Двадцать девятая лекция. Пересмотр теории сновидений

 

Уважаемые дамы и господа! Собрав вас после более чем пятнадцатилетнего перерыва, чтобы обсудить, что нового, а может быть, и лучшего внесено за это время в психоанализ, я нахожу во всех отношениях оправданным и уместным обратить ваше внимание прежде всего на состояние теории сновидений. В истории психоанализа она занимает особое место, знаменуя собой поворотный пункт; благодаря ей психоанализ сделал шаг от психотерапевтического метода к глубинной психологии. С тех пор теория сновидений остается самым характерным и самым своеобразным в этой молодой науке, не имеющим аналогов в наших прочих учениях, участком целины, отвоеванным у суеверий и мистики. Необычность выдвигаемых ею утверждений превратила ее в пробный камень, с помощью которого окончательно определилось, кто смог стать приверженцем психоанализа, а для кого он так и остался навсегда непостижимым. Для меня самого она была надежным ориентиром в те трудные времена, когда непонятные явления в области неврозов подчас смущали мое неокрепшее суждение. И как бы часто я ни начинал сомневаться в правильности своих шатких выводов, всякий раз, когда мне удавалось представить видевшему сон бессмысленное, запутанное сновидение как правильный и понятный душевный процесс, я снова обретал уверенность в том, что нахожусь на верном пути.

Таким образом, для нас представляет особый интерес именно на примере теории сновидений проследить, какие изменения произошли за это время, с одной стороны, в психоанализе и, с другой, какие успехи были достигнуты в понимании и оценке этой теории окружающими. Сразу же предупреждаю вас, что в обоих случаях вас ждет разочарование.

Давайте вместе перелистаем выпуски «Международного журнала по лечебному психоанализу», в которых с 1913 г. собраны ведущие работы в нашей области. В первых томах вы найдете постоянную рубрику «О толковании сновидений» с многочисленными статьями по различным аспектам теории сновидений. Но чем дальше, тем реже будут попадаться такие статьи, пока постоянная рубрика не исчезнет совсем. Аналитики ведут себя так, как будто им больше нечего сказать о сновидении, как будто разработка теории сновидений полностью завершена. Но если вы спросите, что думают о толковании сновидений лица, стоящие несколько в стороне, – многочисленные психиатры и психотерапевты, греющие руки у нашего костра, кстати, даже не считая нужным поблагодарить за гостеприимство, так называемые образованные люди, которые имеют обыкновение подхватывать научные сенсации, литераторы и широкая публика, – то ответ будет еще менее утешительным. Некоторые положения стали общеизвестны, среди них и такие, которых мы никогда не выдвигали, как, например, тезис о том, что все сновидения будто бы носят сексуальный характер, а такие важные вещи, как принципиальное различие между явным содержанием сновидения и его скрытыми мыслями, или положение, согласно которому сновидения, сопровождающиеся страхами, не противоречат такой функции сновидения, как исполнение желаний, или невозможность толкования сновидения, если не располагаешь относящимися к нему ассоциациями видевшего сон, и прежде всего вывод о том, что сутью сновидения является процесс работы сновидения, – все это от всеобщего сознания, по‑видимому, почти так же далеко, как и тридцать лет тому назад. Я имею право говорить так, потому что за это время получил бесчисленное множество писем, авторы которых предлагают сновидения для толкования или требуют сведений о природе сновидения, утверждая, что прочли «Толкование сновидений» (1900а), и все‑таки выдавая в каждом предложении свое полное непонимание нашей теории сновидений. Это побуждает нас еще раз последовательно изложить все, что мы знаем о сновидениях. Вы помните, что в прошлый раз мы посвятили целый ряд лекций тому, чтобы показать, как мы пришли к пониманию этого до сих пор еще не объясненного психического феномена.

Итак, если нам кто‑то, например пациент, во время психоанализа рассказывает о каком‑то своем сновидении, мы предполагаем, что он делает нам одно из тех сообщений, к которым его обязывает лечение аналитическим методом. Правда, сообщение неподходящими средствами, ведь само по себе сновидение не является социальным проявлением или средством общения. Мы ведь тоже не понимаем, что нам хотел сказать видевший сон, да и сам он знает это не лучше. Здесь нам необходимо сразу же принять решение: или, как уверяют нас врачи‑непсихоаналитики, сновидение свидетельствует о том, что видевший сон просто плохо спал, что не все части его мозга одинаково оказались в состоянии покоя, что отдельные его участки под влиянием неизвестных раздражителей продолжали работать и делали это весьма несовершенным образом. Если это так, то мы вправе не заниматься больше этим бесполезным продуктом психики, мешающим ночному сну. Что полезного для наших целей можно ожидать от его исследования? Или же, заметим себе, мы заранее принимаем другое решение. Мы предполагаем, постулируем – признаюсь, достаточно произвольно, что даже это непонятное сновидение является полноправным, осмысленным и весьма значимым психическим актом, который мы можем использовать при анализе как еще одно сообщение пациента. Правы ли мы, покажет только успешность исследования. Если нам удастся превратить сновидение в такое значимое высказывание, то перед нами, очевидно, откроется перспектива узнать новое, получить сообщения такого характера, которые иначе остались бы для нас недоступными.

Ну а теперь перед нами встают все трудности поставленной задачи и загадки рассматриваемой проблемы. Каким же образом превратить сновидение в такое нормальное сообщение и как объяснить тот факт, что часть высказываний пациента принимает непонятную как для него, так и для нас форму?

Вы видите, уважаемые дамы и господа, что на этот раз я иду путем не генетического, а догматического изложения. Первым нашим шагом будет новая установка по отношению к проблеме сновидения благодаря введению двух новых понятий, названий. То, что называют сновидением, мы называем текстом сновидения, или явным сновидением, а то, что мы ищем, предполагаем, так сказать, за сновидением, – скрытыми мыслями сновидения. Обе наши задачи мы можем сформулировать далее следующим образом: мы должны явное сновидение превратить в скрытое и представить себе, каким образом в душевной жизни видящего сон это последнее становится первым. Первая часть работы – практическая, это задача толкования сновидений, требующая определенной техники; вторая – теоретическая, она должна объяснить предполагаемый процесс работы сновидения и может быть только теорией. И технику толкования сновидений, и теорию работы сновидения следует создать заново.

С чего же мы начнем? Я полагаю, с техники толкования сновидений; это будет нагляднее и произведет на вас более живое впечатление.

Итак, пациент рассказал сновидение, которое мы должны истолковать. Мы его спокойно выслушали, не пускаясь в размышления. Что мы делаем сначала? Постараемся менее всего заботиться о том, что услышали, то есть о явном сновидении. Конечно, это явное сновидение обладает всевозможными свойствами, которые нам отнюдь не безразличны. Оно может быть связным, четким по композиции, как поэтическое произведение, или непонятно запутанным, почти как бред; может содержать элементы абсурдного или остроты и кажущиеся глубокими умозаключения; оно может быть для видевшего сон ясным и отчетливым или смутным и расплывчатым; его образы могут обнаружить полную силу чувственных восприятий или быть как тени, как неясное дуновение; в одном сновидении могут сойтись самые различные признаки, присущие разным вещам, наконец, сновидение может быть окрашено в индифферентный эмоциональный тон или сопровождаться сильнейшими радостными или неприятными эмоциями – не думайте, что мы не придаем никакого значения этому бесконечному многообразию явного сновидения, позднее мы к нему вернемся и найдем в нем очень много ценного для толкования, но пока оставим его и пойдем тем главным путем, который ведет нас к толкованию сновидения. Это значит, что мы потребуем от видевшего сон освободиться от впечатления явного сновидения, направив его внимание от целого к отдельным фрагментам содержания сновидения и предложив сообщить нам по порядку, что ему приходит в голову по поводу каждого из этих фрагментов, какие у него возникают ассоциации, если он рассмотрит их в отдельности.

Не правда ли, это особая техника, а не привычный способ обращения с сообщением или высказыванием? Вы догадываетесь, конечно, что за этим приемом кроются предпосылки, которые еще не были высказаны. Но пойдем дальше. В какой последовательности мы предлагаем пациенту рассматривать фрагменты его сновидения? Здесь перед нами открывается несколько путей. Мы можем придерживаться хронологического порядка, который вытекает из рассказа сновидения. Это, так сказать, самый строгий, классический метод. Или мы можем попросить видевшего сон найти сначала в сновидении остатки дневных впечатлений, потому что опыт учит нас, что почти в каждом сновидении всплывает какой‑то фрагмент воспоминания или намек на событие предшествующего сновидению дня, часто на несколько таких событий, и если мы последуем за этими связями, то часто сразу же найдем переход от кажущегося далеким мира сновидения к реальной жизни пациента. Или же мы предложим ему начать с тех элементов содержания сновидения, которые ему запомнились вследствие их особой отчетливости и чувственной силы. А нам известно, что как раз при помощи этих элементов ему будет особенно легко вызвать ассоциации. Безразлично, каким именно из этих способов мы получим искомые ассоциации.

И вот мы вызвали эти ассоциации. Чего в них только нет: воспоминания о вчерашнем дне, о дне, предшествовавшем сновидению, и о давно минувших временах, размышления, дискуссии со всеми «за» и «против», признания и вопросы. Некоторые из них так и сыплются из пациента, перед другими он на какой‑то момент останавливается. Большинство из них обнаруживает четкую связь с каким‑либо элементом сновидения; это неудивительно, ведь они исходят из этих элементов, но случается, что пациент предваряет их словами: «Кажется, это не имеет никакого отношения к сновидению, я говорю об этом потому, что это пришло мне в голову».

Выслушав этот поток внезапных мыслей, вскоре замечаешь, что с содержанием сновидения они более тесно связаны, чем просто как исходные моменты. Они вдруг высвечивают все части сновидения, заполняют пробелы между ними, делают понятными их странные сочетания. Наконец, становится ясным соотношение между ними и содержанием сновидения. Сновидение является краткой выжимкой из ассоциации, которая была сделана по пока еще непонятным правилам, а его элементы выступают как бы избранными представителями всего их множества. Несомненно, что благодаря нашей технике мы получили то, что замещается сновидением и в чем заключается психическая ценность сновидения, но что уже больше не имеет странных особенностей сновидения, его необычности и запутанности.

Но поймите меня правильно! Ассоциации к сновидению еще не являются скрытыми мыслями сновидения. Последние содержатся в ассоциациях, как в маточном растворе, но не целиком. С одной стороны, ассоциации дают гораздо больше, чем нам нужно для формулировки скрытых мыслей сновидения, а именно все рассуждения, переходы, связи, которые интеллект пациента должен произвести для приближения к мыслям сновидения. С другой стороны, ассоциация часто останавливается как раз перед мыслями сновидения, только приблизившись к ним и едва коснувшись их намеком. Тогда мы вмешиваемся сами, дополняя лишь слегка обозначенное, делаем неопровержимые выводы, высказываем то, что пациент в своих ассоциациях лишь вскользь упомянул. Все тогда начинает выглядеть так, как будто мы шутя и весьма произвольно играем с материалом, который видевший сон предоставил в наше распоряжение, и злоупотребляем этим, истолковывая его высказывания в таком смысле, который им не был присущ; однако абстрактными рассуждениями показать правомерность нашего подхода нелегко. Попробуйте лучше сами проанализировать какое‑нибудь сновидение или углубитесь в какой‑нибудь хорошо описанный в литературе пример, и вы убедитесь, насколько обоснованна такая практика толкования.

Если при толковании сновидения мы зависим вообще и в первую очередь от ассоциаций видевшего сон, то по отношению к определенным элементам содержания сновидения мы действуем все же совершенно самостоятельно, и прежде всего потому, что иначе нельзя, поскольку ассоциации тут, как правило, не годятся. Мы заранее отметили, что это относится ко вполне определенным содержаниям, их не так много, и накопленный опыт учит нас тому, что их следует понимать и толковать как символы чего‑то другого. В отличие от других элементов сновидения им можно приписать постоянное значение, которое не обязательно должно быть одним и тем же, его объем определяется особыми, привычными для нас правилами. Поскольку мы умеем переводить эти символы, а видевший сон – нет, хотя он сам их употребил, может случиться, что смысл сновидения станет для нас совершенно ясен еще до попыток его толкования, как только мы услышим текст сновидения, в то время как сам видевший сон еще озадачен. Но о символике наших знаний о ней, о проблемах, которые она перед нами ставит, я уже так много говорил в предыдущих лекциях, что сегодня нет нужды повторяться.

Таков наш метод толкования сновидений. Возникает следующий, вполне оправданный вопрос: можно ли с его помощью толковать все сновидения? И ответ на него таков: нет, не все, но столь многие, что это убеждает в пригодности и оправданности метода. Почему же, однако, не все? Нижеследующий ответ даст нам нечто важное для понимания психических условий образования сновидения: потому что работа по толкованию сновидений совершается вопреки сопротивлению, которое может меняться от едва заметных величин до степени совершенно непреодолимой преграды, по крайней мере, для средств воздействия, которыми мы располагаем в настоящее время. Проявлений этого сопротивления нельзя не заметить в процессе работы. В некоторых случаях ассоциации возникают незамедлительно, и уже первая или вторая из них все проясняет. В других случаях пациент спотыкается и медлит, прежде чем высказать какую‑то ассоциацию, и тогда зачастую приходится выслушивать длинную цепь приходящих ему в голову мыслей, пока не получишь нечто подходящее для понимания сновидения. Мы справедливо считаем, что чем длиннее и запутаннее ассоциативная цепь, тем сильнее сопротивление. И в забывании сновидений нам видится то же влияние. Довольно часто случается, что пациент, несмотря на все усилия, не может вспомнить какое‑нибудь из своих сновидений. Но после того как мы на каком‑то этапе аналитической работы устраним затруднение, которое мешало правильному отношению пациента к анализу, забытое сновидение неожиданно восстанавливается. К этому имеют отношение и два других наблюдения. Очень часто случается, что из какого‑то сновидения сначала выпадает фрагмент, который затем прибавляется как дополнение. Это следует понимать как попытку забыть этот фрагмент. Опыт показывает, что именно этот фрагмент имеет наибольшее значение; мы предполагаем, что его сообщению препятствовало более сильное сопротивление, чем сообщению других. Далее, мы часто замечаем, что видевший сон сам старается противодействовать забыванию своих сновидений, записывая их непосредственно после пробуждения. Мы можем ему сказать, что это бесполезно, так как сопротивление, у которого он отвоевал содержание сновидения, переносится тогда на ассоциацию и делает явное сновидение недоступным для толкования. При этих условиях не приходится удивляться, если дальнейшее усиление сопротивления вообще подавляет ассоциации, лишая тем самым возможности толкования сновидения.

Из всего этого мы делаем вывод, что сопротивление, которое мы замечаем при работе над толкованием сновидения, должно участвовать и в возникновении сновидения. Различаются сновидения, которые возникают при наличии незначительного или большого давления сопротивления. Но и это давление неодинаково на протяжении одного сновидения; оно виновато в пробелах, неясностях, путанице, которые могут нарушить связность самого прекрасного сновидения.

Но что же создает это сопротивление и против чего оно? Сопротивление является для нас верным признаком некоего конфликта. Видимо, есть какая‑то сила, которая хочет что‑то выразить, и есть другая, которая стремится не допустить этого. То, что затем представляется явным сновидением, объединяет в себе все решения, в которых воплотилась эта борьба двух стремлений. В одном месте, видимо, одной силе удалось пробиться и сказать, что ей хотелось, в других местах противоборствующей инстанции посчастливилось полностью погасить готовящееся сообщение или заменить его чем‑то, что не несет на себе никакого его следа. Чаще всего встречаются и наиболее характерны для возникновения сновидения случаи, в которых конфликт выливается в компромисс, так что сообщающая инстанция может сказать, что ей хотелось, но не так, как ей хотелось, а лишь смягченно, искаженно и невнятно. Итак, если сновидение передает мысли сновидения неточно, если оно нуждается в толковании, чтобы перебросить мост через пропасть между ними, то это заслуга сопротивляющейся, тормозящей и ограничивающей инстанции, которую мы обнаружили благодаря сопротивлению при толковании сновидения. Пока мы изучали сновидение как изолированный феномен, независимо от родственных ему психических образований, мы называли эту инстанцию цензором сновидения.

Вы давно знаете, что эта цензура не является чем‑то особенным в жизни сновидений, что конфликт двух психических инстанций, которые мы неточно называем бессознательным вытесненным и сознательным, вообще управляет нашей психической жизнью и что сопротивление толкованию сновидения, как признак цензуры сновидения, есть не что иное, как сопротивление вытеснения (Verdrangungswiderstand), благодаря которому эти обе инстанции отделяются друг от друга. Вы знаете также, что из их конфликта при определенных условиях возникают другие психические структуры, которые, так же как и сновидение, являются результатом компромиссов, и не будете настаивать, чтобы я повторял вам здесь все, что содержится во введении в теорию неврозов, дабы продемонстрировать то, что нам известно об условиях образования таких компромиссов. Вы поняли, что сновидение является патологическим продуктом, первым звеном цепи, которая включает истерический симптом, навязчивое представление, бредовую идею, но отличается от них преходящим характером и тем, что он возникает в условиях, свойственных нормальной жизни. Так что будем придерживаться мнения, что жизнь сновидения – как сказал еще Аристотель – это способ работы нашей души в состоянии сна. Состояние сна представляет собой отход от реального внешнего мира, и этим создается условие для развития психоза. Самое тщательное изучение тяжелых психозов не даст нам признака, более характерного для этого болезненного состояния. Но при психозе отход от реальности возникает двояким образом: или когда вытесненное бессознательное становится сверхсильным настолько, что берет верх над зависящим от реальности сознательным, или когда реальность несет в себе столько невыносимого страдания, что подвергнутое угрозе Я в отчаянном протесте бросается в руки бессознательных влечений. Безобидный психоз сновидения является следствием сознательно желаемого и лишь временного отхода от внешнего мира, и он исчезает при возобновлении отношений с этим миром. При изоляции спящего изменяется также распределение его психической энергии; часть энергии вытеснения, которая обычно используется для усмирения бессознательного, может быть сэкономлена, потому что даже если оно [бессознательное] использовало бы ее относительное высвобождение для своей активности, то обнаружило бы, однако, что путь к двигательной сфере закрыт, а открыт лишь путь к безобидному галлюцинаторному удовлетворению. Вот тут‑то и может возникнуть сновидение; но факт существования цензуры сновидения показывает, что и во время сна сохраняется все еще достаточное сопротивление вытеснения.

Здесь нам открывается путь для ответа на вопрос, выполняет ли сновидение тоже какую‑то функцию, доверена ли ему какая‑то полезная работа. Лишенный всяких раздражений покой, который хотело бы создать состояние сна, подвержен опасностям с трех сторон: более случайным образом со стороны внешних раздражителей во время сна и со стороны дневных интересов, которые не исчезают, и неизбежно со стороны неудовлетворенных вытесненных влечений, которые так и ждут возможности проявиться. Вследствие ослабления вытеснений в ночное время имелась бы опасность нарушения сна каждый раз, когда внешнее и внутреннее возбуждение могло бы вступить в связь с одним из источников бессознательных влечений. Процесс сновидения позволяет превратить продукт такого взаимодействия в безвредное галлюцинаторное переживание, обеспечивая таким образом продолжение сна. Выполнению этой функции ни в коей мере не противоречит и тот факт, что иногда страшное сновидение будит спящего; это, скорее, сигнал того, что ночной страж считает ситуацию слишком опасной и не верит уже в возможность справиться с ней. Нередко еще во сне мы слышим утешение, призванное предотвратить пробуждение: да ведь это же только сон!

Вот и все, что я хотел сказать вам, уважаемые дамы и господа, о толковании сновидений, задача которого – прийти от явного сновидения к скрытым его мыслям. Их получением и исчерпывается чаще всего интерес практического анализа к сновидению. Сообщение, полученное в форме сновидения, прибавляется к другим, и анализ продолжается. Нам же интересно еще немного задержаться на теме сновидения; нас привлекает возможность изучить процесс превращения скрытых мыслей сновидения в явное сновидение. Мы называем его работой сновидения. Вы помните, я разбирал его подробно в предыдущих лекциях, так что в сегодняшнем обзоре я могу ограничиться самыми краткими выводами.

Итак, процесс работы сновидения является чем‑то совершенно новым и непривычным, ничего подобного раньше известно не было. Он дал нам возможность впервые заглянуть в процессы, происходящие в системе бессознательного, показав, что они совершенно иные, чем то, что мы знаем о нашем сознательном мышлении, которому они, должно быть, кажутся неслыханными и ошибочными. Значение этих открытий возросло еще больше, когда узнали, что при образовании невротических симптомов действуют те же механизмы (мы не решаемся сказать: мыслительные процессы), которые превращают скрытые мысли сновидения в явное сновидение.

При дальнейшем изложении невозможно избежать схематичности. Предположим, что мы исследуем в определенном случае все те скрытые, более или менее аффективно заряженные мысли, которые после толкования выступили вместо явного сновидения. Нам бросается в глаза различие между ними, и это различие далеко уведет нас. Почти все эти мысли сновидения узнаются или признаются видевшим сон; он сознается, что думал так в этот или в другой раз, или он мог бы так думать. Только против предположения одной‑единственной мысли он энергично возражает: эта мысль ему чужда, может быть, даже отвратительна; возможно, он отметет ее в страстном возбуждении. И тогда нам становится ясно, что другие мысли – это фрагменты сознательного, вернее говоря, предсознательного мышления; они могли появиться и в бодрствующем состоянии, вероятно также, что они возникли в течение дня. Но эта единственная отвергаемая мысль или, точнее, это единственное побуждение – порождение ночи; оно относится к области бессознательного видевшего сон, поэтому и отвергается, отбрасывается им. Оно как бы дожидалось ослабления вытеснения ночью, чтобы каким‑то образом проявиться. Это проявление всегда смягчено, искажено, замаскировано; без работы над толкованием сновидения мы бы его не нашли. Благодаря связи с другими безупречными мыслями сновидения это бессознательное влечение в замаскированном виде проскальзывает через ограничение цензуры; с другой стороны, предсознательные мысли сновидения благодаря этой же связи обладают возможностью занимать душевную жизнь и во время сна. Ибо мы нисколько не сомневаемся, что это бессознательное влечение и есть, собственно, создатель сновидения, для его образования ему требуется психическая энергия. Как и любое другое влечение, оно стремится не к чему иному, как к своему собственному удовлетворению, и наш опыт толкования сновидений тоже показывает, что это и является смыслом всего сновидения. В любом сновидении влечение должно предстать как осуществленное. Ночная изолированность душевной жизни от реальности и ставшая возможной благодаря ей регрессия к примитивным механизмам приводят к тому, что это желаемое удовлетворение влечения переживается галлюцинаторно как реальное. Вследствие этой же регрессии представления в сновидении переводятся в зрительные образы, то есть скрытые мысли сновидения драматизируются и иллюстрируются.

Из этого этапа работы сновидения мы узнаем о некоторых наиболее ярких и особенных чертах сновидения. Я еще раз скажу о порядке возникновения сновидения. Исходное состояние: желание спать, намеренный отказ от внешнего мира. Два его следствия для душевного аппарата: во‑первых, возможность проявления в нем более древних и примитивных способов работы – регрессии; во‑вторых, ослабление сопротивления вытеснения, тяготеющего над бессознательным. Как следствие этого последнего момента возникает возможность образования сновидения, которую и используют поводы – ожившие внутренние и внешние раздражители. Сновидение, возникшее таким образом, представляет собой уже компромиссное образование; оно выполняет двоякую функцию: с одной стороны, оно удовлетворяет Я, когда служит желанию спать путем освобождения от нарушающих сон раздражений, с другой стороны, оно позволяет вытесненному влечению возможное в этих условиях удовлетворение в форме галлюцинаторного исполнения желания. Но весь допускаемый спящим Я процесс образования сновидения проходит в условиях цензуры, которая осуществляется остатком сохранившегося вытеснения. Проще изложить этот процесс я не могу, он и не проще. Однако теперь я могу продолжить описание работы сновидения.

Вернемся еще раз к скрытым мыслям сновидения! Самым сильным их элементом является вытесненное влечение, которое, опираясь на случайные раздражители и переносясь на остатки дневных впечатлений, нашло в них свое выражение, пусть смягченное и завуалированное. Как и любое влечение, оно стремится к удовлетворению при помощи действия, но путь в двигательную сферу закрыт для него физиологическими механизмами состояния сна; оно вынуждено пробиваться в обратном направлении к восприятию и довольствоваться галлюцинаторным удовлетворением. Таким образом, скрытые мысли сновидения переводятся в совокупность чувственных образов и зрительных сцен. На этом пути с ними происходит то, что кажется нам столь новым и странным. Все те языковые средства, которыми выражаются более тонкие мыслительные отношения, – союзы, предлоги, склонения и спряжения – отпадают, поскольку для них нет изобразительных средств, как и в примитивном языке без грамматики, здесь представлен лишь сырой материал мышления, а абстрактное сводится к лежащему в его основе конкретному. То, что в результате этого остается, легко может показаться бессвязным. Оно соответствует как архаической регрессии в душевном аппарате, так и требованиям цензуры, когда для изображения определенных объектов и процессов в большой мере используются символы, ставшие чуждыми сознательному мышлению. Но еще дальше заходят другие изменения, претерпеваемые элементами мыслей сновидения. Те из них, которые могут найти хоть какую‑нибудь точку соприкосновения, сгущаются в новые единицы. При переводе мыслей в образы отдается несомненное предпочтение тем из них, которые поддаются такому соединению, сгущению; действует как бы какая‑то сила, подвергающая материал спрессованию, сжатию. Затем вследствие сгущения какой‑то элемент в явном сновидении может соответствовать множеству элементов в скрытых мыслях сновидения, но и наоборот, какой‑нибудь элемент мыслей сновидения может быть представлен несколькими образами в сновидении.

Еще примечательнее другой процесс – смещения, или перенесения акцента, который в сознательном мышлении расценивается только как ошибка мышления или как средство остроумия. Дело в том, что отдельные представления мыслей сновидения не равноценны, они несут на себе различные по величине аффективные нагрузки и в соответствии с этим оцениваются как более или менее важные, достойные внимания. Во время работы сновидения эти представления отделяются от господствующих над ними аффектов; аффекты развиваются сами по себе, они могут сместиться на что‑то другое, сохраниться в том же виде, претерпеть изменения, вообще не появиться в сновидении. Важность освобожденных от аффекта представлений в сновидении выражается чувственной силой образов сновидения, но мы замечаем, что этот акцент переместился со значительных элементов на индифферентные, так что в сновидении в качестве главного на переднем плане оказывается то, что в мыслях сновидение играет лишь побочную роль, и, наоборот, самое существенное из мыслей сновидения находит в сновидении только поверхностное, неясное отражение. Никакой другой фактор работы сновидения не способствует столь сильно тому, чтобы сделать сновидение для видевшего сон чуждым и непонятным. Смещение является главным средством искажения сновидения, которому подвергаются мысли сновидения под влиянием цензуры.

После этих воздействий на мысли сновидения оно почти готово. После того как сновидение всплывает перед сознанием как объект восприятия, следует еще один весьма непостоянный момент, так называемая вторичная обработка. Тогда мы подходим к нему так, как мы вообще привыкли подходить к содержаниям нашего восприятия, – пытаемся заполнить пробелы, установить связи, делая при этом довольно часто грубые ошибки. Но эта вроде бы рационализирующая деятельность, придающая сновидению в лучшем случае приглаженный вид, пусть и не соответствующий действительному его содержанию, может и отсутствовать или же проявиться в очень скромных размерах, давая сновидению открыто обнаружить все свои разрывы и трещины. С другой стороны, не следует забывать также, что и работа сновидения происходит не всегда одинаково энергично: довольно часто она ограничивается лишь определенными фрагментами мыслей сновидения, остальные же проявляются в сновидении в неизмененном виде. Тогда складывается впечатление, будто в сновидении кто‑то проводит тончайшие и сложнейшие интеллектуальные операции, размышляет, шутит, принимает решения, решает проблемы, в то время как все это является результатом нашей нормальной умственной деятельности, которая могла происходить как днем накануне сновидения, так и ночью, и которая не имеет с работой сновидения ничего общего и не обнаруживает ничего характерного для сновидения. Нелишне также еще раз выделить противоречие, содержащееся в самих мыслях сновидения, между бессознательным влечением и остатками дневных впечатлений. В то время как последние представляют все многообразие наших душевных движений, первое, становясь собственно движущей силой образования сновидения, обычно завершается исполнением желания.

Все это я мог бы сказать вам еще пятнадцать лет тому назад, и думаю, что это я действительно говорил. А теперь давайте подытожим, какие же изменения и новые взгляды появились за этот промежуток времени.

Как я уже вам говорил, я опасался, как бы вы не сочли, что этого слишком мало и что вам будет непонятно, почему я заставил вас выслушать одно и то же дважды, а себя снова говорить об этом. Но ведь прошло пятнадцать лет, и я надеюсь, что таким способом мне легче всего будет восстановить с вами контакт. К тому же эти такие элементарные вещи имеют столь решающее значение для понимания психоанализа, что их неплохо послушать и во второй раз, а то, что они и пятнадцать лет спустя остались совершенно теми же, само по себе достойно внимания.

В литературе этого времени вы, естественно, найдете множество подтверждений и детальных изложений, из которых я хочу привести вам лишь некоторые. При этом я смогу также упомянуть кое‑что, что уже было известно ранее. В основном это касается символики сновидений и прочих изобразительных средств сновидения. Вот послушайте: совсем недавно медики одного американского университета отказали психоанализу в научности, обосновывая это тем, что он‑де не располагает экспериментальными доказательствами. Подобный упрек они могли бы сделать и в адрес астрономии, ведь экспериментировать с небесными телами особенно затруднительно. Здесь все основано на наблюдении. И все же именно венские исследователи положили начало экспериментальному обоснованию символики наших сновидений. Некто д‑р Шрёттер еще в 1912 г. обнаружил, что если лицам, находящимся под глубоким гипнозом, дается задание увидеть во сне сексуальные процессы, то в спровоцированном таким образом сновидении сексуальный материал замещается известными нам символами.

Пример: одной женщине было дано задание увидеть во сне половые сношения с подругой. В ее сновидении подруга явилась с дорожной сумкой, на которой была приклеена записка: «Только для дам». Еще большее впечатление производят исследования Бетльгейма и Гартмана (1924), которые наблюдали за больными с так называемым синдромом Корсакова. Они рассказывали им истории грубо сексуального содержания и наблюдали за теми искажениями, которые возникали в ответ на просьбу воспроизвести рассказанное. При этом опять‑таки появлялись знакомые нам символы половых органов и половых сношений, среди прочих символ лестницы, по поводу которого авторы справедливо замечают, что сознательному желанию искажения он был бы недоступен.

Г. Зильберер в одной очень интересной серии опытов (1909, 1912) показал, что работа сновидения может просто ошеломить тем, с какой очевидностью абстрактные мысли переводятся ею в зрительные образы. Когда он в состоянии усталости и сонливости пытался принудить себя к умственной работе, мысль часто ускользала от него, а вместо нее появлялось видение, которое явно было ее заместителем.

Простой пример: «Я думаю о том, – говорит Зильберер, – что мне необходимо исправить в одном сочинении неудавшееся место». Видение: «Я вижу себя строгающим кусок дерева». В этих исследованиях часто случалось так, что содержанием видения становилась не мысль, нуждающаяся в обработке, а его собственное субъективное состояние во время усилия, то есть состояние вместо предметности (Gegenstandliche), что Зильберер называет «функциональным феноменом». Пример сразу же объяснит вам, что имеется в виду. Автор пытается сравнить точки зрения двух философов на определенную проблему. Но в дремоте одна из этих точек зрения все время ускользает от него, и наконец возникает видение, будто он требует ответа от какого‑то угрюмого секретаря, который, склонившись над письменным столом, сначала его не замечает, а затем смотрит на него недовольно и как бы желая отделаться. Вероятно, самими условиями эксперимента объясняется то обстоятельство, что вызванное таким образом видение столь часто является результатом самонаблюдения.

Остановимся еще раз на символах. Были среди них такие, которые мы, казалось, распознали, но в которых нас все‑таки смущало то, что мы не могли объяснить, каким образом этот символ приобрел это значение. В подобных случаях особенно желательными для нас были подтверждения из других источников – из языкознания, фольклора, мифологии, ритуалов. Примером такого рода был символ пальто. Мы говорили, что в сновидении одной женщины пальто означало мужчину. Надеюсь, на вас произведет впечатление, если я скажу, что Т. Рейк в 1920 г. писал: «В одной очень древней брачной церемонии бедуинов жених накрывает невесту особым плащом, называемым “аба”, и произносит при этом ритуальные слова: “Отныне никто не должен покрывать тебя, кроме меня”» (цит. по Роберту Эйслеру. «Мировой покров и небесный купол» [1910]). Мы нашли еще несколько новых символов, и я хочу сообщить вам по крайней мере о двух из них. По Абрахаму (1922), прялка в сновидении – символ матери, но фаллической матери, которой боишься, так что страх перед прялкой выражает ужас перед инцестом по отношению к матери и отвращение к женскому половому органу. Вы, возможно, знаете, что мифологический образ головы Медузы восходит к тому же мотиву страха перед кастрацией. Другой символ, о котором мне хотелось бы вам сказать, это символ моста. Ференци и объяснил его в 1921–1922 гг. Первоначально он означал мужской член, который соединяет родителей при половых сношениях, но затем он принял и другие значения, которые выводятся из первого. Поскольку мужскому члену мы обязаны тем, что вообще появились на свет из родовой жидкости, то мост является переходом из потустороннего мира (из бытия до рождения, материнского лона) в этот мир (жизнь), а так как человеку и смерть представляется как возвращение в материнское лоно (воду), то мост приобретает значение приближения к смерти, и, наконец, при еще большем отдалении от первоначального смысла, он означает переход, изменение состояния вообще. Поэтому понятно, что женщина, не преодолевшая желания быть мужчиной, часто видит во сне мосты, слишком короткие, чтобы достичь другого берега.

В явном содержании сновидений довольно часто встречаются образы и ситуации, напоминающие известные мотивы сказок, легенд и мифов. Толкование таких сновидений проливает свет на первоначальные интересы, создавшие эти мотивы, хотя мы, конечно, не должны забывать об изменении значений, которое этот материал претерпел со временем. Наша работа по толкованию сновидений открывает, так сказать, исходное сырье, которое довольно часто можно назвать сексуальным в самом широком смысле слова, но которое при дальнейшей обработке находит самое разнообразное использование. Подобные возвращения назад обычно навлекают на нас гнев всех не аналитически настроенных исследователей, как будто все, что надстраивается в ходе дальнейшего развития, мы отрицаем или недооцениваем. Тем не менее такие взгляды поучительны и интересны. Это же относится к происхождению некоторых мотивов изобразительного искусства. Например, Дж. Эйслер (1919), разбирая сновидения своих пациентов, так аналитически истолковал юношу, играющего с мальчиком, как это изобразил Пракситель в своем Гермесе. И еще одно только слово, я просто не могу не упомянуть о том, как часто именно мифологические темы находят свое объяснение в толковании сновидений. Так, например, в легенде о лабиринте распознается изображение анального рождения; запутанные ходы – это кишки, нить Ариадны – пуповина.

Способы изображения при работе сновидения, привлекательный и почти неисчерпаемый материал, благодаря подробному изучению становятся нам все понятнее; я хочу привести вам некоторые примеры из этой области. Так, например, частотное отношение сновидение изображает через множественность однородного. Послушайте странное сновидение одной молодой девушки: она входит в большой зал и видит в нем какого‑то человека, сидящего на стуле, образ повторяется шесть, восемь и более раз, но каждый раз это ее отец. Все легко объясняется, когда из побочных обстоятельств толкования мы узнаем, что это помещение изображает материнское лоно. Тогда сновидение становится равнозначным хорошо известной нам фантазии девушки, которой кажется, что уже во внутриутробной жизни она встречалась с отцом, когда он во время беременности появлялся в материнском лоне. То, что в сновидении кое‑что наоборот – появление отца перенесено на собственную персону, – не должно вас вводить в заблуждение; это имеет, впрочем, еще свое особое значение. Множественность персоны отца может выражать только то, что соответствующий процесс неоднократно повторялся. Собственно, мы должны также признать, что сновидение не так уж сильно вольничает, выражая частоту (Haufigkeit) через нагромождение (Haufung). B нем только используется первоначальное значение слова, которое сегодня обозначает для нас повторение во времени, но происходит от накопления в пространстве. Однако работа сновидения вообще переводит, где это возможно, временные отношения в пространственные и изображает их в виде таковых. Допустим, видение в сновидении сцены между лицами, кажущимися очень маленькими и удаленными, как если бы смотрел в перевернутый бинокль. Малость так же, как и пространственная удаленность, означают здесь одно и то же, а именно отдаленность во времени, это следует понимать как сцену из давно минувшего прошлого. Далее, может быть, вы помните, что я уже говорил вам в предыдущих лекциях и показывал на примерах, как мы научились использовать для толкования и чисто формальные черты явного сновидения, то есть переводить в содержание кое‑что из скрытых мыслей сновидения. Теперь вы знаете, что все сновидения одной ночи находятся в одной и той же связи. Но далеко не безразлично, являются ли эти сновидения для видящего сон единым целым или он расчленяет их на несколько отрывков, и если да, то на сколько. Часто число этих отрывков соответствует такому же количеству обособленных центров образования мыслей в скрытых мыслях сновидения или борющихся между собой потоков в душевной жизни видящего сон, из которых каждый находит свое преобладающее, хотя и не единственное, выражение в каком‑то особом отрывке сновидения. Короткое предсновидение и длительное основное сновидение часто находятся друг к другу в отношении условия и исполнения, чему вы можете найти весьма ясный пример в прежних лекциях. Сновидение, которое видевший сон изображает как бы вставкой, действительно соответствует второстепенному в мыслях сновидения. Франц Александер (1925) в одном исследовании парных сновидений показал, что сновидения одной ночи нередко разделяют выполнение задачи сновидения таким образом, что, вместе взятые, они осуществляют исполнение желания в два этапа, чего не может сделать каждое сновидение в отдельности. Если желание сновидения содержит запретное действие по отношению к определенному лицу, то это лицо появляется в первом сновидении открыто, действие же дается лишь робким намеком. Второе сновидение делает затем иначе. Действие называется в нем открыто, однако лицо изменено до неузнаваемости или заменено индифферентным. Действительно, это производит впечатление хитрости. Второе подобное же отношение между обеими частями парного сновидения таково, что одна представляет собой наказание, а другая – исполнение порочного желания. Получается как бы следующее: если принимается наказание, то запрещенное позволяется.

Не могу больше задерживать вас на подобных маленьких открытиях, равно как и на дискуссиях, относящихся к использованию толкования сновидений в аналитической практике. Думаю, что вам не терпится услышать, какие же изменения произошли в основных взглядах на сущность и значение сновидения. Вы уже подготовлены к тому, что именно об этом мало что можно сообщить. Ведь самым спорным моментом всей теории было утверждение, что все сновидения являются осуществлением желания. С неизбежным, вновь и вновь повторяющимся возражением непрофессионалов, что ведь так много страшных сновидений, мы, надеюсь, покончили в предыдущих лекциях. С разделением их на сновидения желания, страшные сновидения и сновидения наказания мы сохранили нашу теорию в силе.

Сновидения наказания тоже являются исполнением желаний, но не влечений, а критикующей, цензурирующей и наказующей инстанции в душевной жизни. Если мы имеем дело с чистым сновидением наказания, то нам вполне доступна простая мыслительная операция по восстановлению сновидения желания, по отношению к которому сновидение наказания является истинным возражением и которое этим отказом и было замещено в явном сновидении. Вы знаете, уважаемые дамы и господа, что изучение сновидений сначала помогло нам понять неврозы. Вы найдете также понятным, что наши знания о неврозах впоследствии смогли оказать влияние на наше представление о сновидении. Как вы узнаете, мы вынуждены были предположить существование в душевной жизни особой критикующей и запрещающей инстанции, которую мы называем Сверх‑Я. Признав цензуру сновидения также результатом работы этой инстанции, мы тем самым вынуждены более тщательно рассмотреть участие Сверх‑Я в образовании сновидения. Против теории исполнения желания в сновидении возникло лишь два серьезных возражения, рассмотрение которых уводит слишком далеко, не давая, впрочем, вполне удовлетворительного ответа. Первое возражение опирается на факт, согласно которому лица, пережившие шок, тяжелую психическую травму, часто случавшиеся во время войны и лежавшие в основе травматической истерии, в сновидениях постоянно возвращаются в травматическую ситуацию. Согласно же нашим предположениям о функции сновидения, этого быть не должно. Какое впечатление могло бы удовлетвориться этим возвратом к высшей степени неприятному травматическому переживанию? Догадаться трудно. Со вторым фактом мы почти ежедневно сталкиваемся в аналитической работе: он тоже не является таким уж весомым возражением, как и первый. Вы знаете, что одной из задач психоанализа является проникновение в тайну амнезии, которой покрыты первые детские годы, и доведение до сознательного воспоминания содержащихся в них проявлений ранней детской сексуальной жизни. Эти первые сексуальные переживания ребенка связаны с мучительными впечатлениями страха, запрета, разочарования и наказания; понятно, что они вытеснены, но тогда непонятно то, что они имеют такой широкий доступ к жизни сновидений, что они дают образцы столь многим фантазиям сновидения, что сновидения полны репродукций этих инфантильных сцен и намеков на них. Однако их нежелательный характер и тенденция работы сновидения к исполнению желаний, видимо, плохо сочетаются друг с другом. Но, возможно, мы преувеличиваем в этом случае трудности. На те же детские переживания наслаиваются ведь все постоянные, неисполненные желания, которые дают энергию для образования сновидений в течение всей жизни и от которых можно ожидать, что своим могучим порывом они способны вынести на поверхность и обстоятельства, воспринимавшиеся со стыдом. А с другой стороны, в способе репродукции этого материала несомненно выражается стремление работы сновидения замаскировать неудовольствие искажением, превратить разочарование в исполнение. При травматических неврозах все обстоит по‑другому, здесь сновидения постоянно приводят к страху. Я полагаю, что мы не должны бояться признать, что в этом случае функция сновидения не срабатывает. Я не хочу ссылаться на то, что исключение подтверждает правило, эта мудрость кажется мне весьма сомнительной. Однако исключение и не отменяет правила. Если такую отдельную психическую деятельность, как видение снов, в целях изучения выделить из общего механизма, то, возможно, это и позволит вскрыть присущие ей закономерности; если же ее опять включить в общую структуру, то нужно быть готовым к тому, что эти результаты, сталкиваясь с другими силами, затушуются или станут менее значительными. Мы говорим, что сновидение есть исполнение желания; если принять во внимание последние возражения, то все‑таки следует сказать, что сновидение является попыткой исполнения желания. Ни для кого, кто может углубиться в психическую динамику, вы не скажете ничего другого. При определенных обстоятельствах сновидение может осуществить свое намерение либо очень несовершенным образом, либо оно должно вообще от него отказаться; видимо, бессознательная фиксация на травме при этих срывах выполнения функции сновидения одерживает верх. В то время как спящий должен видеть сон, потому что ночное ослабление вытеснения позволяет активизироваться стремлению к травматической фиксации, его работа сновидения, которая желала бы превратить следы воспоминаний о травматической ситуации в исполнение какого‑нибудь желания, остается безрезультатной. В таких случаях может наступить бессонница, из‑за страха перед неудачей действия сновидения человек отказывается от сна. Травматический невроз демонстрирует нам здесь крайний случай, но травматический характер следует признать и за детскими переживаниями, так что не следует удивляться, если менее значительные нарушения функции сновидения проявляются и в других условиях.