Великое переселение невеликих людей 1 страница

 

 

 

Мир напоминал циклопических размеров вокзал, где поминутно кто‑то прибывает, кто‑то убывает, кто‑то переходит на другую платформу, кто‑то покупает билет, кто‑то сдает… А тут еще торговцы, разбойники, проститутки и прочий вокзальный люд…

Великое переселение народов.

По необозримым пространствам в разных направлениях двигались огромные массы людей, жаждавших обретения земного рая (по крайней мере, в их понимании этого термина). Их погоняло на этом пути множество различных факторов, из которых самым, пожалуй, вероятным был хватательный рефлекс, присущий маленьким детям. И жгучая зависть, умноженная на неспособность к созиданию. Картошка на соседском огороде всегда кажется крупнее, а дворовые куры — жирнее и, конечно же, яйценоснее. Конечно, можно согнать соседа с его земли, но что толку с той земли, если вместо соседского трудолюбия и таланта приложить к ней собственные лень и бездарность? И снова поиск земли, которая избавит от труда и забот. А вон там, на горизонте, какая высокая трава растет сама по себе… Чья это земля? Да какая разница!

И они двигались все вперед и вперед, где задерживаясь на пару лет, где — на пару веков, где смешиваясь с местным населением, где сгоняя его с обжитых мест, чтобы через какое‑то время самим быть согнанными…

И так долгое‑долгое время. Так что, утверждение типа «Мы здесь живем две тысячи лет» — явная чушь (если, конечно, это не произносит китаец, японец, индус или, скажем, аргентинский гаучо). Да, те или иные племена когда‑то жили на данном пространстве, но этнос меняется каждые 500 лет, так что это не мы жили здесь в третьем веке, а они, те, которые, скорее всего, ужаснулись бы, увидев, какое отребье претендует на роль их потомков.

Переселение народов, естественно, влекло за собой их смешение, так что есть серьезные основания утверждать, что кельты, германцы, славяне или готы в те времена не имели тех отличительных свойств, которыми так гордятся современные ультра‑патриотические историки. Так что нынешние жители города Рима не имеют ни малейших оснований идентифицировать себя с римлянами времен Калигулы, да и гораздо более поздних эпох — тоже. То же касается и представителей других народов, населяющих Европу, Северную Африку, Ближний Восток и т.д. Расхожее представление о так называемой «расовой чистоте» вдребезги разбивается о реалии бытия того времени и элементарную логику нашего. В крови римлян, несомненно, были примеси, исходящие и от североафриканских негроидов, и от западноазиатских семитов, и от восточноевропейских варваров, и, собственно, от всех рабов и рабынь огромного и пестрого мира. Но язык, культура, религия, менталитет — бесспорные детерминанты этнической идентичности.

Какой‑то из народов был в большей изоляции от внешних влияний, какой‑то — в меньшей, но ни одному из них не удалось в те сумбурные времена законсервировать свой этнический тип. Впрочем, едва ли это кому‑то приходило в голову, переполненную куда более насущными и серьезными заботами…

 

 

КСТАТИ:

«Голодная собака верует только в мясо».

Антон Чехов. Из записных книжек

 

Да, в те времена было, как говорится, не до жиру…

Историки, упоминая ужасающее побоище при Марне, утверждают, что если бы римляне не победили тогда, в 451 году, то большинство сегодняшних европейцев обладало бы ярко выраженной монголоидной внешностью. Сильно сказано, но проблема заключается отнюдь не во внешности европейцев, а в основных характеристиках европейской цивилизации, что гораздо важнее для всего ее последующего развития.

 

 

Между людьми оседлыми, то есть людьми, строящими свое благополучие на обработке земли, на животноводстве, на ремеслах и т.п., и кочевниками, для которых земля — всего лишь территория одноразового использования — со всеми вытекающими отсюда последствиями, существуют совершенно непримиримые противоречия, те же самые, что всегда существуют между тружеником и тунеядцем, саранчой, пожирающей плоды чьего‑то тяжкого труда и передвигающейся дальше, оставив после себя пустыню. С саранчой нельзя договориться, нельзя откупиться от нее, нельзя ее прогнать… Она, конечно же, имеет право на жизнь, как все живое, но когда она идет в поход, ее нужно уничтожать еще на подступах к зеленому полю, и альтернативы этому нет.

Битва при Марне была необходимой операцией по уничтожению саранчи, и при этом ее расовая, социальная, национальная или какая иная принадлежность не имеют абсолютно никакого значения.

К концу V века миграция на просторах Европы если не прекратилась вовсе, то резко сократилась. Вандалы наконец‑то нашли свое место обитания в Северной Африке, вестготы — в Испании, остготы — в Италии, франки — в Галлии, англы и саксы — в Британии и т.д.

Многие города были разрушены, дороги и порты опустели, торговля замерла, экономика возвратилась к принципу натурального обмена, законы утратили силу…

Черт возьми, как это напоминает 1993 год на территории бывшего СССР!

 

 

КСТАТИ:

«Что было, то и будет, и что творилось, то творится, и нет ничего нового под Солнцем».

Соломон Мудрый

 

Похищение Европы

 

 

 

Европа того времени была тем, что, как говорится, плохо лежит, и достаточно дерзкий вор имел все возможности ее прикарманить. Вот до чего довела римская политика производить окружающих не в друзья, а в рабы, не желая при этом разглядеть за имперским своим чванством простейшую истину: чем больше рабов, тем больше врагов. Да, империя есть империя… Вон большевики в 1945‑м бурно радовались, наложив свою пролетарскую лапищу на Польшу, Венгрию, Чехословакию, Румынию, Болгарию, половину Германии (не говоря уже о ранее подмятой Прибалтике), и что толку? Мало того, что нерадивые рабы никак не блюли интересы хозяина, они еще и усердно точили ножи, чтобы вонзить их в его брюхо при первом же удобном случае… «Это что же им так кисло было?!» — возмущенно пожмет плечами какой‑нибудь бравый еще участник танкового рейда на Прагу в августе шестьдесят восьмого. Дело даже не в том, господин танкист, кисло или не очень, а в том, что нормальный человек никогда не смирится с рабством, не говоря уже о том, что быть рабом у пролетария — это вообще… нет слов.

А тогда, в конце V века от Рождества Христова, плохо лежащую Европу быстро и цепко захватила христианская церковь, создавшая сеть централизованной власти и ставшая единственной объединяющей силой в ситуации всеобщей разрозненности и нестабильности.

Церковь не завоевала Европу, не победила в жестокой конкурентной борьбе иных претендентов на роль Хозяина, нет, она просто подобрала то, что плохо лежит. Правда, в любом случае брать чужое означает «похищать»…

Растерянным, разуверившимся, подавленным европейцам Церковь пообещала вечное спасение, избавление от войн, эпидемий, разрухи, а главное дала надежду на светлое будущее — пусть не в этой жизни, так в той, загробной. Большевики эксплуатировали ту же надежду, только в варианте счастья для детей и внуков. Это была роковая ошибка, так как со времени их обещаний успели народиться не только внуки, но и правнуки тех, кто им поверил, а счастья не было как не было (если, конечно, не брать во внимание дешевую водку и вареную колбасу ценой в 2 рубля 20 копеек)… Церковники же поступали гораздо более мудро: проверить их обещания было попросту невозможно.

Мало того, они терзали души своих прихожан комплексом вины за первородный грех, да и вообще за разного рода грехи, совершаемые человеком в процессе своей жизнедеятельности. Грехи нужно как‑то искупать, а еще проще — откупиться деньгами или какими‑нибудь ценностями через посредника между человеком и Всевышним, который всегда готов помочь.

 

 

КСТАТИ:

«За дешевку массы охотно платят втридорога».

Станислав Ежи Лец

 

Они вступили в альянс с грубой земной властью, вследствие чего власть приобрела определенную легитимность, стала как бы санкционированной Господом, а не какой‑то пьяной солдатней. кроме того, власть теперь могла опереться на Церковь с ее разветвленной системой приходов, где простым людям внушалась потрясающе циничная мысль о том, что власть — от Бога, где общество пронизывалось насквозь железными прутьями идеологической арматуры и приобретало ту самую цельность, монолитность пирамиды, которую так естественно венчает вершина, в необходимости которой сомневаться попросту невозможно…

А Церковь приобрела некого рода «крышу», защищающую ее грубой силой и способствующую ее дальнейшему развитию — небескорыстно, конечно.

Простой пример. В целом ряде трудов по истории христианской Церкви упоминается, как ключевая фигура, король франков Хлодвиг I (466—511 гг.), который в немалой мере способствовал обращению своих полудиких подданных в католичество. Упоминается этот персонаж, как правило, со знаком плюс, так как принес неоспоримую пользу Церкви (joseph h. linch. the medieval church new york, 1992).

А все прочие деяния этого кровавого чудовища… ну, с кем не бывает. Но как же грех? Грех — он, конечно, грех, однако польза‑то какая…

В 486 году Хлодвиг, девятнадцатилетний король салических (живших в долине реки Салы) франков, выступил во главе своего войска против римского наместника Сиагрия. При поддержке короля Рагнахара, своего родственника, он разбил римлянина, а когда тот получил убежище у тулузского короля Алариха, потребовал его выдачи, после чего приказал заколоть в темнице.

Вскоре от руки Хлодвига гибнет и Рагнахар. Собственно, от этой же руки погибли абсолютно все его родственники.

Хлодвиг женился на бургундской принцессе Клотильде, которая была христианкой и настойчиво уговаривала мужа порвать с язычеством. Но он медлил с окончательным решением, взвешивая все возможные последствия такого шага.

Однако во время кровопролитного сражения с алеманнами, когда неприятель начал брать верх, король Хлодвиг громко поклялся в случае победы принять христианство. Среди его воинов было немало галло‑римских христиан, которые, услышав эту клятву, воодушевились и помогли Хлодвигу выиграть сражение. Он сдержал свою клятву и принял крещение вместе с тремя тысячами своих воинов.

Таким образом Хлодвиг получил поддержку весьма влиятельных слоев галло‑римского населения и католического духовенства.

Эта поддержка очень скоро проявилась в том, что католики Вестготского королевства предали своего короля Алариха и дали возможность Хлодвигу стереть его державу с карты Европы.

Затем по той же схеме произошло присоединение Южной Галлии.

Все территориальные приобретения этого христианского монарха теснейшим образом сплетались с феноменальной жестокостью, вероломством и игнорированием каких бы то ни было правил социального поведения.

 

 

ФАКТЫ:

В ходе интенсивных военных действий франки ограбили в числе прочих объектов своего корыстного интереса и христианский храм в Суассоне. Епископ обратился к Хлодвигу с просьбой вернуть храму хотя бы драгоценную чашу. Хлодвиг пообещал сделать это, но ему еще предстояло получить согласие войска на возвращение чаши, потому что при дележе добычи король мог претендовать лишь на ту ее часть, которая полагалась ему по жребию. Войско согласилось выделить королю чашу, но один из солдат, относящихся, видимо, к категории заядлых правдоискателей, закричал, что это есть нарушение прав и оскорбление вековых традиций, после чего обрушил боевой топор на изящный сосуд. Хлодвиг не повел и бровью, но вскоре устроил войсковой смотр. Поравнявшись с тем самым правдоискателем, король взял у него из рук боевой топор, осмотрел его и швырнул на землю со словами: «Никто не содержит оружие так небрежно, как ты!» Солдат нагнулся, чтобы поднять топор, но Хлодвиг своей секирой разрубил ему голову, а затем проговорил: «Так ты поступил с чашей!»

 

И никто ничего не сказал…

А епископ Суассона заявил с церковной кафедры: «Бог предает в руки короля Хлодвига врагов его»

 

 

КСТАТИ:

«Богу — богово, кесарю — кесарево. А людям что?»

Станислав Ежи Лец

 

В своем отношении к безграничной власти над телами и душами людей Церковь действовала по принципу «Разделяй и властвуй». Плоть и дух человека были однозначно и бесповоротно противопоставлены друг другу.

Церковь, не владея достаточно весомыми аргументами в пользу победы своего учения, решила в борьбе с язычеством взять под обстрел одно из наиболее природных человеческих влечений — сексуальное.

Из всех возможных грехов самыми тяжкими считались сексуальные, если учитывать, с какой яростью средневековая Церковь обрушивалась на естественные контакты представителей противоположных полов. То, что в Греции, Риме, Китае, Индии и многих других странах считалось проявлением любви к высшим силам, единением с Природой, матерью всего сущего, в мире христианского средневековья осуждалось как нечто грязное и противоестественное.

Христианские богословы дошли даже до такого программного заявления: «Женщина целиком и мужчина ниже пояса являются творениями дьявола».

В середине VI века состоялся Маконский церковный собор, который в числе прочих важных проблем рассматривал и такую: есть ли у женщины душа? Почти половина присутствующих отцов Церкви категорически отвергала даже само предположение чего‑то подобного, и лишь с перевесом в один голос собор христианской Церкви признал, что у женщины, хоть она и является существом низшего порядка, все же имеется некое подобие души.

 

Образ Богоматери

 

Религиозная философия средневековья однозначно утверждает идею неполноценности женщины и определяет ей статус похотливой и нечистой во всех отношениях твари.

Правда, можно не без некоторого злорадства отметить, что во всемирной истории философии раздел европейского средневековья поразительно беден в сравнении с другими эпохами, а философскую мысль представляют в нем лишь христианские богословы, до неприличия однообразные в муссировании темы греха и противопоставления бессмертного духа бренной плоти.

 

 

КСТАТИ:

«Те, кто видят различие между душой и телом, не имеют ни тела, ни души».

Оскар Уайльд

 

А на фоне яркого многоцветья восточной философии их перепевы размышлений одиозного апостола Павла о том, что «хорошо человеку не касаться женщины», и о том, что «мы будем судить ангелов, тем более дела Житейские…», выглядят, скорее всего, как примеры из учебника психиатрии. Начиналась антисексуальная революция, которая в раннем средневековье, на подготовительном этапе своего развития, встречала ожесточенное сопротивление. Не только бесхитростные прихожане никак не могли взять в толк, чего ради они отныне должны стыдиться наиболее доступного и увлекательного из всех жизненных удовольствий, но и рядовые священники не могли понять, зачем было Иисусу идти на такие страдания, если теперь его именем насаждается нечто противоречащее элементарным законам Природы.

Так что идеи антисексуальной революции пока что оставались идеями…

Тем более что имели место и другого порядка идеи, переходящие в проблемы, не решенные и по сей день. Речь идет прежде всего о разделении христианства на две ветви, католическую и православную, получившую свое развитие в Восточной Римской империи. Византийцы считали католицизм еретической верой, католики, естественно, не оставались в долгу, а на подходе была уже третья сила, но об этом позже…

В Византии на императорский трон усаживается некий Юстин, бывший крестьянин, как говорится, сделавший сам себя. В го время ему исполнилось уже 67 лет. При нем пребывает тридцатисемилетний племянник, бывший пастушок, которого заботливый дядя давно уже переселил в столицу и ввел в высшие эшелоны власти. Племянник, принявший имя Юстиниан, становится преемником старого императора. Готовясь к роли первого лица государства, он вступает в связь с некоей Теодорой, дочкой циркового сторожа, еще в подростковом возрасте прославившейся в роли проститутки, блестяще владеющей всеми мыслимыми способами сексуальных сношений, да еще и демонстрирующей свое искусство почтеннейшей публике, будь на то ее воля и деньги.

Современники утверждали, что Теодора как‑то выразила сожаление относительно того, что Бог не снабдил ее тело таким количеством отверстий, которое позволило бы вступать в одновременный контакт с более многочисленной группой партнеров (то есть более трех).

Юстиниан после первой же встречи с этой «многостаночницей» был ошеломлен, смят, покорен, что, конечно, было удивительно, учитывая то, что он прожил в столице уже достаточно много времени и, по идее, не должен был потрясаться, столкнувшись с профессиональной сексуальной техникой.

 

Колесо. Иллюстрация к книге «Женская академия». XVII в.

 

Видимо, Теодора действительно обладала какими‑то уникальными способностями…

Так или иначе, но Юстиниан твердо решил жениться на ней. Осуществить это намерение было не так‑то просто, потому что императрица Евфимия, супруга дяди, категорически отказалась признать проститутку своей племянницей. Но сорокалетний «мальчик» так прикипел душой к полюбившейся ему «игрушке», что император пошел на то, чтобы изменить существующий закон, и этот скандальный брак все‑таки состоялся.

В 527 году Юстиниан был объявлен соправителем своего дяди, а через пять месяцев после этого акта он и Теодора были торжественно коронованы в храме Святой Софии.

Нужно отдать должное этой женщине: она была умна, и ее советы не раз помогали Юстиниану принимать верные решения в нестандартных ситуациях. Но в целом она оставалась, как отмечали исследователи той эпохи, источником плебейской силы и чувственности, при этом будучи ярой поборницей ханжеской морали, как, впрочем, все вышедшие в тираж проститутки.

Она, поддерживая своего супруга в его попытках искоренить проституцию, велела выкупить у сводников 500 проституток и поселить их в старом монастыре на берегу Босфора, чтобы они отныне вели созерцательную и благочестивую жизнь. Затея, как и следовало ожидать, с треском провалилась: проститутки предпочли смерть такой жизни, бросившись в море с крутого берега.

 

 

КСТАТИ:

«Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелкая».

Фридрих Ницше

 

При Юстиниане зародилась традиция, согласно которой христианские императоры преследовали мужской гомосексуализм, словно бы отдавая дань канонам иудаизма, который карал смертью подобные отношения.

Кроме того, Юстиниан стремился расширить границы Византии и организовывал военные экспедиции против вандалов в Северной Африке, против остготов на Сицилии и в Италии, против персов и вестготов.

С одной стороны, неуемный император в конце концов вернул империи ее былое величие, но с другой — эта реанимация была непомерно дорогостоящей, и запоздалой. Мало того, она нарушила сложившуюся систему связей между государствами Европы К примеру, когда из Италии были изгнаны вестготы, ее положение заметно ухудшилось, так как она сразу же стала легкой добычей для лангобардов. Нельзя создавать вакуум, даже с самыми благими намерениями, потому что он непременно заполнится, причем абсолютно неожиданным образом.

Пока византийские войска рьяно вычищали Испанию и Северную Африку от их владетелей, славяне перешли Дунай, вследствие чего такие имперские провинции как Иллирия, Далмация, Македония и Фракия очень быстро превратились в Славянский край, где образовались впоследствии уже не имперские Хорватия, Сербия и Болгария.

Все это весьма напоминает авральную сдачу крупных строительных объектов к какому‑либо красному празднику или съезду Компартии Советского Союза. В назначенный день происходил митинг, перерезалась красная ленточка у входа, объект под гром оркестров сдавался в эксплуатацию, а через пару недель он закрывался на капитальный ремонт…

Единственное, что можно назвать великим свершением Юстиниана, — это титанический труд по составлению свода законов всех времен Римской империи. Многие придворные отговаривали императора от этой затеи, утверждая, что она займет не одну человеческую жизнь, однако после шести лет напряженной работы собрание законов (12 книг) увидело свет под названием «Кодекс Юстиниана».

Этот кодекс служил и служит до настоящего времени фундаментом правоведения всех цивилизованных стран. Вот это действительный вклад в Историю!

В «Кодексе Юстиниана» дается четкое определение меры наказания за каждое из преступных деяний, и мера эта адекватна не только самому деянию, но и статусу того, кто его совершил, что очень и очень важно. К примеру, одно дело, если взятку берет школьный учитель, и совсем иное — прокурор. Если первого можно прогнать с работы и подвергнуть публичной порке на городской площади, то второго за то же самое на той же площади четвертовать, конфисковать имущество его семьи и в течение пятидесяти лет никого из его родственников не принимать на государственную службу, учитывая особую тяжесть его преступления.

 

 

КСТАТИ:

«Справедливость умеренного судьи свидетельствует лишь о его любви к своему высокому положению».

Франсуа де Ларошфуко

 

Вклад Юстиниана в Историю заключался прежде всего в его Кодексе, так что звание «Великий» он получил именно за это. А военные операции и даже интенсивное строительство величественных сооружений, давших повод всему миру говорить о «византийской пышности», едва ли могли быть отмеченными в ранге великих дел.

Прилагательное «византийский» стало определять некое особое качество того или иного понятия. Византийская роскошь, византийская политика, византийское придворное коварство… правда, наряду с этим — византийское искусство, византийские ремесла и такое Уникальное явление мировой культуры как византийская икона.

Это явление было настолько значительным, что стало причиной довольно длительной борьбы против его запрещения западным христианством, которое классифицировало икону как идола. Во время ожесточенной икономахии (войны за иконы) наиболее авторитетным защитником этих предметов культа был философ Иоанн Дамаскин. Он подчеркивал разницу между поклонением иконам как средству изображения образа Божьего, и как замещающему предмету, а это ведь очень важно. Многие проблемы человечества гнездятся в смешении понятий «цель» и «средство»…

А в это время перед самым носом спорящего христианства возникла новая религия пророка Магомета, называемая исламом.

Борьба с иконопочитателями время от времени ужесточалась до массовых проявлений государственного террора. Апогеем этой бессмысленной войны, которая велась на фоне ожесточенных войн с персами, войн, которые будто нарочно ослабляли и Византию, и Персию перед лицом грядущего наступления мусульман, было, бесспорно, правление одиозного императора Константина V (719—755 гг.), прозванного Копронимом за то, что он якобы во время крещения обмарался в святой купели. Так это было или нет, в точности никому не известно, но презрительное прозвище навсегда привязалось к его имени. Его, правда, называли еще Кобылятником — то ли из‑за пристрастия к верховой езде, то ли, что более вероятно, из‑за склонности к скотоложеству. Что ж, и это могло иметь место.

Константин Копроним всю жизнь с кем‑то боролся: со столичной знатью, с Сирией, с Болгарией, со славянами Македонии и с отечественными монахами. Но особенно активно боролся он с иконами.

По его инициативе с 10 февраля по 27 августа 754 года в одном из предместий Константинополя заседал вселенский собор, который единогласно принял решение о том, что почитание икон — сатанинское дело, а сами иконы — «презренное эллинское искусство». Иконы воспрещалось держать как в храмах, так и в частных домах.

Такой радикализм встретил осуждение римского Папы и всей западной церкви, а это осуждение в свою очередь вызвало активное сопротивление монашества идеям иконоборчества, Прежде всего, разумеется, монахами руководил пошлый материальный интерес, так как торговля иконами составляла немалую часть их дохода. Кроме того, столичное монашество было тесно связано со столичной знатью, которая была в оппозиции к императору…

Но если на Западе быть в оппозиции к первому лицу государства означало подвергать себя очень серьезной опасности, то на Востоке, в Византии, это означало подписание себе же смертного приговора. Встретив сопротивление, Константин развернул террор против столичной знати и против монахов. Вельмож арестовывали и казнили по обвинению в антигосударственной деятельности, а с монахами император расправлялся руками народных масс, санкционировав погромы монастырей.

Монахам разбивали головы иконами, выкалывали глаза, обрубали руки и половые члены. Патриарха провезли по городу верхом на осле (совсем как Иисуса Христа), а затем отрубили голову. Монастыри были превращены в казармы. Лишь немногие из них уцелели, публично предав анафеме иконы с изображениями Господа, Богородиц и святых.

Война за иконы продолжалась и после смерти Константина V, до тех пор, пока на престол Византии не воссели менее зашоренные люди, а это произошло только в IX веке.

Но драгоценное время, которое можно было использовать для консолидации европейских Востока и Запада, было безнадежно утрачено.

 

 

КСТАТИ:

«Надеялась трава, что будет ей хорошо, когда она вырастет, но поникла позднее под тяжестью своей».

Аль‑Фарадзак

 

Да, за все нужно платить, а воплощение надежд — одно из наиболее дорогих удовольствий.

Византия всегда стремилась объять необъятное, объединять в себе два полюса — Восток и Запад. Но нельзя называться Римской империей и одновременно с этим иметь деспотически‑азиатскую систему власти, нельзя так плотно соединять державу и Церковь, нельзя превращать сенат в некое сборище, единственная задача которого одобрять и без него уже принятые императором решения (ну, совсем как Верховный Совет СССР!), нельзя так круто замешивать экономику на политике, как это всегда было Принято в Азии.

Между прочим, в Византии было принято кастрировать всех государственных чиновников высшего ранга — чтоб исключить возможность наследования власти. Ценнейшее изобретение!

Вместе с тем следует отметить, что в Византии особое внимание уделялось массовому образованию. Государство содержало церковные школы, университеты, юридические академии и даже учебные заведения для девушек. Ничего подобного Западная Европа того времени не знала.

Не знала Западная Европа и таких изысканных произведений литературы (правда, богословской) и искусства, религиозного по содержанию, но совершенно неповторимого по форме.

Византия имела все основания считаться цивилизованной страной хотя бы по таким показателям, как культура и образование, о чем в Западной Европе того времени уже сформировалось смутное представление. Похищение, можно сказать, состоялось.

 

Drang nach Westen

 

 

 

Пока похитители Европы хватали друг друга за грудки, выкрикивая классический полувопрос «А ты кто такой?!», в небольшой городок Медину, расположенный на западе Аравийского полуострова, прибыл ничем особым не примечательный арабский проповедник‑мистик Мухаммед, впоследствии известный европейцам под именем Магомет. Прибыл он из такого же небольшого аравийского городка — Мекки, где, мягко говоря, не нашел взаимопонимания с городскими властями, а посему вынужден был искать убежища в Медине.

Это произошло 20 сентября 622 года.

Магомет попросил, чтобы на том самом месте, где его встречали в Медине ученики, был построен храм. Как ни странно, эта скромная просьба была неукоснительно исполнена. Так возникла первая в мире мечеть.

Этому предшествовали десять лет проповедей абстрактной справедливости и вещий сон, в котором архангел сообщил Магомету, что он — пророк Аллаха, а сам Магомет совершил путешествие на небеса, по дороге заглянув в Иерусалим, в храм Соломона.

В 624 году этот непростой человек вооружил три сотни своих последователей, которые почти что шутя разбили наголову несколько тысяч правительственных солдат, которых власти послали улаживать богословские противоречия. В 628 году Магомет в сопровождении 10 000 верных ему людей посетил Мекку, где уничтожил языческих идолов в святилище, называемом Каабой (кубом), а его главный храм провозгласил культовым центром новой религии, названной исламом.