Фрагменты древнеегипетской лирики 21 страница

В литературе той эпохи таким зеркалом было творчество римского поэта Марка Валерия Марциала (ок. 40 — ок. 104 гг.), автора 15 книг, содержащих эпиграммы на его современников. Многие из этих эпиграмм, как известно из свидетельств этих же современников, шокировали своей грубой прямотой, однако читая их в переводах поэтов xix и xx столетий, абсолютно невозможно представить себе, что же именно в этих изысканно‑расплывчатых сентенциях могло кого‑либо шокировать. И лишь ученые‑лингвисты, презревшие существующие стереотипы восприятия античного творчества, пришли к однозначному выводу: в угоду нормам обывательской морали Марциал был фактически переписан наново в переводах академических поэтов.

Чем так беспардонно извращать мысли великого римлянина, не лучше и не честнее ли было бы заявить, что тексты утрачены, или что‑то в таком роде, но не выдавать вялую эстетскую немочь за фейерверк эпатирующего острословия.

Вот он, подлинный Марциал:

XI‑LXIII

«Ах, какой же ты наблюдательный, Филомуз, особенно в бане!

«Отчего это твой член так волнуют гладкокожие мальчуганы?» — с подначкой вопрошаешь ты меня.

Отчего?

Отвечу по‑простому тебе, вопрошающему:

«В жопу трахают, Филомуз, любознательных».

Да, такие стихи действительно могли шокировать, особенно тех, к кому они были обращены.

Но вернемся к Веспасиану. Он отличался от своих предшественников еще и тем, что его не радовала чужая смерть, поэтому он плакал, вынося смертные приговоры даже тем, кто их явно заслужил.

Одна дама долго и настойчиво добивалась его расположения. В конце концов Веспасиан провел с ней ночь, подарив ей наутро четыреста тысяч сестерциев. Когда казначей спросил его, по какой статье занести в книгу расходов эту сумму, император ответил: «За пылкую любовь к Веспасиану».

Этот эпизод, однако, никак нельзя считать характерным для этого человека, потому что Веспасиан отличался болезненным корыстолюбием. Он, к примеру, удвоил дань с провинций, скупал и перепродавал недвижимость, давал возможность чиновникам‑взяточникам вволю нажиться, чтобы потом их засудить и конфисковать имущество. Но самым, пожалуй, эффектным деянием этого императора было открытие в Риме платных туалетов и произнесение по этому поводу исторической фразы: «Деньги не пахнут».

И умер он, в отличие от многих императоров, естественной смертью, от болезни, симптомами своими напоминающей лихорадку.

 

 

КСТАТИ:

«Может, мы всю жизнь живем, чтобы заслужить могилу. Но узнаем об этом только подходя к ней».

Василий Розанов

 

Весьма вероятно…

Тем не менее, Веспасиан был признан Божественным. Кем и почему — не так уж важно…

Его сын Тит был также признан Божественным (разумеется, когда стал очередным императором), хотя правил он очень недолго: с 79 по 81 гг. н.э.

Он еще в юные годы зарекомендовал себя всесторонне развитой личностью, обнаружив самые разнообразные таланты: от фехтования до стихосложения, что, впрочем, не мешало ему окружать себя великим множеством проституированных мальчиков и евнухов, с которыми он забывал обо всех проблемах, заботах и талантах. Правда, став императором, Тит предпринял ряд шагов по ограничению публичных проявлений гомосексуальной проституции, но это были скорее политические жесты, чем акты доброй воли.

Прославил он себя победоносным штурмом Иерусалима, поставившим жирную точку в истории Иудеи. Этот поход был окрашен еще и скандальным романом Тита с иудейской принцессой Береникой, этой Клеопатрой первого века нашей эры, романом бурным до самозабвения, но все же завершившимся расставанием влюбленных, когда Тит решил наконец‑то взяться за ум и исполнить роль настоящего императора.

Разрушив Иерусалимский храм, этот оплот, символ веры народа, столь опрометчиво провозгласившего себя богоизбранным, а следовательно, не подвластным земному суду, Тит, став императором, освятил другое сооружение, как бы пришедшее на смену тому надменному храму, тоже своеобразный храм, но предназначенный для совсем иных культов, — Колизей, огромный амфитеатр, на арене которого могли сойтись 3000 пар бойцов.

 

 

КСТАТИ:

Вопреки бытующему стереотипу восприятия этого величественного сооружения, исследователи со всей уверенностью заявляют, что на арене Колизея никогда не происходили сцены пожирания первых христиан какими‑либо хищниками. Их вообще не убивали в Колизее, чего, правда, не скажешь о других сооружениях такого характера.

 

В честь победы над иудеями была сооружена и величественная Триумфальная арка Тита, под которой он проехал на белом коне в 81 году.

Правил он недолго, чуть больше двух лет, все это короткое время было заполнено делами, за которыми ясно сквозило искреннее стремление зрелого (ему тогда исполнилось сорок лет) человека хоть каким‑то образом искупить жестокие безумства юности.

Тит свято чтил право собственности, в отличие от своих предшественников.

Он взял себе за правило никого из просителей не отпускать без твердого обещания разрешить его проблему. Когда же его домашние замечали ему, что даже он не все проблемы в состоянии разрешить, Тит отвечал: «Никто не должен уходить опечаленным после разговора с императором».

Однажды за обедом он вспомнил, что за целый день не сделал ни одного доброго дела, и произнес фразу, ставшую исторической: «Друзья мои, я потерял день!»

Во время его правления произошло извержение вулкана Везувий, принесшее неисчислимые бедствия, а затем разгорелся очередной пожар Рима, не такой обширный, как при Нероне, но достаточно разрушительный. Во время пожара Тит обратился к народу со словами: «Все убытки — мои!»

Немало усилий он приложил и для борьбы с эпидемией моровой язвы. Одним из самых оригинальных его деяний было решительное разрушение системы всеобщего доносительства, формировавшейся веками в этом государстве. Доносчиков специально отлавливали, затем проводили по арене переполненного зрителями Колизея, били плетьми, после чего либо продавали в рабство, либо ссылали на самые отдаленные и дикие острова. Нам бы такое…

Видимо, Тит уж очень нагрешил в юности, если в зрелые годы проявлял странную снисходительность к людям, зачастую явно не достойным этой снисходительности. Такое смирение при неограниченных императорских возможностях карать неугодных толковалось окружающими не иначе, как проявление раскаяния за неблаговидные поступки, совершенные в прошлом.

Например, он поразительно мягко реагировал на враждебные выпады своего брата Домициана, которому просто невтерпеж было дожидаться своей очереди на императорский трон и поэтому он вел себя в полном соответствии с теми чертами своего характера, которые снискали со временем всеобщую ненависть.

Умер Тит скоропостижно, внезапно заболев лихорадкой. Перед смертью он успел сказать, что лишается жизни безвинно, если не считать одного поступка… Далее он ничего не успел сказать, предоставив хронистам строить самые разнообразные догадки на этот счет. Некоторые выдвигали версию сексуального контакта с женой брата, но эта версия явно надумана, и прежде всего потому, что жена Домициана была шлюхой, с которой не имел сексуального контакта лишь какой‑нибудь уж очень ленивый римский гражданин, так что если что‑то такое имело место, то страшной тайной уж никак не могло являться, да и святотатством тоже.

Думается, гораздо более приемлема другая версия, согласно которой Тит глубоко страдал из‑за разрыва с принцессой Береникой, из‑за любви, которой ему пришлось пожертвовать во имя императорского сана…

 

 

КСТАТИ:

«Цезарю многое непозволительно именно потому, что ему дозволено все».

Луций Анней Сенека

 

Брат не оказал ему никаких посмертных почестей, кроме церемонии обожествления, да и то под давлением представителей буквально всех слоев римского общества.

Став императором, Домициан прежде всего начал самоутверждаться путем соблазнения жен римских аристократов. Затем этого ему показалось мало, и у Тацита мы читаем о его «постыдных и развратных похождениях». Светоний упоминал о его ежедневных соитиях, которые Домициан любил называть не иначе, как «постельной борьбой», о том, что он окружал себя проститутками самого низшего пошиба, а любимым его развлечением было вырывание лобковых волос у своих сексуальных партнерш.

У Светония встречается упоминание о том, что Домициан часто развлекался ловлей мух и прокалыванием их острием грифельной палочки. Такие действия — несомненное доказательство склонности к некрофилии.

Он был женат на шлюхе, к которой питал необычайную, какую‑то патологическую сексуальную привязанность. После громкого скандала, увязанного с чересчур пылкой любовью к актеру Парису, Домициан развелся с нею, но очень скоро затосковал и якобы по требованию народа вернул грешницу в лоно августейшей семьи. Естественно, разлучник Парис был убит, да и не только он, а еще и его ученик, вся вина которого заключалась в том, что он имел несчастье быть похожим на своего учителя.

Домициан заигрывал со столичным плебсом, устраивая раздачи хлеба и денег, различных подарков, а также пышные зрелища, разумеется, кровавые, да еще и с участием гладиаторов‑женщин.

М‑да… чего не сделаешь для завоевания народной любви!

Не полагаясь, впрочем, на любовь плебса, Домициан на всякий случай значительно повысил жалованье военным. Отдавая себе отчет в том, что для завоевания популярности среди военных требуется хотя бы одна боевая победа, он организовал поход против якобы восставших хаттов, живших между Рейном и Дунаем. Передвигался он в этом походе преимущественно на носилках (да, это не Юлий Цезарь!). Как утверждают хронисты, никакого сражения с хаттами не было, но в Риме был устроен пышный триумф. По словам Тацита, роль пленных хаттов в этом триумфе исполняли подкупленные римские люмпены, что весьма вероятно.

К числу позитивных деяний Домициана следует отнести восстановительные работы после пожара 80 года и сооружение великолепного дворцового комплекса на Палатинском холме.

Правда, при этом он приказывал везде, где можно (да и где нельзя тоже), ставить в его честь золотые и серебряные статуи, причем сам назначал их вес.

Казну он истощил окончательно, но жить хотелось широко и красиво (по его представлениям), поэтому резко возросли налоги, начались поборы, конфискации и репрессии. Самые богатые из сенаторов были объявлены оппозиционерами и казнены, разумеется, с конфискацией имущества.

Налог с иудеев был повышен и взыскивался с особой строгостью, даже с тех, кто не придерживался иудейского образа жизни. Светоний упоминает о том, как среди многолюдного собрания прокуратор осматривал девяностолетнего старика, чтобы проверить, не обрезан ли он.

А во всех кварталах Рима спешно сооружались триумфальные арки с именем Домициана. Что говорить, если месяц октябрь был переименован в месяц Домициан, а сентябрь — в Германик (прозвище, которое император себе присвоил)… Он присвоил также названия «господин и бог», так что отныне к нему должны были обращаться только так.

Из Рима и Италии были изгнаны все философы.

Историка Гермогена Тарсийского Домициан казнил за некоторые «намеки», которые он якобы позволил себе в своем сочинении. Разумеется, это сочинение было уничтожено, а переписчики распяты на крестах.

Были изгнаны все иудеи и христиане, а за ними вообще все, кого доносчики (полуграмотные, понятное дело) определяли как потенциальных оппонентов. Чистки проводились весьма тщательно, и если совсем недавно богатых налогоплательщиков оберегали как кур, несущих золотые яйца, то теперь их убивали, потому что воцарился принцип «Все и сразу!», тот самый, который так популярен среди молодежи начала XXI века.

Такой принцип, правда, резко и неумолимо приближает финиш жизненного пути, но кто об этом думает в состоянии эйфории штурма, а если ж думает, то лишь в плане: «Гуляйте, блохи, завтра в баню!»

«Баня» Домициана стремительно приближалась, и это приближение ускорялось репрессиями, которые быстро превратились в волну террора, и военными неудачами в Дакийском царстве и в Британии, и бесчестными поступками «господина и бога», и бездумностью преобразований, короче говоря, всеми реалиями римского бытия, связанными так или иначе с именем Домициана!

И вот настал день, когда «баня» приблизилась вплотную, причем и в переносном, и в прямом смыслах. Домициан направлялся в баню, когда ему сообщили, что какой‑то человек хочет сообщить нечто важное. Он вернулся в спальню, где и был заколот кинжалами заговорщиков.

Граждане Рима ликовали, люмпены недовольно ворчали, а военные несколько дней негодовали, но вскоре забыли, по поводу чего негодовали…

 

 

КСТАТИ:

«Stat sua cuique dies». Vergilius («Каждого ожидает его день». Вергилий)

 

Да, каждому свой день, но почему‑то эти дни уж очень схожи если не у всех, то у громадного большинства субъектов, обладавших титулом Императора, у психопатов, тиранов, извращенцев и т.п.

Император Траян запомнился Истории как страстный любитель мальчиков и содержатель мужского борделя, из которого в свое время буквально не вылезал его преемник, император Адриан, оставивший по себе память прежде всего как гомосексуалист‑насильник.

Но в кровавой суматохе этих же самых дней вспыхивали подлинные звезды Истории, негасимый свет которых озаряет и наши дни, не менее кровавые, пожалуй, а то, что не менее извращенные, это уж точно…

Философ Эпиктет (ок. 50—135 гг.), стоик, мудрец, бывший раб некоего Эпафродита, телохранителя Нерона. Между прочим, этот Эпафродит как‑то сломал ему ногу — просто так, проверяя, насколько терпелив его юный раб.

Когда же пришедший к власти Домициан казнил Эпафродита как бывшего приближенного Нерона, Эпиктет получил свободу и начал вести нищенскую жизнь киника. Все его имущество состояло из соломенной подстилки, деревянной скамейки и глиняной лампы, которая после смерти философа была продана на аукционе за деньги, эквивалентные 13 килограммам серебра.

Его мудрость дожила до нашего времени в изложении ученика и почитателя Эпиктета, греческого писателя Флавия Арриана.

Программное изречение Эпиктета: «Людей мучают не вещи, а представления о них». Эти слова впоследствии были начертаны на потолке библиотеки французского философа Мишеля де Монтеня.

 

 

КСТАТИ:

«Подумай о том, что ты являешься актером в драме и должен играть роль, предназначенную тебе поэтом, будь она велика или мала. Если ему угодно, чтобы ты играл нищего, постарайся и эту роль сыграть как следует; то же относится и к любой другой роли — калеки, государя или обыкновенного гражданина. Твое дело — хорошо исполнить возложенную на тебя роль; выбор же роли — дело другого».

«Земной человек — слабая душа, обремененная трупом».

Эпиктет

 

Как жалко выглядят в сравнении с ним императоры!

А такой светоч разума как Плутарх! Его «Сравнительные жизнеописания» — подлинные шедевры искусства мадам Клио, как являются шедеврами мысли всех эпох и культур такие высказывания, как например: «При большой опасности и в трудных обстоятельствах толпа, по обыкновению, ожидает спасения больше от чего‑то противоречащего рассудку, чем от согласного с ним». Ведь в этой фразе — ключ к пониманию природы власти, а с нею и большинства нелепостей, которые называются закономерностями исторического процесса.

Еще одна звезда той эпохи — Децим Юний Ювенал (ок. 60 — ок. 127), поэт, признанный классик жанра, называемого «суровой сатирой», неустанный и бесстрашный бичеватель пороков всех слоев общественной пирамид. А что может лучше характеризовать эпоху, чем присущие ей пороки?

 

 

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

 

Не спит уж любовник.

И велит она, чтобы шел он, плащом обернувшись,

Коль его нет, на рабов накинется.

Если и те оплошают, то пусть приведут водоноса…

Но кто же сторожем будет стражей самих?

 

Децим Юний Ювенал. «Сатиры»

 

А в 140 году произошло нечто, можно сказать, немыслимое, учитывая характерные особенности римского бытия: императором стал знаменитый философ, последователь Эпиктета и Сенеки, Марк Аврелий Антонин (121—180 гг.), автор произведения «Наедине с собой», где есть сентенция, которую можно считать программной:

«Паучок, поймавший муху, уже гордится этим; а иной гордится тем, что словил зайчонка или рыбешку сетью, или кабаненка, или медведей, или сарматов. Разве все они не разбойники, если разобраться в их побуждениях?»

И это не просто слова, не декларация абстрактного гуманизма (чем зачастую баловались его предшественники), а жизненная позиция, от которой император Марк Аврелий не отступил ни на шаг при самых разных перипетиях своего девятнадцатилетнего правления.

Он возглавлял множество военных походов, предпринимая поистине героические попытки вернуть Риму если не былое величие, то хотя бы прежние границы имперского пирога, изрядно понадкушенного варварами. Марк Аврелий восстановил римский протекторат над Арменией и одержал блистательную победу над парфянами. Особое внимание он уделял совершенствованию законодательства и судопроизводства, и это внимание, запечатленное в сборнике его рескриптов, стало классикой юриспруденции.

 

 

КСТАТИ:

«Непрестанное течение времени постоянно сообщает юность беспредельной вечности».

Марк Аврелий Антонин

 

Немного же отыщется на просторах Истории державных мужей, обладающих таким уровнем интеллекта…

В центре современного Рима красуется великолепная конная статуя Марка Аврелия. Скорее всего, она была в свое время установлена на триумфальной арке, возведенной в честь победы над парфянами (164—166 гг.), и чудом уцелела в Средние века, когда инквизиция уничтожала все памятники Античного Рима. Говорят, что какой‑то инквизиционный функционер, не отягченный, как все функционеры, ни излишней эрудицией, ни интеллектом, принял скульптурное изображение язычника Марка Аврелия за памятник императору Константину, который возвел христианство в ранг государственной религии. Таким образом невежество инквизитора спасло от неминуемой гибели этот шедевр искусства.

А вот другому памятнику великому императору повезло меньше. Речь идет о триумфальной колонне, возведенной в конце II века в честь победы Марка Аврелия над германцами. Известная под названием колонны Марка Аврелия, она возвышается и по сей день на Пьяцца Колонна, но скульптурный образ философа‑императора заменен средневековыми церковниками на статую одиозного апостола Павла. Ну и что? Памятник‑то все равно называют колонной Марка Аврелия…

 

 

КСТАТИ:

«Можно предвидеть будущее. Ведь оно в том же роде, что и настоящее, и не выйдет из его ритма. Поэтому и безразлично, будешь ли ты наблюдать человеческую жизнь в течение сорока лет или же десяти тысяч лет. Ибо что ты увидишь нового?»

Марк Аврелий Антонин

 

Как и многие философы, он был женат на шлюхе, которая родила ему сына.

Когда в 180 году Марк Аврелий умер, заразившись чумой, начался двенадцатилетний кошмар правления этого сыночка, известного под именем Коммода Люция (161—192 гг.).

Но прежде чем окунуться в эту кровавую грязь, глотнем свежего воздуха при упоминании о знаменитом современнике знаменитого философа‑императора, о писателе Апулее (ок.125 г. — ок. 180 г.).

Он сочетал великолепное ораторское искусство с глубокими философскими знаниями. Он был автором романов, философских трактатов, стихов и публичных речей.

Наиболее значительным произведением Апулея, пережившим тысячелетия, является роман «Золотой осел», признанный шедевр античной литературы. Основная линия сюжета романа‑приключения молодого человека, силой колдовских чар превращенного в осла. Он становится свидетелем и живым участником множества самых разных событий, которые в сочетании своем дают исчерпывающую картину «золотого века» Римской империи. Эта картина далеко не во всем (мягко говоря) является панегириком тому жизненному укладу, который воспевали верноподданные писатели и философы, поэтому роман Апулея был воспринят весьма неоднозначно и, как следовало ожидать, заклеймен «сладкоголосыми», обвинявшими его автора в непристойности.

Имена «сладкоголосых» (как того времени, так и последующих) канули в Лету, а вот имя Апулея и его литературная слава пережили почти девятнадцать веков вне зависимости от того, кто и когда считал «Золотого осла» малопристойным произведением… Литература и искусство всегда были своеобразными зеркалами своих эпох. Как видим, римская эпоха характерна, в отличие от греческой, пресыщенностью естественными удовольствиями и поиском новых, зачастую противоестественных, что неизбежно ведет к девальвации культурных ценностей.

И не только культурных.

 

 

КСТАТИ:

«Пресыщенный сотрапезник вызывает отвращение у пирующих».

Тит Лукреций Кар

 

А если он не только пресыщен, но еще и патологически жесток, развращен, вероломен и просто глуп? Ведь именно таким был Коммод, наследник Марка Аврелия, признанного самым мудрым из всех римских императоров.

Коммод проявил себя необычайно взбалмошным и жестоким еще в детстве, на двенадцатом году жизни. Когда его мыли в воде, показавшейся ему слишком теплой, этот прелестный мальчишка потребовал, чтобы банщика бросили живым в печь. Человек, которому было приказано привести в исполнение этот приговор, сжег в печи баранью шкуру, дабы запах гари убедил будущего повелителя Рима в том, что его воля исполнена.

В четырнадцатилетнем возрасте это уже был законченный сексуальный извращенец, психопат и садист. Его благородный отец, конечно, трезво оценивал происходящее, но, видимо, как и большинство родителей, ухватился за успокоительную мысль о том, что все это, мол, возрастное, издержки созревания и т.п., так что еще пара‑тройка лет и… Глупость все это. Пройдет дерзость, пройдет максимализм, пройдет беспечность или вспыльчивость, но никогда не пройдут жестокость, алчность, завистливость, сластолюбие, склонности к садизму, мазохизму, некрофилии и подобным свойствам. Никогда.

И Марк Аврелий должен был это понимать, не питая беспочвенных надежд. Вместо бесплодных попыток перевоспитать этого юного изувера, следовало, конечно же, его ликвидировать при каком‑либо удобном случае или иным способом изолировать от системы власти, но уж никак не провозглашать своим преемником, не подкладывать такую свинью римлянам, безмерно уставшим от междоусобиц, от алчных люмпенов, от психопатов‑императоров, от внешней агрессии варваров и внутренней агрессии христиан…

Конечно, сейчас легко говорить о том, что следовало и чего не следовало делать Марку Аврелию, но тогда, во втором веке нашей эры, все случилось так, как, видимо, должно было случиться. Ком‑мод стал императором Рима.

Незадолго до своей смерти отец женил его на некоей Криспине, одной из самых красивых девушек столицы, дочери почтенного сенатора Презента. К сожалению, она очень скоро приобрела скандальную известность, в какой‑то мере даже затмившую известность Мессалины.

А Коммод, став первый лицом государства, сразу же завел во дворце гарем из 300 мальчиков. Сам он вовсю занимался проституцией, зачастую переодеваясь женщиной. Попутно он растлил своих сестер, а затем и всех ближайших родственниц, после чего обязал их отдаваться каждому желающему.

При этом он пришел в неистовство, застав свою жену Криспину с каким‑то случайным партнером. Она была сослана на остров Капри, где ее ожидал какой‑то верноподданный с длинным ножом…

А Рим затопила волна репрессий, конфискаций и наглого беспредела любимчиков императора. Здесь поражаться нечему было, не впервой…

Коммод придумал себе новое развлечение: провозгласив себя римским Гераклом, он теперь расхаживал в львиной шкуре и с палицей в руке. Но и это не все. Он вышел на арену! Вот такого Рим еще не видел. Нерон, правда, выступал в качестве певца и чтеца‑декламатора, но в качестве звероборца или гладиатора никто из императоров никогда не предъявлял себя своим подданным…

Перед ним ставили заграждение, из‑за которого эта мразь убивала дротиками зверей, не подвергаясь ни малейшей опасности. А его партнерам‑гладиаторам предписывалось лишь имитировать бой, в то время как Коммод отнюдь не понарошку кромсал их незащищенные тела. Рим, конечно, всякое видел, но такое чудовище возникло в его летописи впервые.

Единственно кто был в состоянии оказывать на него заметное влияние, так это некая Марция, сладострастная красавица, превосходящая Коммода своей порочностью и тем вызывавшая его благоговейное поклонение.

Она симпатизировала христианам, и поэтому при Коммоде они единственные, пожалуй, из всех римлян пребывали в покое и безопасности.

Марция сподвигла Коммода переименовать Рим, назвав его Коммодианом. Да, и такое было возможно уже в те времена, так что нечего удивляться Ленинграду, Сталинграду, Калинину, Свердловску и т.п.

Он развлекал свою подругу сценами невероятной жестокости. Например, приказал одному жрецу отрезать себе руку, чтобы доказать свою набожность. А однажды на одну из площадей столицы согнали всех городских калек, и лучники, расположенные на крышах окрестных домов, продемонстрировали на них свое искусство.

Такая вот атмосфера царила в Риме на протяжении двенадцати лет, и кто знает, сколько еще продолжался бы этот кошмар, если бы Коммод не решил избавиться от Марции (видимо, надоела) и составил список людей, которых необходимо умертвить немедленно, этой же июльской ночью 192 года. Естественно, Марция занимала в нем почетное первое место.

Нет, не зря гениальный Вильям Шекспир назвал мир театром! Все, что происходит в нем, неизменно подчинено законам жанра, абсолютно все, и эта историйка — не исключение из общего правила. Случилось так, что список совершенно случайно попал в руки маленького мальчика, исполнявшего роль постельной принадлежности Коммода, и он показал его Марции. Дальше, как говорится, все было делом техники. Марция срочно собирает совет, состоящий из тех, чьи имена украсили список, и они принимают решение покончить с Коммодом еще до наступления ночи. Сказано — сделано. Выйдя из бани, император выпивает бокал отравленного вина, но почему‑то не умирает сразу же, а начинает блевать. Испугавшись, что таким образом он очистит свой организм от яда, заговорщики зовут на подмогу знаменитого борца Нарцисса, и тот вполне профессионально ломает своими мощными руками шейные позвонки очередного чудовища Римской Истории.

После него остался такой многолюдный мужской гарем, что преемник Коммода, Пертинакс, вынужден был лично заниматься распродажей его обитателей, чтобы поскорее очистить от них императорский дворец.

Следующий исполнитель роли императора — Гелиогабал, оставивший свой след на страницах хроник прежде всего в качестве воинствующего гомосексуалиста и рьяного покровителя мужской проституции.

Создается впечатление, что в период его правления генеральная линия внутренней (да и. внешней тоже) политики Римской империи состояла исключительно во всестороннем развитии гомосексуальной сферы бытия.

Гелиогабал собирался кастрировать себя, но ограничился, правда, обрезанием. Зачастую он приходил в какой‑нибудь третьеразрядный бордель, выгонял оттуда всех проституток и, надев женский парик, сам обслуживал клиентов. Так‑то. Куда там этой пошлой Мессалине…

В те времена еще не знали об операциях по изменению пола, широко практикуемых в начале XXI века, но Гелиогабал требовал от придворных медиков произвести с ним подобную операцию, обещая баснословное вознаграждение в случае успеха. Медики отказались от этой авантюры, за что были казнены.

Говорят, что Гелиогабал проявлял явную склонность к мазохизму. Он, к примеру, любил, переодевшись женщиной, играть роль неверной жены, застигнутой мужем на месте преступления, и при этом унижаться, заискивать, вымаливать прощение и т.п.

Правил он недолго. Вместе со своими придворными Гелиогабал был убит, а затем брошен в Тибр.

Его преемник Александр Север предпринял весьма решительные меры против сторонников политики Гелиогабала. Он значительно сократил число придворных евнухов и проституированных мальчиков, многих их них выслал на дальние острова, а тех, кого не выслал, — казнил.

Такие вот дела государственной важности.

Дальше больше. В конце второго века многострадальные римляне получили подарок судьбы в виде сразу двух правителей: Каракаллы и Геты, сыновей Септимия Севера, который намеревался укрепить власть, следуя принципу: «Одна голова — хорошо, а две — лучше». Власть вследствие этого эксперимента никак не укрепилась, скорее напротив, лишь подтвердив другой принцип, вполне применимый к двоевластию: «Одна голова — хорошо, а две — некрасиво».

 

 

КСТАТИ:

«На высочайшем положении не бывает двух».

Сенека