Как Берт Смоллуейз попал в затруднительное положение 3 страница

И какое дело было Берту Смоллуейзу до газетных заголовков, кричавших:

 

ГЕРМАНИЯ ОТВЕРГАЕТ ДОКТРИНУ МОНРО

ДВУСМЫСЛЕННАЯ ПОЗИЦИЯ ЯПОНИИ

ЧТО ПРЕДПРИМЕТ АНГЛИЯ?

БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ ВОЙНЕ?

 

Все это давно уже стало привычным, и в праздники на эти вопли никто не обращал внимания. В будни, в свободную после обеда минуту, еще можно поволноваться за судьбу империи, поворчать на положение в мире, но не сегодня же, в солнечный воскресный день, когда катаешь хорошенькую девушку и снедаемые завистью велосипедисты тщетно стараются тебя обогнать. Не встревожило наших молодых людей даже передвижение воинских подразделений, которое они кое‑где заметили. Близ Мейдстоуна они увидели у обочины одиннадцать моторизованных пушек необычайной конструкции; несколько офицеров наблюдали в бинокли за какими‑то земляными работами на гребне холма. Но и это ничего не сказало Берту.

– Что там такое? – спросила Эдна.

– Наверно… маневры, – ответил Берч.

– А я думала, их проводят на пасху, – откликнулась Эдна и успокоилась.

Бурская война, последняя большая война, которую вела Англия, давно кончилась; о ней забыли, и публика уже отвыкла со знанием дела критиковать действия военных.

Под сенью леса компания веселилась вовсю, – они были счастливы тем счастьем, которое остается неизменным с дней самой седой старины. Грабб всех смешил и был почти остроумен, Берт сыпал каламбурами; живая изгородь пестрела цветами жимолости и шиповника; и тут, средь леса, далекие гудки автомобилей на пыльной проезжей дороге казались пением рога в волшебной стране чудес. Смеялись, и собирали цветы, и кокетничали, и болтали, а девушки еще и выкурили по папироске. Даже, дурачась, боролись. Говорили они и о воздухоплавании и о том, как когда‑нибудь – и десяти лет пройти не успеет – они все вчетвером отправятся на прогулку на летательном аппарате Берта. В этот день мир сулил им только радость и забавы. А как бы отнеслись к воздухоплаванию их далекие предки! Вечером, около семи, компания, не помышляя о несчастье, отправилась домой, и они уже почти достигли вершины гряды холмов между Ротэмом и Кингсдауном, когда стряслась беда.

Уже начинало темнеть, и Берт старался проехать большую часть пути прежде, чем придется включить фары, – он совсем не был уверен, что они загорятся. Они промчались мимо нескольких велосипедистов, а потом обогнали четырехколесный автомобиль, у которого спустила одна шина. У Берта в клаксон набилась пыль, звук получался хриплый, невероятно чудной и забавный, и Берт нарочно то и дело нажимал грушу, а Эдна хохотала, как сумасшедшая, в своей коляске. Такая развеселая езда воспринималась другими путешественниками по‑разному, в зависимости от характера. Эдна, правда, заметила, что из мотора у ног Берта стал сочиться синеватый вонючий дымок, но подумала, что, наверно, так и надо, и всполошилась, лишь когда он вспыхнул желтоватым пламенем.

– Берт! – завизжала она.

Но Берт так внезапно затормозил, что Эдна очутилась где‑то у его ног. Девушка выбралась на обочину и поправила свою сильно пострадавшую шляпку.

– Ух ты! – сказал Берт.

Шли роковые секунды, а он все смотрел, как капает и загорается бензин и как, растекаясь, растет пламя, которое теперь пахло уже и жженой эмалью. Прежде всего он пожалел, что год назад не продал свой мотоциклет, когда нашелся покупатель, но в данный момент от этого разумного соображения было мало пользы. Он резко повернулся к Эдне.

– Набери‑ка мокрого песку!

Затем откатил машину к обочине, положил ее на бок и отправился искать мокрый песок. Для пламени такая предупредительность оказалась благотворной, – оно становилось все ярче, а сумерки вокруг все гуще. Почва вокруг была кремнистая, да и шоссе не изобиловало песком.

– Нам нужен песок, – остановила Эдна толстяка‑велосипедиста и добавила: – У нас загорелся мотор.

Секунду толстяк оторопело смотрел на нее, а потом с жаром принялся сгребать с дороги пыль и мусор. Берт и Эдна тоже принялись сгребать пыль и мусор. Подъезжали все новые велосипедисты, спешивались и выстраивались вокруг; их освещенные пламенем лица выражали любопытство, интерес, удовлетворение.

– Мокрый песок, – говорил толстяк, ожесточенно скребя дорогу, – нужен мокрый песок.

Кто‑то стал ему помогать. Добытые тяжким трудом пригоршни пыли полетели в пламя, и оно с радостью их пожирало.

Примчался, налегая вовсю на педали, Грабб. Он что‑то кричал. Спрыгнув с велосипеда, он швырнул его к живой изгороди.

– Только не лейте воду! Не лейте воду!

Он взял команду в свои руки и стал отдавать распоряжения. Остальные с радостью повторяли его команду и делали то же, что и он.

– Только не лейте воду! – твердили они, хотя воды нигде не было.

– Сбивайте, дурачье, пламя! – крикнул Грабб.

Он выхватил из коляски плед (одеяло, которым зимой укрывался Берт) и стал сбивать горящий бензин. И на какое‑то волшебное мгновение это ему, казалось, удалось. К сожалению, он разбрызгал горящий бензин по дороге. Остальные, вдохновившись рвением Грабба, последовали его примеру. Берт выхватил из коляски подушку и стал сбивать пламя; оттуда же извлекли еще одну подушку и скатерть. Какой‑то юный герой стянул с себя куртку и принялся орудовать ею. Несколько секунд слышалось только тяжелое дыхание людей да ожесточенные хлопки. Флосси, добравшись наконец до толпы, воскликнула:

– О боже! – И ударилась в слезы. – Помогите! – всхлипывала она. – Горим!

Подкатил хромавший на одно колесо автомобиль и, ужаснувшись, замер. Сидевший за рулем высокий седовласый мужчина в защитных очках спросил, растягивая слова, как выпускник Оксфорда:

– Не можем ли мы быть вам полезны? Уже стало ясно, что пропитавшиеся бензином ковер, скатерть, подушки и куртка вот‑вот вспыхнут. Подушка, которой орудовал Берт, испустила дух, и в воздухе закружились перья, словно метель в тихих сумерках. Покрытый пылью, совсем взмокший Берт рвался в бой. У него вырвали из рук оружие, как ему казалось, в самый момент победы. Пламя распласталось по земле, ослабевшее, словно умирающее, и при каждом ударе подпрыгивало, как от боли. Но Грабб уже отошел в сторону и топтал загоревшееся одеяло, да и рвение остальных несколько ослабело. Кто‑то даже бросился к своему автомобилю.

– Эй, вы, – крикнул Берт, – бей его дальше!

Он отшвырнул горящие останки подушки, скинул пиджак и с воплем обрушился на пламя. Он топтал остатки мотоциклета, пока огонь не побежал по его башмакам. Эдна глядела на Берта – озаренного пламенем пожара героя – и думала: «Хорошо быть мужчиной!»

Раскаленные полпенса, описав дугу, угодили в кого‑то из зрителей. Тогда Берт вспомнил, что в кармане у него документы и отступил, стараясь загасить свой загоревшийся пиджак, – он понял, что потерпел поражение, и его охватило отчаяние.

Эдна заметила среди зрителей нарядно одетого пожилого господина приятной наружности в шелковом цилиндре и праздничном сюртуке.

– Ах, да помогите же этому молодому человеку! – обратилась она к нему. – Как можете вы так стоять и смотреть!

– Брезент! – крикнул вдруг кто‑то. Какой‑то человек в светло‑сером спортивном костюме очутился около хромого автомобиля.

– Есть у вас брезент? – спросил он.

– Да, – ответил изысканно‑корректный владелец машины. – Да. Брезент у нас есть.

– Отлично! – завопил вдруг человек в сером. – Так давайте его скорей!

Учтивый автомобилист, словно загипнотизированный, очень медленно и смущенно достал и подал новехонький большой брезент.

– Эй, – крикнул человек в сером, – держите!

И все поняли, что сейчас будет испробован новый способ. Множество рук ухватилось за брезент, принадлежавший джентльмену из Оксфорда. Остальные с одобрительным гулом попятились. Брезент, как балдахин, повис над горящим мотоциклетом, а затем опустился и плотно придавил его.

– Давно бы нам так! – пыхтел Грабб.

Настал момент торжества. Пламя исчезло. Каждый, кто сумел, наступил на край брезента. Берт прижимал свой угол обеими руками и ногой. Брезент надулся в середине, словно стараясь сдержать бушевавший в нем восторг. Затем, не в силах подавить самодовольства, вдруг расплылся в огненной улыбке. Он действительно словно рот раскрыл и хохотал языками пламени. Красный отсвет заиграл в защитных очках владельца брезента. Все отпрянули.

– Спасайте коляску! – крикнул кто‑то, и начался последний этап битвы. Но отцепить коляску не удалось, ивовые прутья вспыхнули, и она сгорела последней. Все притихли. Бензин почти догорел, плетеная коляска трещала и стреляла искрами. Толпа образовала круг, состоявший из критиков, советчиков и второстепенных персонажей, не игравших в происходящем почти никакой роли. В центре круга скучились главные действующие лица, разгоряченные, опечаленные. Какой‑то дотошный юноша, знаток мотоциклетов, атаковал Грабба и все пытался доказать ему, что несчастья могло б и не случиться. Грабб оборвал его и не стал слушать. Тогда юноша выбрался из толпы и принялся втолковывать приветливому господину в шелковом цилиндре, что когда люди ездят на мотоциклетах и совсем в них не разбираются, они сами во всем бывают виноваты.

Пожилой господин слушал его довольно долго и вдруг, просияв, сказал:

– Я совершенно глух… Пренеприятные эти машины… Тут всеобщее внимание привлек к себе какой‑то розовощекий человек в соломенной шляпе.

– Я спас переднее колесо, – заявил он. – Эта шина тоже загорелась бы, если б я не крутил все время колесо.

Все согласились с ним.

Уцелевшее переднее колесо с шиной все еще медленно вращалось над почерневшими искореженными останками мотоциклета. В нем чудились то подчеркнутое достоинство, та безупречная респектабельность, которые отличают сборщика квартирной платы от обитателей трущоб.

– Колесо‑то стоит целый фунт, – не унимался розовощекий, – я все время и крутил его.

С юга прибывали все новые зрители, и каждый спрашивал, что случилось. Грабб начал злиться. Но в направлении Лондона толпа стала редеть, – свидетели происшествия один за другим трогались в путь на своих различных машинах с видом зрителей, недаром потративших деньги. Их голоса замирали в темноте, и было слышно, как некоторые смеялись, вспоминая какой‑нибудь особенно забавный момент.

– Боюсь, что мой брезент немного пострадал, – сказал учтивый владелец автомобиля.

Грабб согласился, что мнение хозяина в данном случае является решающим.

– Больше я ничем не могу быть вам полезен? – осведомился учтивый господин, быть может, с оттенком легкой иронии.

Берт встрепенулся.

– Послушайте, – сказал он, – тут со мной барышня. Если она не поспеет к десяти, ее не впустят в дом. Понимаете? Все мои деньги были в кармане пиджака, он еще догорает в этой куче, и до них не доберешься. Клафем вам по пути?

– Все пути ведут в Рим, – ответил учтивый господин и повернулся к Эдне. – Буду очень рад, если вы отправитесь с нами. К обеду мы все равно опоздали, так что можем вернуться и через Клафем. Нам надо в Сербитон. Боюсь, только что мы поедем не слишком быстро.

– А как же Берт?

– Не уверен, что у нас хватит места для Берта, – сказал владелец автомобиля. – Хотя мы были бы счастливы подвезти и его.

– А не могли бы вы прихватить и все это? – Берт показал рукой на изуродованные черные обломки.

– Ужасно сожалею, но боюсь, что не смогу, – ответил воспитанник Оксфорда. – Приношу тысячу извинений.

– Тогда мне придется остаться, – сказал Берт. – Надо будет что‑то придумать. А вы, Эдна, поезжайте.

– Я бы лучше осталась с вами, Берт.

– Ничего не поделаешь, иначе нельзя, Эдна…

Последнее, что, оглянувшись, разглядела в сгущающихся сумерках Эдна, была печальная фигура Берта в обгоревшей, грязной рубахе. Он стоял в скорбном раздумье над грудой пепла и железных обломков, оставшихся от мотоциклета. Свита зрителей сократилась до пяти‑шести человек. Флосси и Грабб тоже готовились сбежать следом за остальными.

– Выше голову, Берт! – как можно бодрее крикнула Эдна. – До свидания.

– До свидания, Эдна, – отозвался Берт.

– До завтра.

– До завтра, – ответил Берт, не подозревая, что прежде, чем им доведется встретиться вновь, ему суждено будет повидать полмира.

Берт взял у кого‑то спички и при помощи их принялся разыскивать среди обгорелых остатков никак не находившиеся полкроны. Лицо его было серьезно и грустно.

– Какая жалость, что все так случилось, – вздохнула Флосси, уезжая вместе с Граббом.

В конце концов Берт остался почти в полном одиночестве, скорбная, почерневшая фигура Прометея, которому огонь принес проклятие. До этого он смутно надеялся, что наймет тележку, сотворит чудо и починит единственное ценное свое имущество, чтобы хоть как‑то им воспользоваться. Но теперь, в темноте, он постиг несбыточность этих грез. Правда предстала перед ним во всей своей унылой наготе, и невозвратимость потери пронзила его холодом. Он взялся за руль, поднял изуродованную машину и попытался сдвинуть ее с места. Опасения его подтвердились, – заднее колесо, лишенное шины, смялось в лепешку. Оцепенев от горя, Берт минуту‑другую постоял, поддерживая машину. Потом сделал над собой усилие, свалил все, что от нее осталось, в канаву, пнул обломки ногой, посмотрел на них в последний раз и решительно зашагал в сторону Лондона.

И ни разу не обернулся.

– С этой забавой покончено! – сказал он, – Не раскатывать больше Берту Смоллуейзу на мотоциклете, может, год, а то и два. Прощайте, веселые денечки! И чего я не продал проклятый драндулет три года тому назад, когда к нему приценялись!

 

3

 

Утро нового дня застало фирму «Грабб и Смоллуейз» в полнейшем унынии. Ее владельцы почти не обратили внимания на огромные плакаты, один за другим появившиеся в лавчонке напротив, где торговали табаком и газетами.

 

АМЕРИКАНСКИЙ УЛЬТИМАТУМ

АНГЛИЯ ДОЛЖНА ВОЕВАТЬ

НАШЕ БЕЗРАССУДНОЕ ВОЕННОЕ МИНИСТЕРСТВО ПО ПРЕЖНЕМУ НЕ ЖЕЛАЕТ СЛУШАТЬ МИСТЕРА БАТТЕРИДЖА

БОЛЬШОЕ КРУШЕНИЕ НА ОДНОРЕЛЬСОВОЙ ДОРОГЕ В ТИМБУКТУ

 

И еще:

 

ВОЙНА НА ПОРОГЕ

В НЬЮ‑ЙОРКЕ СПОКОЙНО

БЕРЛИН ВСТРЕВОЖЕН

 

И далее:

 

ВАШИНГТОН ПО‑ПРЕЖНЕМУ МОЛЧИТ

ЧТО ПРЕДПРИМЕТ ПАРИЖ? ПАНИКА НА ПАРИЖСКОЙ БИРЖЕ

КОРОЛЬ ДАЕТ БАЛ НА ОТКРЫТОМ ВОЗДУХЕ В ЧЕСТЬ ТУАРЕГОВ

ПРЕДЛОЖЕНИЕ МИСТЕРА БАТТЕРИДЖА

СТАВКА ТЕГЕРАНА

 

Или еще:

 

БУДЕТ АМЕРИКА ВОЕВАТЬ?

АНТИНЕМЕЦКИЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ В БАГДАДЕ

МУНИЦИПАЛЬНЫЙ СКАНДАЛ В ДАМАСКЕ

ИЗОБРЕТЕНИЕ БАТТЕРИДЖА ПРИОБРЕТАЕТ АМЕРИКА

 

Берт смотрел на все эти сообщения невидящим взором, поверх картонки с наконечниками для насосов, выставленной в застекленной половинке двери. На нем была почерневшая фланелевая рубашка и жалкие остатки вчерашнего праздничного костюма. В мастерской с забитой досками витриной было до ужаса темно и неуютно, а выдаваемые напрокат велосипеды выглядели сегодня как никогда позорно. Берт вспомнил об их «выданных» собратьях и о том, что близится полдень, а значит, и неизбежные объяснения с клиентами. Он вспомнил их нового домохозяина, потом старого, вспомнил неоплаченные счета и всякие иски. И впервые жизнь представилась ему долгой и безнадежной борьбой против судьбы.

– Знаешь, Грабб, – сказал он, беря быка за рога, – мне до чертиков надоела эта мастерская.

– Мне тоже, – ответил Грабб.

– Я в ней разочаровался. Глаза б мои не глядели на этих клиентов.

– Да еще эта прицепная коляска, – добавил, помолчав, Грабб.

– Черт с ней, с коляской! – ответил Берт. – Я же не оставлял за нее задатка. Не оставлял‑то не оставлял, но, конечно… Знаешь что, тут у нас ничего не получается. Мы все время терпим убытки. И совсем запутались.

– А что же делать‑то? – спросил Грабб.

– Покончить со всем. Продать что можно за любую цену. Ясно? Чего цепляться за гиблое дело? Незачем. Это чистейшая глупость.

– Так‑то оно так, – заговорил Грабб, – да ведь погибает тут не твой капитал…

– А нам‑то зачем погибать вместе с капиталом? – ответил Берт, оставив без внимания намек Грабба.

– Имей в виду, что за эту прицепную коляску я отвечать не намерен. Я тут ни при чем.

– А кто говорит, что ты тут при чем? Хочешь здесь оставаться, сделай милость. С меня хватит! До конца праздников еще здесь пробуду, а потом меня нет! Понял?

– Бросишь меня?

– Брошу. Если ты хочешь остаться.

Грабб оглядел мастерскую. В ней и впрямь стало мерзко. Когда‑то ее украшали новые идеи, надежда, запас товаров, перспективы кредита. А теперь – теперь кругом запустение и упадок. Вот‑вот нагрянет домовладелец, чтобы продолжить скандал из‑за разбитой витрины.

– Куда ж ты думаешь податься, Берт? – спросил Грабб.

Берт повернулся и внимательно посмотрел на друга.

– Я все это продумал по дороге домой и в постели. Всю ночь не сомкнул глаз.

– Что же ты придумал?

– Я наметил план.

– А какой?

– Да ведь ты хочешь остаться тут.

– Не останусь, если есть надежда на что‑нибудь получше.

– Пока это только идея, – сказал Берт.

– Ну, давай выкладывай.

– Вчера девушки помирали со смеху от твоей песенки.

– С тех пор будто сто лет прошло, – вставил Грабб.

– А когда запел я, бедняжка Эдна даже всплакнула.

– Просто ей в глаз попала мошка, – сказал Грабб. – Я сам видел. Но при чем тут это?

– А вот при том.

– Каким же это образом?

– Не догадываешься?

– Уж не петь ли на улицах?

– На улицах? Ну нет. А что ты скажешь, если нам совершить турне по курортам Англии как певцам? Просто молодые люди из хороших семей решили развлечься, а? У тебя голос неплохой, у меня тоже. Да я любого из этих певцов на пляжах в два счета переплюну. А уж пыль пустить в глаза мы оба умеем. Верно? Так вот что я придумал. Мы станем петь романсы и исполнять чечетку. Вот как мы вчера дурачились. Потому мне это и пришло в голову. Программу составить – пара пустяков. Репертуар из шести песен и одну‑две на бис, речитативом. У меня это здорово получается.

Грабб все еще созерцал свою сумрачную и унылую мастерскую; он подумал о своем прежнем домохозяине и о теперешнем, подумал, что вообще препротивно иметь собственное дело в этот проклятый век, который несет гибель людям среднего достатка; и тут ему вдруг показалось, будто он слышит в отдалении звуки банджо и пение выброшенной на берег сирены. Он почувствовал под ногами нагретый солнцем песок, увидел себя в кольце отпрысков щедрых родителей – недаром же они повезли их на курорт – услышал шепот: «А на самом деле они настоящие джентльмены!» – и звон падающих в шляпу медяков, а иной раз и серебряных монет. Чистый доход, ни издержек, ни счетов.

– Идет, Берт, – сказал он.

– Дело! – воскликнул Берт. – И незачем время терять.

– Отправляться в путь совсем без капитала тоже незачем, – сказал Грабб. – Если мы продадим самые лучшие машины в Финсбери, мы выручим шесть‑семь фунтов. Завтра утречком, пока на улицах никого нет, это будет легко проделать…

– Ловко получится: эта отбивная котлета притащится, чтобы закатить нам очередной скандал, а тут объявление: «Закрыто на ремонт».

– Обязательно проделаем такую штуку, – загорелся Грабб, – обязательно! И напишем еще, чтобы по всем вопросам обращались к нему. Ясно? Уж он им ответит.

К концу дня друзья тщательно продумали весь план. Вначале они прибегли к довольно неудачному плагиату и решили назваться «Голубыми офицерами флота» в подражание прославленной труппе «Пурпурные графы», – Берту до смерти хотелось покрасоваться в наряде, похожем на светло‑синюю офицерскую форму, но только еще шикарнее, с золотыми галунами и всякими шнурами. Но от этой затеи пришлось отказаться, – изготовление таких костюмов потребовало бы слишком много времени и средств. Друзья поняли, что должны удовольствоваться костюмами более дешевыми и простыми, и Грабб предложил белое маскарадное домино. Затем они некоторое время носились с мыслью взять два самых плохих велосипеда, из тех, что выдавались напрокат, выкрасить их ярко‑красной эмалью, заменить звонки пронзительными клаксонами и кружить на машинах перед началом и в конце представления. Потом решили, что это, пожалуй, рискованно.

– Найдутся люди, которые нас – то не узнают, зато в два счета распознают наши велосипеды, а старые хвосты нам ни к чему. Нужно начинать все заново.

– Да, уж мне хвосты ни к чему, – подхватил Грабб.

– Нам надо проветриться и забыть проклятые старые заботы. От них одно расстройство.

Все же они решили рискнуть и выступать с велосипедами вот в каких костюмах: коричневые чулки с сандалиями, холщовые простыни с дыркой для головы, парики и фальшивые бороды из пакли. В остальном каждый будет самим собой. Они станут называться «дервишами пустыни» и будут распевать популярные куплеты «У меня в прицепной коляске» и «Эти шпильки, расскажите‑ка, почем?».

Друзья решили начать с маленьких приморских местечек и затем уж, убедившись в своих силах, повести наступление на большие курорты. Первым выбрали местечко Литтлстон в Кенте из‑за его непритязательности.

Так, болтая, разрабатывали они план действий, и то обстоятельство, что больше половины правительств мира все больше и больше грозило войной, казалось им несущественным и маловажным.

Часа в четыре друзья увидели в лавке напротив первые плакаты с заголовками выпусков вечерних газет, вопивших:

 

ТУЧИ ВОИНЫ СГУЩАЮТСЯ

ТОЛЬКО ЭТО – НИЧЕГО БОЛЬШЕ

 

– Заладили одно: война да война, – сказал Берт. – Так и правда можно ее накликать.

 

4

 

Нетрудно догадаться, что неожиданное появление «дервишей пустыни» изумило, но совсем не обрадовало тихий пляж захолустного Димчерча. Димчерч был одним из последних прибрежных селений Англии, куда не дотянулся монорельс, поэтому его обширные пляжи по‑прежнему были тайной и отрадой немногих избранных душ. Они бежали сюда от пошлости и показной роскоши, чтобы мирно купаться, болтать с друзьями, играть с детьми, а поэтому появление «дервишей пустыни» отнюдь не привело их в восторг.

Две белые фигуры на ярко‑красных велосипедах приближались к пляжу со стороны Литтлстона; их было уже хорошо видно и слышно: они трубили в клаксоны, испускали жуткие вопли и вообще грозили неудержимым, назойливым весельем.

– Боже мой! – сказал Димчерч. – Что это?

Тут наши молодые люди, согласно разработанному плану, поставили свои велосипеды рядом, спешились и вытянулись по стойке смирно.

– Почтенные дамы и господа, – начали они, – разрешите представиться: –Дервиши пустыни. – И низко поклонились.

Сидевшие на берегу группками люди в страхе уставились на них, но несколько ребятишек и подростков заинтересовались и подошли поближе.

– Тут ни черта не получишь, – прошептал Грабб.

И «дервиши пустыни», кривляясь, свалили в кучу свои велосипеды, но насмешили только одного совсем уж простодушного малыша. Набрав в легкие побольше воздуха, они запели разудалую песню «Эти шпильки, расскажите‑ка, почем?». Грабб пел, Берт с великим усердием подхватывал припев, и после каждого куплета оба артиста, подобрав полы своих домино, исполняли несколько тщательно разученных па.

 

Динь‑бом, тилинь‑бом‑бом.

Эти шпильки, расскажите‑ка, почем?

 

Так они пели и приплясывали на залитом солнцем пляже Димчерча, и маленькие дети, подойдя поближе к молодым дядям, никак не могли понять, почему они ведут себя так глупо, а взрослые смотрели на них холодно и недружелюбно.

В это утро на всех пляжах Европы звенели банджо, слышались веселые возгласы и песни, дети играли на солнце, пароходики совершали увеселительные рейсы; обычная многообразная жизнь тех дней текла по своему веселому, бездумному руслу, и никто не подозревал, что над ней собираются темные, грозные силы. В городах люди хлопотливо занимались своими обычными делами. Газеты слишком часто кричали об опасности, и сейчас уже никто не обращал на них внимания.

 

5

 

Когда Берт с Граббом в третий раз выкрикнули припев к своим куплетам, они увидели низко в небе громадный золотисто‑коричневый воздушный шар, который быстро приближался к ним с северо‑запада.

– Только нам удалось заинтересовать их, и на тебе – еще какая‑то штука притащилась! – проворчал Грабб. – Валяй, Берт, дальше!

 

Динь‑бом, тилинь‑бом‑бом.

Эти шпильки, расскажите‑ка, почем?

 

Шар поднялся выше, затем снизился и скрылся из виду.

– Слава богу, сел, – успел сказать Грабб и вдруг шар выпрыгнул снова.

– Чтоб ему! – буркнул Грабб. – Жми, Берт, не то они его увидят.

Друзья закончили свой танец и впились глазами в шар.

– Что‑то с ним неладно, – сказал Берт.

Теперь уже все смотрели на шар, который быстро приближался, подгоняемый свежим северо‑западным ветром. Песня и танец потерпели полное фиаско. Представление никого больше не интересовало, даже Берт с Граббом совсем забыли, что далеко еще не исчерпали свою программу. Шар дергался, словно его пассажиры пытались приземлиться, – он, медленно опускаясь, касался земли, тут же футов на пятьдесят подскакивал вверх и снова начинал медленно опускаться. Его корзина задела верхушки деревьев, и черная фигура, возившаяся в стропах, не то свалилась, не то спрыгнула назад, в корзину. Через секунду шар оказался совсем рядом. Громадный, величиной с дом, не меньше, он быстро снижался над песчаным берегом, за ним волочился длинный канат, и человек в корзине что‑то громко кричал. Он как будто сбрасывал с себя одежду, а потом его голова появилась над краем корзины, и все расслышали слова:

– Хватайте канат!

– Лови, Берт! – крикнул Грабб и бросился ловить канат.

Берт последовал его примеру и столкнулся с каким‑то рыбаком, тоже нагнувшимся за канатом. Женщина с ребенком на руках, два малыша, вооруженные игрушечными лопатками, и толстый господин в спортивном костюме почти одновременно оказались около волочившегося по земле каната и теперь топтались вокруг, стараясь поймать его. Берт добрался до этой извивающейся, ускользающей змеи, прижал ее ногой, опустился на четвереньки и, изловчившись, схватил. Не прошло и минуты, как вся рассыпанная по пляжу публика словно выкристаллизовалась на канате и старалась удержать шар, выполняя яростные команды человека в корзине.

– Тяните! – кричал он. – Говорю вам, тяните!

Но шар, повинуясь ветру и силе инерции, протащил свой живой якорь еще немного к морю. Потом опустился, с легким всплеском коснулся воды и отпрянул, как обжегшийся палец.

– Тяните к себе! – взывал человек в корзине. – Она в обмороке!

Он нагнулся над чем‑то невидимым, а шар тем временем оттащили от воды. Берт, оказавшийся ближе всех к корзине, сгорал от любопытства и волновался больше всех. Он тянул что было мочи, но без конца спотыкался о длинный хвост своего балахона. Он и представления не имел, что воздушный шар такая громадная, легкая, неустойчивая штука. А корзина была сравнительно небольшая, сплетенная из толстых бурых прутьев. Канат, за который он тянул, был прикреплен к массивному кольцу футах в пяти над корзиной. При каждом рывке Берт выбирал значительный кусок каната, и покачивающаяся корзина мало‑помалу приближалась к берегу. Из нее долетал гневный рев:

– Она лишилась чувств! Сердце ее не выдержало – столько пришлось ей всего вынести!

Шар больше не сопротивлялся и пошел вниз. Берт отпустил канат и бросился вперед, чтобы ухватиться за него в другом месте, и уцепился за край корзины.

– Держите крепко, – сказал человек в корзине, и рядом с Бертом появилось его лицо. До чего же знакомое лицо – свирепые брови, приплюснутый нос, пышные черные усы, темная, растрепанная шевелюра. Пиджак и жилет человек сбросил – наверно, собирался спасаться вплавь.

– Все держите корзину, – говорил он. – Тут дама, она потеряла сознание или у нее плохо с сердцем, одному богу известно, что с ней! Меня зовут Баттеридж, Баттеридж… и я на воздушном шаре! Все навалитесь на этот край. В последний раз доверился я этим допотопным изобретениям. Веревку заело, и клапан не открылся. Попадись только мне мерзавец, который должен был проверить…

Внезапно он просунул голову между стропами и воззвал:

– Раздобудьте коньяку, рюмку коньяку покрепче!

Кто‑то отправился добывать коньяк.

В корзине в обдуманной позе, выражавшей полнейшее безразличие к собственной судьбе, лежала на мягкой скамье пышная блондинка в меховой накидке и большой шляпе с цветами. Ее запрокинутая голова упиралась в мягкую обивку корзины, глаза были зажмурены, рот открыт.

– Дорогая моя! – произнес мистер Баттеридж своим обычным оглушительным голосом. – Мы спасены!

Дама не шелохнулась.

– Дорогая моя! – повторил мистер Баттеридж невероятно оглушительным голосом. – Мы спасены!

Дама по‑прежнему оставалась недвижима.

И тут мистер Баттеридж дал волю своей пламенной натуре.

– Если она умерла, – он медленно поднес кулак к воздушному шару и раскатисто взревел, – если она умерла, я р‑р‑р‑азнесу в клочья небо! Я должен вынести ее отсюда! – вопил он, и ноздри его от избытка чувств раздувались. – Я должен ее вынести. Я не допущу, чтобы она скончалась в этой тесной плетеной корзине – она, созданная для королевских покоев! Крепче держите корзину. Есть среди вас сильный мужчина, который сможет удержать ее на руках?