Охота на оленей и ночной кошмар 2 страница

«Вы что, все охренели? Куда мчитесь? От кого спасаетесь? – невольно схватил я свою «Сайгу». – Что же это за враг, если от него мчатся опрометью все лесные обитатели?»

И тут я услышал нарастающий шум. Он стал приближаться со стороны распадка.

«Что это может быть? – растерялся я. – Такое впечатление, что через лес мчится стадо каких‑то огромных зверей. Неужели здесь, в Эвенкии, водятся мамонты? – невольно подумалось. – Потому что только таким гигантам под силу наделать в тайге столько шума».

Грохот тем временем приближался всё ближе и ближе. Не зная, что делать, я заметался по поляне. И тут до меня дошло, что по тайге движется мощная волна воды.

«Откуда она взялась? – мелькнуло в сознании. – Уж не из‑под земли ли? Неужели это апокалипсис? Что бы ни было, надо спасаться».

Я бросился к ближайшему дереву. Когда взобрался до середины, почувствовал, как под напором неведомо откуда взявшейся воды оно стало раскачиваться. До моего слуха донёсся грохот падающих в воду сухостоев и завывание ветра. Волна, снося на своём пути старые деревья, понеслась куда‑то вниз. Шум от её движения стал мало‑помалу стихать, и я, наконец, огляделся. Внизу, в метре от меня плескалась тёмная масса воды. Хоть я и не видел, но чувствовал, что вокруг меня самое настоящее море. Холодное, мёртвое и безжалостное.

«Сколько же зверя погибло сегодня ночью? Особенно медведей. Они утонули в своих берлогах во сне, как малые дети. Интересно, когда вода схлынет? Или, наконец, замёрзнет? – думал я, цепляясь за ветки. – Температура не меньше минус десяти!, и в такой холод – потоп! Как подобное могло произойти?»

Когда волнение улеглось, я почувствовал, что замерзаю. Голые кисти рук на морозе перестали повиноваться. Я обхватил ствол лиственницы руками и стал ждать, когда совсем окоченею.

«Может, свалиться вниз и утонуть, чем вот так сидеть и ждать своей смерти на дереве?» – думал я в тот момент.

И вдруг, неизвестно откуда, опять раздался издевательский голос дедушки:

– Ты зачем посреди ночи на дерево залез, дурень?

– Как зачем, ты что – не знаешь, что происходит? – буркнул я. – Смотри, чтобы тебя волной не накрыло. В тайге потоп, скоро его волна дойдёт до озера.

– Каких только я идиотов на своём веку не видел, но такого, как ты, встретил впервые. Какая волна, какой потоп? Оглянись по сторонам, придурок! Подумай своей тупой башкой, откуда воде взяться на такой высоте? – раздался опять голос Чердынцева.

Я невольно взглянул вниз и ахнул: всё было по‑прежнему. На поляне догорал мой костёр. Рядом с ним, как ни в чём не бывало, лежали оленьи шкуры, поодаль стояла моя нарта... Никаких признаков потопа! Не веря своим глазам, я стал спускаться с лиственницы.

– Поторопись, балбес, а то без рук останешься, – напутствовал меня голос старика. – Давай скорее к костру, обезьянин.

– Кто‑кто? – переспросил я дедулю.

– Кто? Сибирский представитель приматов, который страдает манией: по ночам скакать по лиственницам. Ты же деградант, от подобных, того и гляди, новый вид обезьяны появится – эректус сибирикус.

И я услышал весёлый смех таёжного отшельника.

Стоя у костра, я грел свои одеревеневшие пальцы и никак не мог понять, что произошло. Ещё недавно вся тайга была залита непонятно откуда взявшейся водой, но, оказывается, ничего подобного не было!

«Я что, всё это увидел во сне? Во сне я забрался и на дерево? Получается – я самый настоящий лунатик! И псих, и лунатик одновременно. Час от часу не легче!»

– А ты что, в себе сомневаешься? – услышал я снова голос Чердынцева. – Зря! Таких, как ты, чокнутых, ещё поискать: почти по голому стволу аж до самой макушки! Среди лунатиков ты просто чемпион! Любо‑дорого посмотреть!

– А ты что, меня видел на макушке?

– А как же! Кто тебя разбудил? Если б не я, ты бы обморозился и грохнулся головой вниз под фанфары.

– Спасибо! – буркнул я, подкидывая дрова в кострище. – Я‑то, грешным делом, подумал, что ты моей смерти хочешь.

– Смерти? – раздался удивлённый голос. – Легко хочешь отделаться, придурок. Если лапки протянешь, кто развлекать меня будет? С тобой ведь не соскучишься, что‑нибудь да отчебучишь. Я на твои опорки не могу налюбоваться. Что самое интересное – они у тебя оказались тёплыми. Я представляю, какую ты себе одежонку справишь! Со смеху помру! Мне интересно, штаны себе ты сошьёшь мехом наружу или вовнутрь? Если мехом вовнутрь, то смотри, чтобы у тебя цыплята по дороге между ног не вывелись. Ха‑ха‑ха! – опять раздался смех дедули.

– Ну и шутки у тебя, – проворчал я, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. – Ты ведь хамишь.

– Хамлю? Ну и что! Кто меня здесь слышит? Только ты да лес.

– Не буду я шить штаны из шкуры, так что не веселись заранее. Сошью я себе добротные бакари[21], а на плечи – обычную кырняжку. Камусов у меня на них хватит.

– А лыжи из чего будешь клеить? На голицах по нашей тайге не пробиться.

– Я ещё добуду зверей, на этот раз пару лосей. И тогда у меня всё сложится.

– Нет, ты неисправим! – заметил голос из ниоткуда. – Что же с тобой делать? Может, тебе ноги назад повернуть, чтобы по тайге тебя не носило.

– Как это? – удивился я. – Что значит назад?

– Это значит, что пятки у тебя будут впереди, а пальцы со стопой сзади.

– Это не я спятил, а ты, уважаемый, – обратился я к голосу. – Лосей здесь вокруг тысячи, и никто на них не охотится. Мне же для дела нужны их камусы, а не для баловства, и мясо я не брошу. Так же, как оленину, вывезу и тебе оставлю.

– Мне не нужно твоих подачек, чирей вонючий! Мне надо, чтобы ты никого здесь не трогал. Ты же не охотник, а убивец. Матёрый живодёр! Мало ему трёх оленей, лосей захотелось. Нет, я тебе «метёлки» назад повыверну.

– А как ты мне прикажешь домой топать? На животе по‑пластунски, как Маресьев? Или спиной вперёд?

– Не спиной, а задницей, называй вещи своими именами, нежить.

– Я у тебя ещё и нежить, а ты, значит, ангел во плоти. Я без одежды, без пищи, без крыши над головой, и меня тебе не жаль. Ладно бы оставил в покое, так нет же! Хочешь, чтобы я задом наперёд стал ходить. Тебе, видите ли, мало! Где справедливость?

– Ишь ты! – прошамкал дедуля. – Справедливость ему подавай! А ты по справедливости, где прёшься, там вокруг тебя смерть?

– Я же не от жира, просто деться некуда. Неужели трудно понять?

– Дурней я понимать не намерен, но где‑то ты меня убедил. Ещё раз сходишь на охоту – и отбой. Иначе я своё слово сдержу.

– Вот спасибо! – вздохнул я. – Оказывается, ты с пониманием.

– Без понимания, просто тебе удалось меня разжалобить. Давай отогревайся и назад. Тёплой погоды осталось на три дня, потом я её отпущу. Морозы ударят под пятьдесят.

И голос старика растаял.

«Так вот почему стоит погодная благодать! – невольно проникся я уважением к Чердынцеву. – Оказывается, тёплые дни – это его заслуга, а я‑то ломал голову! Что ж, спасибо! Выходит, в глубине души ты, дедуля, добряк. А я‑то думал, что судьба свела с осатанелым психом».

От подобных мыслей у меня поднялось настроение и, подложив дрова в костёр, я снова залез под тёплую оленью шкуру. Перед рассветом я загрузил свою нарту и двинулся по своему следу назад к озеру. Интуитивно я стал догадываться, что мои страхи относительно расстройства психики напрасны. Что дело тут не во мне, а в бывшем хранителе.

«А может он и не бывший? – пришло мне в голову. – С чего я взял, что старика списали? Из‑за того, что он стал вести со мною какую‑то игру. Вопрос – какую»?

От внезапной догадки я даже остановился. Сплошные открытия, одно за другим! Я уселся на нарту и стал думать.

«Судя по тому, что он вовремя стащил меня с дерева и внял моим доводам, старик вполне вменяем. Но тогда зачем ему разыгрывать роль психопата? Понять бы, что за этим стоит. Проверяет меня на вшивость? Похоже, что так, но уж очень жёстко. Впрочем, не мне судить, – поднялся я на ноги. – Надо заниматься своими делами и ждать. Старик обязательно себя раскроет, главное – не расслабляться».

И я снова потянул гружёную нарту по направлению к озеру.

До дома я добрался только под утро. Хорошо поев и три часа поспав, я снова отправился на свою поляну. Надо было торопиться: если не успеть к наступлению морозов, всё могло осложниться. Без тёплой одежды в тайгу не выйдешь, так что главное сейчас для меня – решить вопрос с обмундированием, а лыжи подождут. К тому же, их ещё надо выстругать и загнуть, и на это уйдёт уйма времени. Раздумывая над предстоящей работой, предельно уставший и голодный, я, наконец, добрался до места охоты. Наскоро приготовив ужин, я с головой забрался под оттаявшую, на огне оленью шкуру и закрыл глаза.

«Будь, что будет, – думал я. – Огонь, новый потоп, что угодно. Больше ни на что я не среагирую. Хватит паники и ужасов, пора бы мне научиться управлять своими чувствами».

Проснулся я, когда совсем рассвело. Высунув руку из‑под оленьего одеяла, я понял, что погода пока не изменилась.

«Дедушка или кто‑то другой, но погодой явно управляют, – подумал, вставая. – Обычно в это время стоят морозы под сорок и ниже, а сейчас просто благодать. От силы минус десять‑пятнадцать, не более. Надо поторопиться, пока не ударит корочун[22]», – вспомнил я предупреждение дедушки. И, загрузив нарту, двинулся в обратный путь.

 

 

 

ГЛАВА 5

ЗИМНЯЯ ОДЕЖДА И ЛЫЖИ

 

Придя домой, я первым делом насобирал старые ржавые гвозди и добавил к ним деревянные, сделанные из сухой лиственницы. Потом, разморозив все три оленьи шкуры, натянул их на стены своего жилища. Осталось дело за малым – найти скребок. Когда шкуры высохнут, их надо будет как следует выделать. Но без скребка хорошая выделка невозможна.

«Чем же можно его заменить? – ломал я себе голову. – Нужен кусок стали. Наточить его можно и камнем».

И тут я вспомнил о своей ложке из нержавейки.

– Эврика! – чуть не закричал я. – Достаточно заточить её кромку – и получится классный скребок.

Сказано – сделано! Пользуясь куском базальта как напильником, я заточил кромку стальной ложки и сделал к ней деревянную ручку.

«Скребок получился – хоть на выставку! – радовался я. – Осталось дождаться консервации шкур. Через пару дней они просохнут и можно будет начать выделку».

Но первыми высохли не сами шкуры, а ножные камусы. Очевидно, потому, что висели они ближе к печи и шкура их была потоньше. Вечером я снял со стены один кыс[23] и попробовал на нём свой скребок. Инструмент оказался отменным. Через пару часов камус был и выскоблен, и неплохо отмят. После этого я взялся за второй кыс, потом за третий и четвёртый. Но как бы я ни старался, больше четырёх камусов в сутки я выделать не мог. Стали отказывать руки, слишком непривычной оказалась для них нагрузка. Но и четырёх камусов в день для меня было достаточно. Своему успеху я радовался, как ребёнок. Через три дня все двенадцать камусов были готовы, дело осталось за самими шкурами.

Между тем, сразу после моей эпопеи с мясом, грянул лютый мороз. Температура опустилась сначала до минус сорока, а затем и ниже, но я не сильно переживал. Дров у меня хватало, в избушке было тепло. Неприятно было то, что по ночам приходилось иногда жечь лучину, но ничего другого придумать я всё равно не мог. Поэтому такое дело меня не особо расстраивало. Днём я заготавливал сухие щепки, а по ночам их жёг. Плохо было то, что я не захватил с собой ни одной путной книги. Иногда жажда почитать что‑то хорошее просто мучила. Мне несколько раз хотелось забыть все обиды и пойти к дедушке с просьбой взять одну‑две книги. Я с тоской поглядывал на лежащие в углу моего жилища томики Мегре, но по третьему разу читать бред про Анастасию мне не хотелось. Поэтому, когда просохли оленьи шкуры, я с остервенением взялся за их выделку. Сняв скребком мездру, я руками отмял их так, что на вид они стали как шёлковые. Но ни из выделанных камусов, ни из оленьих шкур ничего шить я не торопился, их ещё нужно было хорошо продубить. Чтобы они, впитав в себя влагу, не встали колом. Для этого я настругал в кастрюлю лиственничную кору и стал на медленном огне; её выпаривать. Когда раствор почти приобрёл цвет дёгтя, я пропитал им все камусы и шкуры, а когда они высохли, отмял.

«Всё, теперь можно и шить, – посмотрел я на свою работу. – Оленьих жил у меня хоть отбавляй. Так что за дело».

Раньше я несколько раз шил себе оленью и лосиную обувь, поэтому проблем с бакарями у меня не возникло, я справился с ними за неделю. Единственное, в чём я отошел от традиции, так это вместо оленьих щёток с копыт поставил на подошву шкуру, снятую со лбов. Такая подошва хуже традиционной, но у меня не было выбора, поэтому я был доволен всем тем, что получилось. Нитки из жил я умел делать чуть ли не с детства. Распустить жилу, затем ладонями свить – трудности не представило. Я делал это с превеликим удовольствием. Когда с бакарями работа была закончена, я взялся за оленьи носки. Их я сшил махом, за полдня. Теперь впереди была кырняжка[24]. Шуб я никогда не кроил. И сразу никак не мог сообразить, с чего начать. Кончилось тем, что на оленьей шкуре я провёл центральную линию и решил, что это будет спина, потом рассчитал от неё расстояние до рукавов и в тех местах прорезал две дыры. Получилось нечто похожее на олений жилет, осталось пришить к нему рукава и сделать вместо пуговиц, как у эвенков, завязки. Понятно, что с рукавами мне пришлось повозиться. Сшить их было не сложно, но пришивал я их несколько раз. Рукава никак не подходили: то лезли вперёд, то загибались назад, то топорщились. Наконец до меня дошло, что всё дело в угле среза, и, когда я методом тыка его определил, рукава моей шубы встали на место.

Затем я сшил себе эвенкийский нагрудник и капор – наконец‑то моя мечта сбылась: теперь можно было не бояться никаких морозов. Дело стало за лыжами и спальником.

Всё время, пока я занимался шитьём, старика я не видел. На улице мне приходилось бывать редко, больше сидел дома, на озеро тоже не ходил.

Дедушка же, похоже, с озером не расставался. Он регулярно проверял сети, и было ему не до меня. Когда немного потеплело и снег перестал под ногами скрипеть, я собрался на охоту. Мяса в моём доме было до весны, но, чтобы сделать хорошие горные лыжи, требовались широкие лосиные камусы. К тому же для дальнего зимнего перехода мне необходим был тёплый зимний спальник, его можно было сшить из двух лосиных шкур. И вот рано утром, облачившись в зимнее обмундирование, я вышел из своего жилища и направился прямо на восток, в сторону Вилюя. Там, вдоль ручьёв, впадающих в реку, должны быть зимние лосиные стойла. Если их не будет, не беда, ходового лося тоже можно скрасть. Главное, чтобы позволяла погода. Но не прошёл я и километра, как меня догнали лайки Чердынцева.

– Вот те раз! – удивился я. – С чего бы это? На обеих собаках не было ошейников. Выходит, что они не отвязались, а старик их отпустил намеренно.

– Ты слышишь меня, придурок? – где‑то внутри меня раздался голос дедушки. – Стреляй аккуратно, не задень собак.

– А ты их зачем отпустил? – задал я невольный вопрос.

– Вот бестолочь так бестолочь! Не понимает он, видите ли! У нас здесь сохатые в зиму не стоят, слишком мало кормов. Они всё время в движении. Собак я тебе дал, чтобы ты неделю за лосями не бегал. Добывай рогачей, лучше старых, и торопись. Впереди морозы под шестьдесят.

– Вот, оказывается, что? – растерялся я. – Ты дал мне своих зверовых лаек на охоту?

– У тебя что – думалка заела? Не можешь понять? Да мне плевать на тебя. Просто собак жалко, давно без работы. Ступай и поскорее возвращайся, если ударит под шестьдесят, мало не покажется!

Голос старика затих. Я огляделся по сторонам и увидел, как обе лайки, взяв моё направление, исчезли в густом лиственничнике. Я шёл за ними, не торопясь, потеть на морозе – самое последнее дело. По дороге я пересёк свежий соболиный след и про себя отметил, что собаки на него не среагировали.

«Надо же, они как будто знают, что соболь мне не нужен, – восхитился я лайками. – Если они хорошо работают, охота не должна быть долгой».

Я шёл по неглубокому снегу, изучая встречные следы и по‑копы. Вот прошёл табун оленей; здесь соболь поймал рябчика, видны перья и кровь; там росомаха гнала зайца, косой уходил от неё громадными прыжками. Похоже, он обречён, так от росомахи не бегают. Значит заяц молодой, неопытный. Но вот впереди я увидел старый лосиный след.

«Если есть старые следы, значит будут и свежие», – мелькнуло в голове.

Тут я услышал справа от себя далёкий собачий лай.

«Теперь всё дело за мной, – побежал я в направлении лая. – Только бы не подшуметь, иначе никого не добуду. Услышав человека, лоси сразу уйдут. И никакие собаки их не остановят».

Постепенно я перешёл на шаг и стал двигаться как можно тише, лай собак приближался. Обходя деревья, чтобы не задеть ветви, я часто останавливался. Вскоре стало ясно, что идёт борьба: лоси пытаются от собак уйти, но каждый раз лайки их заворачивают, а что сохатых несколько, я догадался по лаю – до меня дошло, что лайки водят лосей по кругу.

«Вот молодцы! Высший пилотаж! – подумал я о серых красавцах. – Теперь подойти на расстояние выстрела не составит труда».

Я остановился и прислушался. Вот лай приблизился и стал удаляться.

«Значит, в этом месте тропа, – наметил я себе направление. – Пока звери на той стороне круга, надо спешить».

И я во весь дух побежал к нужному месту. Сделав бросок, прижался к стволу сосны и огляделся. Впереди передо мной виднелся вспаханный снег.

«Я у тропы, – отметил для себя. – Теперь надо ждать».

Постепенно лай стал приближаться.

«Перед выстрелом никогда не надо думать о добыче, – вспомнил я старинное наставление всех охотников. – Думать можно о чём угодно, только не о том звере, на которого ты охотишься. В противном случае он почувствует опасность и не подойдёт».

Волевым усилием я унял биение сердца и стал вспоминать великую Обь, ту реку, на которой вырос, её песчаные берега, синее бездонное небо и бескрайние луга. И вдруг я увидел, как слева от меня показалась одна из лаек – это был кобель. Он метался с лаем из стороны в сторону, а прямо на него шёл огромный лось, за ним второй и третий. Я поднял «Сайгу», снял её с предохранителя, но стрелять не стал: передо мной были три важенки, громадный бык, подгоняемый второй собакой, шёл позади них. Глаза мои уже видели лосей, но мысли были ещё на Оби, поэтому звери, воюя с остервенелыми псами, опасности, исходящей с моей стороны, не почуяли. Сохатый был огромен: на голове его красовалась гигантская корона из побелевших рогов. Он шёл, то и дело останавливаясь и оглядываясь на наседающую на него собаку. Вдруг он резко развернулся и сделал резкий бросок в сторону лайки своими копытами. Опытная сучёнка стремглав отлетела в сторону и, залившись лаем, снова бросилась в бой. В этот момент я нажал на спусковой крючок. Гигант, получив пулю под лопатку, медленно повалился на бок. Услышав звук выстрела, важенки шарахнулись в сторону, на секунду застыли, а потом опрометью бросились через лиственничник по склону вниз. За ними умчались и собаки. Я подошёл к быку, лось был уже мёртв: шерсть его загривка опала и уши распрямились. Я посмотрел в его помутневшие глаза и тихо сказал:

– Ты прости меня, пожалуйста. Нужда заставила отнять у тебя жизнь. Не будь её, всё было бы иначе. Поэтому, прошу тебя, возвращайся скорее в свой дивный лес. Без тебя здесь будет скучно.

Осмотрев сохатого, я понял, что передо мной старый бычара. Спина его почти поседела, копыта были сношены, а на рогах виднелись четырнадцать отростков.

– Ты неплохо пожил, – уселся я рядом с тушей. – Силы у тебя гонять молодых быков хватало, а вот огулять своих важенок вряд ли. Наверняка они у тебя не стельные. Теперь лосихи найдут себе молодого быка, и у них родится потомство, а ты мне послужишь и для хороших лыж, и для спальника. Так что не обижайся, – дотронулся я до морды гиганта.

Вот и вся охота! С хорошими собаками всё очень быстро. Но где же они? Им что, мало рогача? Умчались за остальными?

В этот момент снова раздался собачий лай. Он то исчезал, то опять был слышен.

«Всё‑таки остановили важенок! Вот молодцы! – подумал я о лайках. – Но зря стараются... Этот бычина килограммов пятьсот, а то и более. С ним бы справиться».

Собаки вернулись поздно вечером. За это время я успел разобрать зверя полностью. Передо мной лежала гора первоклассного мяса, огромная голова с рогами и отличная шкура. Я бросил её шерстью на снег и стал топтать ногами. Надо было как можно скорее избавить шкуру от вшей, иначе в ней не переночуешь. Огромные лосиные вши тут же залезут под одежду и начнут тобою закусывать. Собакам я предложил отборные куски мяса, но они полизали кровь и этим удовлетворились. Свернувшись у костра, оба героя вскоре уснули.

– Придётся опять возиться с нартой, – вздохнул я, поглядывая на свою добычу. – Благо, не так далеко, километров шесть, может, семь, не более.

Сбросив с себя кырняжку и бакари, я завернулся в очищенную от паразитов лосиную шкуру и стал глядеть на огонь костра.

«Практически мне всё удалось, – думал я. – И старик стал меняться в лучшую сторону. На спальник с лыжами уйдёт не более двух недель. А дальше чем мне заняться – без дела сидеть в избушке, пока трещат морозы и стоят короткие дни? Уходить из этих мест лучше всего в конце февраля или в марте. Тогда и дни станут подлиннее, да и температура изменится. Морозы ещё будут, но не такие лютые. Может, подружиться со стариком? Похоже, он не против, во всяком случае, угрозы с его стороны нет. Даже собак своих для охоты не пожалел. С дедушкой что‑то происходит, он явно меняется», – с этими мыслями я задремал.

Проснулся я от рычания собак. Обе лайки вскочили на ноги и, встав задом к догорающему костру, оскалили зубы.

«Час от часу не легче, – подумал я, выбираясь из полузамёрзшей лосиной шкуры. – Интересно, на кого это они? Похоже, на волков. Росомахи бы они не испугались».

И, представив себя волком, оскалившись, я завыл: «Это вы, серые братья? Зачем пожаловали и что от меня хотите?»

От моего воя обе лайки вздрогнули и со страху, вздыбившись, отскочили от меня в сторону. Они не зарычали, но с интересом смотрели то на тёмный ночной лес, то в мою сторону.

– Что, перепугались? – засмеялся я, глядя на них. – Не ожидали, что человек может быть ещё и волком?

Звучание знакомого смеха мало‑помалу успокоило собак. Теперь с опаской они смотрели только в сторону леса. Кругом была тишина, но я чувствовал, что недалеко от моего лагеря притаились волки, и они внимательно меня изучают.

Вдруг тишину леса нарушил волчий вой, он звучал в отдалении, но его хорошо было слышно: «Ты говоришь на нашем языке, но ты человек!» – разобрал я смысл воя.

«В душе я такой же, как вы. Так что меня не бойтесь. Скажите, чем я могу быть полезен стае?» – провыл я в темноту ночи.

От моего воя собаки снова занервничали.

«У нас плохая охота. Погиб матёрый, со мной неопытные щенки. Не мог бы ты поделиться с нами своей добычей?»

«Вот оно что! Оказывается, со мной разговаривает мать‑волчица. У неё беда, стая без матёрого не может себя прокормить».

Повернувшись в сторону, откуда раздался вой волчицы, я завыл: «Я охотно отдам вам всё, что здесь есть, кроме языка, губ, шкуры и камусов. Только не троньте моих друзей – собак».

«Мы их не тронем, – протявкала волчица. – Мы благодарны тебе, человек‑волк».

«А как погиб матёрый?» – спросил я волчицу.

«Его задрал медведь, когда мы раскопали его берлогу».

«Всё ясно, – протявкал я по‑волчьи. – Как только мы уйдём, здесь всё ваше. Поняли?»

«Да!» – раздалось из леса.

На этот раз выла не только волчица, но и кто‑то самый смелый из её стаи.

– Успокойтесь, – подошёл я к собакам. – Всё хорошо. Переговоры закончились полным пониманием. Завтра мы подымем шкуру с камусами на дерево. Возьмём немного мяса и уйдём. Там, в лесу, бедствует волчья семья. Ей необходима помощь. Поняли? Этого мяса им хватит больше, чем на месяц. За это время молодые волки окрепнут и научатся хорошо охотиться. Всё ясно?

«Но ведь волки наши враги», – оскалился на меня кобель.

Неожиданно для себя я перешёл на частоту собак.

– Враги‑то они враги, но не всегда, – погладил я лайку. – Врагами их сделали злые люди, это надо вам понять. Главное, вы не будьте им врагами. Тогда и волки вас не тронут, с ними можно всегда договориться. Они умные звери и умеют держать слово.

С этими словами я снова завернулся в лосиную шкуру и спокойно уснул. Утром, привязав лосиную шкуру к дереву и уложив снятые камусы в рюкзак, я свистнул собак и зашагал к озеру. Проходя мимо деревьев, я увидел волчьи следы и их лёжки.

«Бедолаги, – подумал я о стае. – Всю ночь нас охраняли. Ушли только утром».

По нашему возвращению домой, старик тут же посадил своих псов на привязь и, насупившись, не взглянув на меня, направился на озеро. Когда он ушёл, я открыл дверь его домика и положил на стол лосиный язык и нежные губы зверя.

«Пусть старик полакомится, – улыбнулся я про себя. – Он молодчина, заслужил!»

Наутро, взяв нарту, я отправился за лосиной шкурой. Метров за двести я воем предупредил волков о своём приближении. Ответила мне волчица. По её интонации я понял, что у них всё хорошо, все сыты и довольны.

«Какая у тебя семья?» – спросил я мать‑волчицу.

«Я и трое щенков», – послышалось издали.

«Не густо, – подумал я про себя. – Тяжело же вам придётся в эту зиму».

Взглянув на остатки пиршества голодных волков, я бросил лосиную шкуру на нарту и, не оглядываясь, отправился к озеру.

Дома я максимально растянул лосиные камусы и развесил на просушку лосиную шкуру. Теперь надо было найти подходящий материал для будущих лыж. Лучше всего подойдёт осина, хотя можно сделать лыжи и из ветлы или сосны.

На следующий день, прихватив топор, я отправился в лес на поиски подходящего дерева. Вскоре я нашёл на склоне холма небольшой осинник, но, к моему огорчению, все осины, которые я срубал, внутри были гнилыми.

«Что же делать? – огляделся я по сторонам. – Может, рискнуть и смастерить лыжи из лиственницы? Тяжёлая она, зараза, к тому же хрупкая на морозе».

Задумавшись, я брёл по лесу, поглядывая на деревья и не зная, что предпринять, но тут мой взгляд привлёк небольшой сосняк. Сосны стояли стройные и не сучковатые. Подойдя ближе, я увидел, что некоторые из них вполне могут мне подойти. Выбрав хорошее дерево, я вырубил из него подходящее бревно, закинул на плечо и пошёл домой. Теперь надо было ножовкой попробовать распилить его вдоль. Дело, конечно, нехитрое, но нудное, на него я потратил оставшуюся половину дня. Когда бревно распалось на две половины, я взялся за топор. При свете лучины срубил горбыли – и у меня получились две грубые доски, которые я подвесил над печью. Теперь осталось дождаться, когда они немного подсохнут.

На следующий день для загиба лыж я стал мастерить рядила[25]. Сделал я их из двух крепких полутораметровых жердин, к которым ремнями привязал три короткие перекладины. Довольный своим изобретением, я прислонил рядила к стене своего домика и уселся за изготовление клея. Как варить мездровый клей, я слышал от ненцев и селькупов, но одно дело теория, другое – практика. Я нарубил топором оленьи копыта, добавил к ним куски лосиной шкуры, залил всё это водой и поставил на печь томиться. Мне было известно, что клей не должен кипеть, поэтому я стал следить за процессом, подливая воду и постоянно помешивая. За таким занятием я просидел целый день. Когда варево остыло, я попробовал его на пригодность. Склеивало оно отменно, причём всё подряд.

– Ура! – закричал я. – Победа! Скоро у меня будут превосходные лыжи и отличный спальник – и тогда прощай, дорогой дедушка! Хоть ты и стал исправляться, но всё равно с головой у тебя того...

После приготовления клея я взялся за доски лыж. С помощью топора вывел плоскость скольжения. То, что она должна быть со стороны горбыля, а не со стороны сердцевины, мне было с детства известно. Топор служил мне рубанком, а нож выполнял функцию грубой наждачки. Наконец доски были сделаны, теперь осталось их загнуть. Для этой цели на улице, перед домом, я разжёг костёр и, когда он почти прогорел, взялся за дело. Вставил в рядило концы лыж и, когда они немного выгнулись, поджарил их на углях. Изгиб закрепился. После этого я ещё раз повторил ту же операцию, и лыжные доски приняли нужную форму. Теперь предстояло наклеить на них лосиные камусы. Для такого дела мне пришла в голову мысль: из шкуры лося сделать кисть и ею нанести клей на рабочую плоскость лыж. Вскоре доски для лыж были подготовлены. Осталось размочить и сшить между собой камусы. Сняв со стены, я полил камусы водой и, когда они размокли, занялся шитьём. Так как мои лыжи широкими не были, я сшивал камусы только в длину. Когда работа была закончена, я обрезал с них всё лишнее и обильно смазал клеем. Осталось последнее дело: аккуратно наложить лосиные шкуры на доски лыж и обвязать их верёвкой, чтобы не топорщились. Вместо верёвки я использовал ремень.

Поставив лыжи к печи, я взялся за выскабливание лосиной шкуры. На это дело у меня ушло три дня: я часами ползал по расстеленной на полу шкуре и обдирал её своим импровизированным скребком. Скребок скоро тупился, я его подтачивал камнем и снова скрёб, мне хотелось убрать со шкуры лишний вес, сделать её как можно легче. Наконец работа завершилась, и я взялся за выкраивание и шитьё спальника. Через два дня он был готов. Был конец декабря, на дворе стоял лютый мороз. Вся тайга утонула в тумане. Собак старик стал запускать домой, у дома я их больше не видел.