Фрагменты древнеегипетской лирики 10 страница

По свидетельству Аристотеля, Периандр был азартным охотником за чужими землями, присоединяя их под любым благовидным и вообще под любым предлогом.

Присоединенные земли рано или поздно отпадали, отваливались от Коринфа, как это имело место во все времена и во всех концах света, но, видимо, Периандра больше увлекал процесс, чем результат.

Гораздо больше внимания он уделял внутренним проблемам своего правления.

Он будто бы направил верного человека в Милет, к своему другу, тирану Фрасибулу, с вопросом: «Как наилучшим образом утвердить свою власть?» Милетский правитель вывел посла в пшеничное поле и, ни слова не говоря, начал сшибать посохом наиболее высокие колосья. Далее он, опять‑таки молча, дал понять, что аудиенция окончена.

Посол, вернувшись в Коринф, изложил Периандру все подробности этой экскурсии, и тот сразу же догадался, что имел в виду его милетский друг. Речь шла о том, что самых выдающихся граждан следует уничтожать во избежание смуты в государстве.

 

 

КСТАТИ:

«Имеющий сильные войска уничтожается».

Лао‑цзы

 

Периандр в точности выполнил все, что посоветовал ему Фрасибул: в течение очень короткого времени множество представителей самых знатных семейств Коринфа было либо казнено, либо выслано из страны.

Богачей он лишил возможности кичиться своим богатством, установив строгий контроль за доходами всех граждан, что весьма понравилось малоимущим.

Однажды, когда у него не хватило средств на пышное жертвоприношение, он приказал сорвать дорогие одежды и украшения со всех женщин, пришедших на праздник.

При том, что Коринф буквально кишел проститутками, что в храме Афродиты постоянно проживало более тысячи жриц религиозной похоти и целые кварталы состояли из одних лишь борделей, Периандр тем не мене распорядился отлавливать сводниц и топить их в реке. В принципе это справедливо, потому что самые отвратительные персонажи сферы проституции — не шлюхи, не их клиенты, какими бы они ни были, а сводни и сутенеры. Недаром же в современном Китае карается смертью не торговля собственным телом, а именно сводничество.

Периандр запретил сельским жителям бесцельное блуждание по городу и какие бы то ни было собрания, а также приобретение рабов.

При нем буквально расцвели различные ремесла и промыслы. Весь Древний мир восхищался так называемым коринфским стилем в архитектуре и прикладных искусствах.

При Периандре в Коринфе появился водопровод.

Он отменил налог на имущество крестьян и налог на прибыль с урожая, что, однако, не мешало крестьянам относиться к нему с крайней враждебностью.

Он построил великолепные гавани на Коринфском и на Сапроническом заливах, но и это не прибавило ему народной любви. Впрочем, народная любовь — это понятие еще более неоднозначное, чем любовь женская, но кое‑какие черты совершенно идентичны, в частности — мазохизм. Народ зачастую напоминает бабу, которая со счастливой улыбкой говорит о своем муже‑пьянице: «Бьет — значит любит». И она тоже любит его за такую вот любовь…

Выходит, что Периандр недостаточно сильно любил свой народ. Или казнил не тех, кого следовало. Существует одна из версий его кончины, которая заключается в том, что Периандр по известным причинам не желал, чтобы кто‑либо знал место его захоронения, а потому придумал вот что. Двое молодых воинов получили приказ выйти на большую дорогу глубокой ночью, убить первого встречного и похоронить его. Четверым воинам Периандр приказал следовать за ними, и после того как они похоронят убитого, убить их самих и похоронить. А десяток других воинов должен был ликвидировать эту четверку. Сам же Периандр вышел навстречу первой паре…

 

 

КСТАТИ:

«Кто хочет править спокойно, пусть охраняет себя не копьями, а всеобщей любовью».

Периандр

 

Но как добиться этой вот всеобщей любви без применения копий?

А можно ли вообще чего бы то ни было добиться без них?

— Можно, — отвечают с усталой улыбкой люди, которых историки небрежно рассовали где‑то позади живописных толп тиранов, царей, военачальников, политиков, вождей и прочей дьявольщины, которая вспыхивала во мраке веков подобно болотным огонькам.

Именно они, эти люди, и оправдали существование целых поколений просто едоков, просто самцов и самок, просто палачей для себе подобных и просто коллекционеров кружочков из желтого металла, именно они…

 

 

Хилон из Эфор (первая половина VI века до н.э.)

Один из семи мудрецов, который на вопрос, чем отличаются воспитанные люди от невоспитанных, ответил: «Подаваемыми надеждами».

Анахарсис (ок. 638—559 гг. до н.э.)

— Удивительно, — говорил он, — как это в Элладе состязаются люди искусные, а судят их невежды.

И все же он изобрел для них гончарное колесо и якорь.

Питтак из Митилены (651—569 гг. до н.э.)

Один из семи мудрецов, который однажды заметил не без горечи: «Трудно человеку быть хорошим». Эта простая фраза заставила потомков много размышлять и спорить о том, какое именно слово в ней считать ударным. И до сих пор не пришли к общему мнению…

Эзоп (ок. 640—560 гг. до н.э.)

Великий мудрец, автор 400 басен, ставших сюжетным и моральным фундаментом творчества всех лафонтенов, крыловых и пр., блестящий пересмешник, благородный и ранимый человек, раб по положению, но никак не по духу…

Гениальный урод, как отмечали летописцы его эпохи. Он был, говорят, рабом философа Ксанфа, который паразитировал за счет мудрости и находчивости Эзопа. Как‑то Ксанф спьяну поспорил, что выпьет море и вследствие этого едва не лишился всей своей собственности, когда пришло время исполнения условий этого пари. Он умолял Эзопа придумать что‑нибудь оригинальное, такое, что могло бы спасти от разорения и позора, за что клятвенно обещал свободу своему рабу. Эзоп, разумеется, нашел гениально простой выход из, казалось бы, тупикового положения. Наученный им Ксанф заявил, что готов выпить море, но только лишь само море, а посему требуется перекрыть все впадающие в него реки и тогда — со всем удовольствием…

Народ славил мудрость Ксанфа, который тут же позабыл о своих обещаниях Эзопу, так жаждавшему свободы и только ее…

В другой истории Эзоп благодаря своей сообразительности находит клад, но вероломный хозяин, забрав у него золото, не дает взамен обещанной свободы.

В третьей истории жена Ксанфа соблазняет Эзопа, и оба они подшучивают над незадачливым рогоносцем, явно предвосхищая озорные сюжеты Джованни Боккаччо.

Эзопу принадлежит знаменитая фраза: «Огонь, женщина и море — три бедствия».

Да разве только она?

«Удачи не стоят радости, а неудачи — печали: все преходяще, и ничто не зависит от человека».

«Видимость обманчива: за хорошими словами часто кроются дурные дела, за величавым видом — ничтожная душа».

«Исправить злого человека невозможно, он может изменить только вид, но не нрав».

Это изречение следовало бы вывесить на всех тюремных воротах, а главное — в роскошных вестибюлях управлений, где сотни чиновников, проедая наши деньги, отгораживаются от реалий бытия липовыми отчетами о процессе исправления — пресловутых «злых людей».

С течением времени эзопов никак не прибавилось, а вот ксанфов — хоть отбавляй…

 

 

КСТАТИ:

«Голодная лисица увидела виноградную лозу со спелыми гроздьями, попыталась дотянуться до них, но не смогла, а уходя ни с чем, проговорила: „Они ведь еще зеленые“.

Эзоп

 

По преданию, именно эту историю рассказал Эзоп жителям Дельф перед тем, как они решили казнить его в отместку за горькую правду, сказанную Эзопом в их адрес.

У него была возможность спастись, объявив себя рабом, но в ответ на такое предложение он гордо покачал головой и спросил:

— Где здесь пропасть для свободных людей?

И полетел…

Его современник, философ Биант из Приены, сделал весьма безрадостный, но чрезвычайно ценный вывод из своих жизненных наблюдений;

«Большинство — зло». Кровь стынет в жилах при мысли о том, скольких бед избежало бы человечество, если бы не пыталось опровергнуть эту простую истину!

А когда родной город Бианта был осажден войсками царя Кира, жители начали убегать, захватывая самое ценное из своего имущества.

Один лишь Биант шел налегке. На вопрос удивленных сограждан, почему он ничего не прихватил с собой, мудрец (тоже один из семи великих) ответил фразой, пережившей тысячелетия: «Все свое ношу с собой».

Существует ли более точная и емкая формула душевного покоя, а следовательно, счастья?

А философ Эпименид Критский (тоже VI век до н.э.) оставил в наследство потомкам знаменитый логический парадокс, названный «парадоксом лгущего критянина». Суть его состоит в следующем:

Если кто лжет и сам утверждает, что лжет, то лжет ли он в этом случае или говорит правду?

Говорят, что древнегреческий логик Диодор Кронос уже на склоне лет дал обет не принимать пищу до тех пор, пока не найдет решение парадокса Эпименида. Он так и умер, не найдя искомого. И такая суперзвезда, как Пифагор (576—496 гг. до н.э.) Он был первым, кто назвал свои рассуждения о смысле жизни философией.

 

 

Существует легенда, согласно которой Пифагор, находясь в греческом городе Флиунте, встретился там с правителем этой провинции Леоном, который спросил его: «Знатоком какой науки ты являешься?». Пифагор ответил: «Никакой. Я только философ». «Философ? — удивился правитель, впервые услышавший это слово. — А что такое философия?» Пифагор ответил: «Человеческую жизнь можно сравнить с рынком или с Олимпийскими играми. На рынке есть продавцы и покупатели, которые ищут для себя выгоду. Участники игр соревнуются за известность и славу. Но есть еще и зрители, которые наблюдают за всем происходящим. Так и в обыденной жизни. Большая часть людей заботится о богатстве и славе, и только очень немногие не принимают участия в гонке, созерцая и исследуя природу вещей, стремясь к познанию истины. Эти люди и называются философами — любителями мудрости…»

А сколько этот мудрейший человек послал из своего VI века до н.э. в нашу безумную современность подлинных жемчужин мысли, которые, конечно же, выглядят не иначе как бисер перед хрюкающим стадом…

«Не будь членом ученого общества: самые мудрые, когда они. составляют общество, делаются простолюдинами».

Ученый совет. Академия наук. Творческий союз…

«Не возвещай истину в местах общенародных: народ употребит оную во зло».

Причем с радостью.

«Мудрый! Обязан будучи жить среди простого народа, будь подобен маслу, плавающему поверх воды, но не смешивающемуся с нею».

И дело тут вовсе не в презрении, а в том, что соленое море отнюдь не станет слаще оттого, что в нем растворят бочку меда.

«Если можешь быть орлом, не стремись стать первым среди галок».

Да, каждому свое…

«Знание и мудрость — ни одно и то же».

Сколько безмозглых дураков зачастую решают наши судьбы лишь на том основании, что у них имеются университетские дипломы!

«Природа едина, и ничего нет ей равного: мать и дочь себя самой, она есть Божество богов. Рассматривай только ее, Природу, а прочее оставь простолюдинам».

«Гражданин без собственности не имеет отечества».

За пренебрежение этой не нуждающейся в доказательствах истиной человечество заплатило многими ужасами XX столетия.

А вот этот бесценный шедевр следовало бы вытатуировать на правом запястье каждого, кто берет на себя смелость участвовать в сочинениях законов, по которым должны жить миллионы ни в чем не провинившихся перед ним людей:

«Законодатель! Не пиши законов торговле: она не терпит оных, подобно океану, носящему корабли ее».

А они в основном только этим и занимаются…

«Они» ведь во все времена одинаковы, так что Пифагор, как и следовало ожидать, был зачислен во враги общества. А тут еще случился инцидент с неким Килоном, богатым наглецом, уверенным в своих неограниченных возможностях (чем‑то живо напоминающем наших «крутых»). Этот Килон пришел к Пифагору с требованием дать ему несколько платных уроков мудрости. Пифагор лишь пожал плечами и указал ему на дверь. Такие люди, понятное дело, подобного не прощают.

Килон решил ответить на оскорбление, выражаясь по‑нынешнему, «конкретно».

Когда Пифагор проводил занятия со своими учениками, Килон и его «братки» завалили камнями входную дверь и подожгли дом с четырех сторон. Только двое ушли живыми из пылающего дома: Пифагор и его юный ученик.

Философ тайно поселился в Метапонте, но и там его настигла рука убийцы.

Что ж, обычная история, вернее, История.

А после Пифагора осталась еще теорема, носящая его имя.

«В прямоугольном треугольнике, где катеты равны 3 и 4, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов».

Потомки Килона при всем старании не могут доказать эту теорему, сколько бы их родители ни носили подарков директорам школ.

 

 

КСТАТИ:

«Не стремись к великому знанию: из всех знаний нравственная наука, может быть, самая нужная, но ей не обучаются».

Пифагор

 

Нравственной наукой блистательно владели и философ Эпихарм, тот, который заметил, что «боги продают все блага нам лишь только за труды», и Парменид, и Клеобул, и, наконец, Гераклит, завершающий архаический период истории Древней Греции.

Этот философ часто плакал на городской площади, объясняя это тем, что не может без слез воспринимать ничтожество окружающих его людей. Такие речи, естественно, не приводили в восторг этих самых окружающих, но они вынуждены были проглатывать обиду, учитывая высокое общественное положение Гераклита (он был царского роду).

А отчего он плакал? Дело здесь вовсе не в чрезмерной чувствительности человека, подарившего миру одну из самых трезвых, холодных и при этом самых знаменитых из всех когда‑либо произносимых фраз:

«Все течет, все меняется».

Плакал он потому, что не мог спокойно лицезреть торжество массового убожества мысли, самодовольного и агрессивного убожества, так что никакое философское самообладание не могло сдержать бурных вспышек его протеста.

Когда жители города Эфеса изгнали одного из достойнейших граждан (его звали Гермодор) на том лишь основании, что он выделялся среди них умом и талантом, Гераклит сказал во всеуслышание: «Следовало бы всем взрослым эфесцам удавиться и оставить город подросткам».

Конечно, все течет, все меняется, но только не людские нравы, а что до подростков, то они ведь вырастают, одни — к счастью, но большинство — увы, к сожалению…

 

 

КСТАТИ:

«Обманулся Гомер тогда, когда изрек: „Сгинет пусть Рознь из среды богов и людей…“ Ибо не понял он, что молится о том, чтобы все исчезло».

Гераклит

 

Хорошо понимая, тем не менее, чем чревата Рознь, он сказал как‑то: «Война — отец всех вещей, отец всего».

Эти слова нашли свое безусловное подтверждение в самом ближайшем времени…

Следующий, так называемый классический период истории Греции (V — последняя треть IV вв. до н.э.), начался с персидского нашествия. Царь Дарий I вознамерился присоединить Элладу к своим владениям. Ни больше ни меньше.

В 490 году до н.э. войско персов переправилось на кораблях через Эгейское море и высадилось в Аттике. На Марафонской равнине, расположенной в 42 километрах от Афин, состоялось грандиозное Марафонское сражение, в ходе которого афинское войско разгромило превосходящие силы противника, который спешно ретировался восвояси.

Один из участников этой битвы, желая поскорее принести афинянам радостную весть о победе, пробежал 42 километра от Марафона от Афин. Вбежав в город, он проговорил: «Радуйтесь, афиняне, победа!»

И умер.

В память об этом событии были учреждены соревнования в марафонском беге на 42 километра 195 метров.

А через десять лет, в 480 году до н.э. огромное войско персов под командованием царя Ксеркса, преемника Дария I, вторглось в Северную Грецию и двинулось на юг.

И вот тогда, согласно старой историографической традиции, персидский блицкриг натолкнулся на неожиданно серьезное препятствие, называемое «Фермопилы».

Небольшой греческий отряд под командованием спартанского царя Леонида занимает Фермопильское ущелье и преграждает персам путь в Среднюю Грецию. Далее историки (в частности Геродот) сообщают о том, что Ксеркс направил к Леониду парламентеров с требованием сложить оружие и отдать его персам. Леонид ответил: «Приди и возьми». Тогда один из парламентеров заметил: «Наши стрелы закроют от вас солнце», на что спартанец отреагировал такой фразой: «Что ж, будем сражаться в тени».

Два дня персы безуспешно атаковали греков, пока следующей ночью предатель‑грек не указал персам обходной путь через горы. Царь Леонид приказал отступить всему своему отряду, исключая спартанцев. Он и триста его соотечественников пали смертью храбрых в неравном бою, задержав наступление персов и тем самым дав возможность греческому войску отступить с возможно меньшими потерями.

Эта битва, подобно Марафонской, представлена историками как отчаянная борьба горстки героев‑греков против неисчислимых полчищ свирепых варваров. Геродот даже приводит точную численность персов — 5 383 220 человек. Многие историки преподносят эту цифру как данность, однако она весьма спорна, и прежде всего потому, что такое войско практически не могло разместиться на поле битвы между греками и персами.

Немецкий историк Ганс Дельбрюк писал, что такая армада при движении к Фермопилам должна была растянуться на 420 миль, то есть когда первые персы подошли бы к ущелью, хвост колонны еще не покинул бы побережья. Но стереотип такой: миллионы персов и всего триста спартанцев. Они ведь и без того совершили величайший подвиг, эти триста, но зачем же омрачать память о нем такой вот забубенной ложью?

В этих войнах греки проявили поистине легендарный героизм, хорошо отдавая себе отчет в том, что на их земле происходит не просто военный конфликт, а решение греческого вопроса: быть или не быть далее их нации, их великой цивилизации.

И вот в Саламинском проливе, на глазах у сотен тысяч греков, стоящих на прибрежных скалах, разворачивается грандиозная битва между греческим и персидским флотами, битва, в которой победа должна была стать абсолютным понятием, и она стала им. Персидский флот, потеряв 200 боевых судов, скрылся за морским горизонтом, причем — если говорить именно об этом периоде Истории, — навсегда.

А войны с персами продолжались еще целых тридцать лет, но, разумеется, уже без фермопильского или саламинского накала. В итоге был заключен мирный договор, в котором Персия признала право Эллады на полную независимость.

После заключения мира с Персией образовался так называемый Афинский морской союз, куда входило 200 городов‑государств, которые содержали общий флот и армию. Афины, заняв главенствующее положение в этом союзе, достигли невиданного ранее расцвета и положения некоего «старшего брата» среди других греческих полисов.

Бурно развивались торговля, промышленность, ремесла, искусства.

Общественная жизнь, как это всегда бывает после войны, стала более регламентированной, и вместе с тем в ее лексиконе все чаще встречается слово «народ» («народные нужды», «воля народа», «совесть народа», «мудрость народа»).

Весьма опасный симптом.

 

 

КСТАТИ:

«Не рассуждай с детьми, женщинами и народом».

Пифагор

 

Да, исходя из соображений здравого смысла этого делать ни в коем случае не следует, и если в первых двух случаях рассуждения попросту бессмысленны, то в третьем они чреваты заведомо тяжкими последствиями.

 

 

Итак, в V веке до н.э. высшая власть в Афинах принадлежала так называемому народному собранию, которое еженедельно в яростных спорах решало проблемы войны и мира, экономики, законотворчества и многого другого, требующего знаний, опыта, интеллекта и прочих показателей, абсолютно недоступных сборищу случайных особей, как ни назови это сборище — народным собранием, парламентом, думой, верховным советом или как‑то по‑иному.

А сам принцип управления обществом посредством сборища избранников, воплотивших в себе самые примитивные, самые худшие свойства своих избирателей, получил название: демократия.

То есть «власть демоса».

Или — «власть тьмы».

 

 

АРГУМЕНТЫ:

«Признание народной воли верховным началом общественной жизни может быть лишь поклонением формальному, бессодержательному началу, лишь обоготворением человеческого произвола. Не то важно, чего хочет человек, а то, чтобы было то, чего он хочет. Хочу, чтобы было то, чего захочу. Вот предельная формула демократии, народовластия. Глубже она идти не может. Само содержание народной воли не интересует демократический принцип. Народная воля может захотеть самого страшного зла, и демократический принцип ничего не может возразить против этого».

Николай Бердяев

 

А еще Бердяев писал, что самодержавие народа — самое страшное из всех возможных, потому что «воля немногих не может так далеко простирать свои притязания, как воля всех».

Фильм ужасов с элементами сюрреализма.

Одно лишь утешает: в чистом, так сказать, лабораторном виде демократия практически не встречается. Как правило, она либо вырождается в охлократию (власть толпы), что неизбежно приводит к быстрой избавительной агонии общества, либо передает бразды своего правления в руки некоего человека, у которого хватает ума играть роль покорнейшего слуги народа, на самом деле будучи кучером, погоняющим свою упряжку довольно жестко, а подчас и немилосердно.

Таким был, вернее, пытался быть один из главных героев этого периода — Перикл (ок. 495—429 гг. до н.э.), который почти четыре десятилетия являлся фактическим царем Афинского государства.

Аристократ и эстет, он в молодые годы настолько опасался разрушительной активности народных масс, что пришел к оригинальной мысли возглавить эти самые массы, дабы облагородить и направить в нужное русло убийственный коллективный энтузиазм, обуздать амбиции алчной толпы, укротить ее дикий нрав, придать хоть какой‑то смысл ее хаотическому существованию…

Ему удалось достичь если не всего намеченного, то весьма и весьма многого: он укрепил греческие колонии на приобретенных территориях, он не только сохранил целостность Афинского морского союза, но и расширил его где с помощью дипломатии, а где и с помощью военной силы, он учредил выдачу казенного жалованья беднейшим из граждан за исполнение государственных обязанностей и выдачу продовольствия просто так…

Чего он только ни делал, чтобы угодить совершенно неуемному в своих требованиях народу, но все это воспринималось лишь как должное или как очередной ход в конкурентной борьбе между ним и его политическими оппонентами, в частности с Фукидидом и Кимоном. Последний, закусив удила, дошел до того, что ежедневно угощал обедом любого нуждающегося афинянина (то есть любого желающего поесть на дармовщину), пожилых нахлебников он еще и снабжал одеждой и в довершение всего снес заборы, окружавшие его владения, чтобы все желающие могли беспрепятственно вкушать плоды в садах и виноградниках.

И некому было остановить этих людей, вразумить, пристыдить их, так бездумно мечущих бисер перед свиньями… некому было рассказать, чем заканчиваются такие выходки…

Плутарх, достаточно доброжелательно настроенный в отношении афинского благодетеля, тем не менее отмечал, что вследствие его действий народ «усвоил дурные привычки и стал… привередливым нераспущенным, хотя прежде был скромным и трудолюбивым».

Народ был постоянно чем‑то недоволен, постоянно капризничал и упрекал Перикла в недостаточном рвении на стезе служения ему, народу.

 

 

КСТАТИ:

«Если ты прежде всего и при всех возможных обстоятельствах не внушаешь страха, то никто не примет тебя настолько всерьез, чтобы в конце концов полюбить тебя».

Фридрих Ницше

 

Перикл не внушал, следовательно…

А ведь было же с кем посоветоваться, хотя бы со своим учителем Анаксагором, знаменитым философом, подлинным украшением своей эпохи, мудрым наставником, освободившим трепетное сознание своего подопечного от гнета суеверий и вооружившим его пониманием тленности мира и вообще всего сущего.

 

 

ФАКТЫ:

Анаксагор из Клазомен (500—428 гг. до н.э.) Греческий философ, подаривший миру фразу: «Во всем заключается часть всего».

 

А еще он заявил, что Солнце — это всего‑навсего огненная глыба, но никак не бог. И что в мире царит не знание, а мнение, так что мир — это сумма наших представлений о нем, не более того.

За такой образ мыслей Анаксагор не раз подвергался преследованиям и даже сидел в тюрьме, откуда его вызволил Перикл, правда, не очень решительно.

Анаксагор был настолько поглощен философией, что забросил все хозяйственные дела, и его имение превратилось в пастбище для скота его соседей.

Окончательно убедившись в том, что его ученик настолько погряз в государственной благотворительности, что напрочь забыл о нем, философ, больной и всеми покинутый, решил покончить с собой, уморив себя голодом. Когда Периклу сообщили об этом, он побежал к Анаксагору и начал умолять его отказаться от своего намерения во имя общественного блага, на что старик ответил: «Тот, что нуждается в светильнике, наливает в него масло».

И это при том, что Перикл проявлял самую трогательную заботу о всяком отребье…

Но не только о нем. Перикл вошел в историю Греции и как неутомимый строитель, украсивший Афины целым рядом величественных зданий, каждое из которых стало признанным шедевром архитектуры. Достаточно упомянуть среди них Парфенон и Одеон, возведенные под непосредственным руководством гениального скульптора Фидия, друга Перикла. Их стараниями Афины за короткий срок превратились в подлинный музей, поражающий благородным величием и вызывающей роскошью своих монументальных экспонатов.

В те времена, когда еще не было традиционных средств массовой информации, их роль исполняли авторы комедий. Эти люди, в массе своей, конечно же, не представляющие ни малейшего интереса для истории литературы, довольно оперативно откликались на злобу дня, а скорее на злобу сплетен.

Они обвинили Перикла в вопиющем разврате, утверждая, будто на строительной площадке Парфенона (!) Фидий устраивал Периклу любовные свидания со свободными женщинами! Глупость, конечно, но каков размах! Строительная площадка Парфенона в качестве холостяцкой квартиры! Ни больше ни меньше!

Мало того, авторы народных комедий обвиняли Пирилампа, друга Перикла, в том, что он дарил павлинов из своего птичника тем женщинам, которые отдавались Периклу.

Павлины во все времена ценились очень высоко, так что женщина, достойная павлина, должна была бы обладать либо неземной красотой, либо неземным интеллектом, что обнаружить весьма и весьма проблематично.

 

 

КСТАТИ:

«Историческому исследованию, очевидно, чрезвычайно трудно и мучительно установить истину: более поздним писателям продолжительность истекшего времени мешает определить, каков был действительный ход событий; история же, современная описываемым событиям и людям, искажает и извращает истину, частью из зависти и вражды, частью из угождения и лести».

Плутарх

 

Относительно павлинов и адекватных им красоток можно высказать достаточно серьезные сомнения, но роман Перикла и Аспасии является неоспоримым фактом, ни в коей мере не зависящим от прославляющих или проклинающих его уст.

 

 

ФАКТЫ:

Аспасия (ок. 470 гг. до н.э.) — знаменитая афинская гетера. С 445 года — жена Перикла.

Интеллектуалка высочайшего уровня, у которой сам Сократ учился ораторскому искусству.

Самая авторитетная и квалифицированная из всех советников Перикла в вопросах государственного управления и международной политики. Будучи «первой леди» государства, содержала публичный дом.

Она была свободной женщиной, но не гражданкой Афин, и поэтому ее брак с Периклом не считался законным.

 

Один из борзописцев‑комедиографов по имени Кратин так высказался об этой чете:

«Аспасию — Геру родила богиня Похоти ему,

Содержанку — суку, тварь бесстыдную и гнусную…»

А в другом подобном «шедевре» Перикл спрашивает о своем сыне, которого родила ему Аспасия:

«А мой ублюдок жив?» На что ему отвечает другой персонаж: