Бихевиористическая наука, или БН 1 страница

 

Я не был в Квонтико почти пять лет – со времени учебы на курсе подготовки специальных агентов, и с тех пор там многое изменилось. Прежде всего, к весне 1975 года начала действовать Академия ФБР и, вычлененная из монолита военно‑морской базы, стала представлять собой самостоятельное учреждение со всеми необходимыми службами. Она располагалась на слегка всхолмленной лесистой равнине Виргинии примерно в часе езды на юг от Вашингтона.

Но некоторые вещи остались неизменными. Наиболее престижными и важными подразделениями по‑прежнему считались тактические, и среди них блистало Подразделение огневой подготовки. Его возглавлял Джордж Цейсс – специальный агент, который в свое время был направлен в Англию, чтобы доставить американскому правосудию Джеймса Эрла после убийства в 1968 году доктора Мартина Лютера Кинга. Это был огромный мужчина, который ради забавы мог голыми руками разорвать наручники. Как‑то ребята принесли на стрельбище пару, спаяли цепь и предложили ему проделать этот фокус. Цейсс так сильно крутанул кулачищами, что сломал запястье и несколько недель был вынужден ходить в гипсе. Курс переговоров при захвате заложников организовывало Научное бихевиористическое подразделение (НБП) – группа из семи‑девяти специальных агентов‑инструкторов. Психология и другие «тонкие науки» при жизни Гувера были не в чести у него самого и его окружения и до самой смерти директора проникали в Академию только «с черного хода». В то время в ФБР, как и во всех правоохранительных органах, психологию и бихевиоризм в применении к криминологии считали бесполезной чепухой. И хотя сам я никогда так не думал, все же должен был признать, что многое из того, что было известно и чему учили в этой области, не имело никакого отношения к пониманию и поимке преступника. Именно это обстоятельство некоторым из нас предстояло исправить через пару лет. Когда я возглавил оперативное направление Научного бихевиористического подразделения, то переименовал его в Исследовательское подразделение поддержки. И если меня спрашивали почему – откровенно отвечал: хотел исключить БН из того, что мы делали.

Когда я слушал курс ведения переговоров в случае захвата заложников, в НБП под началом Джека Пфаффа работали две сильные и яркие личности – Говард Тетен и Патрик Муллани. Тетен был человеком примерно шести футов четырех дюймов ростом, с пронизывающими глазами за стеклами очков в металлической оправе. Хотя в прошлом и моряк, он представлял собой созерцательный тип личности, вел себя с подчеркнутым достоинством – настоящий образец профессора‑интеллектуала. В Бюро Тетен поступил в 1962 году после службы в полицейском управлении Сан‑Леандро неподалеку от Сан‑Франциско. В 1969 году он начал преподавать совершенно новый предмет – прикладную криминологию, который впоследствии (подозреваю, после смерти Гувера) стал известен под названием прикладной криминальной психологии. В 1972 году Тетен ездил в Нью‑Йорк консультироваться с доктором Джеймсом Брасселом, раскрывшим преступника в деле Сумасшедшего Бомбиста. И тот дал согласие обучать его методам составления психологического портрета. Новаторским в подходе Тетена было то, что на основе анализа картины преступления он стремился как можно больше узнать о поведении и мотивах преступника. В определенном смысле все, что мы сделали в области бихевиористической науки и научного криминалистического анализа, базировалось именно на этом.

Пэт Муллани всегда напоминал мне гнома. Примерно пяти футов десяти дюймов ростом, он катался, как пончик, славился живым умом и кипучей энергией. Муллани прибыл в Квонтико в 1972 году из регионального отделения в Нью‑Йорке, уже имея степень в области психологии. К концу своего пребывания в Академии он отличился, успешно разрешив две ситуации со взятием заложников: когда в Вашингтоне мусульманская секта Ханафи захватила штаб‑квартиру «Бней‑Брит» (религиозная иудейская общественная организация. – Прим. ред.), а в Уорренсвиль Хейтс, штат Огайо, черный ветеран вьетнамской войны взял капитана полиции и его секретаря прямо в здании полицейского управления. Тетен и Муллани были представителями первой волны современной бихевиористской науки и являли собой незабываемую ярчайшую пару. Другие инструкторы НБП также принимали участие в чтении курса ведения переговоров в случае захвата заложников. В том числе Дик Олт и Роберт Ресслер, которые только незадолго до этого приехали в Квонтико. Если Тетен и Муллани представляли первую волну, то с Олта и Ресслера началась вторая, которая пыталась приблизить учебную дисциплину к практическим нуждам полицейских управлений по всей стране и за ее пределами. И хотя в то время наши отношения не выходили за рамки принятых между преподавателями и учениками, с Бобом Ресслером нам вскоре предстояло объединить усилия в изучении вопроса серийных убийств.

Курс слушало около пятидесяти человек. В некотором роде он был скорее развлекательным, чем информативным – двухнедельное приятное отвлечение от оперативной работы. Мы рассматривали три типа преступников: профессионалов, умственно больных и фанатиков. Изучали яркие примеры ситуаций, возникающих в связи со взятием заложников, например Стокгольмский синдром. В 1973 году неумелая банковская кража обернулась настоящей драмой для клиентов и служащих. В конце концов заложники вступили в сговор с захватчиками и помогали им скрыться от полиции. Мы смотрели только что вышедший фильм Сидни Ламета «Вечер знойного дня» с Аль Пачино в главной роли. Он рассказывал о человеке, ограбившем банк, чтобы достать денег для любовника‑мужчины, который в противном случае грозил прервать отношения. В основу фильма были положены реальные события в Нью‑Йорке. Именно этот случай и затянувшиеся переговоры с преступником побудили ФБР пригласить в Академию капитана Фрэнка Болза и детектива Харви Шлоссберга из управления нью‑йоркской полиции, поскольку нью‑йоркцы в делах с заложниками считались бесспорными лидерами. Мы изучали принципы переговоров. Некоторые из них – например, требование свести до минимума человеческие потери – казались очевидной истиной. Слушали записи реальных случаев. Но только через несколько лет, уже следующее поколение преподавателей начнет применять ролевые упражнения, максимально приближающие занятия к реальной ситуации. Случались и недоразумения: некоторые материалы явно были взяты из цикла криминальной психологии и к нашему курсу совершенно не подходили. Например, давали фотографии и досье детских насильников и убийц‑сексуальных маньяков и спрашивали, как такие личности поведут себя в ситуации с заложниками. И в этот раз нас учили стрелять, поскольку огневая подготовка продолжала оставаться в Квонтико на почетном месте.

Но реальные знания о правилах переговоров с захватившими заложников людьми мы получали не в классе, а в трудном горниле оперативной работы. Я уже упоминал случай, который принес известность Пэту Муллани. Признанный параноидным шизофреником, Кори Мур захватил в Уорренсвилл‑Хайте, штат Огайо, капитана полиции и его секретаря и, запершись в кабинете, выдвинул множество требований. Среди прочего, чтобы все белое население немедленно покинуло Землю.

Стратегия переговоров предполагает, что не следует, насколько это позволяют обстоятельства, уступать требованиям. Однако некоторые из них, как, например, это, являются вообще невыполнимыми. Случай привлек всеобщее внимание, и даже Президент США Джимми Картер счел нужным предложить свое содействие. Он надеялся, что его разговор с преступником поможет разрешить ситуацию. Президент действовал из лучших побуждений, как всегда, когда стремился погасить не менее сложные конфликты в различных частях планеты. Но это была неправильная стратегия, и я бы не хотел оказаться в подобной ситуации, как тогда Пэт Муллани. Мало того, что вмешательство первого человека в стране побуждает к подобному шагу других «отчаявшихся обездоленных», оно еще лишает вас пространства маневра. Всегда следует стремиться вести переговоры через посредников. Это дает выигрыш во времени и избавляет от необходимости давать обещания, которые вы не намерены выполнять. Но если вывести захватчика на прямой контакт с тем, кто принимает решения, всех остальных он пошлет подальше, и, если не получит своего, ситуация может быстро пойти кувырком. Чем дольше ведутся переговоры, тем лучше.

Когда в начале 80‑х годов я сам начал преподавать подобный курс в Квонтико, мы раздавали видеокассету, записанную пару лет назад в Сент‑Луисе. Но потом прекратили, потому что сент‑луисская полиция оказалась недовольна. Пленка свидетельствовала, как молодой чернокожий врывается в бар. Ограбление проваливается, полиция окружает заведение, и, оказавшись в ловушке, преступник берет заложников.

Для ведения переговоров полиция создает группу, состоящую из белых и чернокожих офицеров. Но вместо того чтобы вести диалог на разумном уровне, они начинают подстраиваться под захватчика, говорят все сразу, перебивают друг друга, не слушают его ответов и не стараются осмыслить его намерения. Камера поворачивается – это прибыл начальник полиции, чего бы я никогда не позволил. Шеф официально отметает все требования, и тогда преступник направляет револьвер себе в голову и на виду у всех вышибает собственные мозги. Совсем иначе переговоры с Кори Муром вел Пэт Муллани. Было очевидно, что Мур ненормален и белые люди при всем желании не смогут покинуть Землю. Но, слушая захватчика, Муллани вычислял, что реально ему хотелось и что могло бы его удовлетворить. В конце концов он предложил организовать пресс‑конференцию, на которой Мур изложит свои взгляды. И тот, согласившись, отпустил заложников.

Во время курса в Квонтико мое имя оказалось на слуху в Научном бихевиористическом подразделении, и Пэт Муллани, Дик Олт и Боб Ресслер рекомендовали меня Джеку Пфаффу. Перед моим отъездом он вызвал меня в свой кабинет в подвале. Пфафф был симпатичным, дружелюбным малым и заядлым курильщиком. Он сказал, что преподаватели мною довольны, и предложил вернуться в Квонтико в качестве куратора слушателей программы Национальной академии. Я был польщен и сразу же согласился. В Милуоки я продолжал работать во взводе реагирования и спецгруппе, но много времени проводил на курсах подготовки деловых руководителей и в банковских отделениях, где рассказывал, как вести себя при похищениях, угрозах, связанных с вымогательством, и при столкновении с вооруженными бандитами‑одиночками, которые стали настоящим бичом провинциальных банков.

Поразительно, насколько наивными в вопросах собственной безопасности казались многие умудренные опытом бизнесмены: например, позволяли местным газетам и бюллетеням компании публиковать не только свои рабочие планы, но и планы на отдых. Таким образом они становились отличной мишенью для потенциальных похитителей и вымогателей. Я учил руководителей, их секретарш и подчиненных трезво оценивать просьбы о предоставлении информации и отличать ложные угрозы вымогателей от реальных. Иногда бизнесмену звонили и сообщали, что его жена и ребенок похищены, и предлагали положить в такое‑то место определенную сумму денег. Но на самом деле его семья была в полной безопасности. Просто вымогатель знал, что по каким‑то причинам в данный момент с ней нельзя связаться. А если к тому же он располагал парой достоверных фактов, то легко убеждал впавшего в панику бизнесмена согласиться со своими требованиями. Еще мы имели возможность, обучив руководителей простейшим хитростям, снизить эффективность банковских ограблений. Распространенный метод грабителей – приходить заранее и дожидаться на улице, пока не появится управляющий отделением, чтобы открыть помещение. Преступник пользуется его замешательством, хватает и втаскивает внутрь. А потом дожидается ничего не подозревающих служащих, которые идут на работу. В результате возникает ситуация с кучей заложников и массой неприятностей.

Я убедил персонал нескольких банковских отделений ввести простейшую систему паролей. После того как первый сотрудник появляется в помещении то обнаруживает, что все чисто, он выполняет какое‑нибудь заранее условленное действие: отодвигает штору, переставляет горшок с цветами, включает определенный светильник – все что угодно, чтобы дать знать, что опасности нет. Тогда следующий сотрудник спокойно входит в банк. Но если сигнал отсутствует, то, не приближаясь к двери, он тут же звонит в полицию. Мы обучали кассиров – ключевую фигуру при любом банковском ограблении, – как вести себя в критической ситуации, чтобы не оказаться в числе погибших героев. Инструктировали, как обращаться с закамуфлированными под пачку купюр взрывпакетами, которые начинали уже широко применяться. Опираясь на беседы со многими в прошлом успешными банковскими грабителями, советовали, принимая извещающую об ограблении записку, уронить ее «со страху» по свою сторону решетки, а не возвращать преступнику, и тем самым сохранить ценную улику. Я понял, что преступники, как правило, избегали совершать нападения без предварительной разведки. Поэтому банковским служащим было важно запоминать заходящих в отделение незнакомых клиентов – особенно тех, кто обращался с пустячными просьбами: например, разменять банкноту на звонкую монету. Если им удавалось запомнить номерной знак автомобиля или случайно бросить взгляд на какой‑нибудь документ потенциального преступника, раскрытие последующей кражи происходило значительно быстрее. Я стал сопровождать занимающихся расследованием убийств детективов и выезжать с медицинскими экспертами. Любой судебный патологоанатом и хороший полицейский подтвердит, что наиболее важной уликой в деле об особо опасном преступлении является тело жертвы, и я хотел знать об этом как можно больше. Уверен, что во многом такое стремление определялось моей юношеской тягой к ветеринарии – желанием изучать строение и функционирование живого организма. Но хотя мне нравилось работать бок о бок со специальным взводом по раскрытию убийств и общаться с медиками, по‑настоящему меня интересовала психологическая сторона проблемы, чем живет преступник? Что заставляет его при определенных обстоятельствах совершать убийство?

Во время своего пребывания в Квонтико я познакомился с несколькими особенно странными случаями убийств – и одним совершенно необычным, происшедшим чуть ли не на моем заднем дворе: всего в 140 милях от Квонтико.

Это было еще в 50‑х годах. Эдвард Гейн вел уединенную жизнь в фермерской общине в Плейнфилде, штат Висконсин, – местечке, насчитывавшем 642 жителя. Он начал преступную деятельность без шума ~ с осквернения могил. Особенно его привлекала кожа покойниц, которую он сдирал с трупов, дубил и получал наслаждение от того, что прикладывал к себе, натягивал на портняжный манекен и предметы мебели. Одно время он размышлял об операции по изменению пола, сама идея которой в середине 50‑х годов казалась революционной. Но поняв, что такая операция невозможна, не нашел ничего лучше, как пытаться создать себе женское обличье из живых женщин. Некоторые полагали, что таким образом он пытался перевоплотиться в свою деспотичную мать. Если сюжет начинает казаться вам знакомым, вспомните роман Роберта Блоха «Психо» (по мотивам которого поставлен классический фильм А. Хичкока) и «Молчание ягнят» Томаса Харриса. Харрис подбирал материал для фабулы в наших аудиториях в Квонтико.

Гейн так и продолжал бы влачить в неизвестности свое омерзительное существование, если бы его болезненная фантазия не требовала плодить все больше и больше трупов. Начиная изучение серийных убийств, мы отмечали такую эскалацию практически во всех случаях. Гейна обвинили в убийстве двух женщин среднего возраста, хотя на самом деле жертв, вероятно, было больше. В январе 1958 года его официально признали невменяемым, и остаток жизни он провел в Центральном государственном госпитале в Уопане и мендотском Неврологическом центре, где считался образцовым заключенным. В 1984 году он мирно скончался в возрасте семидесяти семи лет в мендотском изоляторе для престарелых. Нечего говорить, что местному детективу или специальному агенту на оперативной работе в отделении с такими случаями приходится сталкиваться не часто. И по возвращении в Милуоки, я захотел узнать об этом деле как можно больше. Но в канцелярии генерального прокурора мне ответили, что отчеты опечатаны из‑за извращенного характера происшедшего. Я сообщил, что являюсь специальным агентом ФБР и изучаю преступления, и это открыло мне доступ к документам. Никогда не забуду, как шел вместе со служащим архива, снимал с бесконечных полок коробки и ломал сургучные печати. Внутри обнаружились фотографии, которые моментально отпечатались в памяти: безголовые обнаженные женские тела подвешены вверх ногами на веревках и подтяжках, кожа рассечена от груди до лобка, гениталии вырезаны. На других – отдельно головы на столе, пустые, открытые глаза смотрят в никуда. Ужасный вид. И тогда я начал размышлять, что эти образы говорят о человеке, совершившем такие злодеяния, и как это знание может помочь его поймать. С тех пор я не переставал об этом думать. В конце сентября 1976 года я уехал из Милуоки, получив временное назначение в качестве куратора на 107‑ю сессию Национальной Академии в Квонтико. Пэм осталась дома: вела хозяйство, заботилась о годовалой Эрике и продолжала преподавать. Это была моя первая длительная командировка, которая заставила задуматься, как мало мы в Бюро, военные и дипломаты, вспоминаем о тяготах жен.

Программа Национальной Академии ФБР в Квонтико представляет собой сконцентрированный одиннадцатинедельный курс для старших и опытных чинов правоохранительных органов США и других стран. Во многих случаях слушатели Академии занимаются совместно со специальными агентами ФБР, и различить их можно по цвету рубашек: голубому у фэбээровцев и красному у слушателей. К тому же последние, как правило, старше. Для зачисления требуется рекомендация непосредственного начальства и решение Академии. В Квонтико не только вооружали знанием современных методов охраны законопорядка. Академия служила неформальной базой для установления личных связей с офицерами местной полиции, которые снова и снова доказывали, что представляют собой неоценимый резерв. Главой Национальной Академии был Джим Коттер – поистине столп, подпирающий законопорядок, которого обожала вся полиция.

В качестве куратора я отвечал за одну группу слушателей – группу Б, состоявшую примерно из 50 человек. И хотя директор ФБР Патрик Грей, а потом Кларенс Килли стремились избавить Бюро от бытовавших при Гувере жестких ограничений, женщин в Академию по‑прежнему не приглашали. В моей группе, кроме американцев, занимались канадцы, англичане, египтяне. Воспитатель жил со слушателями в одном общежитии и был для них всем: инструктором, общественным директором, врачом и наседкой. Таким образом, сотрудники Научного бихевиористического подразделения могли наблюдать, каковы ваши отношения с полицией, насколько вам нравится атмосфера в Квонтико и как вы переносите стресс.

А стрессовых ситуаций было предостаточно. Людей впервые за их сознательную жизнь оторвали от семей, поселили в общежитии, где запрещалось употреблять спиртное в комнатах и где они делили ванну с человеком, которого едва знали. Их вынуждали испытывать забытые со времен рекрутского курса физические нагрузки. В общем, слушатели получали хорошее образование, но платили за это дорогой ценой. На шестой неделе копы начинали беситься и стремились выскочить из клетки. Все это, конечно, действовало и на кураторов. И каждый относился к работе по‑своему. Как всегда в жизни, я решил, что успешно добраться до конца курса группе поможет чувство юмора. Многие кураторы вели себя по‑другому. Один, например, был настолько строг, что во время игр в помещении ел своих ребят поедом. На третьей неделе они настолько разозлились, что принесли ему чемодан – символическое предупреждение: «Убирайся отсюда!». У другого куратора – назову его Фрэдом – до Академии не было никаких проблем со спиртным, но в Квонтико они возникли.

Воспитатели должны были следить, не появились ли у слушателей признаки депрессии. Но Фрэд запирался в комнате, курил и пил до потери сознания. С закаленными на улицах копами надо было вести себя соответствующим образом. Любое проявление слабости – и тебе конец. Фрэд был славным малым, но слишком понимающим, слишком чувствительным, слишком доверчивым, чтобы вынести испытание группой. В Академии действовало железное правило: никаких женщин. Как‑то ночью к Фрэду постучался слушатель и заявил: «Больше не могу!» Неприятнейшая ситуация для каждого куратора. У соседа по комнате каждую ночь была новая женщина, и ему никак не удавалось заснуть. Фрэд поднялся и пошел за своим подопечным. Не доходя до нужной двери, они увидели с полдюжины мужчин, которые, сжимая деньги в потных ладонях, дожидались своей очереди. Фрэд завопил, ворвался внутрь и стащил копа с длинноволосой блондинки, которая оказалась надувной куклой.

Через неделю другой коп пришел к нему ночью и сказал, что его сосед Гарри во время приступа депрессии выбросился из окна. Замечу, что окна в общежитии открывать строжайше запрещено. Фрэд кинулся в коридор, добежал до нужной двери и, высунувшись из распахнутого окна, увидел на траве окровавленного Гарри, он пулей слетел по лестнице вниз. Но когда появился на месте самоубийства, «труп» бодро вскочил на ноги и до смерти его напугал. «Кровью» оказался обычный кетчуп, бутылку которого слушатели прихватили из кафетерия. К концу курса у Фрэда начали выпадать волосы, он бросил бриться, у него онемела нога и он охромел, хотя невропатолог не обнаружил ничего клинически серьезного. Через год его по состоянию здоровья отчислили из регионального отделения Бюро. Мне было жаль парня. Но полицейские, хотя бы в одном отношении, похожи на преступников: им тоже все время приходится доказывать свою жесткость. Несмотря на свой общительный характер и юмор, я тоже не избежал подковырок. Но, к счастью, все они оказались обычными армейскими шуточками. Однажды у меня из комнаты вынесли мебель, потом перевязали простыней постель, натянули целлофан в унитазе. Просто надо было как‑то снимать стресс. Но настал момент, когда допекли и меня, и я отчаянно захотел хоть ненадолго вырваться. И они, как примерные полицейские, безошибочно это почувствовали.

Приподняли мой зеленый МГБ ровно настолько, чтобы колеса на долю дюйма не касались асфальта, и поставили на колодки. Я влез в машину, запустил двигатель, включил скорость и стал отпускать сцепление. Но сколько ни газовал, автомобиль не трогался с места. Проклиная британскую технику, я вылез наружу, открыл капот, постучал по шинам. Потом нагнулся и посмотрел под машину. И в этот миг вся стоянка осветилась – сидящие в своих автомобилях ребята одновременно включили направленные на меня фары. Они сами утверждали, что я им нравлюсь, и поэтому, когда шутка удалась, поставили машину на землю.

Доставалось и иностранным слушателям. Они, как правило, приезжали с пустыми чемоданами и словно бешеные бегали за покупками. Особенно мне запомнился высокопоставленный египетский полковник. Он имел неосторожность спросить у копа из Детройта, что значит слово «трахать». И тот, не моргнув глазом, ответил, что это многосмысловое слово и употребляется в различных ситуациях, но почти всегда по делу. Одно из значений – «великолепный», «стильный». Египтянин подошел к прилавку с фотоаппаратами и пробасил:

– Дайте мне вон ту трахнутую камеру!

Шокированная продавщица подняла испуганные глаза:

– Извините?

– Я хочу ту трахнутую камеру!

Коллеги быстро подошли к египтянину и объяснили, что, поскольку слово имеет множество значений, его лучше не употреблять в присутствии женщин и детей. Японский офицер полиции спросил у другого копа, как принято вежливо приветствовать инструкторов. И с тех пор, когда бы он ни встретил меня в коридоре, всегда широко улыбался, почтительно кланялся и громко произносил:

– Мать вашу, мистер Дуглас.

Я не лез на рожон и улыбался в ответ:

– И вашу тоже!

Если японцы присылали в Академию слушателей, они настаивали, чтобы принимали двоих. Вскоре стало очевидно, что один из них начальник, а другой подчиненный, в обязанности которого вменялось чистить старшему ботинки, заправлять постель, убираться в комнате и вообще выполнять роль слуги. Несколько ребят отправились к Джиму Коттеру и нажаловались, что старший из японцев поднимает свой боевой дух, оттачивая на младшем приемы карате, и забивает чуть ли не до смерти. Коттер отвел начальника японца в сторону и объяснил, что в Академии все равны, и ясно дал понять, что такое поведение нетерпимо. Но это только подтвердило, какие между нами стояли культурные барьеры и насколько сложно было их преодолевать. Я присутствовал на лекциях в аудиториях Академии и таким образом получал представление, как ведется преподавание. В конце сессии в декабре мне одновременно предложили работу и в НБП и в учебных подразделениях. Их начальник даже был готов выделить средства для оплаты продолжения моего образования, но меня больше интересовала бихевиористическая наука.

В Милуоки я вернулся за неделю до Рождества и был настолько уверен, что получу должность в Академии, что мы с Пэм приобрели участок в пять акров к югу от Квонтико. А в январе Бюро объявило, что начинает инспекционную оценку личного состава и на этот период замораживает все переводы. Новая работа уплывала из‑под рук. Я завяз со своим участком в Виргинии и был вынужден занимать у отца, чтобы не опоздать с очередными взносами. И снова не имел представления, как сложится моя дальнейшая судьба в ФБР.

Но через несколько недель, когда я выехал на расследование с другим агентом Генри Мак‑Каслином, раздался звонок: из штаб‑квартиры мне сообщали, что в июне меня переводят в Квонтико и определяют заниматься БН.

В тридцать два года я должен был занять место Пэта Муллани, которого откомандировывали в инспекционный состав штаб‑квартиры. Дело немалое. И прикидывая, что от меня потребуется, я по‑настоящему беспокоился только лишь тогда, когда вспоминал о людях, которых мне предстояло учить. Я знал по своему опыту, как полицейские могут обходиться с куратором – даже с тем, который им нравится. Что уж говорить об инструкторе, пытающемся учить их, профессионалов, их собственному делу. Право сплясать перед ними я, безусловно, имел. Только вот сумею ли подобрать нужный мотив? Если предстояло преподавать им бихевиористическую науку, стоило подумать, как эту самую БН поглубже запрятать. Ведь чтобы заставить шефа полиции на пятнадцать‑двадцать лет старше меня слушать мои откровения, следовало предлагать добротный товар.

 

Глава 6

Представление с колес

 

Когда в июне 1977 года я приступил к службе в Научном бихевиористическом подразделении, туда были назначены девять других специальных агентов – главным образом на преподавательскую работу. Основным курсом, который предлагался как сотрудникам ФБР, так и слушателям Национальной Академии, была прикладная криминалистическая психология. Его начал читать Говард Тетен еще в 1972 году и сосредоточился на том, что являлось самым важным для любого следователя – мотиве преступления. Предпринималась попытка разъяснить слушателям, почему убийцы и насильники думают и действуют так, а не иначе. Но несмотря на свою доступность и практическую пользу, курс все же основывался на академической психологии. А примеры Тетен брал из личного опыта и позже из опыта других инструкторов. Но в то время авторитетами являлись и вели широкие методические исследования в своей области лишь академисты. И мы постепенно осознавали, что такой подход только сужает прикладной характер дисциплины в сфере законопорядка, и в особенности при раскрытии преступлений.

Кроме прикладной психологии в Академии читали: курс проблем современной полиции, который рассматривал кадровые вопросы и вопросы управления, деятельность полицейских союзов, отношения с общественностью и прочие подобные темы; курс социологии и психологии, отражавший программу для младших студентов колледжа; курс истории преступлений на сексуальной почве – к великому сожалению, скорее развлекательный, чем полезный и информативный. В зависимости от того, кто его читал, он становился то более, то менее серьезным. Один из инструкторов создавал настроение с помощью куклы старого развратника. Манекен был закутан в плащ, но когда ему нажимали на голову, пола отлетала в сторону и из‑под нее выскакивал пенис. Другие сотнями показывали фотографии людей с тем, что сейчас принято называть парафилией, но что шире известно как извращение: трансвестизм, фетишизм, эксгибиционизм и прочее. И в аудитории часто возникал неуместный смех. Можно еще хихикнуть над фотографией, изображающей мужчину в женском платье или подглядывающего за женщиной. Но если слушатель смеется, разглядывая случаи садомазохизма или педофилии, значит, что‑то не в порядке с ним или с преподавателем, а может быть, с тем и с другим. Прошло еще несколько долгих лет, прежде чем Рой Хейзелвуд и Кен Лэннинг начали преподавать эту тему на высоком профессиональном уровне. Теперь Хейзелвуд уже в отставке, хотя по‑прежнему консультирует, а Лэннинг вскоре готовится покинуть свой пост. Но оба остаются ведущими экспертами в своей области. В гуверовские времена, когда все действовали по принципу «только факты, мэм», никому и в голову не могло прийти, каким эффективным средством раскрытия преступления может стать методика составления психологического портрета. Само словосочетание «бихевиористическая наука» было нонсенсом, а ее сторонников могли обвинить в защите ведовства и шизоидных галлюцинаций. Поэтому все, кто увлекался этой наукой, работали неофициально.

Когда Тетен и Муллани предложили методику разработки психологического портрета, все было рассказано устно и ничего не фиксировалось на бумаге. Первейшее правило гласило: «Не испытывай терпение Бюро и не оставляй документов, которые впоследствии могут ударить по тебе или твоему начальнику». Хотя Тетен и выступил с инициативой и на базе того, что он узнал в Нью‑Йорке у доктора Брассела, полицейские чины получали индивидуальные консультации, не существовало никакой организованной программы и никому не приходило в голову, что это функция Научного бихевиористического подразделения. В лучшем случае выпускники Академии персонально обращались к Тетену и просили совета по конкретному делу. Одним из первых так поступил полицейский офицер из Калифорнии, который никак не мог распутать убийство женщины, погибшей от множественных ножевых ранений. Очевиден был только жестокий характер преступления, но ничего особенного больше не всплывало, и не было никакой возможности передать дело в суд. Когда полицейский изложил немногочисленные факты, Тетен посоветовал искать преступника по соседству с домом жертвы – живущего в одиночестве хилого, некрасивого юношу лет под двадцать, который убил женщину в приступе бешенства и теперь мучается чувством вины и трясется при мысли, что его арестуют. Тетен предложил, войдя в дом, посмотреть подозреваемому прямо в глаза и сказать: «Ты знаешь, почему я пришел». Он считал, что признания добиться будет несложно.