Моя борьба» — произведение, написанное в тюрьме г. Ландсберга на реке Лех

 

 

После таких ужасных последствий решения стать политиком другой человек бросил бы эту профессию. Но не Гитлер, которого через несколько дней после неудавшегося путча схватили на вилле Ханфштенглей. При аресте он попросил ручку и бумагу и написал:

 

«Всем, всем, всем! Не падайте духом! Оставайтесь едиными! Верно и послушно следуйте за вождями и слушайте зов родины, а не ее погубителей. Адольф Гитлер. Написано в момент ареста».

 

Примерно в часе езды на автомобиле от Мюнхена на возвышенности близ Ландсберга на реке Лех находится крепость, куда полиция ночью доставила арестованного. «Устройте его хорошо», — попросили полицейские перед отъездом, и тюремщики разбудили хорошо устроенного графа Арко, который за четыре года до этого средь была дня застрелил главу Баварского Советского правительства Эйснера‑Космановского: «Вставай! Фюрер пришел». Граф потер глаза, узнал Гитлера и радостно протянул ему руку. Гитлер отвернулся. Во‑первых, все знали, что Арко — еврейского происхождения, а во‑вторых, Гитлер решил остаться политиком, но отныне легальным.

Врач, старший медицинский советник д‑р Бринштейнер констатировал перелом ключицы. Некоторое оцепенение левого плеча сохранялось, но Гитлер мог предстать перед судом. За право судить его боролись социал‑демократическое правительство в Берлине и католическое консервативное правительство в Мюнхене. Баварцы перетянули канат. В начале 1924 г. процесс Гитлера начался в бывшей столовой Мюнхенской военной школы на Блютенбургштрассе. Гитлер и здесь остался «большой глоткой» и был главным героем спектакля. На заданный вопрос он часто отвечал часами, а зрители слушали и записывали. В их числе были корреспонденты газет из Франции, Англии и США. «Какой колоссальный парень этот Гитлер!» — удивился один из судей, как раз когда речь шла о «банде предателей в Берлине». Все шло гладко, и через три недели «господин обвиняемый» закончил свои речи. О предыдущих сделках с Каром, фон Лоссовом и Зейсером не было сказано ничего, они остались на свободе, а приговор Гитлеру с перспективой скорого досрочного освобождения был мягким. Людендорф, который в день путча был назначен новым главнокомандующим и уже начал отдавать приказы, был оправдан. Он негодовал:

«Я воспринимаю это оправдание как позор. Мой почетный мундир и мои ордена этого не заслужили».

В Ландсберге можно было с удобством проводить время, полеживая на левом боку. Тюремщики и заключенные питались одинаково. Гитлер располагался в двух камерах, одна из которых была спальней, и к нему был приставлен уборщик. Остальные осужденные получали с воли освежающие напитки. Гитлер получал книги. Его посещали друзья и сторонники, оставшиеся на свободе. Он говорил с ними по пять‑шесть часов, и надзирателям трудно было прерывать эти разговоры.

Вождь национал‑социалистических студентов Рудольф Гесс был осужден отдельно. Его поместили в тот же спокойный флигель крепости, где сидел Гитлер. Один или два раза в неделю приходил западный еврей, геополитик Хаусхофер, друг Гесса. Кроме идей, он принес с собой пишущую машинку, и можно было начать работать. Личный секретарь Гесс печатал то, что говорил Гитлер. А тот говорил перед Гессом, перед двумя‑тремя сокамерниками и другими заключенными партийцами по вечерам, после долгих прогулок в тюремном дворе, где те играли в мяч или резались в карты. В такие вечера снаружи на лестничной площадке бесшумно собирались надзиратели и слушали. Другие толпились внизу, во дворе, и никто никогда не издал ни звука. Так рождалась «Моя борьба».

 

 

Речи, как думал Гитлер уже тогда, следует оценивать по их воздействию на народ, а не на университетских профессоров. Произведение, которое предопределило конечную победу Гитлера, представляет собой сборник антисемитских речей заключенного в тюрьму фюрера в этой «высшей школе за государственный счет».

В предметном указателе к «Моей борьбе» «евреи» упоминаются около ста раз, а Франция и Россия — раз по десять, и опять‑таки в связи с евреями:

 

«Отравление негритянской кровью Рейна в сердце Европы столь же соответствует садистски‑извращенной жажде мести этого шовинистического наследственного врага нашего народа, как и холодному расчету евреев начать этим путем метисацию европейского континента в его центре и лишить белую расу основ самодержавного существования, заразив ее кровью низших представителей человечества. То, что Франция, подстрекаемая своей жаждой мести, планомерно осуществляет сегодня в Европе под руководством евреев, — это грех против белого человечества, и однажды он навлечет на этот народ всех духов мести породы, познавшей в осквернении расы первородный грех человечества».

 

Или:

 

«Самый страшный пример являет собой Россия, где евреи воистину с фанатичной яростью убили, подвергнув нечеловеческим мукам, или уморили голодом 30 миллионов человек, чтобы обеспечить кучке еврейских литераторов и биржевых бандитов господство над великим народом».

 

Будущий фюрер и рейхсканцлер признался позже своему министру иностранных дел, что в этой книге, написанной в Ландсберге, ошибочней всего рассуждения о внешней политике.

Неверно говорить о «Моей борьбе» как о «расписании завоевания мира». Гитлер хотел завладеть пространством на востоке Европы:

 

«Наша задача, миссия национал‑социалистического движения заключается в том, чтобы обеспечить такое политическое благоразумие нашего народа, чтобы он видел свою будущую цель не в опьяняющих мечтах о походах нового Александра, а в усердной работе немецкого плуга, которому меч только даст землю».

 

И далее следует вывод:

 

«В Европе у Германии в обозримом будущем могут быть лишь два союзника: Англия и Италия», так как «сегодня мы сражаемся не за мировое господство, а за сохранение нашей родины, за единство нашей нации, за хлеб для наших детей. Германия сегодня не мировая держава. Даже если наше временное военное бессилие будет преодолено, мы не будем больше претендовать на это звание».

 

«Расписание» было таково: Германии после изгнания всех евреев из германской сферы влияния должна принадлежать Восточная Европа. («Сама судьба дает нам знак. Отдав Россию в руки большевиков, она лишила русский народ того разума, который до сих пор обеспечивал прочность его государства».) Германской, родственной по крови Англии останется ее мировая империя, и пусть она расширяет ее, не давая никакой пощады колониальным народам. Гитлер писал:

 

«Столь же убоги надежды на мифическое восстание в Египте. Мысль о „джихаде“ вызывает приятную дрожь у наших немецких мечтателей. Как националист, который оценивает народы с расовой точки зрения, я не могу, зная о расовой неполноценности этих т.н. „угнетенных наций“, связывать с ними судьбу моего народа».

 

Почему руководимая им Германия не нашла общего языка с братским германским народом в Англии, Гитлер так и не понял до конца своих дней. Позже он спросил одного шведа:

 

«Г‑н Далерус, скажите мне, почему я не могу прийти к соглашению с английским правительством? Вы хорошо знаете Англию, может быть, Вы сможете разрешить для меня эту загадку?»

 

Когда Англия через несколько дней после этого, в сентябре 1939 г. объявила войну Германии, «Гитлер сидел за своим письменным столом как окаменевший и смотрел перед собой невидящим взглядом. Он не бесновался. Он сидел совершенно спокойно и неподвижно в своем кресле. „Что теперь?“ — спросил он после паузы, которая показалась вечностью».[38]

В 1924 года заключенным и надзирателям Ландсбергской тюрьмы все казалось очень простым: Германии — восток Европы, германской Англии — огромный мир. Союзная Италия могла сделать из Средиземного моря «mare nostrum». Америка далеко, а остальное принадлежит безбожникам.

Большинство слушателей составляли верующие католики, а они знали еще из посланий Павла:

 

«Евреи нелюбимы Богом и противны всем людям».

 

Поэтому Гитлер легко мог выдавать свою борьбу против евреев за «дело Господне».

В мозгах Гитлера совмещались с венских времен благодаря своему действительному или предполагаемому родству по линии антисемитизма учения Шенерера, Люэгера и Ланца фон Либенфельса. Чтение расовых теорий Дарвина, Менделя, Белыие, Гобино и Гюнтера дополнялось частыми визитами Хаусхофера и Розенберга, которые мечтали о захвате земель на Востоке, чему должно было предшествовать разделение на составные части Советской России, управляемой еврейскими народными комиссарами. Хаусхофер, при поддержке своего подручного, Рудольфа Гесса, заходил очень далеко и уже видел огромную Россию в тисках со всех сторон. А Розенберг, который родился в Эстонии и стал по документам гражданином Германии лишь несколько месяцев назад, мог наблюдать захват власти евреями в России вблизи, а именно в Москве. Унесенный потоком белых эмигрантов в Париж, Розенберг вскоре объявился в Мюнхене и стал объяснять, что происходит в СССР, в статьях под названиями «Русско‑еврейская революция», «Еврейский вопрос», «Протоколы сионских мудрецов» и «Еврейская мировая политика» и т. п.

Розенберг знал о финансировании руководимой им газеты «ФБ» евреем Пинкелесом. Знал он и о том, что Гитлер догадывается о его отдаленных еврейских предках, от которых он унаследовал фамилию «Розенберг». Но после того как он рассказал своему фюреру, открыв на соответствующей странице словарь Мейера, как крещеный еврей Торквемада в 1492 году, будучи испанским великим инквизитором, изгнал почти всех испанских евреев, в том числе и крещеных, ничто не мешало больше Розенбергу стать представителем Гитлера на время заключения последнего. Оставшийся на свободе идеолог мог показывать другим письменный приказ фюрера: «Дорогой Розенберг! Отныне Вы руководите движением».

 

 

Перечислять все злодеяния евреев, которые они, согласно «Моей борьбе», совершили и еще могут совершить, было бы утомительно. Гитлер любил называть их туберкулезными или чумными бациллами. Поскольку кое‑что в этой книге описано правильно, победители в 1945 году запретили ее в Германии. Этот запрет остается в силе, и уже два поколения немцев не могут составить о ней представление.

Правильным я мог бы назвать такой отрывок:

 

«Вряд ли у какого‑либо народа мира инстинкт самосохранения развит сильней, чем у т.н. „богоизбранных“. Лучшим доказательством этого может служить сам факт существования этой расы».

 

А вот образец ложного утверждения:

 

«Если евреи победят народы мира с помощью своего марксистского вероисповедания, это станет венком на гроб человечества, и эта планета снова будет нестись через эфир, как и миллионы лет назад, без людей».

 

То, что Гитлер сулил евреям изгнание, а в случае войны — уничтожение, и, как реальный политик, рассчитывал сделать это в ходе войны, — нет сомнения:

 

«Если бы в начале войны, в 1914 году, или во время войны 12‑15 тысяч еврейских предателей народа подвергли таким же газовым атакам, какие испытали на полях сражений сотни тысяч наших лучших немецких рабочих, то миллионные жертвы на фронте были бы не напрасны».

 

Убеждение Гитлера, будто он — посланец Всевышнего, из‑за чего в ходе Второй мировой войны погибли миллионы жертв, стало складываться еще тогда, когда он писал «Мою борьбу»:

 

«Я верю, что действую сегодня согласно замыслу всемогущего Творца: защищаясь от евреев, я сражаюсь за дело Господне».

 

У двух томов Гитлера своя история. Высказывания его противников и сторонников, которые не читали книгу, неинтересны. Передовые статьи печатных органов той и другой стороны выискивали то, что им было выгодно. Радиокомментаторы ругались. В вечерних школах гитлерюгенд, СА и СС чтение этой книги стало правилом. Прокуроры и судьи после 1933 года давали определения жителей государства и граждан государства в точном соответствии с установками, данными в «Моей борьбе». Цитаты из этой книги содержались даже в букварях для малышей, чиновники ЗАГСа вручали ее молодым при вступлении в брак. Любимым изречением, которое звучало в понедельник по утрам в высших учебных заведениях из уст партайгеноссе директора, было:

«У каждого мужчины есть советники, но решение мужчина должен принимать сам».

Второй том не был закончен из‑за досрочного освобождения Гитлера из тюрьмы. Но вскоре Гитлер снова получил утраченную возможность, так как после первой же публичной речи на свободе ему запретили выступать в течение двух лет. Фронтовой товарищ, управляющий делами партии фельдфебель Макс Аманн печатал на машинке то, что диктовал ему его работодатель в Оберзальцберге, и для обоих это было делом жизни. Тираж «Моей борьбы» в Германии достиг 10 миллионов, книга была переведена на все языки мира, включая русский и китайский. Автор получил за нее 15 миллионов марок, из которых до своей смерти израсходовал половину.[39]

 

 

 

Глава 7