помощью огня и меча, а мудростью, разумным словом и любезностью.

Может быть, речь его и прозвучала помпезно, но нужно признать, он был мастером слова. Берегитесь, братья, слушать его. Это магия особого свойства. Более тонкая по сравнению с хитроумными ловушками Сейджеса, даже этот языческий колдун с его способностью напускать морок мог бы позавидовать такому дару внушения. Теперь я понял, почему принц снял шлем. Его магия заключалась не только в словах, но и в его глазах, в его честной и доверительной манере говорить. Слушая его, любой мог поверить, что такой человек достоин дружбы и расположения.

У принца был талант, которого нужно было опасаться, возможно, даже больше силы Кориона, который управлял моим дядей, стоя у него за троном, а меня заставлял носиться сломя голову по всей империи.

Собака села и облизнула слюнявую пасть, достаточно большую, чтобы проглотить новорожденного ягненка.

— А почему они станут слушать вас, принц Стрелы? — спросил я. В моем голосе слышалось раздражение, и мне это не понравилось.

— Война Ста должна закончиться, — сказал принц. — И она закончится. Но сколько еще крови нужно пролить, чтобы воцарился мир? И пусть идет борьба за трон, пусть дворянство владеет замками, правит своими землями, собирает подати, копит золото. Все будет неизменно, только война закончится.

И снова я почувствовал на себе его магию. Я ему верил. Даже без его слов я знал, что он действительно ищет мира и что он будет править справедливо, твердой рукой. Он станет радеть о благоденствии народа, позволит крестьянам возделывать землю, купцам — торговать, ученым — разгадывать тайны природы.

— Если бы вам предложили императорский трон, — спросил принц, пристально глядя на меня, — вы бы его приняли?

— Да.

Хотя я предпочел бы взять его без предложений.

— Почему? — не унимался принц. — Зачем вам трон?

Этот принц-сказочник со светлыми спокойными глазами высветил самые темные уголки моей души. Я жаждал победы. И трон был лишь символом этой победы. А выиграть я хотел из противодействия тем, кто утверждал, что я не смогу. Я жаждал схватки, потому что ярость схватки кипела в моей крови. И на тех, кто в меня не верил, я ставил меньше, чем на кучу навоза, в которой мы обваляли Макина.

— Потому что он мой. — Иного ответа я не нашел.

— Разве? — спросил принц. — Разве он твой, Стюард?

Одним метким словом он показал свою силу. И мой позор. Всем известно, что Войну Ста, за исключением Королевы Красного, ведут две ветви одного великого генеалогического древа. Ветвь Стюардов, так нас называют наши враги, имеет более обоснованные права на трон благодаря Великому Стюарду Оноросу, который правил пятьдесят лет, пока империя не затрещала по швам. По правде говоря, Онорос сидел не столько на троне, сколько перед ним. Однако претендовать на трон по праву имени значительно лучше, чем в качестве наследника последнего императора. По крайней мере, так мы, Стюарды, считали. Я буду прокладывать свою дорогу к трону, каких бы беспородных бастардов мой отец не наплодил со своей грязной шлюхой, генеалогия будет работать на меня, а если нет, то я под корень срублю генеалогическое древо и сделаю из него таран. Оба пути для меня хороши.

Во мне слилось много династических линий Стюардов. Я унаследовал их сухопарость, высокий рост, темные волосы, карие глаза и быстрый ум. Даже наши враги называли нас хитроумными. Линия императора загрязнена, прервана в сгоревших библиотеках, запятнана безумием и излишествами. И многие представители этой генеалогической линии или те, кто себя к ней причислял, были скроены подобно принцу Оррину: светловолосые, широкоплечие; иногда обладали гигантскими размерами Райка, хотя никогда не были столь отталкивающе безобразными.

— А почему Стюард? — Меч заиграл в моей руке. Собака принца, не издав ни звука, встала и насторожилась.

— Брось, Йорг, — сказал принц. — Я узнал тебя. Ты вылитый Анкрат. Самая мрачная ветвь на древе Стюардов за всю его историю. Слышал, вы продолжаете убивать друг друга.

— Перед тобой король Йорг, — сказал я, понимая, что веду себя как избалованное дитя, но ничего поделать с собой не мог. Лучезарность и спокойный юмор Оррина бросали на меня тень.

— Король? Ах да, Анкрат и Геллет дают на это право, — сказал принц. — Но, насколько мне известно, твой отец объявил своим наследником юного принца Деграна. Возможно… — Принц развел руками и улыбнулся.

Его улыбка хлестнула меня больнее пощечины. Отец предпочел мне ублюдка этой шлюхи Скоррон и передал принадлежавшие мне права ему.

— А ты собираешься вернуть ему Высокогорье? — спросил я, с трудом сохраняя злобную усмешку. — Ты должен знать, что среди скал прячется сотня моего Дозора, уверяю, принц Оррин, они легко всадят стрелы в узкие щели забрал твоих блестящих рыцарей. — Вполне вероятно, что я не фантазировал, и так было на самом деле. По крайней мере, я знал, что какая-то часть Дозора будет следить за передвижением рыцарей.

— Я знаю, что их не более двадцати, — ответил принц. — И они не большие знатоки горной местности, не так ли? Йорг, ты же взял их с собой, когда бежал из Анкрата. Они хорошо обучены, но в горах прятаться не умеют.

Принц знал слишком много. И это начало по-настоящему раздражать. А если я начинал злиться, то становился по-настоящему злым.

— В любом случае, — продолжал он, словно не видел, что я готов взорваться, готов по рукоятку вонзить в него меч, — я не убью тебя по той же самой причине, по которой ты не убьешь меня. Иначе вместо двух слабых королевств возникнет одно сильное. И если дорога к императорскому трону, моему трону, приведет меня сюда, я предпочту найти здесь тебя и твоих колоритных товарищей, которые пьют и терроризируют крестьян, нежели твоего отца или барона Кенника, которые поддерживают порядок. И надеюсь, что к тому времени ты повзрослеешь и помудреешь — и отдашь мне свои земли как твоему императору.

Я спрыгнул с валуна, на котором стоял, и в то же самое мгновение, не заворчав, но оскалив зубы и пустив слюну, собака принца встала у меня на пути. Я уставился ей в глаза — соблазн для собаки вцепиться прямо в лицо и наилучший способ запугать ее. Держа меч перед собой плоской стороной вперед, я сделал шаг к собаке, в горле у меня клокотал глухой рык. Когда-то у меня тоже была собака, хорошая, я ее любил, и в память о той я не хотел убивать собаку принца. Но сделаю это.

— Назад, — прорычал я голосом, мало похожим на человеческий, не сводя взгляда с собаки. И она, прижав уши и заскулив, отступила, прячась за ноги лошадей. Думаю, она почувствовала во мне дыхание смерти. Горькой едой было сердце некроманта. Шаг отделял меня от мира живых. Хотя иногда мне казалось, что три шага: сердце некроманта, терновый куст и — пожалуй, то был первый шаг, — моя собака, которую я помнил. Я говорю «моя», хотя это была наша с Уильямом собака, пес, похожий на волка и ростом превосходивший нас обоих. Уильям, которому было тогда всего четыре года, мог кататься у него на спине, но если мы забирались вдвоем, пес нас стряхивал и легонько прикусывал мою ногу. Мы звали его Джастис, что значит Справедливый.

— Восхитительно, — сказал принц Оррин, и на его лице действительно отразилось восхищение. — Полагаю, ты закончил поединок с моим псом, и мы можем двигаться дальше. Планирую через Высокий перевал, или перевал Голубой Луны, если так понятнее, попасть в Орлант и нанести визит графу Самсару.

— Ты сможешь продолжить путь только с моего позволения, — сказал я, чего-то смутно, до боли желая. Может быть, страха? — И только по тому маршруту, который я одобрю. — Мне очень не нравилось, что принц знал мои земли лучше меня.

Принц Стрелы поднял бровь, в уголках губ заиграла улыбка — его громкий смех разозлил бы меня меньше этой призрачной улыбки.

— И каким же будет ваше решение, король Йорг?

Все мои мышцы завибрировали от нестерпимого желания ударить принца. Окажись на его месте кто другой, вопрос прозвучал бы высокомерно и насмешливо, но у него это вышло искренне и просто. Я ненавидел его за очевидное превосходство. Я встретился с ним взглядом и вдруг ясно понял: он испытывает ко мне жалость.

— Обнажи свой меч, брат Оррин, — сказал я. — Твое желание мира справедливо. Ни к чему моим козопасам и твоим свинопасам лить кровь, дабы удовлетворить любопытство и увидеть, чья задница в конечном итоге сядет на трон. Давай скрестим мечи, и если я окажусь побежденным, то в тот день, когда ты заявишь свои права на трон, я не выступлю против тебя. Выходи на поединок. Или пусть это сделает твой телохранитель. — Я кивнул в сторону ближайшего к нему рыцаря.

— О, тебе не понравится с ним драться, — ответил принц. — Это мой брат Иган. — Господь сотворил его мастером меча. Иногда я и сам его боюсь! Кроме того, вы с ним очень похожи. Иган все разговоры считает пустым делом. Будь его воля, он бы уже давно залил эти земли кровью твоих козопасов и моих свинопасов. Ведь так, Иган? Я мечтаю об империи. Моей империи — светлой и благодатной. Подозреваю, Игану империя видится в красном цвете.

Иган усмехнулся, будто ему было смертельно скучно.

Принц спешился.

— Очистить тропу и никому не вмешиваться.

— Это…

— Я знаю, Макин, — я резко оборвал его, — это плохая затея.

Макин тоже спешился и встал рядом со мной, в то время как рыцари Оррина отступили.

— Он может оказаться весьма хорош в этом деле, — сказал Макин.

— Он хорош, а я — превосходен, — вновь оборвал я Макина.

— Не буду спорить, Йорг, ты превосходен в убийстве, — прошипел Макин. — Но это всего лишь игра стали.

— Что ж, я с удовольствием поиграю, — ответил я. Принц не спросил, что я потребую в случае его поражения. И это было еще одно оскорбление.

Мы сошлись — двое из Ста: линии императора и Стюарда встретились в поединке.

— Йорг, мы могли бы сделать это и более разумно, — сказал принц Оррин. Ему хватило ума не испытывать больше мое терпение, а ведь мог бы сказать «легко». — Встань на мою сторону. Новому императору нужен новый Стюард.

Я сплюнул.

— Не знаю, Йорг, чего ты добиваешься и зачем тебе нужна империя, — продолжал принц. — Ты не видел империи, которой хочешь владеть. Ты был на востоке? Видел восход солнца над Внешней стеной? Видел берега темной Африки? Разговаривал с ярлами, которые приплывают из своих северных далей, когда сходит лед? Если ты зародился в сточных водах Аррала, то все мили пройденных тобой дорог не могли показать тебе ничего, кроме лугов и пастбищ. А плавал ли ты по морю на корабле, Йорг? Только так можно увидеть империю. Ты море-то видел?

Серая кобыла громко, с наслаждением пустила газы и тем самым избавила меня от необходимости отвечать принцу. Эта кобыла мне всегда нравилась.

Мы двигались по кругу. Как и в жизни, в поединке на мечах, особенно на дуэльных, облегченных и более длинных по сравнению с боевыми, главное — выбрать момент. Взмах меча — это выбор, часто выбор на всю жизнь. Ты ждешь наилучшего момента и отдаешь свою жизнь на волю подвернувшегося случая. Рыцарю в латах ты вынужден противопоставить крепость мышц тела. И всю свою силу, чтобы защищенному металлом нанести удар побольнее, чтобы не дать воспользоваться преимуществом, пока ты отступаешь для следующей атаки. Выпад может быть пробным, но обязательно точным. Найти лазейку в его броне и проколоть, пока он не проколол тебя.

И я махал мечом, но не для того, чтобы улучить момент и поразить принца, а чтобы наши мечи со звоном встретились. Сталь меча принца была дымчатой, более темный сплав, чем сталь Зодчих. Лязг стали неприятно срезонировал в горном воздухе — мечи скрестились, принц как-то хитро крутанул свой клинок и едва не выбил меч у меня из рук. Мне это очень не понравилось. Я перешел в наступление, короткие махи, чтобы он не успел расслабиться, чтобы руки у него онемели и утратили способность к таким хитрым вывертам. Мне казалось, я рублю каменную колонну, ладони жгло огнем, запястья ломило от боли.

— А ты лучше, чем я ожидал, — сказал принц.

И перешел в атаку: выпад, полумах, выпад. Слишком быстрая комбинация, чтобы рассуждать. Мы тренируемся для того, чтобы мышцы запоминали движения, чтобы глаза посылали команды рукам, минуя мозг, который потребует времени для осмысления и принятия решения. Так разучивают пьесу на арфе. Вначале ты думаешь о струнах и нотах, но как только пальцы запомнят движения, ты о них забываешь.

Меч в моих руках совершал те движения, которые считал нужными.

— Действительно неплохо, — сказал принц Оррин.

Но когда ты начинаешь играть пьесу все быстрее и быстрее, в какой-то момент пальцы сбиваются. Что дальше? Они хотят знать. Что же будет дальше?

А дальше, очевидно, удар тяжелым мечом плашмя по голове. Так, по крайней мере, мне показалось. Я то ли выругался, то ли застонал, и кровь… словно все мои струны оборвались.

— Сдаешься? — Его голос донесся будто из глубины длинного тоннеля.

— Да пошел ты. — Красно от крови, и белые осколки, наверное, зуб.

— Последний шанс, Йорг, — сказал принц. Я ощущал холодную сталь его клинка на своей шее.

— Он сдается. — Все из того же тоннеля донесся голос Макина. — Сдается.

— Черта с два. — Небо и земля вновь начали занимать свои места. Появилось большое темное пятно, вероятно, это был принц Оррин.

— Сдаешься? — снова потребовал он. Холод на шее распространился теплом — потекла кровь из неглубокого пореза.

Я попробовал засмеяться.

— Принц Стрелы, ты уже пообещал, что не убьешь меня. Это не в твоих интересах. Так зачем мне сдаваться? — Я сплюнул. Когда ты появишься у моих границ с армией, тогда я и приму решение. — Принц с отвращением отвернулся. — Высокий перевал, — сказал я, — свободный проход позволяю. Ты это заслужил. Отправляйся к графу и донимай его своими нравоучениями. — Я попытался подняться, но упал. Макин помог мне встать на ноги. Мы наблюдали, как принц со своими рыцарями проезжал мимо. Его брат, принц Иган, наградил меня злобным взглядом. Оррин даже головы не повернул.

Мы наблюдали за ними, пока последняя лошадь не исчезла за ближайшим холмом.

— Нам нужно увеличить армию, — сказал я.

 

Сэра Макина можно назвать почти красивым рыцарем, достойным места в любой легенде: темные локоны, высокий и крепкий, темноглазый, латы всегда начищены до блеска, клинок острый. И только его полные мясистые губы и острый нос делают его объектом мечтаний горничных и служанок. Его губы слишком выразительные, а взгляд слишком орлиный. И во всем сэр Макин «почти». Почти благородный, почти честный. И только его дружба — по-настоящему, до конца.

 

7

ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

Прошло часа два после того, как мы расстались с принцем Стрелы, отправившимся к Высокому перевалу. Все это время мы ехали молча, но молчание было совсем не тем, что сопровождало нас в начале пути. Голова у меня болела так, что казнь на плахе могла сойти за лучшее лекарство. Любой идиот сказал бы, что я с радостью бы принял такое лекарство.

— Уя.

Ладно, не каждый идиот.

— Да, Мейкэл, уя. — Я посмотрел на него, с трудом разлепляя веки, стискивая зубы, чтобы унять пульсацию боли в голове.

Порой трудно было сказать, что старина Мейкэл слаб умом. Если у него чего-то в голове не хватало, то это не всегда было заметно. Долгое время он мог вести себя как вполне нормальный человек: выносливый, надежный, даже хитрый. А затем на него находило слабоумие: отвисала челюсть и текли слюни, морщился лоб, в глазах появлялась пустота. Мейкэл вернулся к братству через несколько недель после того, как мы одержали победу в Высокогорье. Одному богу известно, как он нас нашел. Но даже голуби всегда находят дорогу домой, хотя в их крошечных головках мозгов с горошину. Все то время, что я пытался превратить Логово в мой дом, он пребывал на конюшне — то конюху помогал, то навоз убирал. Я позаботился о том, чтобы Мейкэлу было где спать и что поесть. В конце концов, я убил его брата. Джемт не особенно баловал его братской любовью: бил частенько, свою работу на него сваливал. Но он всегда пекся, чтобы Мейкэлу было где спать и что поесть.

— Он тебя сильно поранил, Йорг, — сказал Мейкэл. Когда он говорил, вид у него всегда был глупый, и губы всегда были влажными и блестели. Я видел, как Макин нахмурился, а Роу и Грумлоу заключили пари.

— Да, Мейкэл, он меня сильно поранил.

Я не чувствовал за собой вины за то, что пырнул Джемта ножом. Ни на секунду. Но мне было обидно, что Мейкэл оказался настолько слабоумен, что даже ненависти ко мне не испытывал, поглощенный каким-то мороком, затуманившим его разум. Я подумал о часах, тикавших на моем запястье. Обо всех этих разумно придуманных колесиках внутри колесиков, вращающихся и вращаемых, непрерывно кусающихся зубцами, не оставляющих после себя ни единой крупинки, но попади внутрь тоненький человеческий волосок, и весь механизм остановится, разрушится, станет бесполезным. Мне хотелось знать, что и в какой момент попало в мозг Мейкэла. Что переломало колесики в его голове?

— Позови Макина, — приказал я.

Мейкэл натянул поводья, и серая остановилась. Я видел, как Роу мрачно нахмурился, он проиграл пари. Боль волнами катила ото лба к затылку, и от этого зеленые склоны гор омывались красным.

— Иногда мне кажется, что ты держишь его подле себя только ради того, чтобы осчастливить серую кобылу, — произнес Макин. Я не заметил, как он подъехал.

— Хочу, чтобы ты научил меня владеть мечом, — сказал я.

— Ты умеешь…

— Я тоже так думал, — перебил я его. — Но сейчас я хочу заняться этим всерьез. То, что случилось… — я тронул рукой голову, и мои пальцы окрасились красным, — не должно повториться.

— Ну, во всяком случае, это королевское занятие, — сказал Макин. — Учит владеть собой. Припомни, сколько раз ты брал в руки меч с тех пор, как мы осели в Логове?

Я пожал плечами, будь моя воля, я б к нему вообще не прикасался. Зубы заскрежетали от новой волны боли.

Макин усмехнулся:

— Мне говорили, ты не пропустил ни одной служанки в замке, неустанно занимался производством бастардов.

«Хорошо быть королем. За исключением тех случаев, когда тебя бьют по голове мечом».

— Я трудился над увеличением народонаселения, — сказал я. — Заботился о его количестве и качестве. — Я хлопнул рукой по голове. — А, черт, как надоела. — Есть боль, к которой можно приспособиться и не замечать, но только не головную, она проникает в самый источник жизни.

Макин продолжал улыбаться. Похоже, его радовало мое жалкое состояние.

Он запустил руку в свою седельную сумку, откуда-то из самой глубины извлек тугой кожаный узелок и бросил его мне. Я едва сумел поймать. В глазах двоилось.

— Это гвоздика, — сказал Макин.

— Какой запасливый сэр Макин.

Можно продать отличную лошадь за хорошие деньги, но даже их не хватит на горсть этой редкой пряности. Отличное средство от боли. Но если перебрать, умрешь, только смерть будет сладкой, будто подхватили теплые воды реки и понесли вдаль. Я принялся было развязывать узелок.

— Забери назад, — я бросил узелок назад Макину.

Только начни, и заработаешь привычку. Головная боль превратилась в моего врага, и борьба с ним уже началась.

Мы продолжали ехать по тропе вперед. Я напитывал мозг старыми ядами, выжатыми из ненависти к графу Ренару. После его смерти я ими практически не пользовался. Пульсирующая боль от сломанного зуба превратилась в слабое покалывание.

Райк на своем коне, похожем на монстра, поравнялся со мной и какое-то время ехал рядом. Возможно, Макин радовался тому, что мне надрали задницу, а вот Райк решил, что наконец-то пришло его счастливое время.

— Райк, ты знаешь, почему я тебя до сих пор не прогнал с глаз долой? — спросил я.

— Почему?

— Потому что ты отражаешь все худшее, что есть во мне. — И снова я заскрежетал зубами. — Черт. — С трудом их разжал. — Я не из тех, у кого за одним плечом ангел, за другим — демон. У меня за каждым плечом по демону. И ты похож на самого отвратительного, как если бы я утратил свое обаяние и внешнюю привлекательность. — Я понимал, что несу околесицу, и попытался усмехнуться.

— Не слушай его, Райк, — раздался голос Макина. Я не заметил, как он подъехал.

— Мой отец был прав, Макин, — сказал я. — Прав, что за сына и жену потребовал у брата деньги. Он бы потерял половину своей армии только по дороге к Логову.

Макин нахмурился и снова протянул мне узелок с гвоздикой.

— На вот, возьми.

— Мой отец знал, что такое жертвоприношение. Корион тоже знал. На эту дорогу он меня и направил. Правильную дорогу. Просто не хочу, чтобы меня подталкивали.

Я практически не видел Макина, от боли веки не размыкались.

Макин покачал головой.

— За некоторые преступления нужно отвечать. Корион пытался призвать тебя к ответу. Я прошел три страны, чтобы найти тех, кто убил мою девочку. — В его голосе слышалась тревога.

— Идиот, — одеревенелые губы с трудом выговорили слово.

— Йорг, — тихо произнес Макин. — Ты плачешь. Да возьми ты эту чертову гвоздику.

— Нам нужно увеличить армию. — Все окутал мрак, и мне показалось, что я падаю. Затем последовал удар о землю.

 

8

ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

Я проснулся в какой-то полутемной комнате. Назойливо жужжала муха. Кого-то где-то рвало. Свет пробивался сквозь трещины в штукатурке и сквозь покосившиеся ставни. Крестьянская хижина. Звуки рвоты сменились приглушенным плачем. Плакал ребенок.

Я сел. Тонкое одеяло сползло. Солома кололась. Голова больше не болела. Зуб ломило ужасно, но эта боль не шла ни в какое сравнение с головной. Я попытался нашарить рукой меч и не нашел. Было что-то магическое в исчезновении головной боли. Так исчезает радость, и тебе становится жаль, что радостью не наполнено каждое мгновение жизни. Конечно, это была не обычная головная боль. Старина Йорги получил по мозгам. Однажды я уже видел такое, когда брат Гейнс упал с лошади и ударился головой. Целых два дня он был идиотом похуже Мейкэла. И спрашивал по тысяче раз на дню: «Я что, с лошади упал?» Он то принимался плакать, то смеялся. Мы, люди, такие хрупкие, легко ломаемся.

Я поднялся и обнаружил, что стою на ногах весьма неуверенно. Дверь открылась, и, загораживая свет, в проеме возник силуэт женщины.

— Я принесла вам суп, — сказала женщина.

Я взял миску и снова сел.

— Пахнет вкусно.

И в знак подтверждения в животе заурчало.

— Твой друг Макин… он принес двух кроликов для супа, — пояснила женщина. — У нас не было мяса с тех самых пор, как забрали свиней.

Я поднес миску к губам — никаких ложек здесь не было — обжигаясь и нимало о том не заботясь, начал пить. Женщина вышла. Вначале я просто делал маленькие глотки, наблюдая, как в полосах света, пробивавшегося сквозь ставни, танцует пыль. Потом принялся жевать мясо, грызть хрящики, всасывать жир. Хорошо есть с пустой головой.

Наконец я снова поднялся на ноги, на этот раз более уверенно. Я похлопал себя по бедрам: старый кинжал на месте, в сумке на поясе что-то твердое — мешочек Макина с гвоздикой. В поисках меча я оглядел хижину и направился к двери.

Солнечный свет мне показался слишком ярким, холодный ветер ударил в лицо едким запахом гари. Я потянулся и заморгал, снимая напряжение. Неподалеку от хижины виднелись остатки хозяйственных построек: два сарая с разрушенными стенами и почерневшими балками, поваленные заборы и загоны для скота, вытоптанные, по всей видимости, тяжелой лошадью. Под крышей ближайшей постройки спиной ко мне сидела женщина.

Мой мочевой пузырь взвыл от необходимости опорожниться. Я свернул за хижину. Казалось, горячая струя никогда не иссякнет.

«Боже правый, неужели я проспал целую неделю?»

Один мудрец когда-то сказал: «Не гадьте там, где едите». Кажется, это был Аристотель. Братья с большой дороги этому правилу следуют неукоснительно. Справляй нужду, где хочешь, и двигайся дальше, оставляя все свое дерьмо позади. В замке у меня была уборная. Которая, честно говоря, представляла из себя обычную дырку, куда справлялась нужда. В замке ты гадишь там, где ешь, и вынужден думать, какое дерьмо стоит ворошить, а какое нет. Это я понял за три месяца сидения на королевском троне.

Наконец струя иссякла. Копил, вероятно, не менее недели. И сразу же я почувствовал облегчение. Хорошо. Я широко зевнул. На север простиралась равнина, острые пики Маттеракса целились в небо на юге. Черт возьми, мы где-то у границы Высокогорья или даже покинули его пределы. Я еще раз потянулся и неспешно направился к женщине.

— Это дело рук моих людей? — спросил я, нахмурился и оглядел окрестности. — И где, черт побери, они сейчас?

Женщина повернулась: лицо изнуренное, в глазах тревога.

— Это солдаты из Анкрата. — На руках она держала девочку с бледным болезненным лицом. На вид девочке было лет шесть-семь.

— Из Анкрата? — Я вздернул бровь, не отрывая взгляда от девочки. — Граница близко?

— Пять миль, — ответила женщина. — Они сказали, что мы не имеем права здесь жить, что эта земля аннексирована. И они все подожгли.

«Земля аннексирована», — зазвенело у меня в голове. Пограничные споры. На старых картах эти места обозначены как земли, принадлежащие лорду Носсару.

Я уловил кислый запах блевотины в утреннем воздухе. К волосам девочки прилип кроваво-черный сгусток.

— Они убили твоего мужа? — спросил я и удивился самому себе. Такие вещи меня никогда не заботили. Вероятно, все дело в моем состоянии.

— Они убили нашего сына, — ответила женщина, глядя куда-то мимо обгорелых стропил, мимо меня, в пространство за пределами холодного синего неба. — Дейви едва не задохнулся от дыма, он выбежал, кричал, ничего перед собой не видел от страха и рези в глазах. Он слишком близко подбежал к солдату. Тот взмахнул мечом — и все, его больше нет, словно вьюнок срубил, путавшийся под ногами. Все кишки наружу… — Женщина заморгала и опустила глаза на девочку. — А Дейви все продолжал кричать и никак не мог остановиться. И тогда другой солдат выпустил стрелу прямо ему в горло.

— А твой муж? — Я не спрашивал ее о сыне. Я не хотел слышать ее рассказ. Девочка смотрела на меня без любопытства, без надежды.

— Не знаю. — Голос у женщины сделался бесцветным. Так бывает, когда все чувства перегорают. — Он не подошел к Дейви, не помог ему, слишком испугался, что солдаты убьют и его. — Девочка закашляла, издав влажный хлюпающий звук. — Сейчас он все время плачет и смотрит в землю.