Из песни слова не выбросишь 7 страница

Крупные пушистые хлопья снежинок невесомо опускались на землю как‑то медленно, торжественно. Незнакомые солдаты укладывали погибших бойцов, коммунистов и беспартийных, саперов, автоматчиков, разведчиков – рядами, словно и уходя в другой мир, они, как и в бою, по‑прежнему чувствовали локоть друг друга…

Казалось, и самой природе было прискорбно и тяжело наблюдать происходящее. Снег торопливо укрывал убитых, как ватным одеялом. Природа словно стыдилась того, что произошло, сожалея о безвременной кончине молодых, так рано ушедших из жизни ребят. И вечным сном спят они под неторопливый говорок теперь уже обмелевшей Саксагани, на ее восточном берегу, недалеко от плотины.

– Пли! – командует Култаев, обнажив голову.

Короткие очереди автоматного салюта вспарывают едва устоявшуюся тишину. И закружилась стая ворон и галок, поднявшихся с соседних деревьев за водокачкой, тоскливыми криками оглашая окрестности. Только далеко на западе еще оживленно тявкали вечно голодные зевластые пушки.

Хоть победа далась нелегко, но не ринулись воды Саксагани на город и не удалось совершить врагу свою злодейскую акцию. И на одном из привалов Канаев как‑то загадочно посмотрел на нас и произнес:

– А я вам хочу что‑то рассказать!

– Говори, коль начал! – подзадорил Култаев.

– Хорошо! Вы помните, когда в роту приезжал комдив. Так вот. После построения, – продолжал Юра, – я заскочил к Дышинскому на квартиру. У него были Садков и Матвеев. Мой приход был, по‑видимому, не ко времени. Майор был чем‑то недоволен и сердито посмотрел на меня. Они были одеты и собирались уже уходить, стояли у двери. И я хорошо расслышал последние, несколько раз повторенные слова: «Не уговаривайте меня, товарищи, не надо. Нет! Нет и нет!»

Когда они вышли, Дышинский еще по‑прежнему стоял посреди комнаты и, слегка прищурившись, смотрел в окно. Я стоял и ждал. Потом он обернулся ко мне, подошел поближе и, глядя мне в глаза, спросил:

– Как ты думаешь, Юра, правильно я поступил? Меня днями переводят в штаб армии. А операция предстоит серьезная и тяжелая, и комдив через Матвеева просил, вернее, советовал мне остаться и не идти с вами на задание. Я отказался. Взвод идет, и я должен идти с ребятами. Иначе каким я буду в ваших глазах?

Походив по комнате, он остановился и, взяв меня за ремень, снова поинтересовался:

– Ну, что молчишь?

– А что мне говорить? Вам решать, товарищ лейтенант, – сказал я.

– Вот я так и решил – иду с вами.

…Мы шли в штаб дивизии, который располагался в Дубовой балке. Нас было семнадцать. Вид был у нас далеко не парадный. Коробом топорщились воротники полушубков, клочьями висели порванные маскхалаты с бурыми пятнами крови. И на этот раз мы удостоились самой высокой награды – нам снова была дарована жизнь. Теперь мы шли навстречу новым боям и испытаниям, ведь до Победы было еще почти пятнадцать долгих‑долгих месяцев.

Действия отряда по врагу были оценены командованием как стремительные и ошеломляющие. Солдаты и офицеры выполнили поставленную задачу по захвату плотины и удержанию ее до подхода главных сил. Противник потерял до 150 офицеров и солдат убитыми.

В наградном листе на подполковника А. Н. Шурупова командование армии, высоко оценивая действия личного состава отряда, отмечало, в частности: «В течение 22.02.44 г. вел ожесточенный бой с превосходящими силами противника 112‑го пехотного полка 62‑й пехотной дивизии, отбив в течение дня 8 контратак и 20 попыток противника взорвать плотину через р. Саксагань».

Мы ушли, а остальная часть спецотряда на автомашинах была переброшена в расположение штаба армии. Там в течение следующего дня личный состав приводил себя в порядок. В штабах писались наградные листы, а 25 февраля 1944 года командующий 37‑й армией генерал‑лейтенант М. Н. Шарохин от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил всех присутствующих участников операции.

Командир отряда А. Н. Шурупов позже писал, что был награжден весь отряд – как живые, так и павшие – посмертно. Правда, в его слова вкралась неточность – за исключением 43 разведчиков 96‑й отдельной роты разведчиков и разведгруппы 30‑го воздушно‑десантного полка лейтенанта И. Е. Жукова.

Прошли годы. Но подвиг отряда не забыт. В канун Дня Победы, 7 мая 1977 года, в парке близ бывшей плотины по проекту архитектора Жовтневого района С. А. Буланова воздвигнут монумент. Его строили на общественных началах, силами трудящихся района. На одной из граней монумента начертано: «Мужеством храбрых спасена плотина КРЭС». И как дань народной памяти подвигу бойцов и командиров спецотряда к подножию ложатся круглый год живые цветы. И так будет всегда. Вечен их подвиг во имя Родины. Бывший ответственный работник аппарата ЦК ВЛКСМ Украины, а в 1944–1945 годах парторг нашей разведроты В. Г. Овсянников рассказал: «В феврале 1948 года в Кривом Роге проходила отчетно‑выборная конференция. В перерыве во время беседы на вопрос первого секретаря обкома партии, как идут дела, первый секретарь горкома партии ответил: «Если бы солдаты 92‑й дивизии не спасли плотину КРЭС, нам пришлось бы туго. А сейчас можно сказать, что планы восстановления шахт и добычи руды будут выполнены».

Что ж, еще раз действиям отряда, нашему ратному труду была дана высокая оценка. Именами славных сынов Отечества – командира спецотряда А. Н. Шурупова и войскового разведчика В. А. Дышинского в Кривом Роге названы улицы. Их имена останутся в памяти потомков и будут вечно служить символом беззаветного мужества, сыновней верности и самоотверженности в деле защиты нашей Родины. Теперь у основания бетонных опор шлюза уютно разместился водоем, ставший местом отдыха горожан – пляж, лодочная станция, а для кого и рыбалка.

 

Командиры мужают рано

 

Тело лейтенанта Дышинского в день его гибели было вывезено в расположение нашей дивизии. В последний путь, как нам рассказали позже, Героя провожали представители штаба и политотдела, офицеры и солдаты штабных подразделений и местные жители. На траурном митинге тепло и сердечно говорили о нем выступавшие: командир дивизии полковник Петрушин, начальник разведотдела майор Матвеев, инструктор политотдела майор Криницкий, помкомвзвода Иван Неверов. Полковник Петрушин, в частности, сказал: «Товарищи, сегодня мы провожаем в последний путь нашего замечательного товарища, бесстрашного воина, коммуниста, Героя Советского Союза гвардии лейтенанта Владимира Александровича Дышинского. Несколько дней тому назад он блестяще выполнил задание командования – достал «языка», за что был награжден орденом Отечественной войны 1‑й степени. Мы клянемся тебе, наш дорогой товарищ, что никогда не забудем тебя. Твоя честная жизнь, жизнь настоящего коммуниста будет для нас примером».

Дышинский был не только командир, а командир‑новатор. Многому он нас научил. Зря на войне звание Героя не давали. Когда в дивизии долго не удавалось добыть «языка», посылали Дышинского, и он справлялся с таким заданием. Он брал «языков» с переднего края и из ближнего тыла противника, он приводил саперов, связистов, пехотинцев. Он брал их из траншей, блиндажей, под пулями, под бешеным обстрелом… Уже после войны я собирал материалы о своем командире, легендарном разведчике Великой Отечественной войны. Написал краткий биографический очерк о его становлении. Этот очерк и стал главой данной книги.

 

* * *

 

Володя Дышинский родился 1 марта 1923 года в городе Любим Ярославской области в семье служащих.

Его отец, Александр Валентинович, поляк по национальности, был уроженцем города Лодзь. Рано лишился родителей и десятилетним пареньком вынужден был пойти на текстильную фабрику. Сюда, на отдаленную окраину бывшей царской России, докатилось эхо первой русской революции, всколыхнувшее умы и сердца людей. Не стоял в стороне от этих важных событий, ставших историческими, и Александр Дышинский. Он активно участвует в забастовках и уличных демонстрациях. Однажды во время разгона одной из них казаками и полицией он был схвачен и сильно избит.

После освобождения он попал в список «неблагонадежных», и его на родине нигде не принимают на работу. Тогда он решает ехать в Москву. По приезде в столицу его арестовывают, и три года он проводит в тюрьме. Затем Александр Валентинович решает перебраться в текстильный район России – город Иваново. Но, не найдя работы и здесь, переезжает в Орехово‑Зуево, а в 1919 году – в Пермь, которую только что освободили от колчаковцев. В Перми он устроился на работу в органы ЧК фотографом. Кто знал, что юношеское увлечение фотографией надолго станет его профессией?

В 1920 году Дышинский женится на коренной пермячке Наталье Дмитриевне Бабошкиной, и молодая семья переезжает в город Любим, где Александр Валентинович работает на железной дороге. Однако физическая работа оказывается ему не по силам. Побои в полицейских застенках начали сказываться на его здоровье. В 1926 году молодая семья Дышинских с двумя сыновьями переезжает в город Алапаевск, на Урал, где Александр Валентинович начинает работать штатным корреспондентом местной газеты.

С раннего возраста Володя рос крепким, здоровым ребенком. С трех лет стал посещать детский сад. Мать считала, что, находясь среди сверстников, мальчик получит более правильное воспитание, под влиянием ребячьего коллектива лучше разовьется. В садик ходил охотно, с радостью. Рано научился читать и писать.

Семи с половиной лет в 1930 году Володя пошел в фабрично‑заводскую школу № 1 города Алапаевска. Учился прилежно. За четыре года пребывания в этой школе за хорошую учебу и общественную работу он награждался Почетными грамотами. В одной из них – после окончания 1932/33 учебного года – говорилось:

«Выдана лучшему ударнику учебы Дышинскому Вове за большевистские показатели в выполнении учебно‑производственной программы на основе Постановления ЦК ВКП(б) от 5.06.32 г. и за отличное участие в общественной работе.

Получая высший знак отличия на фронте учебы, держи «Знамя ударника» и в дальнейшей работе. Упорным трудом овладевай учением Маркса и Ленина».

С 1933 года Володя Дышинский – пионер. Ученики избирают его председателем учкома. Он растет мальчиком подвижным, может и пошалить, но его поведение в школе оценивается на «отлично». «Мы в это время, – рассказал брат Володи Дышинского, Евгений Александрович, – были вольными птицами. К тому располагала и окружающая местность с неглубокой речкой и горой Елунихой, за которой начинался лес с живописными полянами и непролазным кустарником. Раздолье! Жили в частном доме на берег у реки Нейвы, у самого моста, снимая двухкомнатную квартиру. Мама работала портнихой в мастерской. Семья имела небольшое хозяйство, крохотный огородик и корову. Отец часто выезжал в командировки, поэтому все держалось на плечах матери. Распорядок дня тоже был простой, как и у всех мальчишек, – школа, выполнение домашних заданий, помощь по дому (почистить хлев, наколоть и принести в дом дрова, зимой – расчистить дорожки от снега), а затем полная свобода – катание с гор на санках и лыжах, «гонки» на самодельных коньках (деревянные с железными полозьями). Летом много купались, ловили раков, ходили за ягодами. Осенью, обычно с семьей, выезжали в деревню на заготовку продуктов на зиму – копали картошку, убирали овощи, собирали грибы.

Отец был человеком твердых убеждений, честным и принципиальным. Как‑то с одним из сотрудников редакции газеты он поехал на охоту. На привале зашел разговор о злодейском убийстве С. М. Кирова. На предложение отца почтить, память Сергея Мироновича оружейным салютом последовал непристойный ответ сослуживца. Тогда отец, разгневанный его кощунственным поведением, вспылил и едва не застрелил негодяя. По возвращении в редакцию он пытался устроить разбирательство. К сожалению, его обвинили как склочника и уволили из редакции. Человек по натуре гордый, не сломленный в тюремных застенках, отец тяжело переживал конфликт. Случившееся усугубило и без того пошатнувшееся здоровье, в 1935 году он тяжело заболел. Отец был добр, требователен и справедлив. Когда был здоровым, заботился о достатке семьи. К нам и к матери относился хорошо. Шалости прощал, за нарушения наказывал. Правда, крайне редко, но так, что запоминалось. Конечно, Володе попадало чаще, как старшему. Изредка вечерами, когда семья была в сборе, отец пел нам песни. Пел и по‑польски. Примерно так: «Аж будэ девица, аж будэ певица. Нэ‑пэ‑де аж рано, аж будэ свидяно, нэ‑пэ‑де аж рано, аж будэ» и т. д. Неплохо музицировал на скрипке. Научил нас и охотно играл с нами в шашки и шахматы. По‑моему, отношения в семье были нормальными. И нам было приятно просто подойти к отцу, прикоснуться к его руке, потереться о нее щекой. Мы откровенно делились с ним новостями, планами, впечатлениями».

Чтобы быть поближе к своим родственникам, мать решает вернуться в Пермь. Там она устраивается на работу в швейную мастерскую, и вся семья живет на скромный заработок портнихи, а дети учатся в средней школе № 11.

Володя рос непоседой. Для него не составляло труда забраться на высокое дерево, на крышу дома. Он рано самостоятельно научился хорошо плавать и купался в Каме, где глубже. Зимой часто катался на лыжах с гор, благо окрестности города ими богаты. Причем стремился съехать с самой высокой горы, с которой не рискнет и взрослый. Мать, узнав о его «художествах», переживала и порой строго спрашивала: «Как ты смеешь, озорник, кататься с таких гор? Придется лыжи убрать».

А Володя посмотрит на мать с состраданием и сочувствием и пояснит: «Мама! Ну что за интерес кататься по дороге? А тут, когда катишься – даже дух захватывает!» Еще будучи ребенком, он был смелым и отчаянным пареньком, умел побороть в себе чувство страха. Любил с компанией таких же сверстников‑сорванцов гоняться по гулкому мосту на своих предполагаемых лошадках. Еще после такого набега скрипел мост, а их уже и след простыл.

Мать порой смотрела на эти мальчишеские забавы своего худенького, но чересчур непоседливого сына и со вздохом задумывалась: «Что будет из него, как он вырастет?» Позовет его и пожурит: «Вовочка, как тебе не стыдно? Ты стал уже большой мальчик, а мчишься так, словно за тобой кто гонится. Недолго и до беды! Ногу сломаешь!» А Володя успокаивает: «Не бойся, мама. Как вырасту, пойду служить в кавалерию, а там нужны крепкие ноги».

Так и рос он смелым, настойчивым и терпеливым. За озорство приходилось материи наказывать шалуна – ставить в угол, где он терпеливо отбывал наказание. В его характере была хорошая черта – он никогда не лгал, всегда сознавался в своих шалостях. Шли годы. Опасения матери постепенно сглаживались. С 14 лет Володя изменился внешне и внутренне. Вытянулся. Угловато торчали из‑под рубашки плечи. Шалости его теперь интересовали все меньше и меньше. Он становился серьезным, вдумчивым. В этом довольно суровом краю, где Урал соседствует с Сибирью, и прошли его детские и юношеские годы. Знать, сама здешняя природа наложила свой отпечаток, исподволь, с детства закаляла его характер.

Теперь они жили по соседству со стадионом «Динамо», и Володя приобщился к спорту. Как и все мальчишки, летом увлекался волейболом, футболом. Особенно пристрастился он к шахматам. Участвует в городских турнирах. Был однажды чемпионом города среди учащихся и удостоен приза – гитары. Награда да и само участие в ответственных турнирах вселяли в парнишку уверенность в своих силах. Тренировался он много, отличаясь завидным упорством, переходившим иногда в упрямство, когда дело касалось лидерства среди сверстников. Спорт дал ему не только упругость мускулов и ловкость, но и умение настроиться на победу.

Военные игры не любил, избегал их. Не любил больших компаний. Товарищей по играм было немного, но верность юношеской дружбе Владимир сохранил навсегда. Он никогда не отказывал товарищам в своей помощи в учебе, был со всеми вежлив. С желанием копался в саду. Был чутким, послушным сыном, примером для младшего брата. Любил ходить в кино. Много свободного времени отдавал чтению, причем любил читать матери вслух. Так, читая роман Горького «Мать», делился с ней: «Вот, мама, какие смелые есть люди!» Он восхищался мужеством революционера Павла Власова и его товарищей, огромной душевной силой матери Павла. Подойдя к Наталье Дмитриевне, обнял ее. «Видите, мама! Какие есть матери! Вот это я понимаю!» – и долго стоял, глядя в окно, погруженный в свои думы.

К книге Николая Островского «Как закалялась сталь» Володя обращался несколько раз. Мать говорила ему:

– Ты же ее читал и снова взял в руки.

– Да, мама. Прочитать такую книгу один раз – это ничего не значит. Такую книгу надо читать несколько раз, чтобы все написанное не только запомнить, а самому пережить сердцем.

Его интересовали работы В. И. Ленина и И. В. Сталина. Любил Маяковского. Когда Владимир получил паспорт, придя домой, с возвышенным чувством продекламировал: «Читайте! Завидуйте! Я – гражданин Советского Союза!»

С апреля 1938 года – он член Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи. Комсомольские поручения выполнял ответственно. Особенно много внимания он уделил стенной газете, с большой охотой и ответственностью писал в нее заметки, с увлечением оформлял ее.

Любил музыку, особенно Шостаковича, и всегда внимательно слушал, когда ее транслировали по радио. В музыке он находил что‑то свое, созвучное его переживаниям, волнующее…

Часто Володя ходил в читальный зал библиотеки имени Горького. Ему нравилось, найдя любимую книгу, часами сидеть в тишине большого зала, благоговея над страницами, забывая об окружающем в этом храме человеческих познаний. Вокруг тихо, много света и воздуха, все заняты своим, таким же, как и он, важным делом.

Он с удовольствием читал и газеты, живо интересовался событиями внутренней и международной жизни. Событий, тревоживших впечатлительную душ у юноши, год от года становилось все больше. То на востоке, то на западе завоеватели пытались проверить прочность и наших границ.

В 1938 году Япония нарушила рубежи Родины в районе озера Хасан, намереваясь создать здесь опорный плацдарм для последующих действий. И не успели сойти со страниц газет заметки журналистов об этих днях, как японские самураи в 1939 году снова нарушили границу дружественной нам Монголии в районе реки Халхин‑Гол.

Советский Союз, верный союзническому и интернациональному долгу, пресек далеко идущие захватнические планы японских милитаристов.

И в это время Володя делится с матерью:

– Жаль, что я мал. Меня не возьмут. Так хочется помочь монголам. Знаете, мама, война скоро будет. Надо усиленно заниматься спортом, чтобы быть крепким и выносливым бойцом.

А мать, гладя его русые волосы, отговаривала:

– Вова, ты меня просто убиваешь своими словами. Ты слышишь, отец, – обращалась она к мужу, – давно ли было, когда парень‑то беззаботно играл в ребячьи игры, а теперь вырос и рассуждает по‑взрослому.

– Что ж, всему свое время, – одобрял отец.

– Мама и папа, – заявлял сын, – ведь это долг каждого гражданина – защищать свою Родину. Я же комсомолец.

А тревожные события нарастали, как шквал, и все острее и напряженнее становилось на наших границах. 1 сентября 1939 года войска фашистской Германии вторглись в Польшу. Потом они оккупировали одно за другим ряд государств Западной Европы. В жизни Володи закончился важный этап – пролетели школьные годы. Но навсегда остались о них самые теплые и радостные воспоминания. 8 июля 1940 года Владимир Дышинский получает аттестат об окончании средней школы. В старших классах он стал задумываться – а как быть дальше? Какую из стежек‑дорожек выбрать, кем стать? Семья жила скромно. Отец часто болел и жаловался на постоянные головные боли – следствие давней полицейской расправы. Основной кормилицей в семье была мать – она кормила, одевала, обувала, воспитывала сыновей. На учете в доме была каждая копейка. Довоенный период для семьи был нелегким. Несмотря на это, дети были одеты, обуты, всегда выглядели опрятно. Конечно, обновок было маловато. Первый шерстяной костюм Володе купили, когда он учился в девятом классе, а брату – в седьмом. Мать поэтому не только советовала, а настаивала:

– Поработал бы ты, сынок, на заводе. Почему прошу – ты сам знаешь. Поработаешь годок, а потом пойдешь учиться.

Но он, подумав и пристально посмотрев на мать, твердо произнес:

– Я понимаю, мама, что вы от меня требуете. Учиться я буду на стипендию. Мне никакой помощи не надо. Что есть – и ладно. Но не учиться для меня подобно смерти.

В своем решении он был непреклонен. Таким мать его видела впервые. Он и сам чувствовал, что огорчает ее своим упорством. Но мать чутким сердцем поняла, что не удержать сына дома, где он был, по сути, ее первым помощником и советчиком по многим вопросам.

Долго еще говорили мать с сыном, но вопрос был решен окончательно – Владимир поедет в Свердловск и будет поступать в Уральский индустриальный (ныне политехнический) институт имени С. М. Кирова.

Наталья Дмитриевна отчетливо понимала, что сыну предстоит большая работа – сдача вступительных экзаменов, и она решает послать Володю в санаторий «Усть‑Качка».

Вернулся он загорелый, окрепший и выглядел совсем взрослым.

29 июля мать провожала Володю в Свердловск. Она все вглядывалась и вглядывалась в такие знакомые черты лица сына, словно стараясь запомнить, запечатлеть их навсегда в своем сердце. Вместе с ним уезжал и его друг Костя Рапаков. Матери в эти минуты было тяжело, но она не подавала виду, чтобы не омрачать его отъезд. Прощаясь, он просил:

«Мама! Берегите себя и для нас. А ты, Женя, слушайся маму и помогай ей по хозяйству. И давай с тобой соревноваться в учебе. Договорились?»

А к перрону уже подан состав. Все заторопились. Вскоре поезд тронулся, промелькнуло в окне лицо сына, который под перестук колес поезда, набиравшего скорость, отправлялся в большую жизнь.

Может, и подсказывало матери вещун‑сердце, что видит она своего сына в последний раз? А желания сына начинали сбываться. Он успешно сдает вступительные экзамены и с 1 сентября 1940 года – студент металлургического факультета. Об этом важном событии в своей жизни он пишет домой: «Дорогая мама! Я зачислен. Теперь я – студент!» И слово «студент» подчеркнул дважды. Владимир восторженно описывает комнату в общежитии, где его поселили, – светлая, чистая, большая. Его мечта – стать инженером‑металлургом – начинает сбываться.

Об увиденном, о своем страстном желании учиться он с радостью делится и в следующем письме: «Мама! Вы и представить себе не можете, как здесь хорошо, какие аудитории, как все оборудовано, какие читальные залы, библиотеки! Я только теперь начинаю понимать жизнь. Только в нашей стране и можно встретить такую заботу государства, нашей Коммунистической партии о молодом поколении. Как хорошо! Хочется жить, учиться и работать!»

Домой Володя писал часто. В письмах делился своими впечатлениями, потому что привык, живя дома, делиться с матерью своими мыслями, радостями, огорчениями. Не скрывал от нее и своих трудностей: «Черчение «заедает всех». Очень строго». Проходят первые месяцы напряженной учебы, скоро сессия. «Приближаются зачеты, – пишет Володя, – математику буду сдавать доктору физико‑математических наук Черникову. Спрашивает по‑докторски».

Результаты экзаменационной сессии были обнадеживающими: «14.01.41 г. Сегодня я сдавал экзамен по начертательной геометрии. Сдал на отлично. 23.01 сдаю математику». Первый учебный год успешно приближается к завершению. В письме от 23.04 он высказывается по этому поводу: «Как‑то незаметно прошел год. Вернее, заметно, но очень быстро. За работой время летит. Хочется его задержать, сказать ему: «Эй! Не очень‑то торопись, не очень!»

Владимир сам писал часто и всегда с нетерпением ждал писем из дома. «Да и мне приятно, очень приятно получать весточку. Придешь из института, а у тебя на кровати письмо лежит. Эх! Как обрадуешься! Наконец‑то!» Примечательно и то, что во всех своих письмах он мать называет только на «Вы». Живо интересуется успехами брата: «Как живет и учится Евгений? Занимается ли физической культурой? Я это ставлю на первое место. Я думаю так: пусть будет по всем предметам у тебя посредственно, но чтобы и тело и душа были молоды! В здоровом теле здоровый дух».

В письме от 24.04.41 г. сообщает: «Мама! Вы спрашиваете меня насчет призыва. Ходил в военный комиссариат, на приписку. Прошел врачебную комиссию. Признай – годным. Учеба идет нормально. Учиться становится интереснее». В другом письме от 6 мая 1941 года: «Первое мая провел хорошо, а 2‑го и 3‑го чертил и чертил. Черчение меня подводит. Жизнь веселая. Только вот время бежит быстро. За работой никогда не устанешь, если она тебе по душе».

В конце мая 1941 года студенты первого курса отправились в поход за город. И во время большого привала состоялась беседа о международном положении – выступал секретарь парткома института. В конце беседы он обратился с призывом:

– Товарищи! На западной границе нашей Родины неспокойно. Готовы ли вы, если потребуется, к защите нашей Родины?

– Готовы! – дружно, вместе со всеми, отозвался и Владимир Дышинский.

А вскоре война незванно Пришла и в наш дом. В это тревожное и тяжелое для страны и народа время Володя пишет: «Мама! Больше не могу. Не могу сидеть в аудитории, когда душа просится в бой». Володя с нетерпением ждал своей судьбы – когда призовут на военную службу.

Пройдет еще два года тяжелой войны, когда на формировке в Сомове после партсобрания состоялась дружеская непринужденная беседа. Полроты собралось. Говорили обо всем – о войне, вспоминали предвоенные годы, любимых писателей, известных артистов. Тогда Дышинский был оживленным, много говорил, читал стихотворения Маяковского, Пушкина, даже пробовал петь, хотя по этой части он был не мастак.

И вот тогда‑то он и рассказал сокровенное: «Когда товарищ Молотов объявил по радио о вероломном нападении на нас фашистской Германии, я к этому отнесся, признаться, без паники. Я твердо знал одно: победа будет за нами. Я только переживал за тех, кто встретил врага на границе – в первые часы, дни. Хватит ли у них сил и средств выстоять в такой напряженной обстановке. Тогда я считал себя подготовленным к войне, но теперь признаюсь – я еще имел самое отдаленное представление и о войне и о фашизме. А фашизм надо ненавидеть всей душой. Ненавидеть как силу, как машину подавления, которая покорила Европу и замахнулась на нас. Без ненависти врага не победишь. А о том, что война будет длиться несколько лет – и в мыслях этого не было. Я, да и мои товарищи верили и сожалели, что война даже без нас может кончиться. Мы все ждали, что вот‑вот произойдут решающие события, не сегодня завтра подойдут наши войска и нанесут такой удар по фашистам, что им не поздоровится. Вспомните – мы и песни‑то пели: «Малой кровью – могучим ударом». А затем пойдет война на чужой, вражеской территории. Время шло, нашего наступления почему‑то не было, а враг быстро продвигался в глубь нашей страны. Выступление товарища Сталина 3 июля, особенно его торжественно‑тревожное обращение – «Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!» – меня потрясло. Знаете, не только слова, а интонация его слегка глуховатого голоса, его душевная боль и обеспокоенность за складывающуюся обстановку на фронте. Речь его была не такой, как в прежних выступлениях. Чувствовалось, что он волнуется. Но не паниковал. Одновременно с оценкой создавшегося положения он нацеливал всех нас на разгром врага, указывал, кому, где и что делать. В его словах чувствовалась твердая убежденность, что мы победим. Вот этот трагизм положения, откровенная оценка фашизма и что он нам несет – меня отрезвили, заставили по‑другому взглянуть на войну, на ход войны. И я сказал себе – пришел и мой черед. Я комсомолец, и мое место на фронте. Я, как и все, должен защищать свою страну, свой дом, не посрамить ни ближних своих, ни друзей‑земляков. Вопрос был поставлен остро – кто кого. Выбора нет. И во мне в этот момент внутри что‑то перевернулось». В письме от 8 июля 1941 года Владимир с горечью в душе сообщает: «Я живу хорошо. Правда, обидно, не могу никак примириться с тем, что меня не призывают в РККА». Он осознавал, что ему даны великие права: право учиться, право на человеческое счастье, но теперь надлежало выполнить и обязанности гражданина по защите своей социалистической Родины. Во время каникул Дышинский времени зря не терял и в письме от 31 июля сообщал: «Я работаю на станкозаводе стекольщиком. Приходится «всем» заниматься. Что нужно в данный момент, то и делаем. Вчера меня вызывали в райвоенкомат. Проходил снова медицинскую комиссию в военную школу. Признан годным во все рода войск (по 1‑й и по 2‑й медгруппе). На мандатной мне сказали – жди вызова. Многие товарищи уехали или собираются в военные школы. А я все жду и жду. Дождусь ли?»

Повестки все не было. В письме от 10 сентября он с сожалением отмечал: «8 сентября сделал попытку поступить в военную академию, но безрезультатно. Пишу из Красноуфимска. Весь наш институт направили помогать колхозам убирать урожай». Вскоре по возвращении из колхоза он получает долгожданную повестку из Сталинского райвоенкомата города Свердловска. Итак, он уходил в армию, когда вокруг уже оплакивали далеко не первые похоронки…

Не хотелось Володе и покидать институт. В общежитии неторопливо собрал вещи, аккуратно связал конспекты и отнес их земляку, попросив переслать матери. Потом пришел в комнату. Сел на койку, чего раньше не делал, внимательно осмотрелся вокруг, словно прощаясь со всем, что ему было дорого и мило, несколько минут посидел молча, затем резко встал, забросил за плечо небольшую котомку и отправился к месту сбора. В письме к матери от 22 декабря 1941 года он сообщает: «23 ноября получил повестку о явке в военкомат, а 26 ноября старшим команды из 10 человек выехал в Каменский горвоенкомат, куда прибыли 30 ноября. Сейчас занимаемся разными работами (роем землю, носим бревна, камни, доски). Свободного времени мало. Распорядок дня очень жесткий: рабочий день 12 часов, один час – на дорогу и обратно, два часа – на строевую подготовку и поверку, два часа – на завтрак и ужин. Остальное – на сон и прочее».