Глава двадцать первая. Последнее усилие

 

Soothsayer

Beware the Ides of March!

Shakespeare. Julius Caesar

Прорицатель

Остерегись Ид Марта!

Шекспир. Юлий Цезарь (англ.). [96]

 

В тот же вечер Бернар в обычное время вышел на улицу и, закутавшись в плащ под цвет стены его дома и нахлобучив шляпу, отправился, соблюдая надлежащую осторожность, к графине. Сделав несколько шагов, он повстречался с хирургом Амбруазом Паре, который лечил его, когда он был ранен. Нетрудно было догадаться, что Паре идет из дворца Шатильонов, и Мержи назвав себя, спросил, что с адмиралом.

‑ Ему лучше, ‑ ответил хирург. ‑ Рана не смертельная, адмирал ‑ здоровяк. С божьей помощью поправится. Я ему прописал питье, ‑ надеюсь, оно ему пойдет на пользу, ночь он проспит спокойно.

Какой‑то простолюдин, проходя мимо, услышал, что они говорят об адмирале. Отойдя с таким расчетом, чтобы его наглая выходка прошла безнаказанно, он крикнул:

‑ Ваш чертов адмирал скоро станцует сарабанду на виселице!

И пустился бежать со всех ног.

‑ Гадина! ‑ сказал Мержи. ‑ Меня зло берет, что нашему великому адмиралу приходится жить в городе, где у него столько врагов.

‑ К счастью, его дом хорошо охраняется, ‑ заметил хирург. ‑ Когда я уходил, на лестнице было полно солдат и они зажигали фитили. Эх, господин де Мержи! Не любят нас местные жители... Однако уж поздно, мне надо в Лувр.

Они попрощались, Мержи продолжал свой путь, и розовые мечтания очень скоро заставили его позабыть адмирала и ненависть католиков. Со всем тем он не мог не заметить чрезвычайного оживления на улицах Парижа, обыкновенно пустевших с наступлением ночи. То ему попадались крючники с ношей на плечах, и у каждого из них ноша эта была такой странной формы, что Мержи в темноте склонен был принять ее за связку пик; то отряд солдат, шагавший молча, с ружьями "на плечо", с зажженными фитилями. Распахивались окна, на мгновение появлялись люди со свечами и тотчас прятались.

‑ Эй, милый человек! ‑ крикнул Мержи одному из крючников, ‑ Куда это вы несете так поздно оружие?

‑ В Лувр, господин, на ночное увеселение.

‑ Приятель! ‑ обратился Мержи к сержанту ‑ начальнику дозора. ‑ Куда это вы шагаете под ружьем?

‑ В Лувр, господин, на ночное увеселение.

‑ Эй, паж! Разве вы не при короле? Куда же идете вы и ваши товарищи и куда вы ведете коней в походной сбруе?

‑ В Лувр, господин, на ночное увеселение.

"На ночное увеселение! ‑ заговорил сам с собой Мержи. ‑ Все, как видно, посвящены в тайну ‑ все, кроме меня. А впрочем, мое дело сторона. Государь волен развлекаться и без моего участия, меня не очень‑то тянет смотреть на его увеселения".

Пройдя немного дальше, он обратил внимание на плохо одетого человека ‑ тот останавливался перед некоторыми домами и мелом чертил на дверях кресты.

‑ Зачем вы, милый человек, помечаете дома? Вы что, квартирьер, что ли?

Незнакомец как сквозь землю провалился.

На углу той улицы, где жила графиня, Мержи едва не столкнулся нос к носу с шедшим в противоположном направлении человеком, завернувшимся, как и он, в широкий плащ. Хотя было темно и хотя оба явно старались проскочить незамеченными, они сейчас узнали друг друга.

‑ А, господин де Бевиль, добрый вечер! ‑ сказал Мержи и протянул ему руку.

Бевиль, чтобы подать правую руку, сделал странное движение под плащом: переложил из правой руки в левую какой‑то довольно тяжелый предмет. Плащ его слегка распахнулся.

‑ Привет доблестному бойцу, баловню красавиц! ‑ воскликнул Бевиль. ‑ Бьюсь об заклад, что мой благородный друг идет на свидание.

‑ А вы?.. Ох, и злы же на вас, как видно, мужья: если не ошибаюсь, вы в кольчуге, а то, что вы держите под плащом, дьявольски похоже на пистолеты.

‑ Нужно быть осторожным, господин Бернар, очень осторожным! ‑ сказал Бевиль.

С этими словами он запахнул плащ так, чтобы не видно было оружия.

‑ Я весьма сожалею, что не имею возможности предложить вам сейчас свои услуги и шпагу, чтобы охранять улицу и стоять на часах у дверей дома вашей возлюбленной. Сегодня никак не могу, но в другой раз, пожалуйста, располагайте мною.

‑ Сегодня я не могу взять вас с собой, господин де Мержи.

Произнеся эту самую обыкновенную фразу, Бевиль, однако, странно усмехнулся.

‑ Ну, желаю вам удачи. Прощайте!

‑ Я вам тоже желаю удачи!

Последнее сказанное на прощанье слово Бевиль заметно подчеркнул.

Они расстались, но, сделав несколько шагов, Мержи услыхал, что Бевиль его зовет. Он обернулся и увидел, что тот идет к нему.

‑ Ваш брат в Париже?

‑ Нет. Но я жду его со дня на день... Скажите, пожалуйста, вы принимаете участие в ночном увеселении?

‑ В увеселении?

‑ Да. Всюду говорят, что ночью во дворце будет увеселение.

Бевиль пробормотал что‑то невнятное.

‑ Ну, еще раз прощайте, ‑ сказал Мержи. ‑ Я спешу... Понимаете?

‑ Погодите, погодите! Еще одно слово! Как истинный друг, я не могу не дать вам совета.

‑ Какого совета?

‑ Сейчас к ней не ходите. Завтра вы будете меня благодарить, поверьте.

‑ Это и есть ваш совет? Я что‑то не возьму в толк. К кому это к ней?

‑ Ну, ну, не притворяйтесь! Если вы человек благоразумный, сей же час переправьтесь на тот берег Сены.

‑ Это что, шутка?

‑ Какая там шутка! Я говорю совершенно серьезно. Повторяю: переправьтесь через Сену. Если вас будет уж очень искушать дьявол, пойдите по направлению к якобинскому монастырю на улице Святого Иакова. Через два дома от святых отцов стоит довольно ветхий домишко, над дверью висит большое деревянное распятие. Вывеска странная, ну да это не важно. Постучите ‑ вам отворит приветливая старушка и из уважения ко мне примет с честью. Перенесите ваш любовный пыл на тот берег. У мамаши Брюлар премилые, услужливые племянницы... Вы меня поняли?

‑ Вы очень любезны. Душевно вам признателен.

‑ Нет, право, послушайтесь меня! Честное слово дворянина, там вам будет хорошо!

‑ Покорно благодарю, в другой раз я воспользуюсь вашим советом. А сегодня меня ждут, ‑ сказал Мержи и сделал шаг вперед.

‑ Переправьтесь через Сену, милый друг, это мое последнее слово. Если с вами случится несчастье из‑за того, что вы меня не послушались, ‑ пеняйте на себя.

Бернара поразил необычайно серьезный тон Бевиля. И на этот раз уже не Бевиль остановил его, а он Бевиля:

‑ Черт возьми, да что же это такое? Растолкуйте мне, господин де Бевиль, перестаньте говорить загадками.

‑ Дорогой мой! В сущности, я не имею права выражаться яснее, и все же я вам скажу: переправьтесь за реку до глубокой ночи. А теперь прощайте.

‑ Но...

Бевиль был уже далеко. Мержи побежал было за ним, но, устыдясь, что попусту теряет драгоценное время, пошел своей дорогой и наконец приблизился к заветной калитке. В ожидании, пока совсем не скроются из виду прохожие, он стал прогуливаться возле ограды. Он боялся привлечь внимание прохожих тем, что кто‑то в такое позднее время входит в сад. Ночь выдалась чудная, от дуновения ветерка было не так душно, луна то выплывала, то пряталась за легкие белые облачка. Это была ночь для любви.

И вдруг улица как вымерла. Мержи мигом отворил калитку и бесшумно затворил. Сердце у него стучало, но сейчас он думал только о блаженстве, которое ожидало его у Дианы, ‑ мрачные мысли, возникшие у него под влиянием странных речей Бевиля, мгновенно рассеялись.

Он подошел к дому на цыпочках. Одно окно было полурастворено, сквозь красную занавеску пробивался свет лампы. То был условный знак. В мгновение ока Мержи очутился у своей любовницы в молельне.

Диана полулежала на низком диване, обитом синим шелком. Ее длинные черные волосы рассыпались по подушке. Глаза у нее были закрыты, ‑ казалось, она борется с собой, чтобы не открыть их. Единственная в комнате серебряная лампа, подвешенная к потолку, ярко освещала бледное лицо и алые губы Дианы де Тюржи. Она не спала, но всякий при взгляде на нее невольно подумал бы, что она видит тяжелый сон. Но вот заскрипели сапоги Бернара, ступавшего по ковру, ‑ Диана тотчас оторвала от подушки голову, открыла глаза, губы у нее зашевелились, она вся вздрогнула и с трудом удержала вопль ужаса.

‑ Я тебя испугал, мой ангел? ‑ спросил Мержи, опустившись перед ней на колени и наклонившись над подушкой, на которую прекрасная графиня вновь откинулась головой.

‑ Наконец‑то! Слава тебе, господи!

‑ Разве я опоздал? Полночь еще не скоро.

‑ Ах, да разве я о том?.. Бернар! Никто не видел, как ты вошел?

‑ Ни одна душа... Но что с тобой, моя радость? Почему ты не даешь мне своих прелестных губок?

‑ Ах, Бернар, если б ты знал!.. Умоляю: не мучь меня... Я страдаю невыносимо: у меня жестокая мигрень... голова как в огне...

‑ Бедняжка!

‑ Сядь поближе, но только, пожалуйста, не проси у меня сегодня ласк... Я совсем больна.

Она уткнулась лицом в подушку, и в тот же миг у нее вырвался жалобный стон. Потом она вдруг приподнялась на локте, откинула густые волосы, падавшие ей на лицо, схватила руку Мержи и приложила к своему виску. Бернар почувствовал, как сильно бьется у нее жилка.

‑ Приятно, что у тебя холодная рука, ‑ молвила она.

‑ Милая Диана! Как бы я был рад, если 6 голова болела не у тебя, а у меня! ‑ сказал Мержи и поцеловал ее в пылающий лоб.

‑ Ну да... А я была бы рада... Прикрой мне пальцами веки, так будет легче... Ах, если бы выплакаться, ‑ может, боль и утихла бы, да вот беда: плакать я не могу.

Графиня умолкла; в тишине долго слышалось лишь ее прерывистое, стесненное дыхание. Мержи, стоя на коленях подле дивана, ласково гладил и время от времени целовал опущенные веки прелестной женщины. Левой рукой он опирался на подушку; пальцы его возлюбленной порою судорожно сжимали его пальцы. Дыхание Дианы, нежное и вместе с тем жаркое, возбуждающе щекотало ему губы.

‑ Родная моя! ‑ сказал он наконец. ‑ По‑моему, ты страдаешь еще от чего‑то больше, чем от головной боли. Какая у тебя кручина?.. И почему бы тебе не поведать ее мне? Любить ‑ это значит делить пополам не только радости, но и горести.

Графиня, не открывая глаз, покачала головой. Она разомкнула губы, но членораздельного звука так и не издала; это усилие ее, видимо, утомило, и она снова уронила голову к Бернару на плечо. Вслед за тем часы пробили половину двенадцатого. Диана вздрогнула и, трепеща, приподнялась на постели.

‑ Нет, право, ты меня пугаешь, моя ненаглядная!

‑ Ничего... пока еще ничего... ‑ глухим голосом проговорила она. ‑ Как ужасен бой часов! Каждый удар словно раскаленное железо забивает мне в голову.

Диана подставила Бернару лоб, и он не нашел лучшего лекарства и лучшего ответа, как поцеловать его. Неожиданно она вытянула руки, положила их на плечи своему возлюбленному и, по‑прежнему полулежа, впилась в него горящими глазами, которые, казалось, готовы были его пронзить.

‑ Бернар! ‑ молвила она. ‑ Когда же ты перейдешь в нашу веру?

‑ Ангелочек! Не будем сегодня об этом говорить. У тебя голова сильней разболится.

‑ У меня болит голова от твоего упрямства... но тебя это не трогает. А между тем время не ждет, и если бы даже я сейчас умирала, все равно до последнего моего вздоха я продолжала бы увещевать тебя...

Мержи попытался заградить ей уста поцелуем. Это довольно веский довод, он служит ответом на все вопросы, с какими возлюбленная может обратиться к своему любовнику. Диана обыкновенно шла Бернару навстречу, но тут она решительно, почти с негодованием оттолкнула его.

‑ Послушайте, господин де Мержи! Я каждый день при мысли о вас и о вашем заблуждении плачу кровавыми слезами. Вы знаете, как я вас люблю! Вообразите же наконец, что я должна испытывать от одного сознания, что человек, который мне дороже жизни, может в любую минуту погубить и тело свое, и душу.

‑ Диана! Мы же условились больше об этом не говорить!

‑ Нет, несчастный, об этом нужно говорить! Кто знает, может, у тебя и часа не остается на покаяние!

Необычный ее тон и странные намеки невольно привели на память Бернару загадочные предостережения Бевиля. Им овладело непонятное ему самому беспокойство, но он тут же сумел себя перебороть, а то, что так усилился проповеднический пыл Дианы, он объяснил ее богобоязненностью.

‑ Что ты хочешь сказать, моя прелесть? Ты опасаешься, что нарочно для того, чтобы убить гугенота, сейчас на меня упадет потолок, как прошлую ночь на нас свалился полог? Мы с тобой счастливо отделались ‑ пыль на нас посыпалась, только и всего.

‑ Твое упрямство хоть кого приведет в отчаяние!.. Послушай: я видела во сне, что твои враги убивают тебя... Я не успела привести своего духовника, и ты, окровавленный, растерзанный, отошел в мир иной.

‑ Мои враги? По‑моему, у меня их нет.

‑ Безумец! Кто ненавидит вашу ересь, тот вам и враг! Против вас вся Франция! Да, до тех пор, пока ты сам ‑ враг господень и враг церкви, все французы обязаны быть твоими врагами.

‑ Оставим этот разговор, моя повелительница. А что касается снов, то пусть тебе их разгадает старуха Камилла ‑ я в этом ничего не смыслю. Поговорим о чем‑нибудь другом... Ты, кажется, была сегодня во дворце. Вот откуда, я уверен, взялась эта головная боль, которая тебя так мучает, а меня бесит!

‑ Да, я недавно оттуда, Бернар. Я видела королеву и ушла от нее... с твердым намерением сделать последнее усилие для того, чтобы ты переменил веру... Это необходимо, это совершенно необходимо!..

‑ Вот что, моя прелесть, ‑ перебил ее Мержи, ‑ коль скоро, несмотря на недомогание, у тебя хватает сил проповедовать с таким жаром, то мы могли бы, с твоего позволения, гораздо лучше провести время.

Она ответила на эту шутку полупрезрительным, полугневным взглядом.

‑ Заблудший! ‑ как бы говоря сама с собой, тихо сказала она. ‑ Почему я должна с ним церемониться?

А затем, уже громким голосом, продолжала:

‑ Я вижу ясно: ты меня не любишь. Для тебя что твоя лошадь, что я ‑ разницы никакой. Лишь бы я доставляла тебе удовольствие, а до моих терзаний тебе дела нет!.. А я ради тебя, только ради тебя согласилась терпеть угрызения совести, такие, что рядом с ними все пытки, которые способна изобрести человеческая злоба, ‑ ничто. Одно слово из твоих уст вернуло бы моей душе мир. Но ты этого слова никогда не произнесешь. Ты не пожертвуешь ради меня ни одним из своих предрассудков.

‑ Дорогая Диана! Что ты на меня напала? Будь же справедлива, не давай себя ослеплять религиозному фанатизму. Ответь мне: где ты найдешь раба более покорного, чем я, у которого бы разум и воля всецело подчинялись тебе? Повторяю: умереть за тебя я готов, но уверовать в то, во что я не верю, я не в состоянии.

Слушая Бернара, она пожимала плечами и смотрела на него почти ненавидящим взглядом.

‑ Я не могу ради тебя сменить свои темно‑русые волосы на белокурые, ‑ продолжал он. ‑ Я не могу в угоду тебе изменить свое телосложение. Моя вера ‑ это, дорогая Диана, одна из частей моего тела, и оторвать ее от тела можно только вместе с жизнью. Пусть меня хоть двадцать лет поучают, я никогда не поверю, что кусок пресного хлеба...

‑ Замолчи! Не богохульствуй! ‑ властным тоном прервала его Диана. ‑ Все мои старания оказались тщетными. У всех у вас, кто только ни заражен ядом ереси, медные лбы, вы слепы и глухи к истине, вы боитесь видеть и слышать. Но пришло время, когда вы больше ничего уже не увидите и не услышите... Есть только одно средство уничтожить язву, разъедающую церковь, и его к вам применят!

Она в волнении прошлась по комнате, а потом заговорила снова:

‑ Не пройдет и часа, как у дракона ереси будут отсечены все семь голов. Мечи наточены, верные наготове. Нечестивые исчезнут с лица земли.

Она показала пальцем на часы в углу комнаты.

‑ Смотри: тебе осталось четверть часа на покаяние. Как скоро стрелка дойдет вон до той точки, участь твоя будет решена.

Не успела она договорить, как послышался глухой шум, напоминавший гул толпы, суетящейся на большом пожаре, и этот гул, сначала неясный, стремительно нарастал. Несколько минут спустя можно было уже различить колокольный звон и ружейные залпы.

‑ Какие ужасы ты мне сулишь! ‑ воскликнул Мержи.

Графиня кинулась к окну и распахнула его.

Теперь ни стекла, ни занавески уже не сдерживали шума, и он стал более явственным. Можно было уловить и крики боли, и ликующий рев. Насколько хватал глаз, над городом медленно поднимался к небу багровый дым. Все это и впрямь было похоже на огромный пожар, но комнату мгновенно наполнил запах смолы, который мог исходить только от множества зажженных факелов. Вслед за тем вспышка от залпа на мгновение осветила стекла соседнего дома.

‑ Избиение началось! ‑ в ужасе схватившись за голову, воскликнула графиня.

‑ Какое избиение? О чем ты говоришь?

‑ Ночью перережут всех гугенотов. Так повелел король. Все католики взялись за оружие, ни один еретик не избегнет своей участи. Церковь и Франция спасены, а вот ты погибнешь, если не отречешься от своей ложной веры!

На всем теле у Мержи выступил холодный пот. Он растерянно посмотрел на Диану ‑ лицо ее выражало ужас и вместе с тем ликование. Яростный вой, который лез ему в уши и которым полнился весь город, достаточно ясно доказывал, что страшная весть, которую ему сообщила Диана, ‑ это не выдумка. Некоторое время графиня стояла неподвижно и, не произнося ни слова, пристально смотрела на него. Пальцем она показывала на окно, ‑ видимо, она хотела подействовать на его воображение, чтобы он по этому зареву и по людоедским выкрикам представил себе, что там, на улицах, льется кровь. Постепенно выражение ее лица смягчилось. Злобная радость исчезла, ужас остался. Наконец она упала на колени и умоляюще заговорила:

‑ Бернар! Заклинаю тебя: не губи себя, обратись в нашу веру! Не губи и своей жизни, и моей: ведь я завишу от тебя.

Мержи, дико глянув на нее, стал от нее пятиться, а она, простирая к нему руки, поползла за ним на коленях. Ни слова ей не ответив, он кинулся к креслу, стоявшему в глубине молельни, и схватил свою шпагу, которую он там оставил.

‑ Несчастный! Что ты хочешь делать? ‑ подбежав к нему, воскликнула графиня.

‑ Защищаться! Я им не баран, чтобы меня резать.

‑ Сумасшедший! Да тебя тысячи шпаг не спасут! Королевская гвардия, швейцарцы, мещане, простой народ ‑ все принимают участие в избиении, нет ни одного гугенота, к груди которого не было бы сейчас приставлено десять кинжалов. У тебя есть только одно средство спастись от гибели ‑ стань католиком.

Мержи был отважен, однако, представив себе, какими грозными опасностями чревата для него эта ночь, он на мгновение почувствовал, что в сердце к нему заползает животный страх. И тут с быстротою молнии мозг его пронзила мысль о спасении ценою отречения от веры отцов.

‑ Ручаюсь, что если ты станешь католиком, тебе будет дарована жизнь, ‑ сложив руки, молила Диана.

"Если отрекусь, то потом всю жизнь буду себя презирать", ‑ подумал Мержи.

При одной этой мысли к нему вернулась твердость духа, которую еще усилило чувство стыда за минутную слабость. Он нахлобучил шляпу, застегнул портупею и, обмотав вокруг левой руки плащ, так чтобы он заменял ему щит, с решительным видом направился к выходу.

‑ Куда ты, несчастный?

‑ На улицу. Я не хочу, чтобы меня зарезали в вашем доме, у вас на глазах, ‑ это будет вам неприятно.

Глубокое презрение, которое слышалось в его голосе, подействовало на графиню удручающе. Она стала у него на дороге. Он оттолкнул ее, и оттолкнул грубо. Тогда она ухватилась за полу его камзола и на коленях потащилась за ним.

‑ Пустите меня! ‑ крикнул он. ‑ Вы что же, хотите выдать меня убийцам? Возлюбленная гугенота принесет его кровь в жертву богу и тем искупит свои грехи.

‑ Не ходи, Бернар, умоляю тебя! У меня только одно желание ‑ чтобы ты спасся. Живи на радость мне, мой золотой! Не губи себя ‑ ради нашей любви!.. Произнеси только одно слово, ‑ клянусь тебе, ты будешь спасен.

‑ Чтобы я принял веру убийц и грабителей? Святые мученики, страдающие за Евангелие! Я иду к вам!

Мержи рванулся, и графиня ничком повалилась на пол. Он уже отворял дверь, как вдруг Диана с быстротою молодой тигрицы вскочила, кинулась к нему и крепче сильного мужчины обхватила его руками.

‑ Бернар! ‑ вне себя, со слезами на глазах, крикнула она. ‑ Таким я люблю тебя еще больше, чем если бы ты стал католиком!

Она увлекла его к дивану и, упав вместе с ним, покрыла его лицо поцелуями и омочила слезами.

‑ Побудь тут, единственная любовь моя, побудь со мной, храбрый мой Бернар, ‑ твердила она, сжимая его в объятиях и обвиваясь вокруг него, как змея вокруг жертвы, ‑ Они не станут искать тебя здесь, в моих объятиях. Чтобы добраться до твоей груди, им придется сначала убить меня. Прости меня, мой любимый! Я не могла предупредить тебя, что твоя жизнь в опасности. Я была связана страшной клятвой. Но я тебя спасу или погибну вместе с тобой.

Тут раздался сильный стук во входную дверь. Графиня пронзительно вскрикнула, а Мержи вырвался из ее объятий, вокруг его левой руки по‑прежнему был обмотан плащ, и в эту минуту он ощутил в себе такую силу и такую решимость, что, если бы перед ним выросла сотня убийц, он не колеблясь ринулся бы на них очертя голову.

Почти во всех парижских домах во входных дверях были проделаны маленькие квадратные, забранные мелкой железной решеткой отверстия, для того чтобы обитатели могли сперва убедиться, стоит отворить или нет. Многие предусмотрительные люди, которые если бы и сдались, так только после правильной осады, не чувствовали себя в безопасности даже за тяжелой дубовой дверью с железными планками, прибитыми толстыми гвоздями. Вот почему по обеим сторонам двери устраивались узкие бойницы, откуда было очень удобно, оставаясь невидимым, палить по осаждающим.

Старый конюший графини, поверенный ее тайн, рассмотрев в глазок, кто стучит, и учинив строгий допрос, доложил своей госпоже, что капитан Жор? де Мержи настоятельно просит впустить его. У всех отлегло от сердца. Дверь была отворена.