Глава 22. Смертельные забавы

 

Москва, наше время.

 

Роман Витальевич после изысканного обеда, где блюда им подносили официанты элитного ресторана, из которого эти же блюда и были доставлены, пригласил Любовь Романову на поле, где он обычно упражнялся в стрельбе по мишеням. Майор Романова так ничего и не смогла возразить против этих вынужденных развлечений, так как пригласить занятого олигарха в свой кабинет для допроса не было никакой возможности – Роман Витальевич никак не был напрямую связан с модельным агентством «Imаge Club» и не мог проходить в списке не то что подозреваемых, но даже свидетелей.

И всё же, выработанная за долгие годы работы следователем интуиция подсказывала ей, что его нельзя исключать из этой истории. Так что она ответила согласием на предложение олигарха «провести с ним несколько часов её драгоценного времени», и Серебряков, сгорая от ревности, поплёлся за ней. Настроение у него явно было не из лучших. Заодно, обрадовавшись прогулке, с ними отправился и Ветерок.

Начали со стрельбы из пистолета по мишеням. Роман Витальевич с первого раза попадал в самое яблочко. Его меткость впечатлила не только Романову, но и Серебрякова, а уж он‑то повидал виды. Но то, что сделал Роман Витальевич в следующую секунду, поразило их настолько, что на несколько минут они оба остолбенели.

Рядом с олигархом крутился носильщик, который принёс всё необходимое для стрельбы.

– Николай, – вдруг обратился к нему Роман Витальевич, а становись‑ка ты вместо мишени.

Николай, став белее мела, но, не посмев ослушаться, прислонился к большой доске, расчерченной уменьшающимися к центру кругами, и застыл неподвижно. Роман Витальевич поднял пистолет.

– Ну‑с, сейчас мишенью будет рожа вот этого малого. Аплодисменты, господа!

– Да вы что?! – Любовь и Серебряков рванулись было к олигарху, но были сразу же схвачены охранниками. Пришлось застыть, словно оловянные солдатики, и молча наблюдать за происходящим.

Олигарх целился несколько томительных минут, всё более усиливая напряжение момента. Николай стоял молча, и было видно, что он весь трясётся мелкой дрожью, а лоб у него покрылся мелкими каплями пота.

Любовь смотрела молча. Время для неё исчезло, свернулось до этих томительных секунд, которые резко и неумолимо отсчитывали:

Тик‑так, тик‑так, тик‑так. Сейчас этот урод убьёт человека, и я позволю ему это, потому что стою и бездействую. Тик‑так, тик‑так, тик‑так. А потом застрелюсь сама… Тик‑так, тик‑так, тик‑так…

А Роман всё целился. И, наконец, спустил курок. Николай стоял на дрожащих ногах и, казалось, что он вот‑вот потеряет сознание. Когда олигарх спустил курок, он вскрикнул. Но пуля пролетела мимо. Так же точно, как несколько минут назад олигарх попадал в яблочко, сейчас он «промазал», и пуля застряла в доске мишени, за несколько сантиметров от лица Николая.

Все, кто наблюдал за новой «забавой», с облегчением вздохнули.

А затем пули полетели градом. Между ними не было пауз, казалось, что Роман стрелял не целясь. Но ко всеобщему изумлению окружающих Николай всё ещё был жив, только смертельно напуган. Забава дорого стоила его нервной системе.

После пистолета пришла очередь ножей. Острые клинки со стальными лезвиями и рукоятями, украшенными замысловатыми узорами и надписями, стоили целое состояние. Бросая первый нож, Роман Витальевич целился так же долго и внимательно, как и перед первым выстрелом. И время для наблюдающих и живой мишени замирало, и весь мир суживался до этих томительных минут. И вот первый бросок, и клинок с точностью пули вонзился в нескольких сантиметрах от лица «мишени». А затем в мишень полетел целый град ножей, которые Роман бросал короткими и быстрыми движениями, казалось, совсем не целясь. Ножи вонзались в доску всё ближе и ближе к Николаю, и Любови казалось, что очередной клинок вонзится несчастному слуге в глаз или в шею, перерезая артерию и убивая ни в чём не повинного человека.

Наконец, насытившись забавой и ужасом, который исходил от Николая и окружающих, олигарх закончил. Ко всеобщему изумлению, его «мишень» всё ещё была жива и невредима.

Роман Витальевич подошёл к Любови.

– Ну что, как впечатления?

– Ужасны! – воскликнула Люба. – Что если бы вы его убили?! На глазах у представителей полиции? Нам бы осталось вас только арестовать и сопроводить в тюрьму.

– Что ж, – весело заметил олигарх, в глазах которого бегали насмешливые чёртики, – вероятно, тогда мне пришлось бы только застрелиться. И ведь, заметьте, эту забаву выдумал не я. Так часто в прошлых веках дворяне заполняли свой досуг. Да и у фокусников в цирке бытует такой номер.

– Очень нелепая забава, – хмуро заметил Серебряков. – Это издевательство над чужой жизнью и нервами. Посмотрите на своего несчастного слугу – что ему пришлось сегодня пережить.

Олигарх не ответил и так же весело обратился к Любе:

– Ну, что, продолжим наши развлечения? Я хочу, чтобы у вас, Любовь Николаевна, остались яркие впечатления о нашей встрече. Предлагаю прокатиться на лошадях. У меня племенные рысаки. Породистые лошади – моё хобби, которому я уделяю немало внимания. Вы не будете разочарованы. Прошу в седло!

Люба понимала, что спорить с Романом бесполезно. Или она будет играть по его правилам, доставив ему максимальное удовольствие, или он вообще ей ничего не расскажет.

 

* * *

 

Любе досталась резвая молодая кобылка. В своё время Романова обучалась верховой езде, так что ничего страшного в предложении Романа для неё не было. Но то, что случилось потом, стало для неё полной неожиданностью.

Едва Любовь взобралась на лошадь, как Роман хлестнул её кнутом, и кобылка понеслась вскачь. Лошадь скакала так быстро, что Любе и всем окружающим стало страшно. Кобыла мчалась к лесу и все понимали, что там, наехав с размаху на дерево, всадница непременно разобьётся.

Серебряков, которому лошадь не предложили, растерялся и не знал, что делать. А Роман, сидевший, словно восточный принц, на великолепном холёном рысаке, помчался за Любой. В пять минут догнав растерявшуюся всадницу, олигарх схватил лошадь за узду. И произошло чудо. Кобыла, которая несколько секунд назад мчалась как угорелая, бешено вращая глазами, почувствовав руку хозяина, вдруг успокоилась и перешла на неторопливую размеренную рысь, а затем и вовсе остановилась.

Всадники слезли с лошадей. Люба с огромным облегчением опустилась на землю и прикрыла глаза. Ещё минуту назад ей казалось, что она обречена. Воистину олигарх заставил её испытать острые ощущения!

К Роману Витальевичу подлетел разъярённый Серебряков и попытался зацедить ему в лицо. Но вездесущая охрана и здесь его удержала. Олигарх был неуязвим в своих опасных капризах. Роман только взглянул в лицо капитану, и в его глазах промелькнул азартный и зловещий огонь.

– Любовь Николаевна, – негромко произнёс Роман, – помогая женщине подняться, – я прошу прощения за те испытания, которым я подверг ваши нервы. Но, быть может, вы бы простили меня, если бы знали, какое удовольствие мне доставило общение с вами.

– Учитывая, как вы поиздевались над нами, я вам верю, – устало прокомментировала Люба его слова. – Ну а теперь, если позволите, приступим к тому, ради чего мы сюда пришли.

– А, вы имеете в виду допрос? – насмешливо переспросил олигарх.

– Это не допрос, Роман Витальевич, – нам нужны ваши свидетельские показания.

 

* * *

 

Далее Роман стал заметно сговорчивее и спокойно ответил на все вопросы майора Романовой. Правда они так ничего у него и не выяснили. Все ответы сводились к тому, что он ничего не слышал, ничего не знает и совершенно здесь ни при чём.

– Ну, так наверное и правда ни при чём, – хмуро заметил Серебряков. – Сволочь он, конечно, изрядная, но какое отношение может иметь олигарх к убийству несчастной старушки? Понятнее было бы, если бы он устранил конкурента, но нищая тётя Клава тут причём? Где мотив?

– Да, – задумчиво протянула Люба. Они действительно с убитой никак не связаны и нигде не пересекались. Похоже, мы только зря потратили время. Но зато какие острые ощущения, а, Серебряков? – рассмеялась Романова, и Владимиру ничего не осталось, как рассмеяться ей в ответ.

– Володя, скажи, а как там поживает хозяйка квартиры, в которой обнаружили труп? Будем надеяться, что она уже отошла от своих истерик и способна дать нам хоть какую‑то связную информацию по поводу этой истории.

Серебряков только вздохнул. Он предчувствовал, что показания девушки уж точно не выведут их на след убийцы. До сих пор никому из их следственно‑оперативного отдела не пришло в голову ни одной здравой версии, дававшей бы разгадку этого убийства. Разве что это был сбежавший племянник. Но Люба продолжала упорно копать, а это значит, что очевидная версия племянника‑убийцы казалась ей, опытному следователю, на счету у которого было не одно раскрытое убийство, далеко не столь очевидной, как всем остальным.

 

Глава 23. Дочь Командарма

 

Одна из самых нашумевших легенд зловещего дома – легенда о дочери Командарма. Эту легенду Любовь Романова прочла в ходе своего расследования одной из первых.

В тот вечер должно было произойти что‑то страшное. Вернувшись с лекций, Анастасия не находила себе места и металась по квартире, как растревоженный зверёк. Она видела, что отец, занимавший важный правительственный пост, уже второй месяц нервничает, собирает в сейф какие‑то важные бумаги, куда‑то пишет. Анастасия знала, что в то время многие люди просто исчезали. Они могли исчезнуть днём или пропасть ночью. Вот жил человек самой обычной жизнью, и соседи каждый день видели, как он идёт утром на работу, а вечером возвращается домой, как заходит в находящийся тут же в доме магазин или парикмахерскую. К нему привыкали, он становился частью дома. И вдруг исчезал. О нём ничего не сообщалось, и даже сплетен и слухов никаких не ходило. Просто был человек – и пропал. И все относились к этому как к должному и ничего не говорили и не обсуждали, словно все они жили в каком‑то заколдованном лесу и в сюрреалистической действительности.

И пришла пора, когда Анастасия почувствовала, что её родители, её замечательные, дорогие отец и мама тоже попали в эту сюрреалистическую ловушку и могут в один ужасный момент исчезнуть, просто раствориться в этой странной и ирреальной действительности, в которой они все втроём пытались существовать и выжить.

Анастасия понимала, что если опасность политической опалы угрожает её отцу, то под такой же угрозой находится и мать. Мама всегда была рядом с отцом, поддерживая его во всём, живя одной с ним жизнью. Она работала у него секретарём, но все знали, что она это делает потому, что они неразделимое целое.

Тучи сгущались всё сильнее, и паук уже плёл где‑то в углу свою гигантскую паутину, поджидая новых жертв. И однажды это случилось. В тот день Анастасия так и не дозвонилась до родителей. Они исчезли, как исчезали многие в этом бесконечном печальном спектакле театра человеческих марионеток. От кукол театра ничего не зависело – они не распоряжались своей судьбой. Сегодня ты король – а завтра ты никто, и кто‑то страшный и жестокий берёт в руки твою жизнь и начинает играть ею, обрекая тебя на муки. И теперь за ниточки дёргали семью Анастасии.

После того, как телефоны родителей перестали отвечать, Анастасия затаилась в своей квартирке, словно зверёк, спрятавшийся в нору от караулящего его хищника. Вот только от этих хищников прятаться было негде.

Вечером ей позвонили. К ним в этот вечер никто не должен был прийти, и поэтому Анастасия догадалась, что это пришли за ней. Она не знала, чем она провинилась перед громоздкой машиной государственной власти. Она была самой обычной студенткой филологического факультета, любила читать и рассуждать о прошлом и настоящем, о прозе и о стихах. Но разве за это сажают? Разве изолируют за это человека, словно дикого зверя? Парня у неё не было, никаких порочных связей тоже. Скорее всего, за ней пришли потому, что она – дочь своего отца. В то время этого было достаточно.

 

* * *

 

Когда раздалась резкая трель звонка, Анастасия взяла заранее приготовленный отцовский наган. А звонок всё звонил и звонил, не останавливаясь, – резкая тревожная и очень громкая трель действовала на нервы и сводила с ума.

Анастасия решительно подошла к двери и закричала:

– Уходите! Я знаю, кто вы, и вас никто не звал. У меня наган. Первый же, кто осмелится сюда войти, получит пулю в голову!

Тишина за дверью стала ещё более зловещей. Трель звонка, наконец, утихла, и Анастасия облегчённо вздохнула. Наконец раздался негромкий и очень вежливый голос:

– Анастасия Павловна, прошу вас хорошо подумать о том, что вы собираетесь сейчас сделать. Мы хотим только поговорить с вами. У нас есть известия о ваших родителях.

Анастасия только печально усмехнулась. Ну, конечно, это же просто сказка о злом Волке и смешном Поросёнке. Волк прикидывается доброй овечкой, чтобы выманить Поросёнка из его домика. Но на самом деле все знают, что Волк не может быть добрым. Что он всегда Волк, даже если набросил овечью шкуру.

– Я не открою, – зло выкрикнула Анастасия людям в чёрной военной форме, притаившимся за дверью и принёсшим в её жизнь страшное непоправимое зло. И не советую выламывать дверь. Я метко стреляю и уложу ни одного из вас, пока вы до меня доберётесь.

Девушке никто не ответил. Последовало тяжёлое и тягостное молчание, во время которого Анастасия молила Бога, чтобы они ушли. Тогда бы она уже не ждала родителей, было и так ясно, что они больше не вернутся. Если бы они ушли, она бы выбежала из квартиры и бежала бы, куда глаза глядят. У неё было немного денег, и она купила бы билет на поезд и уехала бы далеко‑далеко отсюда.

Но зловещие тени не уходили. Более того, Анастасия услышала стук молотка. Посмотрев в глазок, девушка оторопела. Её непрошенные гости забивали дверь досками, замуровывая её в собственной квартире.

Они закрыли все входы и выходы. Отключили телефон, свет и, что было самым страшным, – воду. Квартира, в которой Анастасия выросла, и которую так любила, превратилась в мрачное звериное логово. Девушка, растерявшись и не зная, что ей делать, бездумно лежала на диване, свернувшись клубочком. И когда на улице начали сгущаться сумерки, а в квартире с и так забитыми окнами стало по‑настоящему темно и страшно, решилась на переговоры со своими палачами.

Девушка подошла к двери и застучала в неё кулаками:

– Эй, вы, там! Снимайте доски, я сдаюсь! Обещаю открыть и никого не убивать! Вытащите меня отсюда!

– Но на её слова никто не ответил. За дверью царило гробовое молчание. Анастасия посмотрела в глазок, но никого так и не увидела.

Ночью девушка не могла сомкнуть глаз. Ей было страшно, и казалось, что из каждого угла на неё наползают чудовища.

На следующий день Анастасия весь день провела возле двери. Она колотила в неё руками, звала своих тюремщиков, пыталась докричаться и через стены достучаться до соседей. Но всё было напрасно. Испуганные карой чекистов соседи не отзывались, а тюремщики ничем не выдавали своего присутствия. Девушка была в отчаянии – ей очень хотелось пить. От волнения она даже не думала о еде, но без воды начала испытывать настоящие страдания.

Какое‑то время Анастасия всё ещё надеялась, что замурованная квартира – это какой‑то злобный трюк чекистов, чтобы проучить её за строптивость. Но чем больше проходило времени, тем страшнее ей становилось.

Ты всё ещё на что‑то надеешься? Не понимаешь, что происходит изощрённое убийство? Ты ведь помнишь, что человек может прожить без воды от силы 3–5 дней. А ты уже тут сидишь два дня. Или больше? И никто не отзовётся и не придёт. Ты им не нужна. И твоя бессмысленная выходка с наганом для них всего лишь подходящее оправдание их зверству. Прощайте, мечты, прощай, жизнь. Будьте вы прокляты. Будь проклят этот дом и те, кто виноват в моих муках.

На четвёртый день без воды у Анастасии началась рвота и летаргия. Её кожа посинела и стала холодной, как лёд. Девушка уже ни на что не надеялась и почти не двигалась.

Дверь открыли через неделю. На кровати лежала мёртвая Анастасия, держа в руках сломанную искусственную розу. Роза была ярко‑красной – цвета крови, любви и её изломанных надежд.

 

Глава 24. Ворон смерти

 

Она гуляла по облаку, не проваливаясь в него и танцуя на упругих клубах дыма. Её движения сопровождала райская музыка. Хотя, кажется, это была её любимая песня, поставленная на телефон. Маша с трудом открыла глаза. Действительно звонил мобильный телефон. Ответив, Мария услышала встревоженный голос Александра:

– Маш, почему не отвечаешь? Я звонил тебе раз двадцать. Ты где? Когда встретимся?

– Я дома.

– Я сейчас приеду.

– Да, конечно, только по другому адресу.

Окончив разговор, Маша облегчённо перевела дух. Она тревожилась из‑за долгого молчания Александра – он уже несколько дней не выходил на связь.

Приехав, Александр удивлённо осмотрелся. И когда Маша рассказала ему о причинах переезда, неожиданно возмутился:

– Машуль, да ты что?! Почему ты должна зависеть от Глеба?! Я как раз ехал к тебе с предложением, для которого уже созрел.

– Это каким же? – заинтриговано поинтересовалась Маша.

– Мария, переезжай жить ко мне. Знаешь, мне кажется, что я люблю тебя…

Маша чуть не задохнулась от столь неожиданного признания, но сумела сдержаться. Она вспомнила, как учила её мама: «С мужчиной не спеши. Сначала убедись в крепости его чувств».

«А с Глебом вот поспешила – и что?.. Одни вздохи, слёзы и разочарование…»

– Саша, ты извини, – голос Марии дрогнул, но она продолжала. – Но я не хочу спешить. И по отношению к Глебу это было бы жестоко. Он же старался, искал для меня квартиру… Пусть пока всё останется как есть, а там посмотрим.

Саша расстроено посмотрел на Марию.

– Ну что ж, моя принцесса, как скажешь.

После ухода Александра Маше вновь стало неуютно. Она только что своими руками отвергла свою любовь, человека, который предложил соединить их судьбы. Захочет ли он теперь её видеть? И не станет ли это той самой роковой ошибкой, которая навсегда разорвёт их отношения?

 

* * *

 

Марии, наконец, казалось, что её жизнь начала налаживаться. Она вновь блистала на подиуме, о ней снова говорили в светской хронике, а глянцевые журналы пестрели её фотографиями. Глеб вёл себя относительно спокойно, и даже Юлия притихла и следила за её успехами злыми глазами, но откуда‑то издалека.

Порой Марии все ещё снились кошмары о пережитом в Париже, а также о её болезни, но когда она пожаловалась Глебу на плохие сны, он дал ей пузырёк успокоительного, после чего кошмары ушли, а Маша начала чувствовать себя более спокойно.

Но сегодня что‑то явно было не так. Вернувшись домой, Мария почувствовала себя как‑то неуютно в своей роскошной квартире. Возможно, ей испортила настроение мрачная погода на улице. Небо было затянуто свинцовыми тучами, и накрапывал мелкий дождь, каждую секунду грозивший перейти в ливень. В комнатах стало совсем сумрачно, и Мария зажгла свечи. Она любила романтику и нередко пользовалась романтичным светом свечей вместо ламп. На душе было необъяснимо тревожно. Она даже позвонила Александру, но его телефон почему‑то не отвечал.

Внезапно в её спальне послышался громкий скрежет, и окно распахнулось. По квартире загулял ветер, веером подымая и разбрасывая бумаги со стола, вздымая Машины волосы, охватывая тело мокрым холодком, пронизанным дождевыми каплями.

Маша, поёжившись, подошла к окну и попыталась его закрыть. Но рама не поддавалась. Внезапно послышалось хриплое карканье, и в комнату влетел большой чёрный ворон. Сначала он присел на подоконник, а потом с хриплым карканьем взлетел и перелетел на раму большого зеркала.

Словно чувствуя, что девушке его оттуда не достать, ворон продолжал рассматривать её, и Маше показалось, что взгляд его был каким‑то осмысленным. От страха и злости Мария метнулась в коридор за шваброй. Замахнувшись, Маша бросилась на ворона. Однако птица её опередила. Неожиданно ворон слетел с зеркала и, громко и отчаянно каркая, кинулся на Машу.

Мария отмахивалась от ворона руками, но птица быстрее молнии преодолела отделяющее их расстояние и вцепилась цепкими острыми когтями девушке в волосы и в лицо. Острый клюв неожиданно болезненно клюнул Марию в темя, и она просто обезумела от острой боли. В волосах появилась капелька крови.

Мария вцепилась в ворона руками, пытаясь оттянуть неожиданного врага, но ворон, совершенно ничего не боясь и метко уворачиваясь, летал вокруг Марии кругами и продолжал клевать и царапать когтями голову девушки. Маша вопила так, что все соседи уже давно должны были бы сбежаться, но никто почему‑то не приходил ей на помощь. Ей казалось, что время застыло и превратилось в сообщника её крылатого врага. Ворон уже исклевал ей голову до крови и теперь добирался до лица. Его клюв был острым и твёрдым, как камень, и Маша обезумела от боли и ужаса.

Сейчас он выклюет мне глаза, а потом склюёт лицо, превращая его в страшное кровавое месиво. Где это я и что со мной происходит? Разве такое возможно? Какая‑то мистика, словно воробьи из романа Стивена Кинга. Один ворон склюёт меня всю, как те воробьи заклевали человека. Но там была стая, а здесь он один… Словно в ответ на мысли Марии ворон клюнул её в веко, отчего на нём остался зловещий кровоподтёк.

По‑настоящему испугавшись, что она действительно сейчас будет изуродована, а затем и убита страшной птицей, Мария вдруг собрала все свои силы и, сосредоточившись, ухватила, наконец, птицу по‑настоящему. Ворон попытался вырваться, но не тут‑то было. Мария, крепко ухватив ворона за крылья и туловище, прижала его к себе. Затем подбежала к окну, – теперь то, что оно оставалось открытым, было ей на руку, и отбросила мерзкую птицу как можно дальше. А затем изо всех сил рванула окно на себя и задвинула все шпингалеты. И долго прислушивалась, не раздастся ли вновь ужасное карканье, и не разобьёт ли жуткий ворон окно, стремясь вновь настичь свою жертву. Но птица не подавала признаков жизни, и за окном царила мёртвая тишина. Возможно, что сжимая её изо всех сил, Маша повредила ворону крыло, потому что он камнем полетел вниз и больше не подавал признаков жизни.

Маша устало поднялась и, шатаясь, подошла к часам. Было два часа ночи. Она набрала телефон Глеба:

– Глеб, прошу тебя, приезжай. Иначе я сойду с ума.