Дворец и окружение правителя 5 страница

Но классический исламский город играл не только роль политического центра. Как интенсивный очаг экономической жизни, если речь идет о городе как таковом, а не просто об укрепленном пункте, он имел рынки, придававшие ему живописный и оживленный вид. Лавки, где ремесленники продавали продукцию собственного изготовления, где купцы предлагали закупленные ими в других местах товары, были сгруппированы в те самые суки, которые иногда считают характерными для мусульманского города, выделяя два якобы постоянных момента: вопервых, специализация рынков на торговле определенными товарами и, во-вторых, локализация в центре города, близ соборной мечети.

Действительно, то, что базары были специализированными, — факт неоспоримый, подтвержденный как старинными описаниями Багдада и Самарры, так и структурой торговых кварталов современных городов, даже удаленных друг от друга, как, скажем, Дамаск и Фес. Но при этом речь идет не о специфическом исламском феномене, как это иногда пытаются представить. Быть может частично унаследованный от предшествующих обычаев, он был обусловлен не религиозно-правовыми предписаниями, но прежде всего влиянием преобладавшего в ту эпоху типа экономики, а также еще очень примитивным характером торговой организации, отсутствием различия между оптовой и розничной торговлей (поскольку производитель и продавец были зачастую одним лицом), даже долго существовавшим обычаем продажи с торгов через маклера. Конечно, исламская этика могла поощрять этот феномен своей заинтересованностью, во-первых, в том, чтобы обеспечить свободу выбора клиента, а во-вторых, в том, чтобы осуществлять над сделками контроль, что облегчалось группированием в одном месте рынков определенной категории. Но тому нет веских доказательств.

Ни специализация, ни концентрация базаров вокруг соборной мечети никогда не были безусловными — по многим причинам. Прежде всего, определенные продукты могли быть складированы, проданы и даже произведены только в особых  пунктах или особых местностях. Не говоря о мастерских горшечников, красильщиков или кожевников, можно привести «плодово-овощной» пример Халеба, где изначально существовал особый рынок, «арбузный сарай», устроенный у городских ворот, чтобы обеспечить ежедневный привоз зеленщиков. В свою очередь, рынок дорогих тканей в Сирии с древних времен располагался в закрытом и особо охраняемом здании, кайсарийа. Золотых дел мастера тоже обычно имели в своем распоряжении оборудованный в соответствии со спецификой их товара базар, способный обеспечить защиту их изделий и драгоценного сырья.

С другой стороны, бывало, что быстрый рост новых кварталов в городе способствовал умножению и распространению рынков. Города, подобные Багдаду или Каиру, знаменитые своими постоянными видоизменениями вслед за политическими событиями, с такой же легкостью перемещали свои базары. Впрочем, городской центр оставался тем же, обрастая предместьями и второстепенными торговыми очагами, которые возникали в новых кварталах и обязательно включали те же самые основные элементы. Кроме того, появление новых потребностей стимулировало развитие ремесленной деятельности, прежде менее популярной, а то и совсем неизвестной. Появление туркменов в сирийских городах в сельджукидскую эпоху, например, привело к умножению в этих местах уже упомянутых «конских базаров», причем новые рынки группировались не вблизи центра, а при цитадели или в отдаленных предместьях, где обитали вновь прибывшие. Таким же образом и в то же время в Дамаске, вдоль пути хаджа, который вел из города на юг, появилось множество купцов, предлагающих паломникам в предместье Майдан товары, необходимые для путешествия. Таким образом, базары были гораздо более мобильными, чем об этом принято говорить и чем они показались историкам начала XX в., изучавшим структуру мусульманских городов. Мы привели примеры видоизменений сирийских городов, но они не исключение. Хотя организация торговых кварталов в таких городах, как Багдад, известна в меньшей степени, но отдельные упоминания хронистов показывают, что и там происходили перемещения рынков сообразно передвижениям населения по обоим берегам.

Что касается предпочтительного местоположения базаров внутри города, оно тоже не было таким уж постоянным, как считалось. Хотя зачастую самые значительные и наиболее активные лавки группировались вокруг соборной мечети, так что двери ее тогда обозначались названиями рядов, на которые они выходили, — так было, например, в Дамаске или еще раньше в Самарре, — это правило не всегда соблюдалось. Так, в Багдаде времен ал-Мансура ремесленников и торговцев выгнали за пределы Круглого города, где находились соборная мечеть и дворец. В других местах, в частности в Иране, базары могли быть устроены или как в Нишапуре — в предместье, отдаленном одновременно и от нижнего города, и от цитадели, или как в Герате — при четырех воротах, ведущих в разные предместья. А в испанской Кордове, например, базары располагались между соборной мечетью и восточными воротами города — с противоположной западной стороны со святыней соседствовал дворец. Таким образом, локальные условия диктовали разные решения планировки, и в конечном счете с этой точки зрения весьма трудно обрисовать типичную схему старого исламского города. Его организация определялась одновременно его характером, его склонностью к расширению либо сокращению, первоначальным местоположением его мечети, которая притягивала торговую активность, будучи людным местом, и резиденции государя, которая старалась отдалиться от таких мест из страха перед народными движениями и тем не менее не могла обойтись без них. В сущности, базары устраивались близ соборной мечети, только если последняя была построена вдали от дворца. Долгое время считавшееся идеальным группирование базаров вокруг комплекса «мечеть — дворец» могло устояться только с того времени, как город достигал определенной степени роста.

Зато всегда на своем месте в исламском городе оставалось здание, необходимое для его религиозной и интеллектуальной жизни и вынужденное расширяться по мере прироста населения, — мечеть, или джами, где в пятничный полдень проходила общая молитва. Всякая значительная агломерация должна была иметь такое здание, которое отличалось от простых молелен для будничных молитв, или масджидов, как своим официальным статусом, так и своими размерами. Важность еженедельной проповеди имама требовала наличия изысканно украшенного минбара, напоминающего о времени, когда халиф лично восходил на него или же посылал своего представителя, чтобы обратиться к подданным, принять в известных случаях их жалобы или присягу. Само здание, несмотря на локальные вариации, соответствовало требованиям общинного культа, отправлявшегося во времена Пророка во дворе его дома, и одновременно удовлетворяло потребность классической эпохи в царской пышности. Просторный молитвенный зал, проектируемый в умаййадскую эпоху как базилика с расширенным осевым нефом, а при Аббасидах — как величественный ансамбль пролетов, ориентированных параллельно основной стене или стене киблы, дополнялся обычно дворцом с периферическим крытым портиком, особенно приятным и удобным в климате субпустынных стран. Подражание дворцовым обычаям выразилось в появлении небольшой апсиды, так называемого михраба, особого места, к которому должны были устремляться взгляды верующих, чтобы повторять жесты имама и одновременно видеть в этой пустой нише символ божественной недоступности. С другой стороны, обычай призыва к молитве в сочетании с древними архитектурными реминисценциями оправдывал присутствие снаружи одной или нескольких круглых или квадратных, в зависимости от региона и эпохи, башен, которые называют минаретами. Наконец, особое пространство, отведенное суверену, или максура, представлявшее собой в интересующую нас эпоху огороженный деревянной решеткой участок, также обрело в структуре здания важную роль, определившую некоторые аспекты его последующей эволюции.

Многочисленность архитектурных шедевров, воплощавших в классическую эпоху первоначально простую тему мечети, объяснялась тем, что каждая династия стремилась отличиться сооружением более престижным, чем постройки ее предшественников или соперников. В прочной конструкции этого здания, бывшего прежде всего местом собраний, где в ранние времена хранилась казна мусульман, вершился суд кади и существовал учебный кружок наставника, материализовались величие и богатство государя и всего города. В то же самое время ее сакральное значение, которое будет расти пропорционально удалению от первоначального ислама, так что в конечном счете Дом Общины окажется предназначен исключительно для религиозных функций, объясняет уважение, с которым относились к соборным мечетям и благодаря которому они в меньшей степени, чем дворцы, подверглись разрушению и упадку.

Конечно, было бы утомительно описывать в деталях самые знаменитые из этих зданий, которые, подобно мечетям Дамаска, Самарры, Каира, Кордовы и Кайруана, увековечили искусство первых Умаййадов, великих Аббасидов, Тулунидов и Фатимидов, Аглабидов и испанских Умаййадов. Отметим, однако, что в зависимости от региона менялось и архитектурное решение. Формы и типы декора переходили от одной техники к другой, всякий раз достигая оригинального результата, который впоследствии будет воспроизводиться в своей географической зоне. Так, постепенно удаляясь от образца первых веков или под влиянием других монументальных зданий, таких как Мадраса и мавзолей, или за счет чрезмерного развития локальных черт, позднее появились столь непохожие друг на друга сооружения, как мамлюкские, оттоманские или сефевидские мечети.

Первоначально каждый город имел лишь одну соборную мечеть. Но когда он достигал определенных размеров, могли быть возведены новые или перестроены старые, чтобы дополнить первое здание. Поэтому Багдад, как столица, обладал в X в. не менее чем четырьмя, а позднее пятью сооружениями подобного рода. Между тем в то время подобный случай был редкостью, и только в постсельджукидский период произойдет умножение мечетей в исламских городах.

С другой стороны, многочисленные молельни небольшой площади и более скромного вида были разбросаны по всему городу, они служили для дневных молитв, совершаемых в частном порядке. Их существование нам известно с давних времен. Но лишь в XII в. в описи недвижимости Халеба, составленной администратором аййубидских суверенов, появился впечатляющий перечень зданий этого рода, как расположенных intra muros,[18] так и в городских предместьях. Многие из них находились в оживленном торговом квартале: там они могли занимать второй этаж дома и иногда представляли собой просто комнату, имевшую небольшую, служившую михрабом нишу и балкончик, с которого, возможно, раздавался призыв к молитве, или же являлись частью других зданий, таких как училища, обители или мавзолеи.

Впрочем, в ту же эпоху в исламских городах росло число вторичных религиозных сооружений. Кроме мавзолеев, представлявших иногда целые архитектурные комплексы, к ним можно отнести палаты религиозных судов, обители, дававшие приют членам бурно растущих мистических орденов, больницы или лечебницы, коранические школы и, особенно, Мадраса,

предназначенные для преподавания религиозных знаний и специализированные на определенном направлении обучения праву или Преданию. Эти здания представляли собой частные или казенные учреждения, выстроенные и поддерживаемые на суммы, выделенные с этой целью согласно системе вакуфов.

Относительно погребальных сооружений первоначально существовало предписание, запрещающее возводить надгробия. Отсюда строгость старинного мусульманского кладбища — широкое поле, уставленное стоячими камнями, которое располагалось вне городской застройки, — в таком виде оно сохранится в некоторых бедных и традиционалистских странах. Но уже очень скоро, вместе с возведением первых мавзолеев почитаемых в Ираке шиитских имамов, в Иране стали появляться монументальные надгробия правителей, и эти сооружения, иногда возвышавшиеся в одиночестве, чаще всего становились ядром населенных пригородов или даже новых городов. В то же время обнаружилось пристрастие к скульптурным надгробиям в форме стел, полуколонн, призм или кенотафов, увенчанных иногда куполами или цилиндрическими башенками, иногда звездообразных в плане и с коническими крышами, наиболее древние образцы которых находятся в Джурджане и Джилане. Все эти разнообразные надгробные памятники, становившиеся постепенно неотъемлемой деталью городского пейзажа, комбинировались с другими зданиями, по мере того как могущественные или знаменитые личности, пытавшиеся таким образом увековечить себя, стремились воспользоваться посмертным соседством Мадраса, обителей или лечебниц для своей вящей славы.

Эти последние сооружения выделялись среди городских домов, по преимуществу легкой постройки, своими более долговечными, если не всегда более пышными конструкциями. Их планировка, изначально довольно простая, поскольку речь шла всегда о расположении ряда келий для учеников, суфиев или больных и общих помещений для собрания и молитв, напоминает схему частных жилищ. Это объясняет их первоначальную структуру, несмотря на тщетные дискуссии, долгое время возникавшие между археологами. Сегодня очевидно, что Мадраса, впрочем, как и обитель суфиев или больница, не всегда и не везде представляли собой здание с центральным двором, на который открывались четыре айвана, тем более такой вид не был принят за образец. Но локальные обычаи в комбинации с общей тенденцией к имитации определенных моделей породили большое структурное разнообразие зданий этого типа в зависимости от их местоположения. Во всяком случае, идет ли речь о скромных сирийско-аййубидских Мадраса, или о более грандиозных конструкциях того же времени, возведенных в сельджукидской Анатолии, или о мамлюкских зданиях, в числе которых знаменитая Мадраса султана Хасана в Каире, — мы имеем дело с памятниками, украшающими постсельджукидский город изысканно отделанным фасадом и воспроизведением темы торжественного портала, долгое время бывшей привилегией дворца или мечети и многократно потом повторенной в малых городских конструкциях. Таким образом, эти разнотипные здания, каждое из которых было снабжено молельней, порой идентичной настоящей мечети, придавали постсельджукидскому городу его неподражаемый облик и в некоторой степени определяли его планировку, хотя их развитие не было типичным для исламского города вообще.

В старину религиозная и интеллектуальная жизнь, в сущности, была сосредоточена исключительно в мечетях, молельнях и иногда в частных домах, где преподавали законоведы. Более того, влиянию религиозных предписаний можно приписать также распространение бань с парильнями, или хаммамов, которые давали возможность совершить обязательное перед молитвой большое омовение и нередко рассматривались поэтому как необходимое дополнение молитвенного места. Но подобно тому как исламские хаммамы восходили к более древней цивилизации, отводившей известное место термам, так и исламский город многое воспринял от эллинистического или византийского города, который он в свое время постепенно заместил.

 

* * *

 

От предшествующих цивилизаций исламский город унаследовал, в частности, прямоугольную планировку улиц и кварталов, которая будет использоваться довольно часто. Но такое наследие предполагало, прежде всего, достаточный подвод воды в город и ее щедрое распределение по всем публичным и частным зданиям. Фонтаны и бассейны, снабженные памятными надписями, воспроизводящими лирические мотивы Корана на тему воды или религиозные предписания, расценивающие милостыню как необходимое благодеяние, в сущности, продолжали линию античных нимфеев. Это же относится к водохранилищам и акведукам: они не были изобретением исламской цивилизации, они либо усовершенствовались в древних городах, либо создавались в заново основанных населенных пунктах — можно лишь подчеркнуть мастерство и техническое совершенство, с которым проводились, например, гидравлические работы в аглабидском Тунисе.

Воду подводили издалека, сохраняли, распределяли и, если можно так сказать, учитывали, благодаря системе водонапорных башен и вторичных распределителей, функционирование которых хорошо известно на примере городов Дамаск и Халеб. Каналы, которые наполнялись простыми отводными руслами в Дамаске или с помощью водоподъемников — в Хаме и значение которых для земледелия рассматривалось выше, играли и здесь важнейшую роль, а в отдаленных, неблагоприятных местностях иногда приходилось также транспортировать воду вьючными животными. Подробные предписания, известные нам относительно ирригации оазисов, обеспечивали слаженное функционирование всей системы, вверенной в основном заботам муниципальных властей, — согласно заимствованной, вероятно, античной практике, интегрированной в исламские обычаи, о чем обычно умалчивают.

Тот же практический эклектизм, позволяющий использовать достижения прежнего наследия, проявлялся и в религиозной области. Самый поразительный тому пример — воспринятые исламом «священные города», к которым следует отнести как Мекку, обладавшую уже в языческие времена священным харамом, так и палестинские, почитаемые иудейской и христианской традицией города, подобные Иерусалиму или Хеброну. Пример Мекки, конечно, уникален, поскольку исламизация этого культового места была делом самого Пророка, приспособившего учение Корана к полностью заимствованным им ритуалам. А двойственное чувство, развивавшееся на протяжении всего исламского Средневековья в отношении «людей Книги», многие письменные традиции которых в той или иной форме были восприняты новой религией, обусловило стойкое почитание святилищ, связанных с памятью иудеев или христиан.

Сердцем мусульманского Иерусалима, таким образом, всегда оставалась древняя эспланада иерусалимского храма, где в начале VIII в. были возведены наиболее знаменитые после мек канской Каабы и мединской мечети религиозные монументы ислама: достаточно назвать Купол над Камнем и мечеть Ал-Акса, которые и сегодня по-прежнему величественны, несмотря на перенесенные ими разрушения и переделки. Исламизация уже существовавших культовых мест, которая произошла с хебронским харамом или со святилищами Семи спящих, определила структуру и других городских агломераций, где соборная мечеть естественно возводилась, как в Дамаске, на том самом месте, где стояли прежде почитаемые языческие или христианские храмы. Точно так же трансформации в общей эволюции исламской цивилизации в постсельджукидскую эпоху отразятся на облике города. Начиная с XII в. в городских агломерациях все чаще станут возрождаться древние святилища и места паломничества. Почитаемые в народе иной раз с суеверной набожностью, они либо принимались без изменений, если отсылали к Библии, либо обретали новые имена и становились объектами регулярного паломничества. Их интеграция была неразрывно связана с повсеместным умножением объектов поклонения и паломничества более позднего характера, которые составляли особый предмет гордости города и увековечивали память ветеранов священной войны, духовных лиц, известных своими добродетелями, если не чудесами, и многочисленных имамов или других шиитских мучеников.

 

* * *

 

Составные части исламского города в ходе столетий уравновешивались по-разному. Со времен экспансии ислама преобладали два типа городов: во-первых, новые, во-вторых — города покоренные и освоенные новыми господами. Расположение городов первого типа, связанного с процессом перехода кочевников к оседлости, определялось стратегическими потребностями, точнее, присущей всякой длительной военной кампании необходимостью обеспечить зимовку войск в надежных, специально выбранных для этой цели местах. Когда арабские воины начали селиться в завоеванных странах: Сирии, Ираке и Египте, — они устраивались, по сути дела, в лагерях, которые изначально создавались как временные, служили отправной базой для сезонных походов и давали возможность иметь постоянную связь с находившейся в Аравии столицей империи. Такие лагеря, где воины группировались по племенам, вскоре сделались устойчивыми образованиями: в Ираке это были новые города Басра и, позднее, Куфа, в Египте — Фустат, в Сирии — Джабийа, которую тем не менее завоеватели впоследствии оставили, чтобы закрепиться в древней сирийской столице и рассеяться по всей провинции, — особая судьба этого лагеря объясняется, несомненно, непродолжительностью войны арабов в Сирии с византийскими армиями, которые ушли из страны без серьезной борьбы и укрылись за Аманусом. Несколько позднее в Иране и Магрибе в свою очередь были основаны другие лагеря, такие как Кайруан на внутренней равнине Ифрикии, неуклонно процветавшие вплоть до эпохи Зиридов, и такие как создававшиеся в иранских провинциях центры, обреченные на быстрое уничтожение в череде бунтов не обращенного в ислам коренного населения.

И лишь те лагеря, которые воспользовались впоследствии благоприятными историческими обстоятельствами и преимуществами географического положения, смогли стать настоящими арабо-мусульманскими агломерациями. Типичный пример — Басра, которая выросла как активный центр пальмового региона и как порт на берегу Персидского залива, связывающий Месопотамию и провинции Южного Ирана с Аравией и далекими берегами Индии и Африки. Но и другие пережили замечательное развитие, связанное с общим подъемом региона, в котором они укоренились и оригинальность которого восприняли. Все они тем не менее изначально обладали рядом общих черт, обусловленных их военным предназначением. Так, обязательным было наличие в центре лагеря места для совместной молитвы, соседствующего с резиденцией эмира и находящегося под защитой военного контингента. Непременным было также сохранение во всей диспозиции племенного принципа, в соответствии с которым закладывались кварталы, сменяющие кольцевые палаточные зоны и закреплявшиеся за определенной группой семей или родственных кланов.

Характерный для первого века хиджры тип исламского «нового города» распространился по всей империи наравне с покоренными городами. Но постепенно различия между искусственными образованиями, населенными исключительно арабскими воинами и их семьями, и городами, в которых обитали в основном не обращенные в ислам коренные жители, исчезали. По мере того как сказывалась исламизация, по мере того как в новые города прибывало местное население, в частности из Ирака, где разрушались их извечные места обитания, по мере того как сохраненные древние города приобщались к исламской религии, первоначальный контраст сглаживался. Во-первых, все более монументальные реконструкции придавали все более величественный вид соборным мечетям или грубым, наскоро выстроенным в бедных кочевых лагерях Басры и Куфы эмирским жилищам. Во-вторых, центр города постепенно видоизменялся: в Дамаске, например, за возведением резиденции правителя по соседству с церковью Иоанна Крестителя тотчас последовала конфискация самой церкви, перестроенной снизу доверху, чтобы стать мечетью. Таким же образом по приказу умаййадского халифа ал-Валида были возведены импозантные мечети в главных сиро-палестинских агломерациях, заменившие, как в Халебе, скромные молельни, основанные когда-то завоевателями на въезде в каждый город. Наконец, в силу прямо противоположных тенденций новообращенное в ислам население древних городов стало оттеснять в периферийные кварталы немусульман, тогда как в новых городах обращенные в ислам клиенты группировались вокруг какого-нибудь племени, а немусульмане обживали города-лагеря, держась при этом обособленно.

Такой симбиоз, продолжавшийся не более полувека, дал рождение городу умаййадского типа, который, подобно дворцу той эпохи, отчасти послужил моделью для последующих аббасидских конструкций. Наиболее характерные черты градостроительства роднили его с предшествующими античными городами в Халебе, Дамаске и Латакии, где до сих пор можно обнаружить под нынешней планировкой следы эллинистической застройки, исследованной, в частности, Ж. Соваже. Но преемственность древней сирийской традиции еще более четко прослеживается в городах, созданных тогда исключительно по воле новых хозяев. Так, небольшой умаййадский город Айн-ал-Джарр (ныне Анджар в долине Бекаа, где ведутся расчистки, еще не полные, но уже крайне показательные) воспроизводил схему античного города с прямоугольной оградой и двумя осевыми улицами, пересекающимися под прямым углом в центральном пункте, отмеченном тетрапилом.[19] Единый в ту эпоху комплекс эмирского дворца и соборной мечети занимал там один из четырех кварталов, образуемых скрещением двух главных дорог. С другой стороны, разделение на участки, имитирующие античные инсулы, [20]    группировало жилища не столь роскошные, тогда как весь ансамбль определяла классическая тема колоннадного проспекта, обрамленного лавками, которой очень часто будет недоставать мусульманскому градостроительству, тогда как здесь можно видеть ее классический вариант.

Разумеется, очень жаль, что пример Айн-ал-Джарра является на данный момент уникальным. Так, не велись раскопки на предполагаемом месте нахождения Рамлы, города, возведенного в Палестине позднее халифом Сулайманом. Не вполне исследован и город Басит — крепость, построенная в Ираке в качестве убежища для умаййадского наместника этой мятежной провинции. Наконец, слишком рано подводить итоги работ, проведенных недавно внутри «города», основанного, согласно тексту надписи, халифом Хишамом возле одного из его сельскохозяйственных владений и сильно отличавшегося от самого дворца, стоявшего поблизости: этот город, расположенный среди пустыни в месте, именуемом Восточный Каср-ал-Хайр, и огражденный квадратной стеной с длиной стороны 160 м, был, впрочем, намного меньше Айн-ал-Джарра, представлявшего собой прямоугольник 310x370 м. Но, несмотря на скупость фактов, свидетельство Айн ал-Джарра нельзя недооценивать, тем более что оно может быть сопоставлено с поздними примерами исламских городов, где в планировке проявилось то же стремление к порядку и та же любовь к геометрии.

 

* * *

 

Тем не менее умаййадский город характеризовался архитектурными ансамблями средних размеров, связанными с колонизационной политикой и эксплуатацией сирийских земель, доминирующую роль которых в процветании этого периода мы уже рассматривали. В дальнейшем удивительное экономическое развитие аббасидской империи и государства породило города совершенно другого размаха — они тоже создавались суверенами и наместниками по соображениям экономическим и политическим, предполагали наличие значительного военного контингента и доказывали величие их замысла.

Таким образом, умаййадский город был прообразом всех исламских городов классического периода. Далекий от средневекового города с его извилистыми улицами и теряющимися в путанице домов публичными зданиями, он имел правильные геометрические формы. Широкие прямолинейные дороги аббасидского города, подобного иракской Самарре, главный проспект с идущими вдоль него лавками, соединяющий в Афганистане газневидский дворец Лашкари-Базар с городом Буст, или же продуманное расположение официальных зданий фатимидского города Махдийа в Тунисе, — все это наглядные примеры. Лишь позднее беспорядки в эпоху распада империи, вызванного великими нашествиями кочевников, и общая нищета, которая за этим последовала, привели к внутреннему размежеванию таких городов на кварталы, каждый из которых был защищен воротами, а также к их группированию под защитой укрепленного замка, играющего одновременно роль цитадели и резиденции правителя.

Наиболее ранний пример аббасидского урбанизма был воплощен в знаменитом Круглом городе ал-Мансура, поскольку эта геометрически правильная в своем плане резиденция правителя была одно время открыта для торгово-ремесленной деятельности, которой предстояло переместиться в окрестности. Судьба Багдада со временем разошлась с судьбой творения ал-Мансура, так и оставшегося уделом суверена, а затем практически заброшенного и в конечном счете разрушенного в ходе осады, которая повлекла смерть халифа ал-Амина. Гигантская же агломерация, рожденная вне кольца стен, стала особенно бурно развиваться, кроме того, ей довелось пережить на столетия последних представителей аббасидской династии. Центр мало-помалу перемещался на запад, потом на восток от реки — после того как на левом берегу был основан дворец и в последующем на этом месте разрослись кварталы богатых особняков, связанные с правым берегом наплавными мостами. Когда халифы после 30-летнего пребывания в своем комплексе в Самарре вернулись в IX в. в Багдад, они, приспосабливаясь к новому населению, стали создавать свою резиденцию во дворце, расположенном к югу от восточного берега и в отдалении от постепенно пустеющих северных кварталов. Прочие основополагающие структурные элементы, такие как рынки или места паломничества, тоже переносились. Но эти последовательные «багдады», возводившиеся неподалеку друг от друга, столетиями наслаивавшиеся друг на друга на относительно ограниченной территории, практически неизвестны нам за недостатком выразительных археологических памятников на месте современного города, в свою очередь пережившего в течение нескольких десятилетий замечательный рост.

К счастью, две другие халифские городские закладки в той же иракской провинции, Ракка и Самарра, имеющие, быть может, не столь громкие названия, предоставляют нам гораздо лучше сохранившиеся руины, которые возможно наблюдать с самолета.

Ракка изучена еще очень мало. Зато Самарра, основанная в 836 г. аббасидским халифом ал-Мутасимом и опекаемая следующими халифами, пока не обратилась практически в пустыню, стала объектом многочисленных, хотя и недостаточно масштабных раскопок. Она предстает великолепным примером аббасидской метрополии в столь же стремительном, сколь и скоротечном развитии из состояния города-лагеря, который уже не имел ничего общего со скоплением бедных лачуг, где переходили к оседлой жизни арабские кочевники-завоеватели, он целиком был возведен по воле ал-Мутасима, покинувшего из соображений безопасности мятежный Багдад.