Признание государства в контексте эволюции мировой системы

Резюме
На материале смены поколений международных систем выделяются различные сочетания фактического и формального признания, а также соответствующие типовые ситуации. Прослеживается, как международное признание или отказ в таком признании воздействует на формирование или трансформацию основных политических институтов отдельных политий, как это влияет на их политическую повестку дня, на масштабы и темпы государственного строительства, а также на структуру мировой политической системы.
Ключевые слова: государства; суверенитет; международно-правовое признание; полития.

Abstract
Different combinations of actual and formal recognition, as well as the corresponding standard situations are described based on a material of succession of generations of international systems. The article analyzes effects produced by international recognition of separate polities or denial of such recognition on the formation or transformation of their main political institutions, on their political agenda, on the scale and pace of statebuilding, as well as on the structure of the global political system.
Keywords: state; sovereignty; international legal recognition; polity.

В политологии формирование государств    нередко сводится к созданию законодателем тех или иных институтов, а затем к их закреплению в практике государственного управления. Подобный подход заметно ограничивает и обедняет как само понятие государства¹, так и фактическое функционирование политий, образующих категорию государств². Самодовлеющее значение приобретает воля законодателя, которая фактически отождествляется с волей государства. Государство как будто возникает и развивается в лабораторных условиях в полной изоляции от привносимых международной средой «помех».
С методологической точки зрения подобное    аналитическое изолирование допустимо и даже оказывается плодотворным для выделения ряда сущностных черт, которые по своей природе непосредственно не связаны со средой. Однако в случае с государствами такой ход исследования заведомо даст далеко не полные результаты, поскольку само предназначение государства заключается в эффективном взаимодействии со своими внутри- и внешнеполитическими партнерами. Более того – базовым нормативным и эмпирическим условием самого возникновения государства-суверена является его признание, с одной стороны, другими суверенными государствами, а с другой – собственными гражданами или подданными.
Представляется целесообразным рассмотреть    исторические и современные казусы государственного строительства при неполном или ограниченном признании соответствующих политий их суверенными внешнеполитическими партнерами.
Исходные посылки.    Государства возникают и функционируют лишь в составе объединяющих их международных систем. Условием возникновения и функционирования суверенных государств является не только монополизация власти в рамках отчетливо очерченной территории, но и признание права на подобную монополию со стороны аналогичных монополистов за пределами их территории и со стороны различных политических субъектов внутри их территории.

1

Уже один из создателей    традиции изучения государственного строительства Чарльз Тилли прямо отмечал, что международные системы выступают в качестве фактора формирования и развития государств: «Возможно, Вестфальский мир (1648) в конце Тридцатилетней войны впервые ясно показал, что всей Европе предстоит разделение на четко выделенные (distinct) и суверенные государства, чьи границы определены международными соглашениями. В последующие три столетия европейцы и их потомки смогли распространить подобную систему государств на весь мир. Недавняя волна деколонизации почти завершила территориальное размежевание (mapping) планеты в виде подобной системы»³. По его мнению, недостатком исследований государственного строительства является дефицит внимания к международным факторам: «Большинство существующих объяснений не срабатывают (fail), поскольку игнорируют тот факт, что различные типы государств стали действительными на различных этапах европейской истории, а также поскольку они связывают (locate) объяснение разнообразия государств (statetostate variation) скорее с индивидуальными характеристиками государств, чем с отношениями между ними»⁴.
  Тилли обращает внимание на то, что   присоединение политий к международным системам не просто оборачивается их признанием другими суверенами, но также воздействует на процессы государственного строительства в новых членах международных систем и на трансформацию старых, поскольку «заполнение (fillingin) системы государств существенно ограничивало более поздних участников государственного строительства»⁵. Иными словами, то, когда и как та или иная полития вступила в сообщество государств, какое место в нем заняла, какие образцы были предложены или даже навязаны международной системой, – все это существенным образом сказывается на государственном строительстве.
  Намеченная Чарльзом Тилли проблематика не привлекла пока   должного внимания. Все еще остается неисследованной связь между созданием и закреплением государственных институтов и динамикой международных систем. Важным аспектом данной исследовательской проблемы является вопрос о влиянии международного признания на государственное строительство. Настоящая статья претендует на то, чтобы дать обзор основных фактов включения политий в международные системы с учетом смены поколений⁶ этих систем. При этом выделяются три большие эпохи – Ранний (с середины XV до рубежа XVIII и XIX веков), Средний (примерно XIX век) и Зрелый Модерн (с Первой мировой войны до нашего времени). В рамках этих эпох выделяются фазы консолидации международного политического порядка и контрфазы его кризисов.
Разумеется, недопустимо сводить смену    поколений политической организации вообще, а государств в международных системах в частности, к простой череде следующих друг за другом эпизодов и фаз исторического развития. Подобный подход характерен и для политической истории отдельных стран, и для истории международных отношений. Он мешает «увидеть за деревьями лес», разглядеть за фактами и деталями качественные изменения политической организации.
Равным    образом недостаточно лишь нормативное обоснование последовательности институциональных схем внешней или внутренней политики, чем грешат теоретики международных отношений вкупе с теоретиками государства. В этом случае редукция грозит появлением умозрительных схем, где международные отношения оказываются некими «биллиардными шарами» без свойств и собственной жизни, а суверенитет государства предстает полным произволом верховного властителя или, в лучшем случае, иных выразителей «воли народа», «интересов страны».
Необходим    эмпирический поход, позволяющий выявить и обобщить данные, касающиеся функционирования институтов, принадлежащих взаимодействующим и взаимно влияющим друг на друга государствам, а также установить корреляции между этими данными. На этой основе возможно проведение сравнительных исследований, позволяющих установить как место отдельных государств в их сообществах, так и специфику сопоставимых друг с другом институтов отдельных государств. Фактически речь идет о необходимости междисциплинарного синтеза сравнительной политологии и международных отношений.
Конфигурация международных систем, вкупе    со структурно-функциональной дифференциацией внутри них, геополитическими условиями отдельных стран и регионов и другими факторами интеграции политий в процессы международного взаимодействия, способна существенно повлиять на темпоральные характеристики отдельных государств. Внутри международных систем или в их отдельных частях возможны как синхронизация, так и диссинхронизация, как сближение ритмов и темпоральных характеристик развития отдельных стран, так и расхождение этих параметров, то есть нарастание асинхронности развития.
  Отдельные поколения международных систем   и составляющих их политий консолидируются благодаря распространению и признанию определенных принципов политической организации. Эти принципы, разумеется, реализуются на практике далеко не всеми государствами и далеко не в полной мере. Наряду с ними существуют альтернативные принципы, которые либо сохранились с прошлых времен, либо остаются новациями, спецификами, а то и патологиями отдельных стран или даже более мелких политических образований. Фактически можно говорить лишь об относительном преобладании неких моделей и модальностей политического поведения и взаимодействия. Вместе с тем и относительного преобладания порою бывает довольно, чтобы сделать тот или иной набор принципов интегратором определенного поколения политической организации. При этом зачастую возникают альтернативные наборы принципов, противоречивое столкновение которых позволяет образовать конфликтные системы – международные, национальные и даже локальные.
Смена поколений    международных систем и образующих их государств сопряжена с рассогласованностью или – в терминах Стэнфордского проекта⁷ – диссинхронизацией принципов взаимодействия, а также эскалаций нереалистических требований и ожиданий. Накопление подобных явлений ведет к нарушению порядка и нарастанию кризиса. Только образование победной коалиции и осуществленный ею прорыв открывают путь к формированию следующего поколения международных систем и составляющих их государств.
Общие ритмы смены поколений политической    организации достаточно отчетливо проявляются в большинстве стран, синхронизующих международную систему. В то же время отдельные страны, группы стран и даже некоторые части самой системы далеко не полностью затрагиваются общей синхронизацией и могут следовать альтернативной логике политической организации. Однако подобного рода отклонениями, важными для систематического анализа, можно пренебречь в данной статье, претендующей всего лишь на то, чтобы представить основные факты смены поколений международных систем и государственного строительства.

2

Поколения Раннего    Модерна. В ходе первоначальной модернизации, начиная со второй половины XV века, протекает несколько взаимосвязанных процессов на международном, страновом и локальном уровнях. Все они так или иначе были связаны с общим трендом распространения современных по характеру практик из первоначального ядра внутренней двойной европейской периферии в виде так называемого «пояса городов»⁸ сначала в прилегающие, а затем более удаленные регионы прежней Respublica Christiana. Постепенно зона модернизации охватила все европейское пространство.
По мере развертывания модернизации    возникшие еще в период позднего средневековья разномасштабные и разноплановые политиистатусы консолидируются внутри себя, а также вовне, образуя системы синергетического институционального строительства в региональных, а затем европейских масштабах. Эти разноплановые политии-статусы (территориальные и династические господарства, городские и территориальные республики, сословия) сближает использование принципа устойчивой интеграции властных полномочий по модели состояния-статуса. Та же модель используется и для консолидации микромасштабных состояний-статусов в виде поместий, коммерческих начинаний. Характерно широкое использование латинского слова статус (status), а также его новоевропейских версий (state, estate – англ.; Staat, Stand – нем.) для обозначений устойчивых политических состояний. Сами международные системы также исходно концептуализировались как устойчивые мирные состояния.
Уже на этом этапе процессы    строительства политий-статусов и более масштабных наций подкреплялись созданием международных систем. Новые статусы возникают коллективно, во многом за счет своего взаимодействия друг с другом. Это связано с характерными для Раннего Модерна процессами мультипликации и приватизации общеевропейской сакральной вертикали. В своих отношениях друг с другом они создают сообщества пэров, выступая в качестве суверенов.
Собственно современными можно считать политии,    создавшие во второй половине XV столетия прообраз международной системы, так называемую Итальянскую лигу (Lega Italica) или, по выражению современного исследователя Гэррета Мэттингли, «итальянский концерт»⁹. Само создание Итальянской лиги было построено на механизме признания результатов мира между Венецией и Миланом, основными протагонистами Ломбардских войн (1423–1454), другими участниками этой малой «тридцатилетней войны», а также прочими властителями итальянских «состояний». Одновременно это признание дополнялось симметричным ему признанием основными державами остальных центров силы как своих партнеров по поддержанию мира.
Эта логика прослеживается в    динамике становления Итальянской лиги. Мир между Венецией и Миланом был заключен 9 апреля 1454 г. Двустороннее мирное соглашение было превращено в трехстороннее после присоединения к нему Флоренции и подписания 30 августа 1454 г. в Венеции соответствующего договора. К концу года окончательно сформировалась своего рода «пентархия» основных центров силы – Венеции, Флоренции, Милана, «Состояний Церкви» (Stati della Chiesa), обычно именуемых у нас Папской областью, и Неаполитанского королевства. Они действовали от имени своих союзников, которые также могли формально вступить в договор. Тем самым создавалась общеитальянская система мирного политического порядка, основанного на балансе сил. Формально создание Лиги было провозглашено 2 марта 1455 года в Риме.
Система была лишь поверхностно разрушена    в ходе кризиса, связанного с Итальянскими войнами (1494–1559). Найденные на итальянской почве принципы были перенесены в более широкие европейские пространства. Это особенно проявилось на последнем этапе Итальянских войн, который был связан с соперничеством Франции и Священной Римской империи за контроль над всем протяжением пояса городов от Подуании до Нидерландов. Десятки мирных договоров и перемирий от Камбрейского мира 1517 г. до КатоКамбрезийского мира 1559 г. создавали все более плотную сеть взаимных признаний и территориальных размежеваний. При этом способность заключить мир или перемирие стала важным критерием отбора в число суверенов.
Последовавшая вслед за кризисом эпоха    конфессий отмечена взаимным признанием соперничающих христианских конфессий, утверждением принципа «чья земля, того и вера», попытками поддержания хрупкого баланса, постоянно нарушавшегося вспышками религиозных войн. Сложившаяся система, которую можно назвать Аугсбургской по заключенному в 1555 г. религиозному миру, оказалась весьма неустойчивой в силу расплывчатости и зыбкости взаимных признаний.
Постепенно нарастал кризис. Сначала война во Франции.    Затем нидерландская религиозная война – фактически война в нижнерейнском сегменте «пояса городов» – перерастает в общеимперскую религиозную войну, а та, спустя еще десятилетие, становится западноевропейской. Обе войны – и Семидесятилетняя, и Тридцатилетняя – завершились одновременно в 1648 году. Именно тогда возникают контуры европейского политического порядка. Он очерчен сложной системой договоров: двух мюнстерских, оснабрюкского и несколько отсроченного – на десятилетие – пиренейского. При этом число участников каждого из них было велико, статусы весьма различны, а условия сохранения мира еще более разнообразны. И все же было сделано главное. Господствовавший до тех пор алгоритм фактических признаний начал дополняться признаниями формальными. Тем самым критерий признания был положен в основу европейского политического порядка. Одновременно этот критерий стал отправным моментом выстраивания суверенной власти внутри территориальных состояний.

3

Поколения Среднего    Модерна. Принцип признания постепенно закрепляется в дипломатической практике и в международном праве. Признание формализуется, начинает отделяться от признания фактического. Своего рода поворотным моментом можно считать Венский конгресс 1815 г. и, шире, посленаполеоновскую реконструкцию. Они характеризовались острым конфликтом между принципами легитимизма¹⁰ и самоопределения, за которыми угадываются формальное и фактическое признание. Впервые такой конфликт проявился уже в 1814 году, когда свободное самоопределение Норвегии было пресечено великими державами, настоявшими на ее унии со Швецией.
Сам по себе принцип    самоопределения был далеко не нов. Вестфальский мир стал прецедентом признания самоконституировавшихся государств – Соединенных провинций Нидерландов и Швейцарского клятвенного сотоварищества – суверенными и полноправными участниками международной системы. Последующие прецеденты самоконституирования (самоопределения) государств в рамках международных систем были созданы США, республиками Латинской Америки, Бразильской империей.
При рассмотрении распространения данного    принципа в Европе важно отметить два особых примера отступления от принципа легитимизма – Бельгия и Греция.
Прототипический характер    бельгийского казуса проявился в сложном переплетении внешних и внутренних факторов формирования государства. Начало освободительной борьбы связано с событиями 25 августа 1830 г., когда после оперного представления сотни брюссельцев вышли на улицы. За этим последовал серьезный политический кризис, главными вехами которого стали предложения 1 сентября об административном разделении Соединенного королевства Нидерландов, а затем бои на улицах Брюсселя 23–26 сентября 1830 г.
Новый этап открыл созыв 26 сентября Национального    конгресса, 4 октября 1830 г. принявшего Декларацию независимости. На данном этапе существенную роль сыграла позиция Франции и Великобритании, которые повлияли на принятие многих «внутренних» решений. Важнейшим событием стала Лондонская конференция 1830 г., 20 декабря объявившая Соединенное королевство Нидерландов распущенным, а через месяц признавшая независимость Бельгии.
Это открыло путь    институциональному и конституционному строительству нового государства. 7 февраля 1831 г. принята конституция, в которой конституционная монархия закрепляется как форма правления Бельгии. Король избран 4 июня и 26 июня вступил на трон. В этих условиях 2 августа 1831 г. Нидерланды начали военную операцию против Бельгии. Последовавшая десятидневная война была остановлена вмешательством Франции. Великие державы и прежде всего Великобритания принуждают Нидерланды к фактическому примирению с Бельгией. 14 октября 1831 г. между Бельгией и Нидерландами был заключен Договор восьмидесяти статей, регулировавший практические отношения между ними, хотя Нидерландами Бельгия продолжала оставаться непризнанной. Лондонская конвенция 21 мая 1833 г. и новый двусторонний договор, заключенный 18 ноября 1833 г. в Зонховене, стали этапами фактического признания Бельгии при формальном отказе Нидерландов признавать ее независимость.
Лондонская    конференция и подписание Лондонского договора 19 апреля 1839 г. завершили данный процесс. Бельгия была наконец признана Нидерландами.
  Не менее прототипическим является греческий пример. Несмотря   на то, что освободительная экспедиция Александра Ипсиланти весною 1821 г. и последовавшее восстание в Греции вызвали негативную реакцию Священного Союза и лично Александра I, новое греческое государство смогло закрепиться на Пелопоннесе. В январе 1822 г. в Эпидавре было созвано национальное собрание, принявшее «органический статут», то есть конституцию. В условиях противодействия летитимистского Священного Союза греки вынуждены были провозгласить создание президентской республики.
Признание Великобританией в 1823 г. Греции в    качестве воюющей державы способствовало успеху освободительной борьбы греков. В 1824 г. освобождаются Афины и Наварин. Серьезный удар греческой республике нанесла экспедиция Мухаммеда Али. В этих условиях важную роль сыграл англо-русский протокол 1826 года, трехсторонняя конвенция России, Великобритании и Франции, а также «протокол о бескорыстии». Наваринская битва 1827 г. и последовавшие военные экспедиции России, Великобритании и Франции привели к заключению в 1829 г. Андрианопольского мира. Окончательное признание независимости Греции произошло на Лондонской конференции 1830 года.
После Венского конгресса качественно    повысился уровень организованности международной системы. Стал реализовываться принцип мультилатерализма¹¹. Были созданы подобия постоянных режимов в виде «европейского концерта» или даже зародыши международных организаций – Священный Союз с его системой конгрессов, постоянных консультаций и гарантий великих держав, например, нейтралитета Швейцарии, последнего прямого продолжения средневекового пояса городов. Тем самым усиливалась роль международного права, что способствовало укреплению правовых порядков во внутренней политике стран.
Усиливалась суверенность и отдельных государств.    Она не только формально признавалась международным правом и сообществом суверенов, но и гарантировалась великими державами. Однако эти гарантии носили отпечаток прежних порядков. Зачастую они выливались в прямое вмешательство великих держав и восстановление суверенности власти силовым способом, как это было в случае с Неаполитанским королевством.
Главным достижением промежуточного периода    модернизации стало быстрое и уверенное распространение принципов представительства. Во внутренней политике это привело к появлению систем представительного правления, кабинетной системы, ответственного правительства. Во внешней политике развитие дипломатической службы, а также повышение регулярности и уровня содержательности дипломатических и консульских отношений также определенным образом укрепили принципы представительности вообще и, что особенно показательно, принципы представления государствами и их органами как общих, так и частных интересов.
В конечном счете, XIX столетие стало    периодом появления целого поколения политик развития, которые можно охарактеризовать как политики освобождения (liberation policies), затрагивающие его различные аспекты. Это и деколонизация Запада в сочетании, однако, с колонизацией Западом, в том числе и неевропейским, не-Запада. При этом в качестве «колонизаторов» выступали осколки «старых режимов», а также старые империи¹². Это и прочие формы эмансипации, включая предоставление избирательных и других прав все большему числу представителей «непросвещенных классов». Это, наконец, расширение пространства духовной и культурной свободы (прежде всего современная наука с ее требованиями независимой критики и доказательности, соответствующие формы образования) одновременно с ее углублением, что стало важнейшим фактором развития западного мира, а с ним и всего человечества.
В целом,    международная система, оформленная на Венском конгрессе 1815 года, достаточно успешно функционировала на протяжении целого столетия. Благодаря этой системе удалось более или менее согласовать на принципах «европейского концерта» политики развития как европейских держав, так и «деколонизовавшихся» субъектов за пределами Европы или на ее дальней периферии. Вместо прежней топорной «подгонки» суверенитета с помощью разного рода «войн за чье-то наследство» Священный союз ввел практику вмешательства в целях консолидации суверенитета – дальний предшественник нынешних «развивающих» политик гуманитарной интервенции.
  Корпоративные политики были интегрированы «внутрь»   национальных политик, ост-индские компании национализированы, а межкорпоративное соревнование перенесено в плоскость рыночных отношений, патронируемых государствами коллективно.
На исходе XIX века империалистическая    модель экстенсивной модернизации за счет колонизации государствами своих «сред» – заморских ли «дикарей», собственных ли социальных периферий – и сосуществования с этими «средами» по большей части исчерпала свои возможности. Внешние и внутренние колонии перестали быть простым довеском для импорта ресурсов и экспорта проблем компактных наций-государств. Старые государства-попечители оказались перед необходимостью интенсивно осваивать уже экстенсивно включенные в государственные рамки немодернизованные периферии, переделать их из «колоний» в свои интегральные составляющие.

4

Поколения    Зрелого Модерна. Ведущей тенденцией периода Зрелого Модерна в ХХ веке являлась демократизация политического порядка внутри как отдельных государств, так и международных отношений в целом. Этот процесс развертывался, однако, весьма противоречивым образом. XX столетие – это не только страшные бедствия, разрушенные иллюзии и лихорадочные метания, но и ценнейшие достижения. Достаточно указать на замечательный опыт включения в политику огромных масс людей. Это, с одной стороны, и четыре волны демократизации на основе распространения западных стандартов и институтов и героический эксперимент с демократией Советов, с прыжком из царства необходимости в царство свободы – с другой. В обоих случаях были допущены ошибки и просчеты, обнаружилась ограниченность функциональности и дисфункциональность тех или иных институциональных решений. В первом случае речь идет о разнообразных, но относительно частных решениях, во втором – о решениях с претензией на их всемирно-историческую значимость. Соответственно разнится и масштаб проявившихся дисфункций. Эти и другие эволюционные проблемы становятся яснее в контексте динамики XX столетия.
Основным противоречием данного этапа    развития (примерно первая половина XX века) является проблема участия, в первую очередь участия «несовременных» и нередко неготовых к восприятию стандартов Модерна масс населения (неполитических классов), образованных экстенсивным освоением немодернизованных периферий еще на предыдущей стадии развития. Во внутриполитическом отношении решение проблемы заключалось в институциональном утверждении современной демократии как формы массового политического участия и как способа формирования из политических и неполитических классов единой политической нации, а тем самым преодоления – хотя бы в теории – раскола на управляемых и управляющих. Во внешнеполитическом отношении решение проблемы связано с развитием разноуровневого и разномасштабного включения в мировую политику ушедших под сень государств альтернативных форм политической организации (корпорации, сообщества), а также новых политических субъектов.
С идеологической точки зрения ведущей тенденцией XX    столетия может быть названа демократизация внутриполитических и международных сфер. Более точным описанием этой тенденции может быть «поиск институциональных, процедурных и идейных возможностей эффективного политического участия». В международном плане данная тенденция выражается в переходе ко все более широким и инклюзивным международным системам. Соответственно этому сменяются и стоящие за этими системами организации: Лига Наций, ООН разных поколений, СБСЕ, ОБСЕ. Во внутриполитическом плане соответствующая тенденция проявляется в форме четырех волн демократизации отдельных стран.
    Показательно, что и внешнеполитические, и внутриполитические процессы синхронизованы. Фактически приходится иметь дело с четырьмя отдельными историческими периодами, которые с большей или меньшей точностью могут быть помещены на хронологическую шкалу. Аналитически эти периоды могут быть очерчены соединением фаз относительного политического порядка и контрфаз кризиса, связанных с переходом к новому периоду.
Первый    период охватывает два с половиной десятилетия – условно от 1920 до 1945 года, то есть время от начала послевоенной реконструкции до конца Второй мировой войны. Он состоит из фазы относительно успешного функционирования Лиги Наций и первой волны демократизации (1920-е годы с отклонениями для ряда стран) и контрфазы краха системы коллективной безопасности и усиления тоталитарных и авторитарных тенденций (1930-е годы с соответствующими отклонениями), завершившихся катастрофой Второй мировой войны (самый конец 1930-х и первая половина 1940-х годов). Аналитическая логика фаз более отчетлива для системы в целом и ее ядра, тогда как на перифериях отклонения и по соотношению фаз, и по их рубежам, и по темпам и интенсивности проявления восходящих и нисходящих тенденций проявляются весьма сильно.
В этот период основным    механизмом признания новых политий было их включение в систему послевоенных договоров, а затем и в Лигу Наций. Существенно, что проблемные с точки зрения победителей страны от Германии до СССР получали неполное или запоздалое признание. Некоторые государства, например, США, отказались от вступления или вышли из Лиги Наций. Это свидетельствовало о разрыве между фактическим и формальным признанием.
  Второй период   условно приходится на 1945–1975 годы. Эти три десятилетия охватывают фазу консолидации системы ООН и второй волны демократизации с контрфазой кризиса 1960-х годов, вызванного деколонизацией, нагнетанием противоречий биполярной системы и внутриполитического развития в ядрах этой системы. Происходит поляризация признания. Оно превращается в средство политической борьбы. Тем самым основания фактического признания и критерии формального признания все более проблематизируются. Появляется большое число так называемых квазигосударств, формально признанных, но обладающих лишь ограниченной государственной состоятельностью¹³. Одновременно появляется множество непризнанных или полупризнанных претендентов на создание государств, как правило, это различные освободительные движения.
Третий период    условно охватывает 1975–1989 годы. Этот период заметно короче. Развитие более интенсивное, но одновременно более противоречивое и в основном не получившее логических и отчетливых результатов». Аналитически этот период формируется фазой так называемого хельсинкского процесса и третьей волны демократизации с короткой контрфазой кризиса рубежа 1980-х и 1990-х годов.
В международных делах существенно    усиливается принцип суверенного равенства и ослабляется иерархический принцип великодержавия. Это ведет к формированию СБСЕ, трансформации институтов и практик ООН, включая снижение роли и изменения функций Совета Безопасности. При этом одновременно возникает группа шести, а затем – семи ведущих стран. Пара сверхдержав заменяется отчасти демократизируемым клубом великих держав за вычетом СССР, который фактически становится теневым партнерским центром.
На данный    период приходится третья волна демократизации. Ее функциональный смысл в значительной степени связан с развитием практик пактирования и с созданием соответствующих институтов, например, картельных партийных систем.
С точки зрения признания происходит некоторое сокращение    разрыва между фактическим и формальным признанием.
  Четвертый   период начинается с 1990-х годов и продолжается до настоящего времени. Аналитически он включает в себя фазу спонтанного формирования униполярной системы при гегемонии США и четвертой волны режимных трансформаций с контрфазой кризиса американской гегемонии и проблематизацией режимов национальной гегемонии во многих странах мира.
  В международных делах формируется однополярная структура,   построенная на принципах гегемонии. Это развитие сопровождается кризисом ООН, ОБСЕ и других международных структур, акцентирующих принципы суверенного равенства государств.
Данный период охватывают миросистемные,    региональные и национальные преобразования, вызванные советской перестройкой, ликвидацией «социалистического лагеря» и распадом СССР. На этот период приходится «четвертая волна демократизации» (К. фон Бойме, М. Шмидт). Хотя стержнем этого движения остаются постсоветские и посткоммунистические трансформации, последняя волна охватывает различные регионы мира. Импульс преобразований охватывает также Юг Африки, Ближний Восток и другие зоны прежнего противоборства двух сверхдержав. Содержание внутриполитических преобразований связано со становлением институционально-демократических режимов, предполагающих политическую ответственность властных авторитетов, субстанционально осуществляющих при этом внутринациональную гегемонию, и их легитимацию.
  На этот период падает возникновение нового поколения   альтернативных стратегий развития. Они включают антиглобализм и альтерглобализм, сетевые проекты развития.
Как реакция на политику обеспечения    глобального и регионального развития за счет сбрасывания его проблем и издержек в «заповедники неразвитости» получает развитие глобальный терроризм и сходные явления регионального и даже локального характера. Их активизация в первое десятилетие XXI столетия становится симптомом контрфазы кризиса американской гегемонии. Происходит создание новых международных и региональных организаций, включая, например, Шанхайскую организацию сотрудничества, а также преобразование уже существующих.
  Во внутриполитическом развитии   контрфаза развития связана с кризисом демократических институтов подотчетности и легитимации с одновременной проблематизацией внутринациональной гегемонии.

* * *

Общие тенденции развития на протяжении большого XX века демонстрируют системную логику. Происходит нарастание разных форм политического участия на разных уровнях, от индивидуального до глобального. Накапливаются и получают применение институты контроля над политическими процессами, включая процессы развития – в разных формах и на разных уровнях. При этом проявляется общая логика чередования основных периодов развития. Акцентирование суверенного равенства во времена Лиги Наций сменилось в Ялтинско-Потсдамскую эпоху упором на гегемонию сверхдержав, а Хельсинкский процесс с новым акцентом на суверенное равенство сменила система гегемонии США.

Примечания

 ¹Концептуально  государство оказывается аналитической конструкцией, изолированной от своей внутренней и внешней среды.
 ²  За скобки невольно выносятся многие важные характеристики эмпирически сравниваемых политий, касающиеся, например, их взаимодействия с гражданским обществом и, шире, со своими внутриполитическими партнерами, а также с международным сообществом и образующими его суверенными государствами-партнерами.
 ³  Tilly, Charles. Western StateMaking and Theories of Political Transformation. – Tilly Ch. (ed.) The Formation of National States in Western Europe. Princeton: Princeton University Press, 1975. P. 45.
 ⁴  Tilly, Charles. Reflections on the History of European StateMaking. – Tilly Ch. (ed.) The Formation of National States in Western Europe. Princeton: Princeton University Press, 1975. P. 11.
 ⁵  Tilly, Charles. Western StateMaking and Theories of Political Transformation. – Tilly Ch. (ed.) The Formation of National States in Western Europe. Princeton: Princeton University Press, 1975. P. 46.
 ⁶  Использование метафорического образа смены поколений, предполагающего наследование, отнюдь не равнозначно метафоре полной замены, предполагающей уничтожение одного другим. В эволюционной морфологии политики или в хронополитике действует принцип «вместе, а не вместо». Иными словами, новации не заменяют уже утвердившиеся формы, а надстраиваются над ними, частично их оттесняя, а частично вбирая в себя путем снятия (Aufheben). Гегель писал: «Aufheben имеет в немецком языке двоякий смысл: оно означает сохранить, удержать и в то же время прекратить, положить конец. Само сохранение уже заключает в себе отрицательное в том смысле, что для того, чтобы удержать нечто, его лишают непосредственности и тем самым наличного бытия, открытого для внешних воздействий. Таким образом, снятое есть в то же время и сохраненное, которое лишь потеряло свою непосредственность, но от этого не уничтожено». Точно таким же образом можно сказать, что метафорическая категория смены поколений предполагает уход одного поколения, но при этом наследующее поколение получает и сохраняет все то, что ему оставлено предыдущим.
 ⁷  Almond G.A., Flanagan S. and Mundt R. (eds.) Crisis, Choice, and Change: Historical Studies of Political Development. – Boston: Little, Brown and Co, 1973.
 ⁸  Rokkan S. Cities, States, and Nations // Building States and Nations/ Eisenstadt S.N. & Rokkan S. (eds.). – Beverly Hills (CA), L.: Sage, 1973.– Vol. 1; Он же. Dimensions of State Formation and Nation-Building: A Possible Paradigm for Research, on Variations within Europe// The Formation of National States in Western Europe/ Tilly Ch. (ed.) – Princeton: Princeton University Press, 1975; Он же. Territories, Centres, and Peripheries: Toward a Geoethnic-Geoeconomic-Geopolitical Model of Differentiation Within Western Europe // Centre and Periphery. Spatial Variation in Politics /. Gottmann J. (ed.). – Beverly Hills (CA), L.: Sage, 1980.
 ⁹  Mattingly G. Renaissance diplomacy. – N.Y.: Dover, 1988. P. 78-86.
 ¹⁰  Легитимизм – политическая доктрина, сложившаяся в Западной Европе после наполеоновских войн (преимущественно во Франции) и постулирующая исторически законное право монархических династий устанавливать основополагающие принципы государственного устройства. – Прим. ред.
 ¹¹  Wight M. Systems of States. Leicester: Leicester University Press, 1977.
 ¹²  Любопытно, что своеобразную деколонизацию осуществили Германия и Италия с весьма парадоксальными результатами: они создали имперские по сути дела структуры, уже в следующем столетии оказавшиеся склонными к тоталитарным дисфункциям и ввергшими весь мир в череду катастроф.
 ¹³  Jackson R.H. Quasistates: Sovereignty, international relations and the third world. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1990.