Фамилия моей матери – Холмс 6 страница

– … ФБР… Бог… материнство… яблочный пирог… – и прочее и прочее.

Но это был еще не конец истории. Все точили зубы на Дел Кампо: полиция – за то, что он отнял у них выстрел, спецгруппа – потому что из‑за него они оказались в дураках. Ребята отправились к помощнику ССА Эду Бесту и начали жаловаться, но тот встал на защиту агента, заявив, что Дел Кампо разрешил ситуацию, которая создалась по их милости. Когда Кохена с места события увозили на «скорой помощи», он еще был жив, несмотря на тридцать или сорок пулевых отверстий. Но, ко всеобщему облегчению, по прибытии в госпиталь скончался. Специальный агент Карр чудом выжил: пуля Кохена пробила ему воротник пальто, срикошетила от трахеи и застряла в легком. Карр сохранил это пальто и изо дня в день с гордостью его надевал.

Мы с Дел Кампо представляли грозную команду, если только нас не одолевали приступы хохота, от которых мы никак не могли избавиться. Однажды мы отправились в бар голубых, чтобы заполучить информаторов по делу о гомосексуалисте‑убийце. Внутри было темно, и потребовалось время, чтобы привыкли глаза. Внезапно мы поняли, что все посетители как один уставились на нас и заспорили, которого они больше хотят. Но тут мы увидели над стойкой плакат: «Хорошо бы найти мужчину покрепче!» и, покатившись со смеху, как два последних придурка, провалили все дело.

Многого нам не требовалось. Мы смеялись, разговаривая со стариком в кресле‑каталке из богадельни и с сорокалетним владельцем ателье мод, у которого наполовину съехал с головы парик. Нам вовсе было не важно, над чем смеяться. Оказалось бы только рядом смешное, и мы его находили. На первый взгляд это кажется проявлением черствости, но способность веселиться нам очень помогала. Если изо дня в день видишь трупы и кровавые сцены, особенно когда среди пострадавших есть дети, если разговариваешь с сотнями, а потом и тысячами жертв и их родственниками и понимаешь, какие невероятные вещи человеческое существо способно сотворить с себе подобными, лучше уж смеяться над всякими глупостями. Иначе можно сойти с ума.

В отличие от других ребят в ФБР я не сходил с ума по оружию, хотя во время службы на военно‑воздушной базе числился хорошим стрелком. Я решил, что какое‑то время было бы интересно послужить в спецгруппе, которая существовала при каждом региональном отделении Бюро. Работа в ней была непостоянная. Пятерых членов группы вызывали, когда возникала необходимость. Меня определили снайпером, то есть тем, кто отстоит от цели дальше всех и стреляет с большой дистанции. Другие члены группы имели серьезное армейское прошлое – «зеленые береты», рейнджеры, – а я обучал плавать детей пилотов. Командир группы Дэвид Коль впоследствии стал помощником заместителя директора в Квонтико, и именно он предложил мне возглавить Исследовательское подразделение поддержки. Помню один случай, хотя и не такой сумбурный, как эскапада с Джэкобом Кохеном: какой‑то малый ограбил банк, во все лопатки удирал от полиции и наконец забаррикадировался на складе. В это время вызвали нас. Парень был совершенно не в себе, стащил с себя всю одежду, натянул снова. Потребовал привести жену, что тут же было исполнено. В последующие годы, проводя анализ подобного типа личности, мы поняли, что делать этого ни в коем случае нельзя. Нельзя поддаваться на такие требования, поскольку преступник в первую очередь желает видеть тех, кого считает первейшими виновниками всех своих неприятностей. Значит, мы подвергаем этих людей опасности убийства и самоубийства. К счастью, в тот раз жену не завели на склад, а предложили поговорить с мужем по телефону. Преступник положил трубку и в следующую секунду вышиб себе из револьвера мозги.

Мы несколько часов стояли наготове, и вот так внезапно все кончилось. Но напряжение быстро не спадает, и тогда раздаются мрачные шутки:

– Чего это он сам старался? Наш малыш Дуглас прекрасно бы его обслужил.

Я прожил в Милуоки немногим более пяти лет. Из квартиры на Джуно‑авеню мы переехали в муниципальный дом – подальше от Бюро, на северную окраину города. Большую часть времени я занимался банковскими кражами и постепенно разработал серию рекомендаций по их раскрытию. Я заметил, что особого успеха добивался там, где выявлял «автограф» – характерную черту для нескольких дел – краеугольный принцип нашего последующего анализа серийных убийств.

Мой единственный прокол в Милуоки случился, когда Герба Хокси заменил Джерри Хоган. Работа в Бюро вознаграждала немногим. Но одной из радостей были машины. Хоган гордился своим новым бирюзовым «фордом». Как‑то для следственных мероприятий мне потребовалась машина, но, как назло, ни одной под рукой не оказалось. Хоган был на собрании. И я попросил его заместителя дать мне машину начальника. Тот нехотя согласился. Джерри вызвал меня в кабинет и наорал за то, что я пользовался его машиной, измазал ее и, хуже всего, вернул со спущенной шиной. А я этого даже не заметил. Мы с Хоганом прекрасно ладили, и, пока он метал молнии, я не удержался и рассмеялся. Это было явной ошибкой. В тот же день к вечеру меня поймал инспектор моего взвода Рэй Бирн.

– Знаете, Джон, – начал он, – вообще‑то вы Хогану нравитесь. Но он хочет преподать вам урок и назначает в индейскую резервацию.

В те дни происшествие в Вундед‑Ни, всколыхнувшее сознание общественности и заставившее задуматься о правах коренных американцев, было у всех на устах, и мы ненавидели резервации, как ненавидели гетто в Детройте. Правительство относилось к индейцам ужасно. Когда я впервые приехал в резервацию Меномини в Грин‑Бей, то не поверил, что люди способны жить в такой потрясающей бедности, запустении и грязи. И поскольку большая часть традиционной культуры индейцев канула в Лету, они мне показались какими‑то оцепеневшими. В результате непереносимых условий и исторически сложившегося безразличного и даже враждебного отношения правительства повсеместно распространился алкоголизм, участились случаи избиения жен и детей, обычным делом стали драки, убийства. А из‑за недоверия индейцев к властям агент ФБР не мог рассчитывать на сотрудничество и помощь свидетелей.

Не оказывало содействия и местное Бюро по дедам индейцев. Не удавалось привлечь даже родных жертвы, которые опасались, что их обвинят в сотрудничестве с врагом. Часто случалось, когда мы узнавали об убийстве и выезжали на место преступления, что тело лежало уже несколько дней и кишело червями. Я работал в резервации больше месяца и расследовал по крайней мере шесть случаев убийств. Мне было страшно жаль этих людей, и я постоянно чувствовал себя подавленным, хотя по вечерам имел возможность возвратиться домой. Никогда мне не приходилось видеть какую‑нибудь другую группу населения, которая настолько пришла в упадок. Несмотря на тяготы, работа в резервации Меномини дала возможность впервые серьезно заняться анализом картины преступления и стала мрачным, но полезным опытом.

Без сомнения, светлым событием во время жизни в Милуоки стало рождение в ноябре 1975 года нашей первой дочери Эрики. В день Благодарения мы обедали в местном клубе с друзьями Сэмом и Эстер, и в этот момент у Пэм начались схватки. А на следующий день на свет появилась дочь.

Я упорно трудился над случаями банковских ограблений и завершал образование. Ребенок же означал еще меньше сна. Но стоит ли говорить, что основные тяготы ложились на Пэм. Хотя и я почувствовал большую ответственность за семью. Отцовство наполняло гордостью, и мне нравилось наблюдать, как подрастает Эрика. К счастью, мне еще не приходилось сталкиваться со случаями убийства детей или насилия над ними, иначе это чувство мне бы так легко не далось. Зато когда в 1980 году родилась наша вторая дочь Лорен, я уже с головой погрузился в такие дела.

Вероятно, отцовство заставляло упорнее работать над собой. Я понимал: то, что я делал в настоящее время, не годилось для хорошей карьеры. Джерри Хоган советовал провести на оперативной работе десять лет, а потом задумываться о чем‑то другом. Тогда бы я набрался опыта для должности заместителя старшего агента, а впоследствии и старшего и, может быть, мог бы рассчитывать на перевод в штаб‑квартиру. Но с ребенком – а я надеялся, что появится и второй, – служба оперативного агента и вечные переезды из отделения в отделение не казались особенно привлекательными.

Время шло, и перспективы стали определяться. Снайперская подготовка и тренировки в спецгруппе меня больше не интересовали. С моим образованием – к тому времени я уже имел степень магистра – меня манила другая область: попытки овладения ситуацией, пока дело не дошло до стрельбы. ССА предложил мне двухнедельный курс ведения переговоров при захвате заложников, который начали читать в Академии в Квонтико всего два года назад. Тогда под руководством таких легендарных агентов, как Говард Тетен и Пэт Муллани, я приобщился к науке, которая была уже известна под названием бихевиористики (науки о поведении человека. – Прим. ред.). И это перевернуло всю мою карьеру.

Глава 5