Лекции.Орг


Поиск:




Повесть Стефана из Снагова, верно записанная грешником Захарией




 

Я, Стефан, странствуя много лет и узнав об утрате любимого мной святого града Константинополя, где я родился, ушел в поисках покоя на север от великой реки, что разделяет земли булгар и даков. Я странствовал по равнинам и дошел до гор и отыскал наконец дорогу к обители, что лежит на острове в озере Снагов, в местах прекрасных и удобных для обороны. Здесь принял меня добрый настоятель, и я разделял трапезу с иноками, смиренными и искренними в молитве. Они назвали меня братом и щедро уделили пищи и пития от своих трапез, и среди их благоговейного молчания я изведал покой, какого не знал уже много месяцев. И так как я трудился прилежно и смиренно исполнял все наставления настоятеля, он скоро даровал мне разрешение остаться среди них. Церковь была невелика, но красоты непревзойденной, и звон ее славных колоколов разносился над водой.

И церковь, и обитель украшались и укреплялись на пожертвования князя тех мест Влада, сына Влада Дракулы, которого дважды сгоняли с трона султан и другие враги. И король мадьяр Матьяш Корвинус долго держал его в заключении. Тот князь, Дракула, был отважен и в отчаянных битвах вторгался в земли, похищенные неверными, и даже отбивал их назад, и захваченное в набегах присылал в обитель с постоянным приказом молиться за него и его семью и за их спасение, что мы исполняли. Среди братии шептали, что он грешен в великой жестокости и к тому же, будучи в плену у мадьярского короля, позволил обратить себя в латинскую веру. Но настоятель не желал слышать о нем дурного и не раз скрывал его и его людей в алтаре церкви, когда соперники искали его, чтобы убить.

В последний год своей жизни Дракула явился в монастырь, как было у него в обычае и раньше. Я не видел его в тот раз, потому что настоятель отослал меня с одним из братьев по делу в другую церковь. Но, вернувшись, я услышал, что Дракула был здесь и оставил большие сокровища. Один из монахов, собиравший провизию от крестьян и знавший, о чем говорят в округе, шептал, что легче золота Дракуле было бы оставить в дар мешок отрубленных ушей и носов, однако настоятель, услышав, сурово наказал говорившего. И так я не увидел Влада Дракулу при жизни, но в смерти я видел его своими глазами, о чем скоро расскажу.

Прошло, может быть, четыре месяца, когда пришла весть, что он был окружен в сражении и убит неверными, успев прежде сразить их четыре десятка своим огромным мечом. И воины султана отсекли у мертвого голову и унесли, чтобы показать своему господину.

И все это стало известно в лагере князя Дракулы, и хотя многие после его смерти скрылись, но другие принесли эту весть и само тело в монастырь Снагова, и затем также бежали. И настоятель плакал, глядя, как тело вынимают из лодки, и молился вслух за душу князя Дракулы, и молил господа о заступе, так как неверные были теперь совсем близко. Ион велел обрядить тело и положить в церкви.

И мало приходилось мне видеть зрелищ ужаснее, чем безголовый труп в красных и пурпурных одеждах, окруженный мерцающими огнями сотен свечей. Мы сидели без сна в церкви, неся бдение, еще три дня и три ночи. Я нес бдение среди первых, и все было тихо в церкви, над обезглавленным телом. И во второе бдение все было мирно — так говорили братья, которые молились над телом в ту ночь. Но на третью ночь иные из усталых братьев задремали, и случилось то, что поразило ужасом сердца остальных. Позже они не могли согласиться, что случилось, потому что каждый видел иное. Один монах видел зверя, выскочившего из тени клироса и перепрыгнувшего гроб, но что это был за зверь, он не мог сказать. Другие почувствовали порыв ветра или видели, как в церковь вползает густой туман, погасивший много свечей, и они клялись святыми и ангелами, и особенно архангелами Михаилом и Гавриилом, что безголовое тело князя зашевелилось и стало подниматься. И громкий крик поднялся в церкви, ибо братья в ужасе возвысили свои голоса и тем взбудоражили всю общину. И, выбегая из церкви, монахи описывали свое видение и жестоко спорили между собой.

Тогда вперед выступил настоятель, и я видел в свете факела, как бледен был он, слушая их рассказ, и как часто крестился. Он напомнил нам, что душа властителя в наших руках и наш долг позаботиться о ней. И мы прошли за ним в церковь, и снова зажгли свечи, и увидели, что тело как прежде спокойно лежит в гробу. И настоятель приказал обыскать церковь, но ни зверя, ни демона не обнаружили ни в одном углу. Тогда он велел нам разойтись по кельям, и когда пришел час первой утренней службы, ее служили как обычно, и все было спокойно.

Но на следующий вечер он созвал восемь иноков, оказав и мне честь быть среди них, и сказал, что мы лишь изобразим похороны князя в нашей церкви, на деле же оно должно быть доставлено в другое место. Он сказал, что только одному из нас в тайне расскажет, куда и зачем оно должно быть отправлено, так что других, сколько возможно, защитит неведение, и так он и сделал, избрав инока, известного ему много лет, и велев остальным (из нас) повиноваться ему и не задавать вопросов.

И так я, не думавший больше странствовать, снова стал странником и, оставив позади дальний путь, вступил со своими товарищами в город моего рождения, ставший престолом царства неверных, и нашел, что многое в нем переменилось. Великий собор Святой Софии превращен был в мечеть, и мы не могли войти в него. Многие церкви были разрушены или превратились в руины от небрежения, а другие, даже Панахрантос, превратились в капища турок. И здесь я узнал, что мы искали сокровище, которое поможет спасению души князя, и что сокровище это спасено с великой опасностью для себя двумя святыми и отважными монахами из монастыря Святого Спасителя и вывезено из города. Но янычары султана заподозрили нас, и оттого нам грозила опасность, и мы должны были продолжить странствия, чтобы искать теперь сокровище в древнем царстве булгар.

И, проходя теми землями, мы видели, что некоторые знают уже о нашем деле, и многие и многие выходили к дороге и следовали за нами целые мили, молча кланяясь нашему шествию, или касаясь руками бортов повозки, или целуя ее. В пути случилось ужасное происшествие. Когда мы проходили городок Хасково, наехали на нас городские стражники и силой и грубыми словами принудили остановиться. Они обыскали повозку, объявив, что найдут то, что мы везем, и, найдя два больших узла, схватили и открыли их. Но там оказалась пища, и стражи в гневе разбросали ее по дороге и схватили двоих из нашего числа. Будучи допрошены, добрые иноки повторяли, говоря, что ничего не знают, и те, м прогневили злодеев, и им отрубили руки и ступни ног и посыпали раны солью, пока те были еще живы. Остальных же отпустили живыми, но проводили бранью и бичеванием. Позже мы сумели возвратить тела и члены наших дорогих друзей и предать их христианскому погребению в монастыре в Бачково, где монахи много дней и ночей молились за их верные души.

Мы же, в горе и ужасе, двинулись в путь, который лежал немного дальше, и прибыли благополучно в монастырь Святого Георгия. Здесь монахи, хотя были они стары и малочисленны, приняли нас и сказали, что воистину сокровище, которого мы ищем, несколько месяцев тому назад доставлено им двумя паломниками, и все было хорошо. Мы боялись подумать о возвращении в Дакию через множество опасностей и решили остаться в обители. Доставленные туда реликвии мы тайно схоронили в Светы Георгий, и слава их среди христиан привлекала многих, приходивших поклониться им, но и те хранили молчание. И некоторое время мы жили там в мире, и нашими трудами обитель много устроилась. Однако вскоре в окрестных деревнях началась чума, хотя сперва она не поразила монастырь. Но позже я узнал, что-то была не чума, но…»

На этом месте рукопись отрезана или оборвана.

 

ГЛАВА 60

 

«Стойчев закончил чтение, но мы с Элен на пару минут онемели, да и сам он временами покачивал головой, проводя ладонью по лицу, словно пытался проснуться. Наконец Элен заговорила:

— То самое путешествие — наверняка то же самое! Стойчев обернулся к ней.

— Думаю, что так. И монахи брата Кирилла, несомненно, везли тело Влада Цепеша.

— А это означает, что, за исключением двоих, казненных турками, они благополучно добрались до болгарского монастыря. Светы Георгий — где это?

Тот же вопрос хотелось задать и мне — из множества загадок эта казалась самой важной. Стойчев коснулся рукой лба.

— Если бы знать, — бормотал он. — Никто не знает. В окрестностях Бачково нет монастыря с таким названием, и никаких свидетельств, что он когда-нибудь был там. Светы Георгий — один из немногих средневековых монастырей в Болгарии, о которых мы знаем, что они существовали, но исчезли в первые века владычества Оттоманской империи. Возможно, его сожгли, а камни разметали или использовали для других построек. — Он грустно взглянул на нас. — Если у оттоманов были основания бояться или ненавидеть этот монастырь, он, вероятно, был полностью уничтожен. И разумеется, они не позволили бы восстановить его, как восстановили Рильский монастырь. Одно время я очень интересовался поисками его местонахождения… — Он на минуту умолк. — После смерти моего друга Ангелова я пытался продолжить его исследования. Поехал в Бачковский монастырь, беседовал с монахами, расспрашивал местных жителей, но никто не слышал о монастыре Святого Георгия. И на старых картах я его тоже не нашел. Мне приходило в голову, что Захария мог ввести ложное название. Однако у местных жителей должны были сохраниться хотя бы легенды, если там похоронены останки столь важного лица, как Влад Дракула. До войны я собирался съездить в Снагов, попытаться что-нибудь выяснить там…

— И тогда вы могли бы встретиться с Росси или хотя бы с тем археологом, Георгеску! — воскликнул я.

— Быть может… — Он странно улыбнулся. — Если бы мы с Росси встретились тогда, то, быть может, успели бы поделиться знаниями, пока не стало слишком поздно.

Я не совсем понял, что он имел в виду: пока в Болгарии не произошла революция? Пока он не стал изгнанником? Я не стал переспрашивать. Однако он сам тут же пояснил:

— Видите ли, я внезапно прекратил розыски. В тот день, когда я вернулся из Бачково, переполняемый планами поездки в Румынию, я застал в своей софийской квартире ужасное зрелище.

Он снова умолк, прикрыв глаза.

— Я стараюсь не вспоминать тот день. Должен сказать вам, я снимал тогда квартиру у Римской стены, в очень древнем квартале — я и выбрал его ради духа истории, окружавшей дома. Я вышел в бакалейную лавку, оставив на столе бумаги и книги о Бачково и прочих монастырях. Вернувшись, я обнаружил, что кто-то перерыл мои вещи: скинул книги с полок, обыскал шкафы. На столе, по всем бумагам, тянулся ручеек крови. Вы знаете, как чернила… кляксы… на страницах… — Он оборвал фразу, пристально вглядываясь в наши лица. — Посреди стола лежала книга, которой я прежде не видел…

Он вдруг встал и прошаркал в соседнюю комнату. Мы слышали, как он ходит там, передвигая книги. Следовало бы пойти за ним и помочь, но я сидел, беспомощно уставившись на Элен, которая тоже словно примерзла к месту.

Вскоре Стойчев вернулся с большим томом в руках. Книга была переплетена в потертую кожу. Он положил ее перед нами, и мы смотрели, как он непослушными старческими руками перелистывает пустые страницы и молча указывает нам на гравюру на центральном развороте. Дракон здесь казался меньше, потому что на больших листах фолианта вокруг рисунка оставались большие поля, но это был тот самый оттиск, вплоть до смазанного пятнышка, который я заметил в книге Хью. Была здесь и еще одна клякса на пожелтевшей бумаге, у когтя дракона. Стойчев ткнул в нее пальцем. Под наплывом чувств страха и отвращения он на минуту забыл, что говорит с нами по-английски.

Крев, — сказал он. — Кровь.

Я нагнулся ниже. На буром пятнышке явственно виднелся отпечаток пальца.

— Господи… — Мне вспомнился мой бедный кот и друг Росси, Хеджес. — В комнате кто-то или что-то было? Что вы сделали, когда увидели?

— В комнате никого не было, — тихо ответил он. — Дверь я запер, и она оставалась запертой, когда я вернулся, вошел и увидел этот ужас. Я вызвал полицию, и они все осмотрели, а потом взяли — как вы говорите? — образцы крови на анализ. И без труда установили, кому она принадлежит.

— И кому? — Элен подалась к нему.

Стойчев ссутулился еще больше, и теперь я с трудом различал слова. В морщинах на лице блестел пот.

— Кровь была моя, — сказал он.

— Но…

— Нет, конечно же, нет. Меня там не было. Но полиция решила, что я сам подготовил всю сцену. Единственное, что у них не сходилось, — этот отпечаток пальца. Они сказали, что никогда не видели такого: для человеческого отпечатка слишком скудный пальцевой узор. Мне вернули книги и бумаги и заставили заплатить штраф за попытку шутить с законом. Я едва не потерял место преподавателя.

— И вы оставили исследования? — догадался я. Стойчев беспомощно вздернул худые плечи.

— Единственная тема, которую я забросил на полпути. Я бы, наверно, продолжал поиски, если бы не это. — Он медленно вернулся к началу книги и открыл второй лист. — Вот это, — повторил он.

На странице стояло всего одно слово, написанное прекрасным архаичным почерком, выцветшими старинными чернилами. Я уже достаточно изучил знаменитый алфавит Кирилла, хотя первая буква на минуту сбила меня с толку. Элен прочитала вслух, вернее, шепотом:

— "СТОЙЧЕВ". Ох, вы нашли там собственное имя! Как страшно.

— Да, собственное имя, вписанное явно средневековыми чернилами и шрифтом. Я не перестаю жалеть, что оказался таким трусом, но я испугался. Я подумал, что со мной может случиться… то, что случилось с вашим отцом, мадам.

— И у вас были все основания испугаться, — сказал я старому ученому. — Однако мы надеемся, что профессору Росси еще не поздно помочь.

Он выпрямился в своем кресле.

— Да. Если только мы сумеем разыскать Светы Георгий. Прежде всего нужно ехать в Рилу, посмотреть остальные письма брата Кирилла. Я уже говорил, что никогда не связывал их с «Хроникой» Захарии. Здесь у меня нет их копий, а власти Рилы не позволили опубликовать их, хотя несколько историков, в том числе и я, добивались разрешения. К тому же в Риле живет человек, с которым я хотел бы вас познакомить. Хотя, может быть, и он не сумеет помочь.

Кажется, Стойчев хотел сказать что-то еще, но в эту минуту на лестнице послышались торопливые уверенные шаги. Старик попытался вскочить, затем бросил на меня умоляющий взгляд. Я схватил Книгу Дракона и бросился с ней в соседнюю комнату, где как мог надежно скрыл ее между коробками. Мне удалось вернуться к Стойчеву и Элен за миг до того, как дверь в библиотеку распахнулась и показался Ранов.

— Ага, — проговорил он, — совещание историков! Вы бросили собственных гостей, профессор.

Он беззастенчиво рылся в книгах и бумагах, оставшихся на столе, выхватил из груды старый журнал с «Хроникой».

— Вот чем вы занимаетесь? Он едва не улыбнулся нам.

— Пожалуй, мне тоже стоит прочитать для расширения кругозора. Я слишком мало знаю о средневековой Болгарии. А ваша очаровательная племянница не так увлечена мной, как я думал. Я пригласил ее прогуляться в дальний уголок сада, но она заупрямилась.

Стойчев гневно вспыхнул и, казалось, готов был взорваться, но, к моему удивлению, Элен высказалась за него.

— Держите свои грязные чиновничьи лапы подальше от девушки, — сказала она, глядя Ранову в глаза. — Вас приставили следить за нами, а не за ней.

Я тронул ее за локоть, предостерегая не злить противника: нам только не хватало политического скандала. Однако они с Рановым только измерили друг друга долгими взглядами и отвернулись, каждый в свою сторону.

За это время Стойчев успел оправиться.

— Для наших гостей было бы очень полезным, если бы вы смогли устроить им поездку в Рилу, — холодно сказал он Ранову. — Я бы охотно поехал с ними, чтобы иметь честь лично показать им Рильскую библиотеку.

— В Рилу? — Ранов взвесил в руке журнал. — Прекрасно. Очередная экскурсия будет в Рилу. Думаю, послезавтра. Я сообщу вам, профессор, когда мы сможем за вами заехать.

— А завтра нельзя? — Я старался говорить самым обыденным тоном.

— Вы так спешите? — поднял бровь Ранов. — Исполнение ваших пожеланий требует времени.

Стойчев кивнул.

— Мы будем ждать терпеливо, а тем временем наши ученые гости могут наслаждаться видами Софии. А теперь, друзья мои: обмен мнениями был чрезвычайно приятным, однако Кирилл и Мефодий не станут возражать, если мы, как говорится, станем есть, пить и веселиться. Идемте, мисс Росси… — Он протянул свою хрупкую руку Элен, и та помогла ему подняться. — Дайте мне вашу руку, и будем праздновать день тех, кто учит и учится.

Остальные гости уже стекались под шпалеры, и мы скоро увидели почему: трое молодых людей доставали из футляров музыкальные инструменты и раскладывали их близ столов. Тощий парень с копной темных волос пробовал клавиши черного с серебром аккордеона. У другого в руках был кларнет, и он взял несколько нот, пока третий музыкант доставал большой кожаный барабан и длинные палочки с кожаными подушечками на концах. Они сели на составленные рядом стулья и, улыбнувшись друг другу, сыграли пару тактов, пристраиваясь на местах. Кларнетист скинул пиджак.

Потом, обменявшись взглядом, они начали. Из ниоткуда возникла самая чудесная музыка, какую мне приходилось слышать. Стойчев, восседая на своем троне перед остатками жареного барашка, просиял улыбкой, а Элен, устроившаяся рядом, сжала мне локоть. Мелодия свивалась в воздухе, как смерч, взрывалась ритмом, незнакомым мне, но настолько заразительным, что мои ноги так и просились в пляс. Вздыхал аккордеон, и ноты рвались из-под пальцев музыканта.

Мелодия была такой быстрой и живой, что скоро все собравшиеся вскрикивали, подпевая ей.

Еще несколько минут, и несколько слушателей вскочили с мест, обхватив друг друга за пояс, и начали танец, столь же бойкий, как и музыка. Их начищенные до блеска ботинки притоптывали по траве. Скоро к ним присоединились одетые в строгие платья женщины. Их ноги неслись в вихре танца, в то время как плечи и головы плавно двигались, оставаясь гордыми и неподвижными. Лица музыкантов светились; они неудержимо улыбались, блестя белыми зубами. Кто-то в переднем ряду взмахивал в такт белым платком, кружа его над головой. У Элен блестели глаза, она отбивала ритм пальцами по столу. Музыканты играли и играли, а остальные приветствовали их криками и тостами, пили за их здоровье. Наконец мелодия кончилась и хоровод рассыпался. Танцоры утирали пот и громко смеялись. Мужчины вернулись к своим бокалам, а женщины доставали платочки и приглаживали волосы.

Затем аккордеонист снова заиграл, но теперь это были протяжные переливы трелей, долгие минорные вздохи. Закинув назад лохматую голову, он запел. Песня-плач, разрывающая сердце горечью потери. Я чувствовал, как сжимается мое сердце, оплакивая все жизненные утраты.

— Что он поет? — обратился я к Стойчеву, чтобы скрыть свои чувства.

— Старую песню, очень старую — думаю, ей три или четыре сотни лет. Это рассказ о болгарской красавице, которую преследуют захватчики-турки. Они хотят доставить ее в гарем местного паши, но она отказывается. Она бежит на высокую гору близ своей деревни, и они скачут за ней на конях. У вершины горы обрыв. Девушка кричит, что скорее умрет, чем станет любовницей неверного, и бросается в пропасть. У подножия скалы, где она разбилась, открывается родник, и в нем самая чистая, самая сладкая вода во всей долине.

Элен кивнула:

— В Румынии тоже поют похожие песни.

— Они, я думаю, существуют всюду, где балканские народы испытали тяготы турецкого владычества, — серьезно согласился Стойчев. — В болгарском фольклоре их тысячи. Темы различны, но каждая — крик протеста против поработителей.

Аккордеонист, словно почувствовав, что ему удалось вывернуть нам сердца наизнанку, коварно ухмыльнулся и снова взорвался плясовым мотивом. Теперь почти все гости пустились в пляс, и хоровод змеей вился вокруг террасы. Кто-то потянул нас к танцующим, и Элен, поколебавшись, согласилась, а я упрямо остался сидеть рядом со Стойчевым. Но я наслаждался, глядя на нее. Элен мгновенно подхватила фигуры танца — должно быть, они были у нее в крови. Она держалась с непринужденным достоинством, а ноги уверенно отбивали быструю дробь. Следя взглядом за ее легкой фигурой в черной юбке и белой блузе, ловя сверкающий взгляд из-под разметавшихся кудрей, я молился про себя, чтобы с ней не случилось ничего худого, и гадал, позволит ли она мне защитить ее».

 

ГЛАВА 61

 

«Если первый взгляд на дом Стойчева внушил мне внезапные надежды, то вид Рильского монастыря наполнил трепетом. Монастырь располагался в глубокой долине, почти перегораживая ее, и над его стенами и куполами вздымалась гора Рила: поросшие высокими елями крутые склоны. Ранов оставил машину в тени у главных ворот, и мы направились следом за небольшими группками туристов. День был сухой и жаркий — настоящее болгарское лето, и пыль с вытоптанной земли взлетала от каждого шага до щиколоток. Огромные деревянные створки ворот были распахнуты, и за ними открылся вид, которого я никогда не забуду. Вокруг нас высились стены монастыря-крепости, полосатые от смены рядов черного и белого камня, с нависшими над головой деревянными галереями. Треть просторного двора занимала чудная, гармоничная церковь с фресками по фасаду, с бледно-зелеными куполами, светившимися на полуденном солнце. Рядом поднималась мощная квадратная башня из серого камня. Она была явно старше остальных строений. Стойчев назвал ее башней Хрелио и сказал, что она построена средневековым вельможей, который спасался в ней от политических противников. Только она и сохранилась из первоначальных построек монастыря, сожженного турками и восстановленного впоследствии в своей полосатой роскоши местными мастеровыми в 1836 году. Едва мы вошли во двор, как зазвонили, вспугнув стаю птиц, церковные колокола. Птицы взметнулись в небо, закружились над головами, и, провожая их взглядом, я снова увидел вздымающуюся над нами вершину — до нее было не менее дня подъема. У меня перехватило дыхание: не здесь ли Росси, не в этих ли древних местах?

Элен, стоявшая со мной рядом, повязав голову тонким шарфиком, взяла меня под руку, и мне вспомнилась Айя-София, тот недавний вечер в Стамбуле, который казался уже историей, когда она так крепко сжимала мне руку. Турки захватили эту страну задолго до того, как овладели Константинополем; по-настоящему, нам следовало бы начать свой путь отсюда, а не с Айя-Софии. С другой стороны, еще раньше турок проникла сюда, обогатив культуру Болгарии, византийская вера, ее изящные искусства и архитектура. Теперь же Айя-София превратилась в музей среди мечетей, между тем как эта уединенная долина до краев полна Византией.

Стойчев с удовольствием поглядывал на наши изумленные лица. Ирина, в широкополой шляпке, поддерживала его под локоть. Один только Ранов стоял на отшибе, презирая все эти красоты и провожая подозрительным взглядом проходивших мимо нас к церкви монахов в черных рясах. Нам стоило больших трудов добиться, чтобы он заехал за Стойчевым и Ириной: он не против, чтобы Стойчев имел честь показать нам Рилу, но почему бы Стойчеву не воспользоваться автобусом? Весь болгарский народ ездит на автобусах. Я удержался от искушения напомнить, что и сам Ранов не на автобусе разъезжает. Наконец мы взяли верх, что не помешало Ранову всю дорогу от Софии до дома Стойчева ворчать на старого профессора. Стойчев пользуется своей известностью для распространения суеверий и антинародных идей; всем известно, что он отказался порвать свой в высшей степени антинаучный союз с православной церковью, и сын его, который учится в Восточной Германии, ничем не лучше отца. Тем не менее мы одержали победу, Стойчев мог ехать с нами, и Ирина, когда мы остановились пообедать в горной таверне, с благодарностью шепнула мне, что, если бы пришлось ехать автобусом, она постаралась бы отговорить дядю: ему не выдержать дороги по такой жаре.

— В этом крыле до сих пор живут монахи, — объяснял Стойчев, — а там, ближе к дороге, монастырская гостиница, в которой мы переночуем. Вы увидите, какая тишина стоит здесь ночью, когда расходятся дневные посетители. Этот монастырь — одно из величайших сокровищ нашей культуры, и здесь всегда много народу, особенно летом. Но ночью все снова затихает. Идемте, — добавил он, — надо повидать настоятеля. Я вчера звонил ему, и он нас ждет.

Он зашагал впереди на удивление бодро, жадно оглядывая все вокруг, словно само это место давало ему новую жизнь.

Комнаты настоятеля располагались в первом этаже монашеского крыла. Монах в черной рясе, с длинной каштановой бородой, придержал для нас дверь, и мы вошли. Стойчев, сняв шляпу, прошел в комнату первым. Настоятель, сидевший на скамье у стены, поднялся нам навстречу. Они со Стойчевым сердечно приветствовали друг друга: Стойчев поцеловал настоятелю руку, а тот благословил старика. Сам настоятель был худощавым осанистым человеком лет, пожалуй, шестидесяти. В его бороде виднелись белые пряди, а голубые глаза — я был немало удивлен, узнав, что существуют голубоглазые болгары, — выражали спокойствие. Он самым современным образом обменялся рукопожатием с нами — и с Рановым, который не скрывал неприязни. Потом он жестом предложил всем сесть, и монах принес поднос со стаканами, полными все же не ракией, а прохладной водой, и к ней — блюдца с теми розоватыми печеньями, которые мы уже пробовали в Стамбуле. Я заметил, что Ранов не стал пить, словно опасался, что его отравят.

Настоятель откровенно радовался Стойчеву, и я подумал, что его приезд — редкое удовольствие для обоих. Через Стойчева он спросил нас, из какой мы части Америки, посещали ли уже другие болгарские монастыри, чем он может нам помочь и надолго ли мы собираемся остаться. Стойчев переводил не торопясь, делая паузы, чтобы мы могли ответить на вопросы. Вся библиотека в нашем распоряжении, сообщил настоятель; мы можем остановиться в гостинице; нам разрешается посещать службы в церкви и ходить где угодно за исключением только монашеских келий, — при этом он мягко кивнул в сторону Элен и Ирины, — и они не желают и слышать о том, чтобы друзья Стойчева платили за гостеприимство.

Мы от души поблагодарили его, после чего Стойчев поднялся.

— Теперь, — сказал он, — с вашего любезного разрешения, мы отправимся в библиотеку.

Он уже поцеловал настоятелю руку и, кланяясь, отступал к двери.

— Дядя очень волнуется, — шепнула нам Ирина. — Он мне сказал, что ваше письмо — великое открытие для болгарской истории.

Я задумался, известно ли ей, как много на самом деле зависит от успеха наших поисков и какая тень лежит на нашем пути, но по ее лицу мне не удалось ничего больше угадать. Она помогла дяде выйти, и мы последовали за ними по торжественным деревянным галереям, окаймлявшим двор. Ранов плелся позади с сигареткой в руке.

Библиотеке была отведена угловая комната на первом этаже, больше всего напоминавшая пещерный зал. У входа нас встретил седобородый монах: высокий старец со впалыми щеками. Мне показалось, что, прежде чем кивнуть нам, он бросил на Стойчева долгий пронзительный взгляд.

— Это брат Румен, — представил его Стойчев. — Он сейчас библиотекарь и покажет нам все, что мы ищем.

Несколько книг и манускриптов лежали в стеклянной витрине, снабженные этикетками — для туристов: я бы тоже с удовольствием взглянул на них, но нас уже вели к глубокой нише, открывавшейся в смежную комнату. В глубине монастыря царила чудесная прохлада, и даже электрические лампочки не могли полностью разогнать глубокую тьму, задержавшуюся в углах. В этом внутреннем святилище деревянные полки и шкафчики были полны коробок и подставок с книгами. В углу под маленьким альковом висела икона Девы и худого, состарившегося до времени Младенца, под охраной двух багрянокрылых ангелов. Перед иконой висела золотая лампадка, украшенная самоцветами. Старые-старые стены были чисто выбелены, а запах, окружавший нас, был знакомым запахом истлевающего пергамента, кожи и бархата. Я с удовольствием отметил, что у Ранова хватило совести по крайней мере выбросить сигарету, прежде чем последовать за нами в эту сокровищницу.

Стойчев постучал ногой по каменному полу, словно собирался вызвать духов.

— Здесь, — сказал он, — вы видите сердце болгарского народа: сотни лет монахи берегли наше наследие, часто в тайне. Поколения монахов преданно переписывали эти рукописи и укрывали их, когда к монастырю подступали неверные. Эта лишь малая часть достояния нашего народа — много больше было уничтожено. Но мы благодарны и за то, что удалось сохранить.

Он заговорил с библиотекарем, и тот начал внимательно просматривать надписи на коробках. Через несколько минут он снял с полки деревянный ящик и вынул из него несколько томов. Верхний был украшен изумительным изображением Христа — по крайней мере, я решил, что это Христос, — с державой и скипетром в руках и с византийской меланхолией на челе. К моему разочарованию, письма брата Кирилла скрывались не под этим роскошным переплетом, а в более простой упаковке следующего тома, напоминавшего цветом старую кость. Библиотекарь перенес его в более светлую переднюю комнату, и Стойчев тут же сел за стол и принялся листать страницы. Мы с Элен приготовили свои блокноты, а Ранов расхаживал вдоль полок, читая от скуки названия.

— Насколько я помню, — говорил Стойчев, — здесь два письма, и из них неясно, были ли другие, не дошедшие до нас письма брата Кирилла. — Он указал на первую страницу. Она была исписана мелким, округлым, каллиграфическим почерком по пергаменту, ставшему от старости темно-коричневым. Стойчев обратился к библиотекарю с вопросом и, услышав ответ, с довольным видом повернулся к нам.

— Да, в Болгарии их переиздавали вместе с несколькими другими редкими документами.

Библиотекарь положил перед ним папку, и Стойчев некоторое время молча сличал печатный текст с древней рукописью.

— Они хорошо поработали, — признал он наконец. — Я постараюсь перевести как можно точнее, а вы записывайте.

И он, чуть запинаясь, прочитал нам свой перевод двух писем:

"Ваше преподобие, отец настоятель Евпраксий. Мы уже три дня следуем по большой дороге от Лаоты к Вин. Одну ночь мы провели в конюшне доброго крестьянина, а другую — в пещерной обители Святого Михаила, где теперь нет ни одного инока, но мы смогли найти кров в сухой пещере. Последнюю ночь нам пришлось провести в лесу, впервые раскинув подстилки на голой земле и поместив свои тела в кругу между лошадьми и повозкой. Ночью волки подходили так близко, что мы слышали их вой, отчего лошади перепугались и пытались оборвать привязь. С большим трудом нам удалось успокоить их. Теперь я от всего сердца радуюсь, что с нами братья Иван и Феодосии, высокие и сильные, и я благословляю вашу мудрость, подсказавшую вам послать их с нами.

Сегодня нас приютил в своем доме пастух: человек довольно состоятельный и богобоязненный — он владеет тремя тысячами овец и уложил нас спать на мягких овчинах и тюфяках, хотя я, как приличествует моему обету, предпочел голый пол. Лес кончился, и нас окружают открытые холмы, по которым мы равно благословенно можем странствовать в дождь и вёдро. Добрый хозяин дома говорит, что дважды они претерпели набеги неверных, переправлявшихся через реку, до которой нам осталось немного дней пути, если только брат Ангелус поправится и сможет не отставать от нас. Я думаю позволить ему сесть на одну из лошадей, хотя их и без того весьма тяготит ноша священного груза, который они влекут. К счастью, нам в пути не встретились воины неверных.

Ваш смиреннейший слуга во Христе бр. Кирилл. Апрель года Господа нашего 6985".

"Ваше преподобие, отец настоятель Евпраксий!

Город остался уже в неделях пути позади нас, и мы теперь странствуем открыто через земли неверных. Я не смею писать, где мы находимся, в страхе, что нас пленят. Быть может, следовало бы нам избрать путь морем, но да защитит нас Господь на избранном нами пути. Мы видели пожарища двух монастырей и одной церкви. Церковь еще дымится. Здесь повесили пятерых монахов как сообщников мятежников, а их уцелевшие братья рассеялись по другим обителям. Это единственная новость, какую мы узнали, потому что не можем подолгу говорить с людьми, выходящими к нашей повозке. Однако нет оснований думать, что среди сожженных монастырей — тот, который мы ищем. Примета того будет ясна глазу: чудовище, равное святому. Если это послание сумеют доставить вам, отец мой, это будет так скоро, как возможно.

Ваш смиренный слуга во Христе бр. Кирилл. Июнь года Господа нашего 6985".

Стойчев закончил, но мы сидели молча. Элен чиркала по бумаге, заканчивая запись, Ирина сидела сложив руки, а Ранов стоял, небрежно облокотясь на полку и почесывая шею под воротником. Я и не пытался записывать, положившись на то, что Элен ничего не упустит. В письме не упоминались ни место назначения, ни могила, ни сцена похорон… Меня душило разочарование.

Но Стойчев вовсе не казался подавленным.

— Интересно, — заговорил он, выждав несколько долгих минут. — Интересно. Как видите, письмо из Стамбула попадает в хронологический промежуток между этими двумя. В первом и втором письме они проезжают по Валахии к Дунаю — это явствует из названий мест. Дальше идет ваше письмо, которое брат Кирилл пишет в Константинополе, возможно рассчитывая послать оттуда и два предыдущих письма. Но он не смог их отослать или испугался, если только те, что у нас в руках, — не копии. Этого наверняка мы выяснить не сможем. И последнее письмо датировано июнем. Они выбрали путь сушей, подобный тому, который описан в «Хронике Захарии». В сущности, другого пути и не было: из Константинополя, через Эдирне и Хасково — большая дорога из Царьграда в Болгарию.

Элен подняла голову:

— Но вы не сомневаетесь, что в последнем письме описана Болгария?

— Полной уверенности нет, — признал Стойчев, — однако я считаю это весьма вероятным. Если они выехали из Царьграда — Константинополя — в страну, где в конце пятнадцатого века сжигают монастыри и церкви, эта страна, скорее всего, Болгария. Кроме того, и ваше стамбульское письмо утверждает, что они направляются в Болгарию. Я не сдержал досады:

— И все же ничего, уточняющего место, куда они направляются. Даже допуская, что это был Светы Георгий…

Ранов уселся за наш стол и принялся рассматривать свои пальцы. Я подумал, что следовало бы скрывать от него свой интерес к Светы Георгию, но как еще я мог попросить о нем Стойчева?

— Верно, — кивнул Стойчев, — брат Кирилл избегает называть в письмах место, куда направляется, так же как из титула Евпраксия выпускает название Снагова. Если бы их схватили, упомянутые монастыри были бы обысканы, даже если бы не навлекли на себя более серьезных преследований.

— Здесь есть интересная строка. — Элен закончила свои записи. — Вы не перечитаете еще раз: примета монастыря, который они ищут, — чудовище, равное святому? Как вы думаете, что это может означать?

Я быстро глянул на Стойчева: эта строка и меня поразила. Он вздохнул:

— Может, имеется в виду фреска или икона в этом монастыре — в Светы Георгий, если они ехали туда. Хотя трудно представить себе подобное изображение. И даже если мы сумеем отыскать сам Светы Георгий, маловероятно, что икона сохранилась с пятнадцатого века, особенно после того, как монастырь, надо полагать, горел хотя бы однажды. Понятия не имею, что это значит. Возможно, всего лишь теологический намек, понятный настоятелю, но не нам, или касающийся какого-то тайного соглашения между ними. Правда, следует иметь в виду, что брат Кирилл называет примету, по которой должен удостовериться, что достиг назначенной цели.

Я все еще боролся с разочарованием: только теперь осознал, что ожидал найти в письмах под вытертым переплетом окончательный ключ к поискам. По крайней мере, они должны были хоть немного прояснить карты, на помощь которых я все еще надеялся.

— Здесь много странностей… — Стойчев погладил пальцами подбородок. — Письмо из Стамбула говорит, что искомое сокровище — возможно, святая реликвия из Царьграда — находится в некоем монастыре в Болгарии и туда они должны направиться. Пожалуйста, профессор, будьте так любезны, прочтите еще раз то место.

Я уже развернул копию стамбульского письма, чтобы она была под рукой, пока мы изучали другие послания брата Кирилла.

— Тут говорится: «… искомое вывезено из города в гавань покоренной земли Болгарской».

— То самое место, — сказал Стойчев. — Остается вопрос, — он постучал по столу перед собой длинным пальцем, — зачем в 1477 году контрабандой вывозить из Константинополя святую реликвию? Город в руках оттоманов с 1453 года, и большая часть святынь уничтожена при разграблении города. Зачем монастырь Панахрантос спустя двадцать четыре года отсылает уцелевшую реликвию в Болгарию, причем ту самую реликвию, за которой наши монахи отправились в Константинополь?

— Ну, — напомнил я ему, — мы знаем из письма, что эту реликвию разыскивали янычары, так что она имела какую-то ценность и для султана.

Стойчев поразмыслил.

— Верно, однако янычары искали ее уже после того, как ее вывезли из монастыря.

— Должно быть, священный предмет имел политическое значение для оттоманов, в то время как для монахов из Снагова обладал духовной ценностью. — Элен, нахмурившись, потерла щеку. — Может быть, книга?

— Да, — подхватил я, заражаясь волнением. — Возможно, в книге содержалась информация, необходимая и туркам, и монахам?

Ранов через стол послал мне внимательный взгляд.

Стойчев медленно кивнул головой, но я почти сразу вспомнил, что это жест означает несогласие.

— Книги того времени, как правило, не содержали политически значимых сведений — это были религиозные тексты, многократно переписанные для использования в монастырях или, в исламской религии, для школ и мечетей. Маловероятно, что монахи предприняли такое опасное путешествие даже ради копии Священного Писания. Подобные книги наверняка имелись и в Снагове.

— Одну минуту. — Элен распахнула глаза, пораженная новой мыслью. — Погодите. Это должно быть связано с нуждами Снагова, или Ордена Дракона, или, может быть, с завещанием Влада Дракулы. Помните «Хронику»? Настоятель хотел похоронить Дракулу в другом месте.

— Верно, — протянул Стойчев. — Он решился послать тело в Царьград, даже рискуя жизнями своих монахов.

— Да… — начал я. Кажется, я собирался добавить что-то, забрести дальше по тропе рассуждений, но Элен вдруг повернулась ко мне и встряхнула меня за плечо.

— Что?.. — оглянулся я, но она уже овладела собой.

— Ничего, — тихо отозвалась она, не глядя ни на меня, ни на Ранова. Я молил бога, чтобы соглядатай вздумал выйти покурить или наскучил нашим разговором и отошел, чтобы Элен могла высказаться свободно. Стойчев проницательно взглянул на нее и вдруг разразился унылым монологом, повествуя о том, как изготавливались и копировались средневековые манускрипты — порой совершенно неграмотными монахами, отчего в них поколение за поколением накапливались мелкие ошибки, — и как современные историки классифицируют различные почерки. Мне его рассказ показался достаточно интересным, хотя и удивил обилием подробностей. К счастью, я терпеливо слушал длинную лекцию, потому что Ранов начал зевать и наконец-то встал, нашарил в кармане пачку сигарет и покинул помещение библиотеки. Едва он вышел, Элен снова схватила меня за плечо. Стойчев с интересом обернулся к ней.

— Пол, — заговорила она, и лицо ее так изменилось, что я обхватил ее за плечи, опасаясь обморока. — Голова! Понимаешь? Дракула вернулся в Константинополь за своей головой!

Стойчев тихо ахнул, но было поздно. Оглядевшись, я увидел выглядывающее из-за книжной полки угловатое лицо брата Румена. Он неслышно вернулся из задней комнаты, и хотя тотчас же отвернулся, убирая что-то на стеллаж, но даже его спина выдавала жадное внимание. Через минуту он так же бесшумно вышел, и мы молча уставились друг на друга. Мы с Элен беспомощно переглянулись, и я встал, чтобы заглянуть в соседнюю комнату. Библиотекарь исчез, и, вероятно, очень скоро кто-то еще — например, Ранов — узнает о восклицании Элен. И что будет делать Ранов с этими сведениями?».

 

ГЛАВА 62

 

«За годы поисков, работы над книгами и статьями, размышлений мне не часто случалось испытать такие мгновенные озарения, как в ту минуту, когда Элен вслух высказала свою догадку в библиотеке Рилы. Влад Дракула вернулся в Константинополь за своей головой — или, вернее, настоятель Снагова послал туда его тело, чтобы воссоединить его с нею. Заранее ли Дракула потребовал от него такого обещания, зная, как высоко оценили его прославленную голову еще при жизни, зная об обычае султана выставлять на всеобщее обозрение головы своих врагов? Или настоятель решился на это сам, не желая оставлять в Снагове безголовое тело щедрого, но опасного или еретичного покровителя? Правда, вампир без головы вряд ли представлял большую угрозу — но беспокойство среди братии могло вставить настоятеля обеспечить Дракуле достойные христианские похороны где-нибудь подальше. Вероятно, священник не осмелился взять на себя ответственность за уничтожение тела князя. И кто знает, каких клятв добился от него Дракула при жизни?

Мне представилось удивительное видение: дворец Топкапи в Стамбуле, по которому я не так давно прогуливался солнечным утром, и ворота, над которыми палачи султана выставляли головы его врагов. Наверняка Дракуле досталась самая высокая пика, подумалось мне. Сажатель-на-кол в конце концов сам оказался на колу. Сколько народу приходило полюбоваться на доказательство торжества султана? Элен однажды рассказывала мне, что даже жители Стамбула трепетали перед Дракулой и опасались, что он возьмет штурмом их город. Не придется больше укреплениям турок дрожать при слухе о его приближении. Султан наконец полностью овладеет непокорными землями, посадит на валашский престол, как давно хотел, вассала Оттоманской империи. Все, что осталось от Цепеша, — этот страшный трофей с высохшими глазами и свалявшимися в запекшейся крови волосами и усами.

Как видно, нашему спутнику рисовалась та же картина. Едва брат Румен скрылся за дверью, Стойчев негромко заговорил:

— Да, вполне возможно. Но как удалось монахам Панах — рантоса выкрасть голову от дворца султана? Воистину, это было сокровище, как называет его в своей повести Стефан.

— А как мы получили визы на въезд в Болгарию? — вздернула бровь Элен. — Бакшиш — и большой. Монастыри, конечно, обеднели после завоевания, но многим удалось утаить казну: золотые монеты, драгоценности, хватило бы, чтобы подкупить даже султанскую гвардию.

Я обдумал ее слова.

— В моем путеводителе по Стамбулу говорится, что головы врагов султана, продержав какое-то время на пике, сбрасывали в Босфор. Может быть, кто-то из Панахрантоса перехватил ее по дороге — не так опасно, как выкрадывать от дворцовых ворот.

— Этого мы уже не узнаем, — заметил Стойчев, — однако я думаю, что догадка мисс Росси попала в точку. По всей видимости, именно его голову они искали в Царьграде. И на то, с религиозной точки зрения, есть веские основания. Православная вера требует, чтобы тело хоронили по возможности целым — у нас, например, не практикуют кремацию, — потому что в Судный День мертвые восстанут во плоти.

— А как насчет святых, мощи которых разбросаны по монастырям? — усомнился я. — Каково будет им восставать в целости? Не говоря уже о том, что в прошлом году в Италии я повидал пять рук святого Франциска.

Стойчев расхохотался.

— У святых особые привилегии, — сказал он. — Однако Влад Дракула, хоть и истреблял турок во множестве, никак не святой. Видимо, если верить Стефану, настоятель Снагова серьезно беспокоился о его бессмертной душе.

— Или о бессмертном теле? — вставила Элен.

— Так, — кивнул я, — возможно, монахи Панахрантоса, рискуя жизнями, забрали голову, чтобы обеспечить ей достойное погребение, а янычары заметили пропажу и принялись за поиски, так что настоятель предпочел не хоронить ее в Стамбуле, а отослать подальше. Может быть, они время от времени снаряжали паломников в Болгарию… — Я вопросительно взглянул на Стойчева. — И они послали ее, чтобы похоронить в… в Светы Георгий или в другом болгарском монастыре, с которым имели связь. А тут появились монахи из Снагова, но слишком поздно, чтобы воссоединить тело с головой. Настоятель Панахрантоса услышал о них и переговорил с ними, и тогда посланцы Снагова решили завершить свою миссию, доставив следом и тело. Помимо прочего, им надо было убраться из города, пока ими не заинтересовались янычары.

— Очень хорошее рассуждение, — одобрительно улыбнулся мне Стойчев. — Как я уже говорил, наверняка выяснить невозможно: документы, имеющиеся в нашем распоряжении, говорят о событиях лишь намеками. Но вы нарисовали убедительную картину. Мы еще уговорим вас оставить ваших голландских купцов.

Я почувствовал, что заливаюсь краской удовольствия и смущения, но старый профессор открыто улыбнулся мне.

— А появление и скорый отъезд снаговских монахов насторожил сыщиков султана, — подхватила Элен, — и они обыскали монастыри, установили, что те останавливались в Святой Ирине и предупредили чиновников по предполагаемому маршруту их поездки — вероятно, через Эдирне в Хасково. Хасково был первый крупный болгарский город на их пути, и здесь их — как сказать? — перехватили.

— Да, — закончил Стойчев. — Чиновники империи пытали двух монахов, но отважные иноки ничего не сказали. А, обыскав повозку, чиновники нашли только запас провизии. Но остается вопрос: почему солдаты не нашли тело?

Я замялся:

— Может быть, они и не искали тела. Может, искали только голову. Если янычарам в Стамбуле удалось узнать немногое, они могли счесть, будто паломники вывозят краденую голову. В «Хронике Захарии» говорится, что оттоманы очень рассердились, когда, вскрыв узлы, не обнаружили ничего, кроме еды. Если монахов предупредили об обыске, они могли успеть спрятать тело где-нибудь в леске.

— Или в повозке был тайник, — предположила Элен.

— Но ведь труп наверняка вонял, — прямолинейно напомнил я ей.

— Смотря чему верить, — с очаровательной загадочной улыбкой возразила она.

— Чему верить?

— Да, видишь ли, тело, которому суждено превратиться в не-умершего или если оно уже превратилось, не гниет или разлагается медленнее. По поверьям крестьян Восточной Европы, заподозрив вампира, полагалось выкопать трупы и по традиционному обряду уничтожить те, которые не спешат разлагаться. Это и теперь иногда проделывается.

Стойчев содрогнулся.

— Приятное занятие. Я слышал о таких случаях и в Болгарии, хотя теперь, конечно, это противозаконно. Церковь никогда не одобряла осквернения могил, а наше государство теперь борется с любыми суевериями — насколько это в его силах.

Элен, кажется, готова была пожать плечами.

— Чем эта вера хуже веры в телесное воскресение? — обратилась она к Стойчеву, улыбаясь ему. Ученый не устоял перед ее улыбкой.

— Мадам, — произнес он, — мы очень по-разному интерпретируем наше культурное наследие, однако я преклоняюсь перед быстротой вашего ума. А теперь, друзья мои, мне хотелось бы ознакомиться с вашими картами — думается мне, что в этой библиотеке могут найтись материалы, которые помогут в расшифровке. Дайте мне один час — вам мои занятия покажутся слишком скучными, а мне не хочется тратить время на объяснения.

В это время снова вошел Ранов и встал посреди комнаты, беспокойно оглядываясь кругом. Оставалось надеяться, что он не расслышал последних фраз, где упоминались карты. Стойчев откашлялся.

— Теперь почему бы вам не пойти в церковь? Там очень красиво.

Он кинул на Ранова разве что беглый взгляд, но Элен немедленно встала и, подойдя, отвлекла того каким-то вопросом, дав мне время украдкой вытянуть из портфеля свою папку с копиями карт. Увидев, как живо потянулся к ним Стойчев, я снова воспрянул духом.

К сожалению, Ранов явно не собирался следовать за нами. Его больше интересовали библиотекарь и возможность проследить за профессором. Я попытался увести его:

— Вы не поможете нам раздобыть обед? Библиотекарь стоял рядом, молча разглядывая меня. Ранов улыбнулся:

— Уже проголодались? Здесь ужинают в шесть часов. Придется подождать. Разумеется, вас не допустят к монашеской трапезе, но в гостинице подают ужин для посетителей.

Он повернулся к нам спиной и принялся разглядывать кожаные корешки на полках. Тем все и кончилось. Выходя, Элен сжала мне руку.

— Погуляем? — предложила она, едва мы оказались на дворе.

— Не представляю, как мы обойдемся без Ранова, — угрюмо отозвался я. — Без него и поговорить не о чем.

Она рассмеялась, но я видел, что она тоже встревожена.

— Может, мне вернуться и попробовать обольстить его?

— Нет, — возразил я, — лучше не надо. Чем больше мы стараемся, тем пристальнее он будет следить за профессором. Избавиться от него не легче, чем от мухи.

— А из него вышла бы отличная муха. — Элен взяла меня под руку.

Солнце сияло по-прежнему ярко, и когда мы вышли из тенистого монастырского дворика под стенами и галереей, нас окутала жара. Подняв голову, я видел лесистые склоны над монастырем и отвесные утесы на вершине. Далеко наверху кружил орел. Монахи переходили от церкви к кельям, подметали деревянные полы галереи, сидели в треугольном островке тени у портика ворот. Я дивился, как этим длиннобородым старцам удается терпеть летний зной в своих черных длинных рясах и черных шляпах-колпаках. Зайдя в церковь, я начал понимать: там царила весенняя прохлада, освещенная огоньками свечей и мерцанием золотистого металла и драгоценных камней. Внутренние стены покрывали чудные фрески.

— Девятнадцатый век, — уверенно определила Элен, а я задержался перед особенно мрачной картиной: с нее на нас строго смотрел седобородый святой с расчесанными на стороны длинными волосами.

— Иван Рильский, — прочитала Элен буквы над нимбом.

— Тот, чьи кости перевезли сюда за восемь лет до приезда наших друзей из Валахии, да? О нем говорится в «Хронике».

— Верно. — Элен задумчиво рассматривала портрет, словно ожидала, что, если подождать достаточно долго, святой может заговорить с нами.

Бесконечное ожидание начало действовать мне на нервы.

— Элен, — сказал я, — пойдем гулять. Можно забраться повыше на гору и осмотреть окрестности. Мне нужно чем-нибудь заняться, а то я сойду с ума, думая о Росси.

— Пойдем, — согласилась Элен и пристально взглянула на меня, оценивая мое нетерпение. — Только не слишком далеко. Далеко нас Ранов не отпустит.

Тропинка в гору вилась в густом лесу, не хуже церковных сводов защищавшем нас от полуденной жары. Так приятно было хоть ненадолго отделаться от Ранова, что мы шагали по тропе, держась за руки и широко размахивая ими в такт.

— Ему, пожалуй, трудно будет сделать выбор между нами и Стойчевым?

— Да ничуть, — хладнокровно возразила Элен. — Наверняка он приставил кого-то следить за нами. Он не решится оставить нас без присмотра, но и Стойчева не выпустит из виду. Уж очень ему интересно, что мы ищем.

— Ты как будто считаешь это самым обычным делом, — заметил я, поглядывая на ее профиль.

Шагая по мягкой тропинке, она сдвинула шляпку на затылок, и лицо ее немного раскраснелось.

— Не представляю, каково это — расти среди такого цинизма, под постоянным надзором.

Элен передернула плечами.

— Все казалось не так уж страшно, ведь ничего другого я не знала.

— Однако тебе захотелось оставить родину и уехать на

Запад?

— Да, — согласилась она, искоса взглянув на меня. — Мне хотелось оставить родину.

Мы присели передохнуть на упавшем стволе.

— Я все думаю, почему нам разрешили въезд в Болгарию, — признался я Элен.

Даже здесь, в лесу, я привычно понизил голос.

— И почему отпустили ездить куда хотим, — кивнула она. — Ты что-нибудь надумал?

— Мне представляется, — медленно заговорил я, — что они не мешают нам отыскать то, что мы ищем, — а ведь вполне могли бы, — потому что хотят, чтобы мы нашли.

— Браво, Шерлок! — Элен ладошками обмахивала мне лицо. — Ты быстро учишься.

— Значит, можно сказать, они знают или подозревают, что мы ищем. Значит, их интересует Влад Дракула — не-умерший? Неужели они могут верить… — Мне стоило труда произнести эти слова, хоть я и понизил голос до шепота. — Сколько раз ты мне твердила, что коммунистическое правительство презирает крестьянские суеверия! Почему же они помогают нам, вместо того чтобы помешать? Уж не надеются ли они обрести некую сверхъестественную власть над своим народом, обнаружив его могилу?

Элен покачала головой.

— Вряд ли. Несомненно, их интересует власть, но подход у них всегда научный. Кроме того, они, конечно, не делают отдавать американцам честь открытия. — Она поразмыслила немного. — Подумай, можно ли вообразить более крупное научное открытие, чем возможность возвращать жизнь — или хотя бы не-умирание — умершим? Особенно в Восточном блоке, где великих вождей бальзамируют и хранят в мавзолеях?

Передо мной мелькнуло желтое лицо Георгия Димитрова в софийском мавзолее.

— Тем больше у нас причин уничтожить Дракулу, — проговорил я, чувствуя, как на лбу проступает холодный пот.

— Хотела бы я быть уверенной, — мрачно добавила Элен, — что, уничтожив его, мы так уж сильно изменим будущее. Вспомни Гитлера и Сталина. Что они творили со своими народами! Им не понадобилось пятисот лет на совершение своих преступлений.

— Понимаю, — сказал я. — Об этом я тоже думал. Элен кивнула.

— Ты знаешь, как ни странно, Сталин открыто восхищался Иваном Грозным. Вот тебе два вождя: каждый готов убивать и давить собственный народ — готов на все, лишь бы собрать силы. А кем восхищался Иван Грозный, угадаешь? Я почувствовал, как отхлынула от сердца кровь.

— Ты говорила, что в России много народных сказаний о Дракуле…

— Вот именно.

Я уставился на нее.

— Ты представляешь себе мир, в котором Сталин мог бы прожить пять столетий? — Она скребла пальцем подгнившую кору ствола. — А может быть, и вечно…

У меня сжались кулаки.

— Как ты думаешь, можно отыскать средневековое захоронение так, чтобы об этом никто не знал?

— Очень трудно, почти невозможно. Я уверена, что за нами постоянно следят.

В этот момент из-за поворота тропинки показался человек. Его внезапное появление так поразило меня, что я чуть не выбранился вслух. Но это был мужчина с простым лицом и в простой одежде, с охапкой хвороста на плечах, и он приветственно помахал нам рукой, проходя мимо. Я оглянулся на Элен.

— Вот видишь, — сказала она.

Выше по склону мы наткнулись на скальный уступ.

— Смотри, — сказала Элен, — давай посидим здесь минутку.

Прямо под нами круто уходила вниз лесистая долина, почти заполненная стенами и красными крышами монастырских зданий. Теперь мне было видно, как огромно монастырское подворье. Оно угловатой скорлупой окружало церковь, купола которой светились на ярком солнце. Посредине поднималась башня Хрелио.

— Отсюда видно, как неприступна эта обитель. Представь себе, как часто враги рассматривали ее отсюда.

— А иногда и пилигримы, — напомнила мне Элен. — Для них это была твердыня духа, а не военное укрепление.

Она откинулась назад, на упавший ствол, разгладила юбку. Сумочка валялась рядом с ней. Она сняла шляпку, закатала рукава блузки, чтобы было прохладнее. Легкая испарина выступила у нее на лбу и на щеках. Сейчас ее лицо было таким, какое я больше всего любил: задумчивое выражение, взгляд, обращенный одновременно в себя и вовне. Глаза широко распахнуты, губы крепко сжаты: почему-то этот рассеянный взгляд был мне дороже, чем обращенный прямо на меня. Она по-прежнему носила на шее шарфик, хотя отметина, оставленная библиотекарем, превратилась уже в простой синяк. Под шарфиком поблескивал крестик. От ее резкой красоты я ощутил боль — не просто физического желания, но чего-то подобного трепету перед ее завершенностью. К ней нельзя было прикоснуться: моя, она была потеряна для меня.

— Элен, — заговорил я, не касаясь ее руки. Я не собирался говорить, но это было сильнее меня. — Я хочу тебя о чем-то попросить.

Она кивнула, не отрывая взгляда от священной обители внизу.

— Элен, ты выйдешь за меня замуж?

Она медленно обернулась ко мне, и я не мог понять, что выражает ее лицо: изумление, насмешку, удовольствие?

— Пол, — строго спросила она, — сколько времени мы знаем друг друга?

— Двадцать три дня, — вздохнул я, понимая, что представления не имею, как быть, если она откажется.

Но было уже поздно брать назад свои слова, откладывать разговор на потом. И даже если она ответит «нет», я не брошусь головой вниз с обрыва, не доведя до конца своих поисков, хотя искушение и велико.

— И ты думаешь, что знаешь меня?

— Вовсе нет, — упрямо буркнул я.

— И ты думаешь, я знаю тебя?

— Не уверен.

— Мы так мало времени провели вместе. Мы принадлежим совершенно разным мирам. — Теперь она улыбалась, словно желая смягчить жестокость своих слов.

— Кроме того, я всегда считала, что ни за что не выйду замуж. Я не создана для семьи. И что делать с этим? — Она коснулась своего горла. — Ты готов взять в жены женщину, помеченную адом?

— Я защитил бы тебя от любого дьявола, который посмел бы к тебе приблизиться.

— Тяжелая обуза… И как нам иметь детей, — теперь она смотрела на меня прямо и твердо, — зная, что им может передаться эта зараза?

Мне трудно было говорить сквозь подкативший к горлу комок.

— Так твой ответ — «нет» или мне можно будет попробовать еще раз?

Ее рука — я уже не мог представить себе жизни без этой руки с прямыми длинными пальцами, с нежной кожей на жестких костях — сомкнулась на моей, и я подумал мельком, что у меня нет кольца, чтобы надеть ей на палец.

Элен серьезно глядела на меня.

— Мой ответ: конечно, я выйду за тебя замуж.

После недель тщетных поисков другого любимого мной человека я был так поражен простотой этой победы, что не сумел ни заговорить, ни даже поцеловать ее. Мы молча сидели рядом, глядя вниз, на красный, золотой, серый огромный монастырь».

 

ГЛАВА 63

 

Барли вместе со мной разглядывал бедлам, оставленный отцом в номере, но он раньше меня приметил то, что я упустила из виду, — разбросанные по кровати бумаги и книги. Среди них мы нашли рассыпающийся на листочки экземпляр стокеровского «Дракулы», новенькую историю средневековых ересей во Франции и очень старый на вид том европейских преданий о вампирах.

Рядом с книгами лежали бумаги: заметки, сделанные рукой отца, и россыпь почтовых открыток, исписанных совершенно незнакомым почерком, красивыми темными чернилами, мелко и ровно. Мы с Барли в едином порыве — и опять как радовалась я, что не одна! — бросились рыться в бумагах, и в первую очередь меня потянуло собрать открытки. Их украшали марки радужного многоцветья стран: Португалия, Франция, Италия, Монако, Финляндия, Австрия. Марки были не погашены, без почтовых штемпелей. Порой письмо, начатое на одной открытке, переходило на следующую, на четыре-пять подряд, и на каждой был аккуратно проставлен номер. Больше всего поразила меня подпись: Элен Росси. И все были адресованы мне.

Барли, заглядывавший мне через плечо, заразился моим изумлением, и мы рядышком присели на край кровати. Первая карточка была из Рима: с черно-белой фотографией останков Форума.

«Май 1962 г. Доченька моя любимая!

На каком языке писать тебе, дитя моего сердца и тела, не виденное пять лет? Все эти годы мы могли бы говорить с тобой на особом языке взглядов и поцелуев, лепета и улыбок. Мне так тяжело думать о том, что я потеряла, что сегодня я не могу больше писать, хотя только начала.

Твоя любящая мама Элен Росси».

На второй, цветной, хотя уже выгоревшей открытке были цветы в вазах: «Jardins de Boboli» — Сады Боболи… Боболи.

«Май 1962 г. Доченька моя любимая!

Скажу тебе по секрету: я ненавижу английский. Английский — это грамматические упражнения или хрестоматия по литературе.

В душе я чувствую, что мне было бы легче говорить с тобой на своем языке — на венгерском, или даже на языке, который цветет в глубине моего венгерского, — на румынском. Румынский — язык врага, которого я преследую, но даже он не осквернил для меня этого языка. Если бы ты сейчас сидела у меня на коленях, глядя на утренний сад, я могла бы дать тебе первый урок: "Ма numesc… " — и потом мы бы снова и снова шепотом повторяли твое имя на нежном, мягком языке, языке твоей мамы. Я рассказала бы тебе, что румынский — язык отважных, добрых и печальных людей: пастухов и крестьян, язык твоей бабушки, чью жизнь он погубил издалека. Я бы называла тебе имена красивых вещей, которые узнала от нее: звезд над ее ночной деревней, огоньков на реке. " Ma numesc… " Я сказала тебе это, и счастье слишком велико для одного дня.

Твоя любящая мама Элен Росси».

Мы с Барли посмотрели друг на друга, и он нежно обнял меня рукой за плечо.

 

ГЛАВА 64

 

«Стойчева мы застали за тем же столом.

Он был очень взволнован. Ранов сидел напротив него, стуча пальцами по столу и поглядывая на документы, которые откладывал в сторону профессор. Вид у него был необычайно раздраженный: по-видимому, Стойчев не удовлетворил его любопытства. Как только мы вошли, Стойчев поднял голову и громко прошептал:

— Кажется, нашел!

Элен присела рядом с ним и склонилась над манускриптами, которые он изучал. Видом и почерком они напоминали письма брата Кирилла: ветхий, искрошившийся по краям пергамент, густо исписанный аккуратными буковками.

Я узнал славянский алфавит. Рядом были разложены наши карты. У меня прерывалось дыхание: против всякой вероятности, я надеялся услышать что-то важное. Может быть, могила даже здесь, в Риле, внезапно подумалось мне. Может быть, Стойчев потому так и рвался сюда, что подозревал это? Однако меня удивило и встревожило, что он собирается объявить о своем открытии при Ранове.

Стойчев огляделся, глянул на Ранова, потер ладонью морщинистый лоб и тихо произнес:

— Я полагаю, могилу следует искать не в Болгарии. Я почувствовал, как кровь отлила от сердца.

— Как? — Элен неотрывно глядела на Стойчева, Ранов же отвернулся, барабаня пальцами по столу и словно бы не слушая нас.

— Мне жаль вас разочаровывать, друзья мои, но из этой рукописи, которую я не перечитывал много лет, явствует, что группа паломников в 1478 году вернулась из Светы Георгия в Валахию. Передо мной таможенный документ — разрешение вывезти в Валахию некую христианскую реликвию валашского происхождения. Мне очень жаль. Возможно, вам когда-нибудь удастся добраться и туда и окончательно прояснить этот вопрос. Однако если вы решите продолжить исследования путей паломничества в Болгарии, я буду счастлив содействовать вам.

Я, онемев, уставился на него. Нечего и думать добраться до Румынии. Мы и сюда-то попали чудом!

— Я рекомендую вам получить разрешение на посещение еще некоторых монастырей, особенно Бачковского монастыря, лежавшего на большой дороге паломников. Это прекрасный образчик византийского стиля в Болгарии, и его здания намного старше, чем здесь, в Риле. Кроме того, там имеются редкие манускрипты, принесенные в дар монастырю монахами-паломниками. Вам это будет интересно, и вы сможете подобрать достаточно материалов для своей статьи.

Элен ошеломила меня, преспокойно согласившись с его предложением.

— Это можно устроить, мистер Ранов? — спросила она. — И чтобы профессор Стойчев сопровождал нас и дальше?

— О, боюсь, что мне придется вернуться домой, — с сожалением протянул Стойчев. — Меня ждет работа. Я сожалею, что не смогу помочь вам в Бачково, однако я дам вам рекомендательное письмо настоятелю. Мистер Ранов послужит вам переводчиком, а настоятель поможет разобрать заинтересовавшие вас рукописи. Он прекрасно знает историю монастыря.

— Прекрасно. — Ранов, услыша





Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2018-11-11; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 157 | Нарушение авторских прав


Поиск на сайте:

Лучшие изречения:

Даже страх смягчается привычкой. © Неизвестно
==> читать все изречения...

973 - | 839 -


© 2015-2024 lektsii.org - Контакты - Последнее добавление

Ген: 0.015 с.