Конец ознакомительного фрагмента.

Фаусто Брицци

Дней счастья

Текст предоставлен правообладателем. http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=9063160&lfrom=201227127

«Брицци, Фаусто 100 дней счастья: роман»: АСТ; Москва; 2015

ISBN 978‑5‑17‑086233‑7

Аннотация

Не каждому дано знать, какой день станет последним в нашей жизни. Но Лучио Баттистини, сорокалетний тренер по водному поло, живущий в Риме с женой Паолой и двумя детьми, точно знает дату своей смерти. Больше того: он сам ее назначил, когда у него обнаружили рак печени, который он иронично прозвал «дружище Фриц».

У Лучио ровно сто дней.

Сто дней, чтобы остаться в памяти детей хорошим человеком, насладиться путешествием с друзьями и, главное, снова завоевать сердце Паолы, разбитое нелепой изменой мужа.

Сто дней, чтобы ощутить, как прекрасна и удивительна жизнь.

Сто дней счастья.

Фаусто Брицци

Дней счастья

Посвящается Клаудии, которая для меня всё

Будь я богат, проводил бы почти целый день в мягком кресле и думал о смерти. Но я не богат, и думать о ней я могу только урывками или тайком.

Чезаре Дзаваттини

«100 GIORNI DI FELICITA»

by Fausto Brizzi

Перевод с итальянского Татьяны Быстровой

Публикуется с разрешения автора и литературного агентства Kylee Doust Agency.

* * *

В моей жизни было три решающих дня. Дабы не умалять важности ни одного из них, я расскажу о каждом в строгом хронологическом порядке.

День первый – пятница, 13 октября 1972 года. Пятница, тринадцатое.

В тот самый день «Фоккер» падал на Анды, увлекая за собой сорок пять пассажиров, которым предстояло пожрать друг друга, чтобы не умереть с голода, а Антонио и Карла, мои родители, которым тогда было по восемнадцать, занимались любовью в тесном бежевом «даяне». Парочка припарковала драгоценное транспортное средство, уже в те времена считавшееся раритетом, на окраине города на маленькой площади, специально предусмотренной планом городской застройки города Рима для таких вот влюбленных. Они словно оказались в открытом космосе: несколько продрогших скучающих холодильников, печальная икающая лампочка да скупщик подержанных авто, вокруг которого сгрудились безропотные машинки, а больше – ничего.

Шикарные декорации для начала любовной истории.

Антонио и Карла познакомились в тот же день на вечеринке в честь дня рождения некоего Манрико, толстого, вечно потного зубрилы из Фраскати, который был безнадежно влюблен в мою маму с шестого класса. Карла как раз послала его подальше, едва он пригласил ее потоптаться под томные аккорды раннего Элтона Джона, как вдруг подняла глаза и увидела папу. Антонио посмотрел на нее издалека и чуть было не подавился бутербродом с тунцом, помидорами и майонезом. Высокий, стройный и ушлый, папа играл на электрогитаре и сочинял мелодии в стиле рок, надерганные из малоизвестных композиций «Роллинг Стоунз». Просто один в один Шон Коннери, но на папиной щеке красовался шрам, благодаря которому он казался еще загадочнее и мрачнее агента 007. О шраме Антонио мог рассказывать часами. Все зависело от слушателей. Одним предлагалась версия, что шрам был получен в страшной драке на рынке города Мехико, другим подавалась история о том, как его задел ножом ревнивый регбист из Бергамо, третья версия гласила, что его полоснул бутылкой сам Фрэнк Синатра, который безумно завидовал папиному голосу.

Папа, профессиональный раздолбай, был настолько далек от общепринятых стандартов, что, если б только захотел, легко мог бы заменить председателя Совета министров. Правду знал только я один, ее мне доверила опасная шпионка – тетя Пина из Апулии: когда папе было три года, он упал с трехколесного велосипеда прямо на тротуар. Как бы то ни было, но каждый вечер в «даяне» красавца Антонио сидела новая пассажирка. Настала и мамина очередь быть соблазненной, однако Антонио ее не бросил, потому что в самый ответственный момент в машину, где находились мои будущие родители, врезался красный «фиат‑500». За рулем находились двое нетрезвых двадцатилетних типов из Фрозиноне, которые, сами не ведая того, вложили серьезную лепту в процесс моего появления на жизненной сцене, поскольку благодаря вышеупомянутому столкновению презерватив порвался в самый неподходящий момент. Парни, где бы вы ни были, в своем Фрозиноне или на Марсе, благодарю вас от всей души!

В ту самую пятницу, тринадцатого я незваным гостем появился на планете Земля, что, в общем‑то, не помешало Антонио и Карле любить меня изо всех сил, пока они не расстались. Впрочем, это уже другая история, грустная и печальная. Если представится случай, я поведаю ее чуть погодя.

Еще одним важным днем моей жизни стало 11 сентября 2001 года. Пока все уткнулись в телеэкраны и наблюдали за двумя «боингами‑767», которые неслись прямо на нью‑йоркские башни‑близнецы, порождая новые вопросы для мирового сообщества и нового врага для американского государства, я сидел в ресторане на морском берегу в компании лучших друзей и любимой женщины, Паолы. Вроде бы обычный ужин, какие часто устраиваешь с друзьями, когда лето подходит к концу, но штука в том, что я не просто хотел заказать рыбку на гриле и разделить ее с присутствующими, – нет, я хотел попросить Паолу выйти за меня замуж, а она этого даже не подозревала. Как и мои друзья.

Я подговорил пожилого официанта и подготовил банальную и романтичную сценку. Всего за двадцать евро в условленный момент официант должен был потушить свет, поставить нашу любимую песню (для истории сообщу, что это «Always in my mind» в исполнении вечно юного Элвиса Пресли) и торжественно внести огромный торт‑мимозу, в центре которого на завитке темного шоколада красовалось обручальное кольцо.

Все складывалось как нельзя лучше: ночь была звездной, и казалось, что мы находимся в самом центре рождественского вертепа, друзья были теплы и душевны, точно персонажи рекламного ролика, ветерок дул так нежно, словно его сотворил сам Господь Бог. Все идеально. Ну, или почти идеально.

Я забыл про Умберто.

Умберто – мой лучший друг, работает ветеринаром. Я еще не раз упомяну его на страницах этой книги.

Когда подали торт, он встал, задорно подхватил шоколадный завиток и воскликнул:

– А это для меня, ребятки!

И в результате сломал зуб об обручальное кольцо.

Приехала «скорая помощь», а незабываемый романтический вечер растаял в ночи, словно и не бывало.

Несмотря на эту жалкую сцену, Паола согласилась стать моей женой.

В начале следующего года мы поженились в маленькой готической церквушке неподалеку от Милана. И это один из немногих поступков, о которых я ни разу не пожалел.

Паола – главная героиня моей жизни. Она такая неподражаемая жена, что, несомненно, заслужила уже не один «Оскар».

Надеюсь, вы не возражаете, если я расскажу о ней поподробнее.

Третий важнейший день в моей жизни – воскресенье, 14 июля 2013 года. Прошла всего неделя с тех пор, как мне исполнилось сорок.

Мне следовало бы сразу понять, что это особенный день. Никаких тебе терактов, никаких самолетов – сцена принадлежала мне, и только мне.

Воскресенье выдалось жарким и скучным, ничего интересного за весь день так и не произошло. Если не считать того, что в 13:27 я глубоко вдохнул и ушел из жизни.

Понимаю, я уже рассказал вам, чем все закончится, и читать книгу до конца больше не имеет смысла. Процесс чтения безнадежно испорчен, но книгу‑то вы купили, и бросать ее в самом начале несколько преждевременно, поэтому я сообщу вам имя моего убийцы. Да, убийца все‑таки есть, хотя роман написала совсем не Агата Кристи. Его спокойно можно назвать серийным, потому что он убил не меня одного, а несколько миллионов человек. Гитлер и Ганнибал Лектор могли бы ему позавидовать. Ежегодно от его рук умирает примерно каждый третий человек на земле. Согласно статистике, это – одна из причин, почему вымирает Европа. Словом, я оказался в отличной компании. Фамилии у моего убийцы нет, а имя довольно короткое. Так называется одно из созвездий. Это печальное слово – рак. Некоторые предпочитают говорить «опухоль» («tumor» в переводе с латинского означает «вздутие» – вот для чего нужна латынь), врачи же называют его «неоплазия» (что в переводе с греческого означает «новообразование» – вот для чего нужен греческий). А я назвал его «дружище Фриц». Звучит не так угрожающе и как‑то дружелюбнее.

Эта история о том, как я прожил последние сто дней своей жизни на планете Земля в компании дружищи Фрица.

И еще о том, как, вопреки всякой логике и предсказаниям, эти сто дней оказались самыми счастливыми в моей жизни.

Краткое содержание предыдущих серий

Давайте вернемся на шаг назад и посмотрим, как я жил до недавнего времени, а иначе вам будет непросто разобраться в событиях моей истории, ведь это все равно что смотреть сериал «Остаться в живых» с шестого сезона.

Не стану слишком надоедать. Для начала я расскажу о главных событиях собственной жизни, потом представлю действующих лиц, и, наконец, если позволите, подведу итоги и выскажу кое‑какие разрозненные соображения. Так что давайте поскорее перейдем к сути дела и обратимся к тому дню, когда дружище Фриц постучал в мою дверь.

Зовут меня Лучио. Среди самых ужасных имен это занимает седьмое место в хит‑параде после Пино, Рокко, Фурио, Руджеро, Джино и недосягаемого по отвратительности Дженнаро. Моя мама фанатела от старика Баттисти, «Солнечная песня» которого в те самые годы раздавалась из всех музыкальных автоматов, так что словосочетание, которым мне предстояло подписываться всю жизнь, оказалось предопределено: Лучио Баттистини. Теперь дошло? Да, да, в том‑то и штука, что по иронии судьбы фамилия моего отца была Баттистини. Сейчас‑то вы понимаете, почему моя жизнь неуклонно шла в гору, а не под горку? Представьте себе парнишку из семидесятых, прыщавого жиртреса в очках с толстенными стеклами, которого зовут почти один в один как самого знаменитого итальянского барда, и сознайтесь, что вы сами не устояли бы перед искушением его подразнить.

Признаюсь, я рос несчастным и закомплексованным неудачником. Сегодня меня совершенно точно, и чуть ли не ласково называли бы «обычным лохом». Я обладал всеми данными, чтобы девушки разбегались от меня, как от мандзонианского чумного: обожал комиксы, триллеры и песни бардов, покончивших с собой.

Судьба предлагала мне два варианта: стать компьютерным гением, придумать новую оперативную систему, сидя в отцовском гараже, и заработать миллиарды или схватить автомат, завалиться в ближайший супермаркет и устроить там заварушку. Увидев мое лицо в выпуске новостей, родственники, друзья и соседи воскликнули бы в один голос: «Да, странный был тип, очень уж странный!»

Но я выбрал третий вариант и превратился из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Конечно, не такого крутого, как в сказке, но вполне себе сносного, полноценного лебедя. В четырнадцать я уже похудел на двадцать килограммов, в основном благодаря стремительному росту гормонов, прикупил контактные линзы (произведенные, хоть никто об этом и не догадывается, угрюмым немецким окулистом по имени Адольф Гастон Юджен Фик, непревзойденным гением двадцатого века, но изобретенные за четыреста лет до него его светлостью Леонардо да Винчи). Спустя три года, в семнадцать лет, я стал самым молодым чемпионом Италии по водному поло в серии А, а это не шутки. На самом‑то деле я был запасным вратарем и добрую часть игр проводил в халате на лавочке, но пару раз я все‑таки встал на ворота и даже отразил штрафной, так что титул вполне заслужил.

Мне всегда нравилось плавать, особенно я любил «баттерфляй», который все дети из природного чутья называют «дельфинчиком», поскольку и дураку ясно, что бабочки плавать не умеют. В школе я избегал конфликтов интересов, умудрился не превратиться в изгоя и нежно лелеял в себе большое и вполне разделенное чувство: любовь к бутербродам с маслом и джемом. 110 калорий в кусочке хлеба, плюс 75 – масло и еще 80 – джем, итого 265. Силы оказались неравны.

Примерно десять лет я изо всех сил старался удержать кубики в районе пресса, но когда мне исполнилось двадцать шесть, я прекратил истязать себя, поскольку стал жертвой несчастного случая с участием скутера «веспа», в результате которого повредил связки колена, а заодно и заметно прибавил в районе талии. Если верить противным весам, двадцать килограммов, потерянных в годы взросления, вернулись, а с ними явились и другие. В результате, я вырос в этакого Шрека под метр девяносто весом сто десять кило. Так что не нервируйте меня, а лучше читайте дальше.

Я закончил классический лицей, получил диплом Высшего института физвоспитания (для посвященных «ВИФ»). В двадцать восемь лет устроился на работу в спортзал. Не в надраенный до блеска идеальный фитнес‑клуб из фильма Траволты, нет в самый обычный местечковый спортзал, ютящийся в подвальном помещении грустного кондоминиума середины пятидесятых. В спортзале располагался небольшой бассейн, уложенный поблеклой голубоватой плиткой, которая мечтала о том, чтобы возродиться к жизни и послужить верой и правдой новому бассейну «pool infinity». Теперь я – тут звук фанфар: та‑дам! – спасибо, спасибо – инструктор по плаванию, аэробике и НЖЯ (курс «ноги‑живот‑ягодицы»), а главное, по аквааэробике. Иногда еще подрабатываю личным тренером, если кто‑то попросит, а просят обычно роскошные домохозяйки. Роскошные в том смысле, что их формы уже не влезают ни в один купальник, но они не сдаются. В общем, пытаюсь заработать на хлеб своими руками, насквозь пропахшими хлоркой. Кстати, вы знали, что типичный запах хлорки (вроде бы, это известно всем с раннего детства) – не что иное, как химическое соединение собственно хлора и мочи тех, кто плескается в бассейне? Чем сильнее пахнет, тем меньше вас должно тянуть окунуться в бассейн. Не говорите потом, что я вас не предупреждал.

В общем, пока я мечтал об олимпийской медали, которая бы упокоилась на моей груди, представлял, что слышу громкие звуки итальянского гимна, и чувствовал, как по коже вот‑вот забегают мурашки волнения, приходилось перебиваться работенкой, уготованной самой жизнью. Я проводил шесть часов в день в полуподвальном спортзале, где запах пота волшебным образом смешивался с запахами, доносившимися из ближайшего вьетнамского ресторана. В свободное время я умудрялся приблизиться к своей мечте: тренировал юношескую команду по водному поло. Ребята лет по четырнадцать‑пятнадцать: хуже возраста не придумаешь. Я отобрал их в лицее, где преподавала моя жена, и тренировал в местном бассейне пару раз в неделю. По правде говоря, результаты особо не радовали. Столько труда, сколько пропущенных голов. На местном чемпионате в своей категории мы заняли почетное предпоследнее место, к счастью, скатиться ниже нам не удалось, потому что ниже этой серии не бывает. В этом году мы висели где‑то посередине таблицы – ни тепло ни холодно. Но что я все жалуюсь – нет в мире лучшей судьбы, чем судьба человека, который хочет заложить в детское сердце любовь к спорту.

Так складывалась моя карьера. Осталось поведать о другой, куда более важной стороне моей жизни: семейной. С Паолой я познакомился, когда мне было двадцать, в пивном баре. Она дружила с одной девицей, которая, в свою очередь, была подругой моей знакомой по ВИФу. Обычно подруги подруг моих знакомых по ВИФу – безвкусные и неуклюжие шпротины. Но когда Паола вошла в забегаловку, она настолько отличалась от всех остальных девчонок, словно ее покрасили фосфоресцирующей краской. Как будто контуры фигуры обвели желтым, подчеркивая эту девушку, чтобы ты никогда ее не забыл. Так навсегда остается в памяти однажды выученное стихотворение. Через десять минут я осмелился пригласить ее посмотреть, как я играю в водное поло (после чего на коленях умолял тренера выпустить меня хотя бы на пару минут). В те годы я еще чего‑то стоил, а она работала в маленькой родительской булочной – печальный факт, который за несколько лет оказался решающим для моей физической формы, точнее, ее полного отсутствия, и окончательно стер с пресса следы кубиков. Фирменное блюдо нашей семейной булочной – жареные пончики с сахарной пудрой. Мягкие, ароматные пончики – вкус детства. Традиция их приготовления сохраняется в семье более тридцати лет. Оскар, мой тесть, в два часа ночи уже приоткрывает ставни в булочной, чтобы шалопаи и бездельники района Трастевере могли вгрызаться в теплые маслянистые пончики. С тех пор, как его жена умерла, он крутится в булочной один. Ему помогает сенегальский парень, который постоянно хохочет. А Паола закончила филологический факультет и после нескольких временных подработок получила постоянное место в лицее.

Через пару месяцев горячей любви (первые два месяца – это самый сок, кто станет отрицать?) я ловко подстроил все так, чтобы Паола меня бросила, как всегда делают парни, если хотят избавиться от пассии. И все ради того, чтобы пофлиртовать с некоей Моникой, девицей из Марке, которая училась на психолога и не брила подмышки.

Потом мы не виделись почти десять лет. В любви все должно быть синхронно, а в то самое время у нас все было ровно наоборот: Паола уже мечтала о семье, в то время как я думал только о том, чтобы перепихнуться со всеми женщинами планеты, и не важно, бреют они подмышки или нет. Такие противоположные наклонности было бы сложно удовлетворить одновременно.

Однажды судьбе было угодно свести нас снова в очереди к кассе супермаркета. На самом‑то деле, поскольку Паола превратилась из длинноволосой блондинки в обладательницу каштанового каре, поначалу я ее даже не узнал и проговорил с ней добрых десять минут в твердой уверенности, что говорю с внучкой одной из подруг моей бабушки. Но я так никогда и не признался в своей ошибке.

Я сразу пригласил Паолу на ужин и продемонстрировал ей свою проверенную годами технику чтения карт. Я поясню.

На площади Навона с давних пор работала старая гадалка, тетя Лоренца. Седые волосы собраны в пучок на затылке, изо рта – не заткнуть – потоком льются слова, в руках у тетушки – ветхая и потертая колода Таро. С предсказаниями будущего у нее, прямо скажем, было хуже некуда, и все же тетя Лоренца умудрялась обвести вокруг пальца любого, особенно если мухлевала. Я всегда пользовался ее услугами, чтобы произвести впечатление на девчонок. Работали мы следующим образом (если хотите, можете свободно пользоваться моим трюком, права свободны): я прогуливался с девушкой по одной из самых красивых римских площадей, мы разговаривали о том о сем, и когда проходили мимо лавочки старой ведьмы, я тихонько подкидывал ей скомканную бумажку. Развернув бумажку, моя сообщница получала необходимую информацию о жертве, читала о ее пристрастиях и тех немногих жизненных фактах, которые я успел разузнать. Когда мы шли в обратную сторону, я уже умудрялся аккуратно перейти к теме «паранормального», при этом изображал из себя скептика, если девушка верила в высшие силы, и разыгрывал увлекающегося сверхъестественным, если она считала, что все это чушь. Тут план переходил в следующую стадию: я предлагал ей пойти погадать на картах, так, смеха ради. Ни одна девушка ни разу не сказала «нет». И тут на сцену выходила тетя Лоренца, которая умудрялась невероятным образом воспроизвести всю жизненную канву потенциальной жертвы, коснувшись как прошлого, так и настоящего, и, разумеется, будущего. Прошлое и настоящее сообщал ей я, в то время как категория будущего оставалась за гранью видимости. Одним словом, результат был гарантирован, особенно эффектно звучало предсказание о том, что «имя мужчины твоей жизни начинается на Л». Л – то есть Лучио. И если девушка (подопытная свинка) уже верила в пятое измерение, этот вечер оказывался главным событием ее духовной жизни, если же нет, она долго пребывала в состоянии шока. В любом случае, мне было нетрудно воспользоваться ее состоянием: такой уникальный опыт контакта с паранормальным, как правило, единил не только наши души, но и тела. Не знаю, поняла ли хоть одна из них, что все это было подстроено, но работало на ура. И если кто‑то станет утверждать, что паранормальное – это все чепуха, я с готовностью отвечу: «Что правда, то правда, будущего не знает никто… кроме меня, когда я в компании девушки отправляюсь на площадь Навона». В этом случае будущее мне прекрасно известно. Вот и с Паолой все прошло как по маслу. Но, смею вас уверить, это было в последний раз. В тот самый вечер, обласканные теплым ветерком, мы во второй раз обменялись первым поцелуем. Мы официально объявили о помолвке, и не прошло и трех месяцев, как мы уже жили вместе в однокомнатной квартирке напротив острова Тибертина. Классический случай вновь вспыхнувшего огня. На этот раз, наконец‑то, мы оказались на одной волне и были безумно влюблены.

Как я уже сказал, мы поженились в небольшой церквушке мученика Святого Роха, что неподалеку от Милана, и таким образом наши римские знакомые были вынуждены предпринять не слишком близкое путешествие. Но такой странный выбор был сделан не случайно: примерно пятьдесят лет назад в той самой церкви поженились мои бабушка и дедушка (с маминой стороны), Альфонсина и Микеле, самые знаменитые консьержи. После исчезновения моих родителей (а они как раз‑таки исчезли, в смысле, не умерли, а делись неизвестно куда, но об этом позже), бабушка и дедушка стали моей единственной семьей.

Как мне представляется, на седьмой день Бог вместо того, чтобы отдыхать, занялся созданием бабушек и дедушек. А когда создал, то понял, что это его самое гениальное изобретение, и решил устроить себе выходной, чтобы насладиться их компанией.

Я прожил с бабушкой и дедушкой пятнадцать лет, и наши вечерние бдения втроем за столом, на котором красовалась индейка в панировке или пюре с подтаявшей моцареллой, мне никогда не забыть. Даже сейчас, стоит закрыть глаза, я чувствую запах жареной индейки, который доносится с кухни, и слышу далекий бабушкин голос: «А ну‑ка за стол, остынет!». Когда я прохожу мимо будки, где они работали и чуть ли не жили, мне до сих пор кажется, что я увижу их лица: дедушка нацепил очки и сортирует почту, а бабуля старательно поливает герани.

Альфонсина и Микеле были моими свидетелями. Наверное, это был лучший день в жизни обоих. Я никогда не видел, чтобы они так плакали от радости. Им было уже за восемьдесят. В какой‑то момент священник, дон Вальтер, худой как швабра тип с сильным калабрийским акцентом, сделал им замечание, и пришлось даже прервать церемонию. Но все только посмеялись.

Несколько лет назад они ушли из жизни, сначала дедуля, а через несколько недель и бабушка. Оба умерли во сне, просто угасли, никого не побеспокоив.

Они не могли жить друг без друга. Дедушка и бабушка едва успели увидеть своих правнуков, Лоренцо и Еву.

Как несправедлива жизнь!

Дедушка и бабушка – как супергерои. Они должны быть бессмертны.

Спустя несколько месяцев я навсегда закрыл дверь их маленькой квартирки неподалеку от консьержной будки, но прежде обнаружил на антресолях огромный чемодан. С таким обычно уезжают в Америку, навсегда. В чемодане были фотографии. Сотни фотографий. Не какие‑то дурацкие отпуска черт знает где, дни рождения неведомых знакомых и так далее, и тому подобное. Нет. Это были бабушкины фотографии. Дедушка фотографировал бабушку каждый день на протяжении шестидесяти лет. Каждый божий день. Не пропуская ни дня – на каждой фотографии была надписана дата. Черно‑белые, цветные, из «полароида», и самые последние, снятые на цифровую камеру. Фотографии были сделаны в разных местах: в будке, на улице, на море, в булочной, в супермаркете, перед Сикстинской капеллой, на Народной площади, на колесе обозрения, на смотровой площадке собора Святого Петра, одним словом, куда бы ни забросила судьба. Я не мог от них оторваться. Я разглядывал юную бабушку, наблюдал, как у нее появляются первые морщины, как седеют волосы, как увеличивается талия, – только ее улыбка оставалась прежней. Меня поразило не то, как она стареет, нет, скорее, фон, на котором ее снимали. За бабушкиной спиной менялась Италия. Это была История. За ее фигурой можно было различить символы каждой эпохи: «фиат‑1100», «ситроен‑акула», шляпы с полями, панинари[1] и панки, афиши концертов Поля Анка, Шарля Азнавура и Робби Вильямса, скутеры «ламбретта» и «веспа», а потом и современные скутеры, Биг Джим, кубик Рубика, желтое такси и магазинные вывески, раскрашенные вручную. Печальное течение времени. Как здорово, что есть фотография! Какое все‑таки потрясающее изобретение. Кстати, насчет фотографий. Первым фотографом был Жозеф Нисефор Ньепс, француз, непревзойденный гений XIX века. Как и в случае с линзами, Леонардо да Винчи, многоборец «ars inventandi»[2], начал экспериментировать с фотографией задолго до этого. Есть даже те, кто считает, что Туринская плащаница – не что иное, как зачаточный эксперимент с фотографической пластиной, проводимый тосканским гением. Потрясающее предположение.

Извините, я несколько отклонился от курса. После смерти в голове все так перемешалось, придется вам поверить мне на слово. Вернемся к тому, с чего начали.

Итак, персонажи этой истории.

Моя семья

Пять персонажей уже робко показались на сцене: моя жена Паола, мой тесть Оскар, мои дети Лоренцо и Ева и мой лучший друг Умберто, вечно голодный ветеринар, оставшийся без зуба. Не хватает Коррадо, моего второго близкого друга, который работает пилотом в компании «Алиталия». Он довольно предсказуемый тип и уже несколько раз разводился (типичный образчик очаровательного капитана, который соблазняет стюардессу за стюардессой).

Но сначала поговорим о Паоле. Паола. Паола.

Моя Паола.

Паола – невероятно красивая женщина. То есть для меня она – невероятная красивая женщина. Для остальных она просто симпатичная женщина. Это девочка с карими глазами, косичками и округлыми бедрами, что сидит за третьей партой и смотрит на тебя влюбленными глазами, пока ты глупейшим образом делаешь ставку на жеманную блондинку на первой парте. И пока еще не знаешь – а это уже не раз доказанное правило – что жеманные блондинки, сидящие за первой партой, всегда встречаются с второгодниками из одиннадцатого класса. И когда в одиннадцатом ты специально остаешься на второй год, чтобы вызвать интерес в ее глазах и получить хоть какую‑то надежду, эта птица все равно проносится мимо.

Паола – итальянская Бриджет Джонс. Она любит посмеяться над собой, она такая светлая, сердечная, и грудь у нее четвертого размера. Такую женщину нечасто встретишь, снег на Мальдивах и то идет чаще. Она обожает читать и с жадностью глотает роман за романом. Например, ее любимая книга – «Маленький принц», Паола собирает издания этой книги на всех языках и любых форматов.

Как я уже сказал, она работает в колледже. Паола – просто Марадонна среди тамошней профессуры. Она преподает итальянский язык, латынь, историю, географию, и все у нее так хорошо получается, что сам Леонардо да Винчи ей в подметки не годится.

И это я говорю не потому, что Паола – моя жена. Она действительно особенный преподаватель.

Сейчас поясню.

Работа преподавателя (а это, пожалуй, важнейшая профессия на свете) не только не ведет к финансовому благополучию, но часто бывает довольно однообразной. Каждый год учитель истории рассказывает в сотый раз очередному потоку, что вот были такие финикийцы, или вот Вторая мировая война разразилось потому‑то и потому‑то, а учитель математики объясняет интегралы и производные, а учитель латыни объясняет, как просклонять существительные и как перевести поэмы Горация, и так далее, и тому подобное. Частенько преподаватели устают, и им становится скучно. И это делает их скучными для остальных, и потому их предмет уже не вызывает интереса. Другими словами, они уже не так хороши, как прежде. Паола, прекрасно понимая такую опасность, придумала оригинальный способ побороть скуку и монотонность профессии: каждый год она становится «новым» преподавателем. Да, для каждого курса она выбирает новую манеру поведения, начинает иначе одеваться и говорить и не выходит из роли, пока студенты не сдадут экзамены. Однажды она разыгрывала противную старую деву, в другой раз строила из себя спортсменку, потом изображала гиперактивную юморную девчонку и, наконец, злобную и капризную тетку. Студенты, видя, как она меняется из года в год, с ума от нее сходят. Преподавательница‑актриса стала их кумиром, хотя и могла поставить на зачете не слишком хорошую оценку. Декан факультета завидует популярности Паолы у студентов и потому недолюбливает ее. Но Паола невозмутимо продолжает свою актерскую деятельность вот уже пятнадцать лет и добилась результатов, о которых мечтает любой актер: неизменного внимания и верного признания со стороны партера (в данном случае партер – около сотни студентов). Я хохотал, когда она приходила домой в образе сексуальной учительницы из фильмов 70‑х годов или фройляйн Роттермайер. Я же сказал – гений, да и только. Если бы не любовь к студентам и предмету, она бы стала отличной актрисой. Страсть к преподаванию объединяет нас, хотя я могу научить только контрманеврам да брассу.

Паола – удивительная женщина, что отнюдь не помешало мне изменить ей всего несколько месяцев тому назад. Понимаю, вы уже были готовы проникнуться ко мне симпатией, а тут такое разочарование. Что я могу сказать в свое оправдание? Разве что показать фотографию той цыпочки, которая стала виной моего падения. Нет, боюсь, это только ухудшит дело. В общем, ребята, бессмысленно ходить вокруг да около: после одиннадцати лет совместной жизни я попал в банальную ловушку и изменил жене. Жаль, что так вышло, хотя есть кое‑какие смягчающие обстоятельства. Но обо всем по порядку. Мы говорили о персонажах.

Лоренцо и Ева. Мои дети.

Волосы Лоренцо вечно торчат в разные стороны. Он ходит в третий класс, где его считают самым тупым. Учительница не знает, что с ним делать, и повторяет мне раз за разом классическую присказку: «На самом деле он может, но не старается». А кроме того, мой первенец еще и сорванец. Паола говорит, что это я виноват – вечно меня не бывает дома, то я в спортзале, то в бассейне. Я с ней соглашаюсь. Но правда заключается вот в чем: у юного Лоренцо совсем другие интересы. Ему нет ни малейшего дела до египтян и того, как они удобряли свою пустыню илом из Нила. Он знать не хочет, куда подевались вавилоняне и ассирийцы, – все время он посвящает своим любимым занятиям. У него их два: игра на фортепиано и разборка дорогих электроприборов. Два невероятно творческих занятия. Подчас довольно проблемных для окружающих.

Фортепиано принадлежало моим бабушке и дедушке, никто никогда на нем не играл, и они, разумеется, тоже. Возможно, оно досталось им по наследству невесть от кого.

Мы живем на окраине, от центра до нашего дома – целая вечность. Однажды в доме, где проживают две мирные семьи, послышались неуверенные звуки, отдаленно напоминающие аккорды. Звуки шли из подвала. Это Лоренцо решил попытать счастья и стать доморощенным пианистом. Сейчас он уже может воспроизвести на слух любую мелодию, доносящуюся из радио. Не стану утверждать, что в моей гостиной проживает сам Вольфганг Амадей Моцарт, но кое‑какие надежды мальчик подает.

А вот его второе увлечение всерьез меня беспокоит. Едва научившись держать что‑то в руках, Лоренцо принялся разбирать и производить вивисекцию, как заправский патологоанатом. Но свои вскрытия он обычно проделывает над теми предметами, которые еще можно прекрасно использовать. Он разбирает телевизор, посудомоечную машину, мотор моего автомобиля, ленту в столовой, по которой едут детские завтраки, – словом, все, начиная с миксера и кончая ближайшим к дому светофором. Ему действительно нравятся как механика, так и электроника. И вроде бы это полезное и поучительное увлечение, но основная беда как раз в том, что разобрать‑то он разбирает, но не более того. Где бы он ни появился – после него остается ужасный бардак и полный хаос, а любой предмет становится деталями мебели ИКЕА, только вот инструкция не прилагается. Одним словом, очевидно, что времени на учебу не остается. Моя жена, как хороший и усердный педагог, очень обеспокоена. А я не очень. Гораздо больше меня тревожит (и очень огорчает), что Лоренцо до сих пор не умеет плавать – он до смерти боится воды. Его способность держаться на плаву не лучше, чем у затонувшего «Титаника». Едва он оказывается в воде, как тут же, без помощи со стороны айсберга, идет ко дну. Вот беда.

Веснушчатая Ева ходит в первый класс. Учителя ее обожают. Когда она вырастет, то запишется в «Гринпис». Она заставила нас взять кучу животных, и теперь мы радостно делим пространство с хромым и косолапым волкодавом (мы зовем его просто Волк), невоздержанным и кусачим белым хомячком (Аличе) и тремя ленивыми и совершенно бесполезными котами, подобранными на улице, которых, разумеется, зовут в точности так, как в диснеевском мультике: Мари, Берлиоз и Тулуз.

Ева – просто настоящий кладезь всевозможных слов. Она ни на секунду не умолкает. Перед тем как перейти к сути вопроса, она напичкает свою речь таким количеством «как» и «почему» и описанием подробностей и обстоятельств, что даже адвокат Перри Мейсон, персонаж известного детектива, не сможет составить ей конкуренцию. Столько пыли вокруг основной мысли не сможет пустить даже он. Уверен, что когда Ева вырастет, она станет политиком или телеведущей, что, в принципе, одно и то же. Ее любовь к природе проявляется во всем: она заставляет нас сортировать мусор настолько тщательно, что в итоге получается гербарий, в котором представлены всевозможные материалы, формы, запахи и цвета. Ева – чудесная, красивая девочка, но не умеет этим пользоваться. Она подключает свою неподражаемую улыбку и восхитительные голубые глаза цвета августовского неба только для того, чтобы убедить ближнего способствовать ее гражданским порывам. Вместо «чао» она обычно говорит «мяу», что дает ей право утверждать, что в прошлой жизни она была кошкой.

Иногда она все‑таки вспоминает, что ей всего шесть с половиной, и залезает на меня, пока я лежу на диване, и ластится и смотрит мультфильмы. В такие моменты время замедляется и, наконец, останавливается совсем. Говорят, что никого на свете не любишь так, как собственного ребенка. Ради детей сворачивают горы, о них пишут песни. И это правда. Когда Ева бежит мне навстречу или залезает к нам под одеяло, потому что за окном гремит гром, мое сердце поет, морщины разглаживаются, и я снова чувствую себя, как двадцатилетний мальчишка.

Это лучшее лекарство на свете.

Еву обожает еще один герой этой истории. Самый внушительный герой. Мой тесть Оскар.

Несложно представить, как выглядит Оскар: он безумно похож на Альдо Фабрици[3] – те же округлые формы, та же походка, он точно так же ворчит и бормочет себе под нос. Его жизнь поделена на две половины: до и после несчастного случая. Лет десять назад его тишайшую и милейшую на свете жену, Витторию, сбил какой‑то придурок. Она как раз вывела пописать вечно голодного домашнего любимца, лабрадора Джанлуку.

Оскар не может простить себе, что не отправился в тот вечер на прогулку сам: застрял перед телевизором, смотря футбольный матч, и, между прочим, Италия тогда проиграла Дании со счетом 2:0. Он часто об этом вспоминает.

С тех пор мой тесть сильно изменился. Первые несколько месяцев он сильно переживал, а затем стал более общительным, начал читать романы и превратился из обычного пекаря в настоящего философа, политика и проповедника. Каждый вечер он обращается к своим покупателям, точно кандидат в депутаты, выступающий с кафедры:

– Друзья мои! Я расскажу вам, как наладить нашу жизнь! Я понимаю, как поднять Италию с колен, лучше всяких политиков. Только дайте мне точку опоры, и я вам покажу. Пункт первый: упорядочим государственные счета. Все проще простого: захватим Сан‑Марино и Ватикан. Это будет бескровное вторжение. Все равно у одних только‑то и есть, что четыре солдата с гигантскими перьями на головах, а другие только и могут, что собирать марки. Вторжение займет всего пару минут: освободим собратьев и нацепим на купол Святого Петра итальянский флаг. Папе отведем роль представителя, придумаем для него какое‑нибудь бесполезное министерство, вроде Министерства по религиозным делам. А сами конфискуем все Божье добро, что лежит в Ватикане. Немного поделимся со странами третьего мира – так мы станем популярней, – а остальное пополнит финансы нашей страны. То же провернем и в Сан‑Марино. Оформим его в собственность и сбагрим китайцам. Собор Святого Петра выставим на аукцион и посмотрим, кто больше предложит. Представляете, сколько бабок заработаем? Но самое главное, чтобы Италия потом опять не села в лужу. Купим железные ошейники и будем их надевать на всех, кто не платит налоги. Так, глядишь, все и наладится. Потом перейдем к переустройству Рима. Непростой городишко, что и говорить. Сначала придется с пробками разобраться. Но и тут есть отличное решение – можно же Тибр заасфальтировать! И почему до сих пор никто до этого не додумался? Ведь это так просто! Сделаем хорошую дорогу да пустим вокруг Тибрского острова окружную, и все дела!

Посетители булочной хохотали. И уходили прочь, не обращая внимания на то, что милый Оскар, чистокровный и типичнейший итальянец, забыл пробить им чек.

Я постоянно с ним спорю. Хотя, когда речь заходит о смысле жизни и тесть начинает высказывать свои предположения, меня это так веселит, что я готов признать его своим гуру. Я совершенно уверен, что когда‑нибудь его афоризмы войдут в школьные хрестоматии и студенты возненавидят Оскара так же рьяно, как и его коллег Платона и Сократа.

Его конек – жизнь после смерти. Оскар склоняется к мысли о том, что реальность, которая перед нами, – не более чем очередной круг карусели, на которой суждено прокатиться каждому из нас и которую принято называть «адом и раем». Кто в прошлой жизни вел себя хорошо – тот рождается в обеспеченной семье, здоровым, симпатичным и умным. Ну, а тот, кто вел себя плохо, приходит в этот мир уродливым, туповатым или больным, живет всю жизнь бедняком или заболевает и умирает, не дожив до старости. По теории Оскара, таким образом в мире все устроено справедливо: кому повезло, тот, значит, заслужил, а кому не повезло – сам виноват. По‑моему, эту идею он заимствовал у традиционного детского праздника: хорошие дети получают от Бефаны конфеты и шоколадки, плохие – уголь, ни больше ни меньше. Я безумно веселюсь и стараюсь продлить разговор, слегка поддразнивая Оскара:

– То есть можно расслабиться и ничего не делать? Все уже предрешено?

Оскар качает головой, берет прихватку и достает из духовки пончики. Ему нечего ответить, он заставляет тебя сомневаться, ставит проблему, но ответов никогда не дает. Философ, что с него взять.

– Дорогой Лучио, смысл нашей жизни сводится к тому, чтобы откусить пончик, пока он еще горячий.

Я улыбаюсь и отправляю в рот пончик. Он прав, тут не поспоришь.

Маленькое отступление

Как вы уже догадались, я одержим всевозможными изобретениями, и поэтому прежде, чем перейти к описанию героев, я просто обязан раскрыть одну из важнейших тайн истории человечества, а именно: кто изобрел жареный пончик?

Неужели итальянец? Возможно, вездесущий Леонардо да Винчи? А вот и не угадали.

Леонардо и правда изобрел нечто весьма похожее по форме – спасательный круг. Но поскольку изобрести пластик он не успел, то круг и надувные рукавчики существовали только в его воображении.

История пончика сложна и противоречива. Известно, что в Нью‑Йорк (в те времена он назывался Новый Амстердам) пончик прибыл из Голландии под именем «оликекс», что переводится как «масляная булка». Звучит не слишком аппетитно! Голландские булочки готовили из теста, замешанного с яблоками, сливами или изюмом. По легенде, как‑то раз корова случайно опрокинула кастрюлю с горячим маслом и оно вылилось в тесто, приготовленное для булочек. Так и появился на свет жареный пончик.

За проявление творческой инициативы корова заслуживает памятника.

Отлично… но как насчет дырки?

В 1847 году некая Элизабет Грегори, мать молодого Хэнсона Грегори, капитана корабля «Новая Англия», изменила рецепт голландских булочек, добавив в тесто мускатный орех, корицу и лимонную цедру. Поскольку центральная часть всегда плохо пропекалась, она положила туда орехи.

В новой версии булочки оказались настолько вкусными, что, когда сыну пришла пора отправляться в долгое плавание, Элизабет напекла их на всю команду. Вместе с орехами появилось и другое название: с тех пор булочки называли «ореховыми», по‑английски «dough‑nuts». Они же наши любимые донаты.

Но вернемся к самому главному – дырке.

Похоже на то, что изобретению дырки в середине булочки, а вместе с ней и хорошо знакомой форме сегодняшнего пончика, мы обязаны как раз сыну Элизабет.

Рассказывают, что, хотя мама капитана не скупилась на орехи, Хэнсон их терпеть не мог и перед тем, как откусить булочку, выковыривал из середины все орехи, так что получалась дырка. Корабельному коку было приказано готовить булочки именно так: с дыркой посередине, которую он вырезал жестяной баночкой из‑под перца.

Разумеется, такое изобретение не могло остаться незамеченным. В городке Клэм Ков, штат Мэн, есть памятная табличка в честь капитана Хэнсона Грегори, «изобретателя дырки в пончике», а в 1934 году на Всемирной выставке в Чикаго пончик провозгласили «невероятным прорывом в сфере пищевой промышленности XX века».

Как бы то ни было, факт остается фактом: всемирная слава пончика началась именно с появлением дырки.

Само собой, мы, итальянцы, и в особенности мой тесть Оскар, не можем примириться с подобной версией изобретения пончика. Как так? Пончики, или, как их называют в Неаполе, «граффе», изобрели не мы? Да быть не может!

Друзья мои, мне ужасно жаль, но и гениальная идея изобретения «граффе» тоже не наша. Эта заслуга по праву принадлежит румяной австрийской пирожнице Веронике Крапф, благодаря которой кулинарный шедевр и приобрел второе название – «крапфен». Вскоре классическая версия пополнилась многочисленными аппетитными вариациями: с кремом, с шоколадом, с мармеладом – ну и, разумеется, с дыркой посередине.

Конечно, эти две версии происхождения пончика противоречат друг другу, но такое нередко случается: вспомните хотя бы историю изобретения телефона.

Впрочем, какая из версий единственно верная, мы никогда не узнаем. А потому, прежде чем вы отправитесь на кухню, чтобы перекусить после такого аппетитного рассказа о пончиках, давайте вернемся к тому, с чего начали. Итак, персонажи.

Мои друзья

Мои лучшие друзья, Умберто и Коррадо, вполне разделяют мою страсть к пончикам. Мы познакомились еще в школе и с тех пор дружим, хотя Умберто и остался на второй год в одном из старших классов. Мы неразлучны: даже в отпуск вместе ездим и со скаутами выезжаем. Три мушкетера северного округа города Рима. Я полноват и потому выступаю Портосом, Умберто у нас в роли Атоса, а Коррадо, как охотник до женщин, изображает из себя Арамиса. Один за всех, и все за одного. Я знаю о мушкетерах абсолютно все: жизнь, смерть, разные там секреты, чудесные события – словом, все. Мы хохотали, дрались, ссорились из‑за девушек, занимали друг у друга денег, обижались. В общем, пережили все, что переживают близкие друзья. И вот, двадцать лет спустя, прямо как заправские мушкетеры, мы все еще вместе.

Помимо того, что Умберто охоч глотать обручальные кольца, он еще и ветеринар. Сейчас он один, отношения с женщинами не складываются – никто не протянул больше года. И это очень странно, потому что из Умберто вышел бы отличный муж. Он всегда весел, умеет пошутить над собой, не слишком красив, но приятен и крепок, правда, бывает грубоват и слишком уж импульсивен. Но есть у него еще один существенный недостаток (если не считать римского акцента) – он слишком уж пунктуален. А в нашей столице это серьезный недостаток. Представьте себе дурака, который припрется на встречу, назначенную на час, ровно без пяти час? Да еще в ресторан. Такой купит билеты на всех и будет торчать у входа в кинотеатр, нервно шагая взад‑вперед. Или еще лучше: ты пригласишь его на ужин, а он позвонит в дверь минута в минуту, пока ты в халате и в тапочках бродишь из комнаты в комнату.

Частенько Умберто бывает некстати, поскольку бо2льшая часть римлян отстает от графика примерно на полчаса. Я регулярно опаздываю, и Умберто постоянно тычет этим мне в нос. Он заявляет, что потерял год жизни, дожидаясь меня то там то сям. Вся его жизнь пронизана ожиданием, но он уже привык и пытается чем‑то заполнить эти черные дыры. И тут приходит на помощь древнее, но проверенное средство: книга. Он постоянно таскает с собой разные комиксы, которые, как он подсчитал, как раз можно прочесть за те минуты, на которые я обычно опаздываю.

Умберто частенько проводит у нас вечера. Моя жена и дочь его ценят. Для Паолы он вроде брата, которого у нее никогда не было, она поверяет ему свои горести и подкармливает, под грохот сковородок и противней, баклажанами, запеченными в пармезане, или тирамису‑убийцами. Малышка Ева зовет его дядей и болтает с ним о своей любви к природе. Нет смысла упоминать, что на нашей семейной ферме он выполняет и работу ветеринара. Иногда мы устраиваем ему нежданные встречи в темной гостиной с коллегами Паолы, но результатов пока не видать. Его женщина еще не показалась на горизонте.

Коррадо, как я уже упоминал, работает пилотом в компании «Алиталия». Он – просто воплощение идеального пилота: высокий, красивый, аккуратно подстриженная бородка, весь из себя джентльмен, ровные и блестящие белые зубы, красивое тело – одним словом, мечта любой стюардессы. Он уже дважды развелся, но наследников не завел. У него есть одна отличительная особенность: он умудряется зажечь сердце каждой встреченной женщины, но все это неизменно заканчивается еще одной несчастной возлюбленной, загнанной в глубокую депрессию. Он ненавидит женщин, его послушать, так это все из‑за скандальных разводов. Он не сохранил о бывших супругах добрых воспоминаний и зовет их «спиногрызами», потому как вынужден содержать обеих.

Его любимое занятие – развлекаться и отдыхать. Он мог бы стать одним из персонажей фильма Джерми и Моничелли «Мои друзья»[4], которые постоянно подкалывали кого ни попадя в холодной Флоренции семидесятых. Коррадо еще со времен лицея любит статистику. Мы сидели за одной партой, но я в среднем получал шестерку, а он восемь или девять из десяти. Он говорил, что все дело в статистике. Учить он никогда ничего не учил, но умудрялся с точностью Нострадамуса предсказать день, когда его спросят и даже угадать конкретный вопрос. У него была отличная память: он обрабатывал данные, подводил итоги и неизбежно попадал в цель. Свои методы он применяет повсюду, в том числе и в отношениях с женщинами, которые, как вы уже поняли, являются его ахиллесовой пятой. Он еще хуже персонажа Генри Уилкнера, известного как Фонци[5]. К девушкам Коррадо подкатывает весьма своеобразно: оказавшись на чьем‑нибудь дне рождения, он быстро оглядывает всех присутствующих дам, выбирает самую красивую и направляется к ней. Приняв наисерьезнейший вид, он спрашивает:

– Хотите переспать со мной сегодня ночью?

Никаких тебе ухаживаний, сразу к сути дела.

Почти всегда ему отвечают:

– Ты что, спятил?

Так он переходит к следующей, и к следующей, и, согласно статистике, добравшись до десятой или пятнадцатой по красоте, наконец, добивается заветного: «Почему бы и нет?».

Двое голубкой летят в первую же попавшуюся кровать, а я провожаю их печальным взглядом. Статистика, что поделаешь. Коррадо подсчитал, что на сто девушек как минимум тридцать с ним уже переспали. Чтобы добиться цели, он начинал с самой красивой и под конец довольствовался той, что попадется в расставленные сети. Впрочем, девушка все равно обычно симпатичная, до дурнушек дело пока не доходило. И все это много лет происходило у меня под носом, пока я отчаянно увивался за недоступной красоткой и получал самую мелкую карту после часов бесполезной болтовни, пытаясь показаться интересным и сексуальным.

Наконец, Коррадо – самый пылкий человек, которого можно себе представить, и отличный друг. Но я напоминаю читательницам, что от него лучше держаться подальше. Узнать его нетрудно: он вылитый Арамис.

Почти добрались до сути

Теперь у вас есть почти все необходимые ингредиенты, чтобы вкусить мою печальную историю и присутствовать при нашей встрече с дружищем Фрицем. Еще немного подробностей – и мы у цели.

До недавнего времени все мои дни были похожи как две капли воды. Я выходил из квартиры на Сан‑Лоренцо примерно в семь сорок пять, сажал в машину домочадцев и развозил по школам, сначала жену, потом детей, а затем парковался на набережной в десяти минутах ходьбы от спортзала, потому что в районе моей работы пешеходная зона. Небольшая прогулка действовала не хуже чашечки кофе. Почти каждое утро я шел по району Трастевере и проходил мимо булочной Оскара, который выходил мне навстречу. Мы обменивались парой фраз на тему политики и погоды, и любимый тесть протягивал мне горячий ароматный пончик. Я никогда не просил его, но всегда знал, что когда я подойду, пончик уже будет ждать меня.

Я сидел за столиком, выставленным на тротуаре у входа в булочную, с сахарным пончиком в руке. Нелепо раскрашенный деревянный стол, который словно выставили сюда в пятидесятых, да так и не убрали. Это лучшие пять минут моего дня. Губы, измазанные в сахарной пудре, которая вот‑вот будет слизана, упругость золотистой корочки, длящаяся долю секунды перед тем, как поддаться и позволить зубам жадно вонзиться в теплую мякоть, спешащие незнакомые люди, на которых я смотрю, как на актеров на сцене. И я не одинок. Еще через секунду неугомонный воробей планирует с неба на столик и собирает рассыпанные крошки. Тот самый, что был и вчера, мы давно знакомы. Еще не успели подружиться, но все к тому идет. Пока мы – добрые приятели. Я отламываю для него кусочек пончика, и пару раз он даже бесстрашно клевал его из моих рук. Воробей всегда молчит. Он уважает мою молчаливую сосредоточенность на кусочке пончика, скользящего в желудок. Он залетает на минутку, перекусить, а потом быстро смотрит на меня, точно хочет сказать: «Жаль, дружок, что ты не умеешь летать, ну, я полетел», – и взлетает ввысь, делая в воздухе два изящных пируэта. Его полет – как звонок будильника: начинается новый день.

«Время пончика» – наш секрет, о нем знаем только мы трое: я, Оскар и воробей. Паола придерживается строгой здоровой диеты, и я никогда не рассказывал ей об этом. Она бы не простила.

За десять лет мы пережили взлеты и падения, а несколько месяцев назад я коснулся самого дна из‑за события, о котором я уже упомянул. Его можно было бы обозначить единственным упадническим словом: предательство. Я закрутил короткий роман с новой клиенткой спортзала, синьорой Морони. Коротенький роман. Коротенечкий. Мы виделись всего пару раз. Не больше пяти раз уж точно. Ну, максимум десять. Ну ладно, двенадцать раз. Но только секс, ничего больше. Для мужчин это большая разница. Надеюсь, это может выступить смягчающим обстоятельством.

Если читательницы еще не захлопнули эти книгу и не выбросили ее в ведро, попробую объясниться. Итак.

Синьора Морони.

Тридцать шесть лет, немного младше меня. Мне – сорок.

Размеры – идеал пятидесятых: 92‑60‑88 (я прочел это в ее анкете и хорошенько запомнил).

Лицо – как у мадонны Рафаэля, ну, губы немного подкачали – что ж теперь.

Белоснежная кожа с легкими брызгами веснушек.

Остроумна.

Давно замужем за музыкантом, который очень много гастролирует.

Когда она остановила свой выбор на мне, я сразу подумал: «Йес!»

Прекрасные женщины, чьи мужья вечно в разъездах, не должны свободно перемещаться по спортзалам, где работают бедные тренеры, женатые уже десять лет, и которым позволяется заниматься любовью не чаще двух раз в месяц. Хорошо бы запретить это законодательным путем. Купите себе тренажеры и крутите себе педали в гостиной, окей?

Поначалу я вел себя очень профессионально. Скажем, достаточно профессионально. На первых занятиях я разве что случайно коснулся ее бедра и немного пощупал мускулатуру: понятно, старо как мир, именно так вы сейчас и подумали. Как‑то раз мы задержались в спортзале дольше обычного, все ушли, и мы остались одни. Я сказал девушке на кассе, что сам все закрою после того, как мы закончим разрабатывать упражнения для синьоры Морони. Если заглянуть в словарь, то мы действительно увидим такое определение: «Упражнение – это действие или серия действий, направленных на то, чтобы держать себя в физическом и умственном тонусе, стремясь в совершенстве овладеть дисциплиной».

Тем самым вечером мы выполнили целую серию упражнений, стремясь к совершенству в древнейшей науке на свете.

И продолжали упражняться несколько месяцев. Несколько месяцев бесконечного стресса и страха оставить следы. Обычно мы упражнялись у нее, когда муж‑музыкант уезжал на гастроли, но несколько раз усердно занимались и в спортзале.

У меня этого не случилось ни разу. Я бы не посмел. Но это, я знаю, нисколько меня не оправдывает.

Самое ужасное, что Паола все узнала. Длинным февральским вечером у нее зародились сомнения. Я забыл на столе мобильник. Понимаю, глупое поведение, типичное для новичка. Но я ведь и был новичком. Пока мы наслаждались вкуснейшей курицей с рисом и соусом карри, телефон запищал. На экране появилась надпись: «Доктор Морони». Новичок, но ведь умно?

– Ты не ответишь? – спросила Паола.

– Нет, это ведь Морони, врач из спортзала. Скучнейший тип, только время зря терять, – сочинял я на ходу.

– Хочешь, я сама отвечу, скажу, что тебя нет дома?

– Не надо, милая, спасибо. Завтра сам ему перезвоню. Очень вкусно.

Я прокололся?

Выглядел неестественно?

Она стала что‑то подозревать?

Не знаю.

Только через сорок восемь часов я понял, что ответы на эти вопросы выглядят так: нет – нет – да. И только‑то. И что с тех самых пор моя жена превратилась в лейтенанта Коломбо, потому что когда она в чем‑то сомневается, то не ослабит хватку до тех пор, пока не доищется до правды и не пригвоздит жертву к позорному столбу.

Вечер прошел тихо и мирно, и я расслабился. Мы посмотрели мультик «Красавица и чудовище», я поставил телефон на авиарежим. Никаких больше звонков. Ночью я не мог заснуть, пошел в туалет и удалил все компрометирующие сообщения воображаемого «доктора Морони».

Наутро я позвонил синьоре Морони и выяснил причину неуместного звонка: она надеялась на встречу после ужина, поскольку ее муж снова неожиданно уехал. Я еще раз напомнил ей, что женат и что мой брак, должно быть, счастливее, чем ее, и что я хочу порвать с ней, поскольку такие отношения ни к чему хорошему не приведут. В тот же вечер, незадолго до конца смены, прекрасная изменница явилась в спортзал в великолепном обтягивающем костюме, и кончилось тем, что мы упражнялись несколько раз подряд под душем в инструкторской. Я показал себя просто железным человеком. Скоро вы поймете, каким же я был идиотом.

На следующий день Морони пишет мне смс, из которого следует, что никакого разговора вроде и не было.

«Когда увидимся? Мне так тебя не хватает. Я не могу без тебя».

В растерянности я отвечаю, не придавая значения этому факту, и невольно попадаю в ловушку. Переписка и флирт продолжаются целый день. Забавные, провоцирующие и, главное, совершенно однозначные смски. Когда я возвращаюсь домой, Паола уже ждет меня в гостиной, точно Цербер, готовый порвать всякого, кто войдет в квартиру. Как только я вижу ее лицо, я все понимаю. На нем как будто написано: «Ты – полное дерьмо».

Я недооценил свою жену. После подозрительного вечернего звонка загадочного доктора Морони Паола позвонила в спортзал и тут же узнала от секретарши, что никакой доктор Морони у нас не работает, но есть клиентка Изабелла Морони, и именно я являюсь ее личным тренером. Смотрим фейсбук и выясняем, что Изабелла – очень красивая, если не сказать – вызывающе красивая женщина. Понятно, можно было записать ее в телефоне под вымышленной фамилией, но поздняк метаться, я и так уже думал, что превзошел сам себя. И что же сделала умнейшая женщина, на которой я был женат? Она взяла мой телефон, удалила номер пресловутой Морони и заменила его на свой. Теперь, получая смс от «доктора Морони», на самом деле я получал их от собственной жены, но отвечал, ничего не подозревая, погружаясь все глубже и глубже в бурное море лжи. Пока она посвящает меня в подробности своего расследования (лейтенанту Коломбо тоже такое нравилось), я судорожно пытаюсь вспомнить все смски, которые я посылал минувшим днем. Внезапно на меня нисходит озарение, и я пытаюсь защищаться: «Морони – одна клиентка, которая до смерти в меня втюрилась, и я пытался дать ей отпор, но так, чтобы не ранить бедную женщину. Я просто не хотел тебя беспокоить по пустякам».

Моя никчемная речь не продержалась на плаву и десяти секунд, и вот тогда, в порыве нелепого героизма, уличенный в предательстве, я решился воззвать к милосердию присяжных и поведал суду о своих преступлениях.

Еще один чудовищный промах.

Судья была готова четвертовать меня на месте.

Одним словом, трагедия, да и только. Наш брак стремительно шел ко дну, друзья и родственники пристально следили за катастрофой, в особенности Умберто и Коррадо, попавшие под подозрение в сообщничестве. На самом деле Коррадо был в курсе всех моих приключений, включая интимные подробности, а вот Умберто, поскольку считался близким другом Паолы, в данном случае оказался не у дел. Я ограничился разговором о поцелуе с клиенткой и заявил, что обрубил на корню опасную связь, грозившую перерасти в семейную катастрофу. Больше всего мне досталось от тестя, который в присутствии дочери утроил мне головомойку, точно в древние времена, расписывая значение попранных семейных ценностей и призывая Бога в свидетели оскорбленной чести. Он не дал мне произнести ни слова и выразил горячее участие, когда Паола выставила меня за дверь.

Так я оказался на диване в гостиной Коррадо. Лучше об этом не вспоминать. Его маленькая квартирка вечно захламлена всякой дрянью, остатками еды и грязными шмотками. Поле после рок‑фестиваля и то чище.

Наутро я направляюсь в сторону булочной. Я в сомнениях: так хочется войти и объясниться, но смелости не хватает, и я отступаю. Мне вслед несется властный и громкий окрик, и первые слова говорят обо всем яснее ясного:

– Сволочь! Подонок!

Я оборачиваюсь. Оскар стоит передо мной. Римская натура проступила в нем во всей красе.

– Это ошибка, не больше. Я знаю, что… – пытаюсь я оправдаться, но договорить мне не дают.

– Я всегда говорил своей дочери, что ты придурок.

Его настрой мне ясен как никогда.

– Да, на самом‑то деле…

– Только придурок может в таком признаться! – уточняет тесть. – Признаваться нельзя ни под каким видом. В браке это правило номер один, все остальное не в счет, но это должно соблюдаться. Имей ты хоть три любовницы, ничего, можешь забыть о дне рождения, о дате свадьбы – такое прощается. Но признаваться в измене нельзя ни за что. Хорошо бы священнику ввести в слова обряда и такие, и чтобы под ними расписались в присутствии свидетелей: «Клянусь быть верным, а если что и случится, то жена моя о том не узнает, а если узнает, то буду все отрицать!».

Я‑то ждал очередной взбучки, а вместо этого услышал нежданные слова мужской поддержки.

– Лучио, каждый мужчина изменил жене хоть раз в жизни, кто в офисе, кто в подвале, кто еще где.

– И ты? – спрашиваю я.

– И я, само собой. Но не будем вдаваться в подробности. Это очень личное.

И все‑таки он не может устоять перед искушением и выкладывает все, как на духу.

– Дело было с моей помощницей, украинкой. Ей было двадцать четыре, мне – сорок пять. Она и по‑итальянски‑то толком не говорила, но буфера были что надо. Кремы и песочное тесто делала не ахти, но до остального мастерица.

Я улыбаюсь и представляю себе Оскара, который пытается закадрить украинку на своем невозможном английском, пока она выкладывает на противень профитроли и эклеры. А Оскар продолжает меня просвещать:

– То, что мужчина неверен, – не порок, а врожденная особенность, которая заложена в ДНК любого самца человеческой расы с древнейших времен. Это как уши или нос. С этим ничего не поделаешь. Ты как компьютер, запрограммированный на неверность. Только вместо железа – мышцы и кости. Разница только в том, что не все умеют этим пользоваться: кому‑то не представился случай, у кого‑то нет времени, у кого‑то денег. Но только теперь из‑за этих ДНК тебе придется поспать на раскладушке. И кто знает, возможно, на ней и останешься.

Я очень ценю эту дружескую поддержку, но осмеливаюсь уточнить, что, хотя Паола и вспылила и выставила меня из дома, о разводе она пока не заговаривала. Пока. Но через два часа она звонит и говорит, что просит меня собрать чемоданы и навсегда исчезнуть из ее жизни. Немного утрированно, но возразить мне нечего. Оружия для борьбы в арсенале нет. Все правильно, я заслужил.

– А как же дети?

– Насчет детей разберемся потом, пока что я сказала им, что у тебя много работы и потому ты ночуешь в спортзале.

Логично. Я все еще надеюсь, что гнев сменится на милость, и поскольку я не миллионер, то думаю, что смогу временно перебраться к Умберто, так как жить у Коррадо, мягко говоря, невозможно. Но скоро выясняется, что мой друг‑ветеринар частенько работает дома и таскает в квартиру то собак, то кошек, так что его сорок квадратных метров забиты до отказа. Очевидно, что лишнего места в квартире нет. Ничего не остается, как открыть ноутбук и заняться поисками скромной однозвездочной гостиницы рядом со спортзалом.

Помощь приходит от самого неожиданного друга, который по идее должен стоять по ту сторону баррикад: от Оскара.

Он предлагает мне пожить в комнатушке позади прилавка, пока Паола меня не простит. Чего она совсем не планирует, если быть честным. Разумеется, тесть приютил меня за спиною у Паолы, которая думает, что я поселился в дешевом хостеле в районе Трастевере.

И вот мои вещи свалены в сумке в углу, а я пытаюсь уснуть, пока помощник Оскара, здоровый сенегалец, ставит в печь крендельки, украшает торты и наполняет кремом эклеры. Я просыпаюсь помятый и грязный. Каждый день я собираюсь найти какое‑нибудь более подходящее жилье, но поскольку отсюда до работы рукой подать и Оскар заботится обо мне, как родной отец, я остаюсь и продолжаю жить между подносами со слоеными булочками и мешками с мукой высшего сорта. Пару раз в неделю мне разрешается встретиться с детьми, я вижу их два вечера в неделю и в субботу днем, но продолжаю надеяться, что скоро все разрешится.

Как нельзя более подходящий момент для знакомства с моим новым другом по имени Фриц.

Дружище Фриц

На самом деле, первые звоночки раздались еще за год до истории с Морони, но я не придал им значения. Я хорошо помню первый привет дружищи Фрица. Я как раз был в бассейне и отрабатывал с ребятами схемы игры. Водное поло – тяжелая и совершенно мужская игра, и в моем случае задача тренера – достаточно посмотреть на фотографию моей худощавой команды – совершенно невыполн