Борьба за существование, 1952–1956 7 страница

Меня никогда не привлекали изделия из меди, но поистине уникально, по-моему, искусство каирских мастеров лепных украшений. Образцы этих хрупких произведений можно найти в городе повсюду. Египетские ремесленники взялись за резьбу по алебастру, когда вздорожало дерево, и даже продолжали пользоваться инструментами для резьбы по дереву. Я думал, что алебастр режут, когда он затвердеет, как дерево. Только так, казалось мне, можно получить точный рисунок и чистые линии. Поэтому я с удивлением наблюдал в новой школе при мечети Хасана, как юные ремесленники обрабатывали совершенно мокрый алебастр. Я понял, как появлялись на крепких белых украшениях на зданиях эти плавные кривые линии, изгибы и тонкие арабески: для этого нужен мокрый алебастр. Во времена айюбидов и мамлюков в Каире существовали сотни таких мастерских, возможно, при каждой мечети и Мадрасе.

Такая бурная торговля и обогащение, которые стимулировали расцвет искусства, не могли продолжаться бесконечно. Черкесские мамлюки не сумели приспособиться к менявшейся мировой обстановке. Черкесы довели страну до состояния анархии, и в этой атмосфере десятки враждебных группировок устраивали заговоры, сражались и старались вырвать друг у друга добычу. Они не только подрывали налоговую систему, выжимали деньги из торговцев, развалили сельское хозяйство и систему землепользования, но даже поставили под угрозу единство самого государства, и, когда наступил момент кризиса, они оказались беспомощными.

Последние дни средневекового Каира были, таким образом, последними днями черкесских мамлюков, которые все еще продолжали строить и одновременно разрушать город. До сих пор стоят почти все построенные ими великие памятники. Их очень много, но два памятника являются образцом их изощренного, декадентского и в то же время замечательного и чарующего вкуса в архитектуре.

У ворот Баб аз-Зувейла находится мечеть султана Муайада, которую Гастон Вейт называл самой роскошной мечетью Каира. Вейт восхищался михрабом, небольшими колоннами, кафедрой из разноцветного мрамора с инкрустацией, но, по-моему, эту мечеть от многих других отличают двор-сад, колоннада и массивные бронзовые ворота. Крытые колоннады удобны в жарком климате, но аркады этой мечети построены так, будто их завезли откуда-то с далекого севера, — настолько нетипичны они для Египта. Султан Муайад поставил мечеть на месте тюрьмы, в которой его держал когда-то Фараг (сын Баркука), и поклялся, как обычно в таких случаях клялись мамлюки, придя к власти, построить здесь мечеть. Он пришел к власти, но строительство мечети закончилось только в 1422 году — через год после его смерти. Он был благочестивым и жестоким человеком, музыкантом и поэтом, а на мечеть истратил огромные средства. В годы его правления Каир пострадал от эпидемии чумы и безумных денежных реформ. Мамлюки были так увлечены борьбой за трон, что никто из них не пришел на похороны султана.

Прошло сорок девять лет, и сменились двенадцать султанов. Наконец на трон вступил Каит-бей, устранивший недолго правившего, высокообразованного старого грека аз-Захира Тимбурги. Каит-бей, правивший 28 лет, пожалуй, самый типичный представитель черкесских мамлюков. Мальчиком его купил один из султанов. Он пробивал себе дорогу силой и хитростью. Есть много рассказов о его характере и поведении. Как-то он собственноручно выпорол председателя совета при султане. Каит-бей заставил земледельцев отдавать ему одну пятую урожая; он вырвал глаза и язык у великого химика Али ибн аль-Маршуши за то, что тот не смог превратить свинец в золото. И в то же время он оставил потомкам много замечательных памятников — викали, мечети и даже дворец (Йешбек), а его Мадраса близ мечети Ибн-Тулуна настолько совершенна, что на первый взгляд кажется слишком простой и безыскусной.

Но самое изысканное и прекрасное здание средневекового Каира — это могила-мечеть Каит-бея (1472) в пригороде, именуемом «Могилы халифов». Похоже, что ее умышленно строили так, чтобы она впечатляла своим величием, и поэтому при виде ее даже не испытываешь того чувства изумления, которое вызывают другие памятники исламской архитектуры.

В 1498 году произошло событие, погрузившее Каир в сон почти на 400 лет, — открытие морского пути из Европы в Индию вокруг мыса Доброй Надежды. Европейские державы усиленно искали новых торговых путей на Восток, чтобы обойти рогатки, поставленные на их пути Венецией и Каиром. Через два года после того, как Васко да Гама обогнул мыс, португальские купцы появились в Калькутте. Они покупали индийские товары и продавали их в Лиссабоне в несколько раз дешевле товаров, привезенных через Каир. А Испания уже собирала золото в Америке чуть ли не на улицах городов. Это был серьезный удар для Каира и Венеции.

К 1502 году торговля в Каире пришла в упадок, мамлюки обратились к мусульманскому правителю Индии с просьбой помочь им в борьбе против португальских судов, беспрепятственно плававших теперь по Красному морю. Помощи они не получили. Португальцы были хорошими моряками, но венецианцы и египтяне не уступали им, и конфликт предстояло решить на море. Венецианцы завезли в Александрию лес, который перебросили в Каир, а затем в Суэц, где египтяне строили флот. На новых судах египтяне приплыли к берегам Индии и около Бомбея нанесли сильное поражение португальцам. Но год спустя, в 1509 году, события приняли иной оборот, и мамлюкский флот был полностью разгромлен у Диу.

В этот период окончательного развала независимого мамлюкского Египта им правил аль-Ашраф Кансу аль-Гури. Его «избрали» в 1501 году, когда ему было 60 лет. В наследство ему досталась страна, переживавшая тяжелый кризис. За спиной у него действовали португальцы, а на другом фланге — османские турки, уже отнявшие у христиан в 1453 году Константинополь. Турки не только покорили Восток, но и старались объединить весь мусульманский мир на борьбу против притязаний европейцев. В мае 1516 года аль-Гури повел свою армию из Каира на войну против турок. Потерпев поражение на море от португальцев, он мог теперь лишь обороняться, ибо турки открыто готовились к захвату Египта. Турецкие и мамлюкские войска сошлись к северу от Алеппо в воскресенье 24 августа 1516 года, и черкесы были разбиты. Они потерпели поражение из-за предательства, кроме того, решающую роль сыграла турецкая артиллерия, к которой мамлюки относились с незаслуженным презрением. Султан аль-Гури пал на поле боя.

Турки подошли к Египту, и снова египетское население открыло путь завоевателям. Изнемогавшие от голода, репрессий и невыносимых налогов (аль-Гури одним махом собрал с населения девятимесячные налоги), египтяне встречали турок почти как избавителей от гнета черкесских мамлюков. 22 января 1517 года турецкий султан Селим вступил в Каир и повесил на воротах Баб аз-Зувейла последнего мамлюкского султана Туман-бея, правившего несколько месяцев страной после гибели аль-Гури. Вместо того чтобы сохранить Египет в качестве сильного и независимого государства, османские турки решили уничтожить его самостоятельность. Каир вступил в новую эру — самую долгую и самую тяжелую в его истории.

Аль-Гури, последний правитель независимого мамлюкского Египта, подарил Каиру два хороших памятника — училище-мечеть и Мадрасу. Словно нарочно — как это часто случалось в Каире, — они построены недалеко от перекрестка двух улиц — Гаухар и Муиз. Таким образом, в одном и том же месте увековечены имена двух первых правителей аль-Кахиры и имя последнего правителя Египта.

Мечеть построена в 1503 году, через пять лет после того, как Васко да Гама появился со своими кораблями у Каликуты. Аль-Гури сам открыл мечеть, и в Каире объявили праздник. Гастон Вейт пишет, что здесь нет таких диких излишеств, как в мечети Муайада, но и это здание по-своему пышно. У мечети один из самых красивых минаретов в Каире — оригинальный, легкий, очаровательный; он дерзко увенчан пятью маленькими куполами, напоминающими сахарные головы и возвышающимися над окружающими домами.

Внутри этой крестообразной мечети подковообразные арки над каждым Ливаном благодаря своей простоте кажутся мне одними из лучших в Каире. В нынешнее время мечеть устлана богатыми коврами и хорошо освещена, так как в ней все еще обучаются последователи четырех сект. Над нефом мечети, в высоком куполе — небольшое отверстие сложного узора, и создается впечатление, будто вы находитесь во дворе. На другой стороне улицы Муиз расположен мавзолей аль-Гури, где должны были похоронить султана, но не смогли: его тела так и не нашли на поле сражения при Халебе. Мавзолей был заброшен, и только в прошлом веке, когда обвалился купол, его реставрировали. Некоторое время здесь находилась библиотека египетского националиста Ахмад-паши Заки; библиотека существует в нем и сейчас. Гамаль Абдель Насер превратил мавзолей в культурный центр учащейся молодежи, и меня всегда интересовало, сознают ли историческое значение этого места юноши и девушки, поднимающиеся по ступеням мавзолея аль-Гури. Знают ли они вообще, что здесь закончил существование богатый, агрессивный, своевольный средневековый Каир и на его месте возник новый город, прочно оккупированный иностранцами.

 

Каир при османских турках

 

Мамлюки не погибли вместе со средневековым Каиром — они оставались могущественными феодальными сеньорами Каира, теперь провинциального города Османской империи. Если внимательнее взглянуть на историю Каира при мамлюках, приглядеться к их феодально-торговой системе и понять ее влияние на экономику Египта, то станет ясно, что эту эпоху нельзя рисовать только в черных красках.

До османского периода мамлюки играли в Египте ту же роль, что и феодальные бароны в любой стране, — они были ненамного хуже этих баронов, хотя и оставались всегда чужеземцами в Египте. Власть иностранцев была вечным проклятием Египта, но не в этом заключался самый мрачный аспект мамлюкского правления. Главным его злом было рабское происхождение этих феодалов и султанов — они не принадлежали никакой нации, никакой определенной стране. Мамлюки были изолированной кастой, и их жестокий индивидуализм, находивший выражение в диких, варварских актах, не только носил антиобщественный характер, но и свидетельствовал о полном отсутствии каких-либо уз между ними и городом, в котором они жили. Так, Д. А. Камерон писал в 1898 году, что мамлюки были всего лишь аристократической гильдией солдат, а «подлинными рабами оставались египетские крестьяне и класс трудящихся».

Второй период правления мамлюков в Египте — под властью турок — сильно отличается от эпохи бахри и черкесов, так как турки уничтожили мамлюкский султанат, но не устранили самих мамлюков. Египтом теперь правил паша (фактически губернатор Египта), назначенный стамбульским султаном, перед которым он и нес ответственность. Египет разделили на 24 района — каждым управлял мамлюкский эмир, именовавшийся теперь беем. Основой власти мамлюкских беев, как и прежде, оставалось феодальное землевладение, и они для поддержания помещичьего авторитета снова окружили себя рабами, которые даже собирали от их имени налоги. В масштабах района беи пользовались некоторой автономией, хотя турки брали с них дань. Сначала такое разделение власти и умышленное превращение Каира в провинциальный город не повлияло на его жизнь. Но постепенно его правители из чудовищ превращались в обычных бюргеров, они отказались от экстравагантных затей, и у них появились вкусы солидных буржуа.

Султан Селим, турецкий завоеватель Египта, открыто поощрял соперничество между феодальными беями, чтобы иметь возможность «разделять их и править ими». Как и раньше, мамлюки продолжали драться друг с другом. Только теперь победивший не мог стать султаном, его именовали просто шейх аль-Балад (глава государства). Бывало не раз, что он становился могущественнее турецкого паши, и, таким образом, битвы между враждовавшими группировками на улицах Каира по-прежнему решали, кому достанется львиная доля добычи. Однако это случалось большей частью в те периоды, когда внимание Стамбула было отвлечено от Египта. Ведь турки теперь выступали в роли «спасителей Востока», им приходилось подавлять восстания в своей империи или переносить линию обороны все глубже в пограничные районы, где Запад встречался с Востоком. Агрессивная политика Стамбула привела турок к Дунаю, а в Средиземноморье они беспощадно грабили венецианские корабли, преследуя их вплоть до Гибралтара.

Продвижение Турции на запад подорвало влияние Венеции и окончательно свело Каир до положения провинциального города. Это не мешало ему оставаться богатым и влиятельным, ибо теперь египетская пшеница кормила жителей Стамбула. Каир снова стал портом, откуда везли зерно, фрукты и африканские товары в мусульманские страны. Турки же, как любые оккупанты, забирали все, но мало что давали взамен.

В результате турецкой политики «разделяй и властвуй» кровавые сражения на улицах, грабежи и убийства снова стали повседневным явлением в жизни Каира. Турки поселили в цитадели своих «мамлюков» — янычаров и азабов, и появление двух новых турецких группировок еще больше обострило старое соперничество. Иногда враждовавшие мамлюки, янычары и азабы превращали мечети в крепости, и тогда пушечные ядра неслись через весь город. Имелось в виду, что паша-губернатор со своими войсками будет управлять городом, но вскоре янычары вышли из-под его контроля. Стремление прибрать к рукам богатства города оказалось сильнее их лояльности. Турки собирали дань для Порты (Стамбула), но мамлюки ухитрялись присваивать солидную часть денег еще до того, как они попадали в руки губернатора. Как писал Хитти, результатом этой борьбы за богатства было усиление эксплуатации крестьян.

Богатейшие сведения об истории Каира за 200 лет турецкой оккупации оставил нам талантливый египтянин Абдель Рахман аль-Габарти. Он не только рассказывал о жизни города в XVII и XVIII веках, но — и это самое важное — вел день за днем дневник во время наполеоновской оккупации Каира. Чуть ли не на каждой странице книги аль-Габарти «Биографические и исторические чудеса» можно найти такие мимоходом брошенные фразы: «На четвертый день месяца паша удушил своего помощника…» или: «на двенадцатый день рамадана 1780 года был сильный ураган, окутавший Каир пыльным облаком. Это было в пятницу, и все думали, что пришел конец света…»

Аль-Габарти рассказывает нам об эпидемиях, рождении видных людей, ценах на хлеб, состоянии казны и о жизни великих деятелей. Он приводит беседы с выдающимися учеными; пишет, что во время голода в 1695 году истощенные жители Каира устроили у стен цитадели демонстрацию против паши. Тот возмутился, вскочил на коня и отправился разгонять смутьянов. Но толпы ворвались в лавки и склады, растащили запасы зерна и продовольствия, и восстание приняло такие широкие масштабы, что Порта сместила пашу и прислала на его место нового. В 1698 году человек по имени аль-Олейми провозгласил себя святым в маленьком кафе позади фонтана аль-Мумен, и толпы людей собирались, чтобы взглянуть на него. Он «благословил» совместные танцы и любого рода общение мужчин и женщин. Каирцы с удовольствием воспользовались «разрешением» и устроили вакханалию. Нагрянули солдаты, увели «святого» и отрубили ему в цитадели голову.

Из описания Габарти создается впечатление, что населению Каира XVII века жилось тяжело, но оно сохраняло жизнерадостность, горячий темперамент и постоянно находилось в состоянии нервного напряжения. Ссоры между пашами, мамлюками и янычарами заражали жителей города, и они всегда были готовы выйти на улицы и протестовать по любому поводу. В течение многих лет население города делилось на две крупные группировки — фикаритов и кассемитов, которые играли не совсем понятную, но важную роль во внутренних конфликтах Каира. Это деление умышленно ввел завоеватель Селим, устроив турнир между египетскими мамлюками (кассемитами) и турецкими янычарами (фикаритами). Селиму удалось внести раскол и в среду каирских ремесленников, и те разделились на садитов и харамитов, причем одни поддерживали мамлюкских кассемитов, а другие — османских фикаритов (похоже, что за спиной тех и других стоял сам Селим). Так, ремесленники оказались замешанными в междоусобице мамлюков и янычар, которая, собственно говоря, их совершенно не касалась.

В конце концов весь город был втянут в распри, напоминавшие ссору Монтекки и Капулетти. От рабочего люда требовали поддержки в бессмысленных и кровопролитных сражениях; ремесленники рисковали жизнью, не получая никакой выгоды. Исследователи не пытались глубоко вникнуть в истоки этих распрей, но, по словам аль-Габарти, ненависть и вражда группировок «передавалась от господ рабам, от отцов сыновьям и была причиной многих преступлений, убийств, грабежей, насилия и поджогов». Каир процветал и богател, но его интеллигенция, люди, связанные с наукой и искусством, потеряли всякую надежду на счастливую жизнь при власти османских турок. Правители страны жили в вечном предчувствии измены и свержения с трона. Очевидно, об этих настроениях писал поэт Хасан аль-Хаджи, умерший в 1718 году:

 

Брат мой, будь бдителен, опасайся людей,

Не питай обманчивых иллюзий.

Ибо разве мало людей, прикидывающихся искренними,

Но они, словно лисицы, предают тебя без оглядки…

А больше всего берегись родителей,

Они — источник всех печалей этого мира,

И они умирают, как скорпионы.

 

Подобные чувства не типичны для арабских поэтов, которые бывали часто циничными и холодными, но редко опускались до такой мизантропии. Аль-Габарти упоминает поэта из Мекки по имени Сайд аль-Набтит (умер в 1713 году), который писал:

 

Общение с людьми подобно эпидемии,

А изоляция от людей — это результат здравого суждения.

Поэтому всякое доверие к людям — слабость,

Так сказано в Святой книге.

 

Ученые, как правило, сопротивлялись таким настроениям, и утверждение, что интеллектуальная жизнь Каира при турках медленно приходила в упадок, неверно. Почти все обитатели города в той или иной мере участвовали в обычных для Каира горячих словесных баталиях на улицах, на рынках и даже в мечетях. Презрение к дурным правителям находило выход в остром народном юморе, и аль-Габарти рассказывает, как до покоев одного из пашей доносились голоса уличных мальчишек, распевавших у стен цитадели: «Паша, паша, с глазами, как у блохи!»

Город мог быть и самокритичным. В 1705 году из-за недостаточного разлива Нила начался голод, и жители города устремились на Мукаттамские холмы молиться об урожае. Шейх Хасан аль-Хаджи был так возмущен паникой, что написал по этому случаю стихи:

 

Каирцы невежественны,

Их глупость переходит всякие границы,

Они узколобы и двуличны,

А во лжи они достигли совершенства.

 

Шутка подействовала, все смеялись и возвратились домой, а Каир продолжал жить в ожидании новых сенсаций. Из описаний аль-Габарти видно, что, несмотря на гнет, насилие и голод, Каир становился поистине провинциальным, самодовольным городом. Шейхи и эмиры не строили величественных мавзолеев. Их больше устраивали богатые виллы на берегах Нила или маленьких озер (вроде Слоновьего озера или озера Эзбекие), которые скорее напоминали небольшие пруды, образовавшиеся при отливе вод Нила.

Аль-Габарти постоянно упоминает богатые и прекрасные дома, некоторые из них сохранились в Каире и ныне. Наиболее известен один из таких домов в районе Хишкадам, на полпути между Ваб аз-Зувейла и мечетью аль-Гури. Его построил Гамаль ад-Дин аз-Захаб, занимавший в 1637 году пост главы гильдии каирских купцов, и сейчас в музейном пыльном доме еще сохранилась оранжерейная бюргерская обстановка, столь характерная для домов богатых мусульман XVI и XVII веков. В доме толстые стены, замысловатые ходы и переходы, небольшие комнаты, а также «саламлик» (гостиная) и «каа» (нечто вроде прихожей), которые служили не для жилья, а для приема гостей. Вообще дом словно специально устроен так, чтобы принимать в интимной обстановке друзей, чтобы толстые веселые купцы могли усесться на диванах, задрав ноги в расшитых туфлях, и лениво сплетничать под журчанье фонтана, находившегося в центре мозаичного пола.

Именно в этих старых турецких домах, а не в музеях, можно найти подлинные образцы «мушарабия» — деревянных ширм, покрытых тончайшей резьбой, — и понять их истинное назначение. Это ажурные резные перегородки, за которыми на маленьких галереях скрывались женщины; сквозь ширму они видели мужчин и слушали их разговоры, одновременно болтая меж собой, хихикая и поглощая сладости.

Во времена османских турок купцами в Каире были большей частью мусульмане, но торговлей занимались также копты и евреи, иногда очень богатые. Турки также назначали коптов чиновниками и служащими, а при губернаторе Мухаммед Амин-паше (умер в 1752 году) богатым коптам было разрешено совершить паломничество в Иерусалим. Караван вез большие богатства, и в нем было много женщин и детей. Копты расположились лагерем за стенами Каира, но мусульманские фанатики, возглавляемые студентами аль-Азхара, убедили губернатора (он и дал разрешение коптам на паломничество) не препятствовать ограблению коптов. Они напали на караван, разграбили его, а затем принялись заодно грабить и близлежащие дома.

Это типичный пример непостоянства турецких правителей Каира, но не все паши и эмиры были такими варварами. Аль-Габарти, например, рассказывает о правлении просвещенного и гуманного турка — Осман-бея Зульфикара. Известен также весьма образованный «хаткода» (министр или заместитель министра) по имени Радуан аль-Гилфи, возглавлявший армию азабов — турецких наемников. Возглавив администрацию Каира, он построил много прекрасных зданий, в частности дом у Эзбекие, отделанный золотом и цветной мозаикой.

В середине XVIII века появились первые серьезные книги европейцев о Каире, но еще до этого, в 1502 году, малоизвестный путешественник Людовико ди Вартема посетил Каир и был разочарован, что город не так велик, каким он его представлял. «В окружности он почти равен Риму», — писал Вартема, хотя по численности населения он превосходил его.

В 1741–1743 годах англичанин Ричард Покок писал, что Каир — это город, состоящий из трех отдельных городов, разбросанных на расстоянии мили друг от друга: старый Каир, собственно Каир и Булак. Старый Каир, точнее — развалины Фостата, имел в окружности две мили, но, по-видимому, здесь были лишь зернохранилища на берегах реки. Фостатские зернохранилища — это, по сути дела, замощенные кирпичом и обнесенные высокой изгородью дворы, на которых ссыпали зерно. Покок пишет, что акведук, ведущий к цитадели, тогда был в употреблении, мечеть Амра почти развалилась, а на острове Рода стояли руины старых дворцов. Верхом на осле Покок объехал город и описал старые стены и озера, где летом каирцы катались на лодках. Городские ворота охраняли янычары, и «никому не разрешалось бродить ночью без дела по улицам». Он присутствовал на еврейских похоронах, помылся в общественных банях и, как очевидец, рассказывал о жизни европейских купцов в Каире. По всему видно, что жили они неплохо: по утрам занимались торговыми делами, а после обеда катались верхом на осликах по полям и садам к северу от города. Он писал, что «из европейцев здесь поселились только французы, англичане и несколько итальянцев из Венеции и Легхорна». Европейцы вели довольно широкую торговлю сукном, оловом, свинцом, кофе, александрийским листом, льном и лекарствами.

Необходимо отметить характерную черту финансовой жизни Каира той эпохи: турки не пользовались системой кредитов. Поэтому, когда караваны с товарами прибывали в город, торговцы жили в нем до тех пор, пока не был продан весь товар (таким образом, довольно значительная часть населения состояла из временных жителей). Поскольку развивавшаяся торговля в Европе XVIII века уже была основана на системе кредита и обмена, способствовавшей концентрации больших капиталов, Каир из-за своей архаичной средневековой системы торговли за наличные деньги неизбежно проигрывал в конкуренции с европейскими торговцами. А когда наконец через сто лет Каир признал преимущества кредитной системы, этот внезапный переход привел Египет к банкротству.

Примерно двадцать лет спустя после Покока Каир посетил немецкий путешественник Карстен Нибур. Он прибыл в 1761 году, и его описание мало чем отличается от книги Покока, но в его рассказе уже есть намеки на назревавшие события. Каир восстановил былые торговые контакты с Европой, но навязанный турками провинциализм тяготил город, и казалось, вот-вот произойдет какое-нибудь серьезное событие, которое встряхнет и оживит его. Нибур, помимо всего прочего, был первым европейским разведчиком в Египте и поведал Европе о подлинном положении в Каире.

В отличие от более поздних путешественников Нибур хорошо понял Каир и не подошел к нему с европейской меркой. Поэтому его рассказ был отчетом хорошо осведомленного востоковеда о жизни города, который в силу своих странных обычаев и блаженного неведения о происходивших в Европе важных событиях казался западным политическим деятелям доступной и привлекательной добычей. Многие из них (особенно французы) уже поняли, что рано или поздно какая-нибудь европейская держава укрепится в Египте. Нибур, может быть и не желая, своим рассказом о Каире разжег аппетиты европейцев.

Нибур прежде всего заметил неприязнь египтян к иностранцам. Только мусульманам разрешалось ездить верхом на лошадях; христианам и евреям полагалось пользоваться ослами и обязательно спешиваться, когда мимо проезжал даже самый «незначительный» мамлюк. Впереди мамлюка, ехавшего верхом, бежал специальный слуга саис, который палкой разгонял прохожих и обрушивал удары на тех, кто вовремя не соскакивал с осла. Европейцы страдали от этого так же, как и египтяне. Французских купцов избивали наравне с другими христианами: им приходилось терпеть, ибо мамлюки относились с глубочайшим презрением ко всем иностранцам, особенно европейцам. Позднее Наполеон использовал безобразное обращение с французскими купцами (о котором писал и Нибур) в качестве одного из поводов для вторжения в Египет. Но до прибытия Наполеона французам приходилось терпеть; даже уличные мальчишки обзывали их обезьянами, так как французы, несмотря ни на что, одевались по последней парижской моде. Только англичане придумали трюк, спасавший их от оскорблений. «Английский консул ездил по городу верхом, одетый в костюм мусульманского аристократа», — писал Нибур.

Большое впечатление на Нибура произвели каирские суды, удивительно быстро вершившие правосудие, и работа полиции, благодаря чему в Каире преступность была меньше, чем в европейских столицах. Он также восхищался коммерческой организацией больших «окала» (складов) у берегов Нила и роскошными жилыми домами, где был даже водопровод. Он упоминает, что при нем еще действовал один из старых муристанов — больниц, что Фостат лежал в руинах, Вавилон еще был населен, а в Гизе жили все богатые каирцы. Нибур рассказывает, что старый канал, проходивший через город к Фостату, очень приятен в половодье, но когда река высыхает, он становится «чудовищно грязным».

Нибур познакомил европейских читателей с египетскими танцовщицами, выступавшими обнаженными до пояса, «с желтыми руками… корявыми лицами, безвкусными украшениями и волосами, смазанными вонючей помадой… Их движения грациозны, по непристойны…». Турки считали эти танцы совершенно нормальным явлением, но они возмущались «непристойностью» европейских совместных танцев мужчин и женщин. Один турок, посетив Италию во время карнавала, рассказывал Нибуру, что в определенные периоды года христиане просто «бесятся».

Европейцам XVIII века казались особенно экзотичными одежды восточных народов, и Нибур в деталях описывает костюмы каирцев. Турки носили белые рубахи с широкими рукавами, полотняные кальсоны, узкие туфли, красные шаровары, жилет, кинжал, широкий пояс и часто бурнус. У христиан одежда была примерно такой же, но им не разрешалось носить туфли ярких цветов. В те дни все брили головы, оставляя на макушке небольшой чуб, и положение человека в обществе определялось головным убором.

Нибур пишет, что он не мог описать одежды женщин, так как он не видел ее: на улицах они набрасывали на себя что-то вроде палатки, но он знал, что все женщины на Востоке носят штаны. Однако надо сказать, что мусульманские женщины меньше стыдятся своего тела, чем европейки. «Было немало случаев, — пишет Нибур, — когда раздетые донага женщины прежде всего закрывали лицо, не стесняясь тем, что были видны их остальные прелести». Сравнивая египетские и европейские нравы, Нибур отмечал, что, если в Европе «мужчины способны забавляться с женщинами в любой день, на Востоке они ведут себя намного строже, если не считать нравов в гаремах». Он не знал, что происходило в закрытых гаремах, но «вполне вероятно, что развлечения и там носили скорее ребяческий характер».

Нибур занимался торговлей, и это помогло ему лучше понять сущность Каира и разобраться в характере египетских торговых связей. Полотно вывозили в Марсель, хлопок — в Италию, сахар — в Европу в целом, хотя он и был дороже вест-индского сахара. Рис вывозить не разрешалось, и, «как говорят, американцы даже привозили сюда в течение некоторого времени рис из Каролины. Если это правда, то трудно найти лучшее доказательство упадка сельского хозяйства Египта». Египет импортировал из Франции ткани и, как ни странно это звучит, пряности, которые шли с Востока в Европу вокруг мыса Доброй Надежды, а затем обратно в Египет. Кофе привозили нелегально из Америки, а караваны из Аравии и Эфиопии везли слоновую кость, страусовые перья, тамаринд и золото, которое арабские купцы обменивали в Каире на ткани, мелкий жемчуг, кораллы, ружья и готовую одежду.

Хотя Англия усиленно расширяла торговые связи со всем миром, ее, как казалось, не очень интересовала торговля с Египтом. Английские агенты в Каире преследовали иную цель — присматривать за ценнейшей жемчужиной империи — Индией. Египет служил природным барьером между Европой и Индией, и поэтому интересы Англии в Каире были скорее стратегическими, нежели коммерческими.