Если вы умелый повар, то добьетесь гармонии вкуса, и ваш борщ съедят с удовольствием, а если нет, выбросят на помойку.

 

Теперь обратимся к вашему повествованию. В нем имеется «основной продукт» – диалоги и монологи, описания событий, действий, героев, пейзажей и обстановки, и все это «мясо и овощи» романа или рассказа. Однако еще нужны различные приправы: жгучие – эротические и боевые сцены, моменты обострения конфликта; острые – юмор, искрометные диалоги, забавные словечки; мягкие – раздумья героя, комментарии автора, придающие сочинению привкус философичности и глубины. Все это должно быть сбалансировано; переложишь того или другого, и получится либо сплошной стеб, либо кровавая рубиловка, постельный трах или что‑то нудное, тоскливо‑поучительное, вгоняющее в сон. Куда понесет читатель такое блюдо? В лучшем случае в лавку «старой книги».

Очень трудно говорить о понятии внутренней гармонии, ибо тут не имеется четких рецептов, и все зависит от таланта, характера и умонастроения автора. Обычно ощущение гармоничности возникает при чтении чужих произведений, столь великолепных, что к ним обращаешься снова и снова на протяжении многих лет. Для меня такими образцами стали «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» Ильфа и Петрова, «Остров сокровищ» Стивенсона, «Трудно быть богом» Стругацких, «Жестокий век» Исая Калашникова и некоторые новеллы О. Генри, Грина и Цвейга. Но вы, конечно, можете сделать свой выбор.

 

 

Глава10. Тайна и острые сцены

 

 

В настоящей прозе или поэзии всегда останется некий элемент – или уровень, – неуловимый для рационального критического анализа.

Марио Варгас Льоса. «Письма молодому романисту»

 

Тайна

 

В этой главе мы поговорим о таких элементах, как тайна и острые сцены. Я объединил их недаром; если в произведении идет речь о чем‑то таинственном, острые сцены почти неизбежны. Конфликт, связанный с тайной, обладает тем свойством, что его нередко разрешают с оружием в руках.

Итак, о тайне. Она не обязательна, но ввести ее, как я уже упоминал, значит украсить роман или рассказ. Злодейский умысел и тайна преступления, загадочное происшествие, путешествие с целью раскрыть тайну, тайна сокровищ, тайна изобретения, государственные и семейные тайны, тайны прошлого и тайны человеческой души – все это способно привлечь и удержать читательский интерес. Таинственный сюжет обладает мощной притягательной силой.

Придумать тайну не составляет труда, особенно если она органично связана с сюжетом и является одним из главных планов повествования.

Как правило, в детективах тайна – непременный элемент, она частая гостья в приключенческих и мистических романах; серьезная проза, исторические сочинения, фантастика и любовный роман тоже не пренебрегают тайной.

К традиционным загадкам обычно относятся криминальные дела (кто убил?.. кто похитил?.. кто подставил?..), тайна происхождения (истории о похищенных в младенчестве принцах и принцессах), тайны странных мест земной поверхности (Бермудский треугольник, Эльдорадо, Атлантида), тайны всевозможных кладов (это едва ли не целое направление в литературе), тайны исторические (кто открыл Америку?.. кто истинный автор пьес Шекспира?..), мистические (призраки, вампиры, телепатия, паранормальные явления) и космические (НЛО, инопланетные пришельцы и прочее в том же роде). Я подвожу вас к мысли, что тайну можно вообще не придумывать, а выбрать что душе угодно из ассортимента патентованных, проверенных временем тайн.

Повторю: можно выбрать, ибо важнее не то, какую тайну вы предпочли, а как вы с нею работаете. Работа с тайной – процесс ее раскрытия, и тут надо действовать таким образом, чтобы читатель не догадался на третьей странице, где спрятаны золотые дублоны или кто из трудяг с овощной базы – безжалостный садист‑убийца. Если это вычисляется на третьей, десятой или сотой странице, ваша тайна – пустой звук, «рояль в кустах».

 

Раскрытие тайны должно быть моментом кульминации, полной неожиданностью для читателя; фактически, связавшись с тайной в своем произведении, вы вступаете в соревнование с читателем – кто находчивее и хитроумнее. Не проиграйте этот матч! Все шансы на победу – на вашей стороне.

 

Существует ряд приемов, в основном разработанных авторами детективного жанра, как заморочить и обмануть читателя. Самый простой метод – направить следствие по неверному пути, озвученному вашими персонажами: героем, его друзьями, недругами и нейтральными лицами. Их рассуждения должны казаться логичными, и очень полезно, если толкование фактов допускает как минимум три‑четыре ошибочные версии. Второй способ – упомянуть мельком важный факт и тут же подбросить ложную улику, уводящую следствие в сторону. Третий связан с определенным кругом персонажей, которых надо опорочить и сделать подозреваемыми. Это подстава, такой детективный прием, когда к убийству поочередно считаются причастными лорд N (самовлюбленный негодяй), леди S (развратница и нимфоманка) и мистер D (охотник за наследством), а на самом деле с мышьяком в кофе расстарался юный отрок Джонни, коего покойный дядюшка склонял к содомскому греху.

Прекрасно работает четвертый метод, когда заявленная тайна лишь приманка, и в конце выясняется, что на самом деле тайна в другом, и на это другое автор пару раз намекнул на страницах 34 и 148. Намеки должны быть непременно, иначе ваша игра с читателем (а раскрытие тайны – всегда игра) будет нечестной и потеряет всякий интерес.

Так обстоит дело в детективах, но я хотел бы еще коснуться приключенческого жанра и жанра хоррор. В последнем случае сошлюсь на Стивена Кинга, великого мастера придумывать тайны и раскрывать их самым неожиданным образом; у него можно многому поучиться. Что касается приключений, то не советую изучать романы Дэна Брауна «Код да Винчи» и «Ангелы и демоны»: далеко не шедевр, на мой взгляд. Есть мастера посерьезнее: Робин Кук, Джон Кейз, Джеффри Дивер, Уилбур Смит (их книги я перечислил в конце третьей главы), а также очень плодовитые американские писатели‑соавторы Д. Престон и Л. Чайлд. Ознакомимся с сюжетами двух их романов.

 

«Граница льдов»

 

Когда‑то на один из необитаемых островков вблизи Огненной Земли упал огромный метеорит. Некий миллиардер, коллекционирующий подобные редкости, желает его откопать и перевезти в свой частный музей в Соединенных Штатах. Метеорит тяжел и неудобен для транспортировки, и потому миллиардер нанимает профессионалов, опытных в такого рода операциях. Его люди отправляются к острову на переоборудованном танкере, находят загадочный метеорит, сталкиваются с противодействием чилийского военного судна под командованием капитана‑маньяка. Наемники все же овладевают искомым раритетом и грузят его на корабль. Метеорит оказывается не каменным и не железным, а сгустком таинственного вещества с неведомыми свойствами (возможно, это живое создание). Танкер гибнет, находка идет на дно океана, и последствия контакта небесного тела с соленой водой (есть подозрение, что это питательная среда для существа‑метеорита) нельзя предугадать. Финал открытый – не исключается, что мир ожидает катастрофа.

 

«Реликт»

 

В огромном нью‑йоркском музее этнографии начинают находить трупы посетителей и сотрудников, будто бы растерзанных диким зверем. Музей – гигантское здание, там собрано множество коллекций со всех уголков Земли, в том числе еще не разобранных и никем не изученных. Полиция, ФБР и ряд ученых музея приступают к расследованию, но трудиться им приходится в атмосфере страха, интриг, непонимания. После ряда трагических происшествий тайну удается раскрыть. Она ужасна! Несколько лет назад в джунглях Амазонки погибла экспедиция музея, но собранные ею предметы, переложенные для сохранности какой‑то странной травкой, удалось доставить в Нью‑Йорк. Эти невскрытые ящики хранятся в музейных запасниках. Оказалось, что трава с берегов Амазонки способна превращать людей в кровожадных чудовищ, что и привело к загадочным убийствам.

 

В обоих романах напряженное драматическое действие и, кстати, множество научных подробностей, касающихся в первом случае метеоритов и транспортировки сверхтяжелых грузов, а во втором – этнографии индейских племен и природы Амазонки. Оба романа приключенческие, но даже из краткого пересказа ясно, что в них включены элементы фантастики, детектива и жанра хоррор. Стержневая сюжетная линия – стремление раскрыть тайну.

Еще один успешный творец таинственного – испанский писатель Артуро Перес‑Реверте. Он с равным успехом работает в жанре как исторического романа, так и авантюрно‑приключенческого. В его блестящих произведениях «Фламандская доска», «Карта небесной сферы, или Тайный меридиан», «Клуб Дюма, или Тень Ришелье» действие происходит в наши дни, но с постоянными отсылками в прошлое, ибо герои разгадывают некие исторические загадки. В романе «Фламандская доска» это преступление, совершенное столетия назад и хитроумным образом зафиксированное на картине фламандского художника. В «Тайном меридиане» речь идет о поисках клада на затонувшем в былые времена испанском судне. Наконец, «Клуб Дюма» – сложная история с мистической подоплекой о поисках и расшифровке загадочного манускрипта, который, возможно, позволит вызвать дьявола. В романах Переса‑Реверте также сочетаются элементы детектива, фантастики и мистики, и он великолепно умеет работать с тайной.

 

Острые сцены

 

Не меньше, чем тайна, любую историю украшают острые сцены. К ним относятся описания сражений, поединков, погонь, катастроф и всевозможных бедствий, сцены эротики, насилия, тяжких душевных переживаний героев, ссоры, оскорбления, гневные диалоги и монологи, сцены внезапных озарений и высокого эмоционального накала. Не нужно думать, что такие эпизоды, обычно весьма динамичные, – прерогатива исключительно остросюжетных (жанровых) произведений. Нет, острые сцены могут встретиться в любом рассказе, повести или романе (кстати, мастера серьезной прозы писали их великолепно), но, как правило, ими изобилуют приключенческие, фантастические, исторические и мистические произведения, боевики, триллеры и, конечно, эротическая литература.

Разнообразие острых сцен очень велико, но, пожалуй, самыми типичными в жанровой литературе являются сцены боевые. Рассмотрим их в качестве примера.

Понятие «боевые сцены» распадается на множество конкретных ситуаций, зависящих от эпохи, обстановки или местности, вида оружия, числа сражающихся и выбранного автором способа описания. Он может быть фактографическим, эмоциональным, иносказательным либо смесью одного, другого и третьего. Работа над подобными сценами, как правило, требует от автора познаний в боевых искусствах, видах оружия и военном деле; необходимо пользоваться тематическими энциклопедиями и изучать, как такие эпизоды построены у крупных авторов жанра.

К боевым сценам относятся:

поединки‑единоборства, дуэли – то есть схватки один на один, рукопашные или с использованием холодного оружия (нож, меч, шпага, сабля, топор, копье, лук и стрелы, праща), огнестрельного (пистолет, ружье, автомат), фантастического (бластер, лазер и тому подобное);

массовые сцены сухопутных сражений – от схватки небольших групп и отрядов до полномасштабных битв между армиями. Типичные случаи: сражения с холодным оружием (античные времена, Средневековье); сражения с холодным и огнестрельным оружием в XV–XIX веках; современный бой с использованием танков, авиации, ракет и т. д.;

конные поединки (например, рыцарские турниры) и массовые сражения с использованием конницы и колесниц в различные времена;

морские сражения. Тоже могут весьма различаться в зависимости от эпохи и типа судов: морская битва галер в античные времена или в Средневековье, битва парусных кораблей, современное морское сражение;

штурм крепостей и замков, осадная техника разных времен (катапульты, тараны, штурмовые лестницы, подкопы, орудия и т. д.);

особые случаи, требующие от автора познаний в области терминологии и приемов боя: поединок боксеров или борцов, поединок на шпагах, действия лучников, фаланги, танковое или авиационное сражение и т. д. В этом смысле проще представить битву космических кораблей далекого будущего, поскольку тут автор свободен в своих фантазиях.

Боевую сцену можно описывать фактографически, перечисляя все действия в процессе поединка: кто и куда нанес удар, прыгнул, отступил, споткнулся, подставил щит под лезвие клинка и так далее. Если речь идет о поле сражения, то описываются местность, маневры войск, решения полководцев, атаки и контратаки, фланговые обходы и, разумеется, моральный дух солдат. Это реальное изображение событий, и в таких случаях – особенно при описании единоборств – необходимо мысленно проигрывать сцену и четко представлять, что делает каждый из противников.

Но возможен иной способ, не требующий от автора военных и технических знаний, – способ эмоциональный, взгляд на схватку со стороны, когда главным в сцене являются не столько действия, сколько мысли и эмоции, порождаемые увиденным. Такое эмоциональное описание обычно является кратким, тогда как фактографическое, фиксирующее все детали поединка или крупного сражения, может занять целую главу или две. Рассмотрим этот способ подробнее на примере поединка с холодным оружием.

ОПИСАНИЕ ДЕЙСТВИЙ. Здесь особенность состоит в том, что в случае поединка на мечах, саблях, секирах и т. д. многократно повторяются некоторые слова. Прежде всего это слово «ударил» – попробуйте описать бой на мечах, и вы сразу в этом убедитесь. Также часто будет повторяться название оружия – «меч». Необходимо использовать приемлемые в данном случае замены: ударил, нанес удар, сделал выпад, рассек, перерубил, вонзил, полоснул и т. д. Заменой мечу, в зависимости от фехтовального приема, будут: клинок, лезвие, острие, рукоять, эфес и т. д. Например: «Его меч с грохотом обрушился на щит врага», «Его клинок ужалил противника в шею», «Стальное острие прочертило кровавую полосу на его плече». Таким способом мы уходим от частого повторения одних и тех же слов и разнообразим язык.

МАНЕВРЫ. Сражающиеся двигаются, и их маневры также следует описывать разнообразно, используя всю палитру возможных действий: упал, рухнул, отпрыгнул, увернулся, отступил, бросился в атаку, метнулся, наклонился и т. д. Кроме того, не следует забывать об их физическом состоянии, которое тоже должно быть описано: усталость, прилив сил, дыхание (тяжелое, с хрипом, клокочущее), пот, испарина, нанесенные раны.

ОСНОВНОЙ ПРИЕМ. Пытаясь «положить на текст» боевую сцену, мы быстро убедимся, что одно перечисление нанесенных ударов и маневров делает описание схватки скупым, коротким и не очень убедительным. Если эпизод состоит только из действий, непосредственно связанных с бойцами, то есть нанесения ударов, звона клинков, атак, отступлений, прыжков, поворотов и так далее, сцена выглядит монотонной и не производит на читателя должного эмоционального впечатления. Чтобы избежать этих недостатков и сделать сцену поистине жизненной, яркой и впечатляющей, используется прием «переслойки» (термин мой). Суть в том, что действия бойцов «переслаиваются» другими фрагментами, имеющими отношение:

к эмоциональному и физическому состоянию сражающихся (страх, решимость, ненависть, усталость, боль от ран и т. д.);

к размышлениям о тактике боя, эмоциональном и физическом состоянии противника, его оружии и доспехах (внутренний монолог);

к воспоминаниям о прошлом – например, о былых победах или поражениях, о нанесенных противником обидах (внутренний монолог);

к реакции зрителей (если таковые имеются), к их размышлениям о ходе поединка, выкрикам, свисту, топоту и тому подобным проявлениям эмоций;

к описанию места схватки, погоды, времени суток, окружающего пейзажа;

к обмену в ходе поединка угрозами и оскорблениями.

Обратимся теперь к примеру из классики и посмотрим, как решает эту задачу мастер исторического жанра Генрик Сенкевич. Я выбрал сцену из романа «Крестоносцы». Молодой польский витязь Збышко бьется с немцем Ротгером, рыцарем Тевтонского ордена. Причина смертельного поединка – месть: Збышко мстит за свою невесту Данусю, похищенную рыцарями ордена. Вооружение противников – доспехи, шлемы, щиты и секиры. Это поединок двое на двое, в нем участвуют оруженосцы, но оруженосец Збышко чех Глава уже расправился с Кристом, оруженосцем Ротгера, и теперь наблюдает за поединком. Схватка происходит во дворе замка князя Мазовецкого; князь, княгиня и их приближенные – зрители.

Итак, схватка началась:

 

«Хорошо еще, что Ротгер избрал бой на секирах, так как этим оружием нельзя было фехтовать. Если бы Збышко бился с Ротгером на коротких или длинных мечах, когда надо было уметь рубить, колоть и отражать удары, то у немца было бы перед ним значительное преимущество. Все же по движениям Ротгера и по его умению владеть щитом и сам Збышко, и зрители поняли, что это искусный и страшный противник, который, видно, не впервые выступает в таком поединке. Ротгер подставлял щит при каждом ударе Збышка и в то самое мгновение, когда секира обрушивалась на щит, слегка отдергивал его назад, от чего даже самый богатырский размах терял силу и Збышко не мог ни просечь щит, ни повредить его гладкую поверхность. Ротгер то пятился, то напирал на юношу, делая это спокойно, но с такой молниеносной быстротой, что глазом трудно было уловить его движение. Князь испугался за Збышко, и лица рыцарей омрачились, так как им показалось, что немец умышленно играет с противником. Иной раз он даже не подставлял щита, но в то мгновение, когда Збышко наносил удар, делал пол‑оборота в сторону так, что лезвие секиры рассекало пустой воздух. Это было самое страшное, так как Збышко мог потерять при этом равновесие и упасть, и тогда гибель его была бы неизбежна. Видел это и чех, стоявший над заколотым Кристом; в тревоге за своего господина он говорил про себя: «Ей‑ей, коли только он упадет, ахну я немца обухом меж лопаток, чтобы тут и ему конец пришел».

 

Однако Збышко не падал, он широко расставлял свои могучие ноги и при самом сильном размахе удерживал на одной ноге всю тяжесть своего тела.

 

Ротгер сразу это заметил, и зрители ошибались, думая, что он недооценивает силу своего противника. Уже после первых ударов, когда у Ротгера, несмотря на всю ловкость, с какой он отдергивал щит, правая рука совсем онемела, он понял, что ему круто придется с этим юношей и что, если он не собьет его ловким ударом с ног, бой может затянуться и стать опасным. Он думал, что при ударе в пустоту Збышко повалится в снег, и, когда этого не случилось, его просто охватила тревога. Из‑под стального нашеломника он видел сжатые губы и ноздри противника, а порой его сверкающие глаза и говорил себе, что этого юношу должна погубить горячность, что он забудется, потеряет голову и, ослепленный, будет больше думать не о защите, а о нападении. Но он ошибся и в этом. Збышко не умел уклоняться от ударов, делая пол‑оборота в сторону, но он не забыл о щите и, занося секиру, не открывал корпус больше, чем следовало. Было видно, что внимание его удвоилось, что, поняв, насколько искусен и ловок противник, он не только не забылся, а, напротив, сосредоточился, стал осторожнее, и в ударах его, которые становились все сокрушительней, чувствовался расчет, на который в пылу боя способен не горячий, а только хладнокровный и упорный человек.

 

Ротгер, который побывал на многих войнах и участвовал во многих сражениях и поединках, по опыту знал, что бывают люди, которые, словно хищные птицы, созданы для битвы и, будучи от природы особенно одаренными, как бы чутьем угадывают то, до чего другие доходят после долгих лет обучения. Он сразу понял, что имеет дело с таким человеком. С первых же ударов он постиг, что в этом юноше есть нечто напоминающее ястреба, который в противнике видит только добычу и думает только о том, как бы впиться в нее когтями. Как ни силен он был, однако заметил, что и тут не может сравняться со Збышком и что если он лишится сил, прежде чем успеет нанести решительный удар, то бой с этим страшным, хотя и менее искусным юношей может кончиться для него гибелью. Подумав, он решил биться с наименьшим напряжением сил, прижал к себе щит, не очень теснил противника и не очень пятился, ограничил движения и, собрав все свои силы для того, чтобы нанести решительный удар, ждал только удобного момента.

 

Ужасный бой затягивался. На галерее воцарилась мертвая тишина. Слышались только то звонкие, то глухие удары лезвий и обухов о щиты. И князю с княгиней, и рыцарям, и придворным дамам было знакомо подобное зрелище, и все же сердца у всех сжались от ужаса. Все поняли, что в этом поединке противники вовсе не хотят показать свою силу, свое искусство и мужество, что они охвачены большей, чем обычно, яростью, большим отчаянием, неукротимым гневом, неутолимой жаждой мести. На суд Божий вышли в этом поединке, с одной стороны, жестокие обиды, любовь и безутешное горе, с другой – честь всего ордена и непреоборимая ненависть.

 

Меж тем посветлело бледное зимнее утро, рассеялась серая пелена тумана, и луч солнца озарил голубой панцирь крестоносца и серебристые миланские доспехи Збышка. В часовне зазвонили к обедне, и с первым ударом колокола целые стаи галок слетели с крыш, хлопая крыльями и пронзительно крича, словно радуясь виду крови и трупа, который лежал уже неподвижно на снегу. Ротгер во время боя повел на него раз‑другой глазами и внезапно почувствовал себя страшно одиноким. Все глаза, обращенные на него, были глазами врагов. Все молитвы и заклинания, которые творили женщины, и обеты, которые давали они про себя, были за Збышка. И хотя крестоносец был совершенно уверен, что оруженосец Збышка не бросится на него сзади и не нанесет ему предательского удара, однако от самого присутствия чеха, от близости его грозной фигуры Ротгера охватывала та невольная тревога, какая охватывает людей при виде волка, медведя или буйвола, от которого их не отделяет решетка. Он не мог противостоять этому чувству, тем более что чех, следя за ходом боя, не стоял на месте: он то забегал сбоку, то отступал назад, то появлялся спереди, наклоняя при этом голову и зловеще глядя на Ротгера сквозь отверстия в железном забрале, а порой как бы невольно поднимая окровавленное лезвие секиры.

 

Усталость начала наконец одолевать крестоносца. Раз за разом он нанес врагу два коротких, но страшных удара, целясь в правое его плечо; однако тот с такой силой отразил их щитом, что рукоять задрожала в руке у Ротгера и он вынужден был отпрянуть, чтобы не упасть. С этой поры он только отступал. У него иссякали не только силы, но и хладнокровие, и терпение. При виде отступления крестоносца из груди зрителей вырвался крик торжества, который пробудил в нем злобу и отчаяние. Удары секир становились все чаще. Оба врага обливались потом, из груди у них сквозь стиснутые зубы вырывалось хриплое дыхание. Зрители перестали соблюдать спокойствие, теперь то и дело раздавались то мужские, то женские голоса: «Бей! Рази его!.. Суд Божий! Кара Божья! Да поможет тебе Бог!» Князь помахал рукой, чтобы успокоить толпу, но уже не мог ее удержать. Возгласы становились все громче, на галерее уже стали плакать дети, и, наконец, под самым боком у княгини молодой женский голос крикнул сквозь слезы:

 

– За Дануську, Збышко, за Дануську!

 

Збышко знал, что он дерется за Данусю. Он был уверен, что этот крестоносец тоже приложил руку к ее похищению, и, сражаясь с ним, знал, что мстит за обиды, нанесенные ей. Но он был молод и жаждал битвы и в эту минуту думал только о самой битве. Этот внезапный крик напомнил ему о его утрате, о горькой участи Дануси. От любви, сожаления и жажды мести кровь закипела в его жилах. Сердце надрывалось у юноши от проснувшейся муки, и ярость овладела им. Страшных, как порывы бури, ударов его крестоносец не мог уже ни уловить, ни отразить. Збышко с такой нечеловеческой силой ударил щитом в его щит, что рука у немца внезапно онемела и бессильно повисла. Ротгер отпрянул в ужасе и откинулся, и в то же мгновение перед глазами его сверкнула секира, и лезвие молниеносно обрушилось на правое его плечо.

 

До слуха зрителей долетел только душераздирающий крик: «Jesus!..» Ротгер сделал еще один шаг назад и грянулся навзничь на землю».

 

Данный отрывок я выбрал не только по той причине, что он принадлежит перу великого романиста и может считаться классическим описанием поединка. По роману «Крестоносцы» был снят превосходный польский фильм, и в нем сцена схватки Збышко с Ротгером дана во всех подробностях. Вы можете посмотреть фильм и попытаться воссоздать этот боевой эпизод в собственном тексте, опираясь на представленное в фильме зрелище. Это хорошее упражнение для тех, кто хочет научиться описывать такие сцены.

Я снова обращусь к этому эпизоду, сопроводив его своими комментариями.

 

«Хорошо еще, что Ротгер избрал бой на секирах, так как этим оружием нельзя было фехтовать. Если бы Збышко бился с Ротгером на коротких или длинных мечах, когда надо было уметь рубить, колоть и отражать удары, то у немца было бы перед ним значительное преимущество».

 

Комментарий: в самом начале эпизода – авторское рассуждение об оружии и тактике боя.

 

«Все же по движениям Ротгера и по его умению владеть щитом и сам Збышко, и зрители поняли, что это искусный и страшный противник, который, видно, не впервые выступает в таком поединке».

 

Комментарий: реакция Збышко и зрителей на действия Ротгера.

 

«Ротгер подставлял щит при каждом ударе Збышка и в то самое мгновение, когда секира обрушивалась на щит, слегка отдергивал его назад, от чего даже самый богатырский размах терял силу и Збышко не мог ни просечь щит, ни повредить его гладкую поверхность. Ротгер то пятился, то напирал на юношу, делая это спокойно, но с такой молниеносной быстротой, что глазом трудно было уловить его движение».

 

Комментарий: началось описание схватки, ударов и движений поединщиков.

«Князь испугался за Збышко, и лица рыцарей омрачились, так как им показалось, что немец умышленно играет с противником».

 

Комментарий: реакция зрителей (переслойка).

 

«Иной раз он даже не подставлял щита, но в то мгновение, когда Збышко наносил удар, делал пол‑оборота в сторону так, что лезвие секиры рассекало пустой воздух. Это было самое страшное, так как Збышко мог потерять при этом равновесие и упасть, и тогда гибель его была бы неизбежна».

 

Комментарий: снова описание схватки.

 

«Видел это и чех, стоявший над заколотым Кристом; в тревоге за своего господина он говорил про себя: «Ей‑ей, коли только он упадет, ахну я немца обухом меж лопаток, чтобы тут и ему конец пришел».

 

Комментарий: реакция чеха‑оруженосца (переслойка).

 

«Однако Збышко не падал, он широко расставлял свои могучие ноги и при самом сильном размахе удерживал на одной ноге всю тяжесть своего тела».

 

Комментарий: описание схватки.

 

«Ротгер сразу это заметил, и зрители ошибались, думая, что он недооценивает силу своего противника. Уже после первых ударов, когда у Ротгера, несмотря на всю ловкость, с какой он отдергивал щит, правая рука совсем онемела, он понял, что ему круто придется с этим юношей и что, если он не собьет его ловким ударом с ног, бой может затянуться и стать опасным. Он думал, что при ударе в пустоту Збышко повалится в снег, и, когда этого не случилось, его просто охватила тревога. Из‑под стального нашеломника он видел сжатые губы и ноздри противника, а порой его сверкающие глаза и говорил себе, что этого юношу должна погубить горячность, что он забудется, потеряет голову и, ослепленный, будет больше думать не о защите, а о нападении. Но он ошибся и в этом».

 

Комментарий: размышления и чувства Ротгера (переслойка).

 

«Збышко не умел уклоняться от ударов, делая пол‑оборота в сторону, но он не забыл о щите и, занося секиру, не открывал корпус больше, чем следовало. Было видно, что внимание его удвоилось, что, поняв, насколько искусен и ловок противник, он не только не забылся, а, напротив, сосредоточился, стал осторожнее, и в ударах его, которые становились все сокрушительней, чувствовался расчет, на который в пылу боя способен не горячий, а только хладнокровный и упорный человек».

 

Комментарий: описание схватки.

 

«Ротгер, который побывал на многих войнах и участвовал во многих сражениях и поединках, по опыту знал, что бывают люди, которые, словно хищные птицы, созданы для битвы и, будучи от природы особенно одаренными, как бы чутьем угадывают то, до чего другие доходят после долгих лет обучения. Он сразу понял, что имеет дело с таким человеком. С первых же ударов он постиг, что в этом юноше есть нечто напоминающее ястреба, который в противнике видит только добычу и думает только о том, как бы впиться в нее когтями. Как ни силен он был, однако заметил, что и тут не может сравняться со Збышком и что если он лишится сил, прежде чем успеет нанести решительный удар, то бой с этим страшным, хотя и менее искусным юношей может кончиться для него гибелью».

 

Комментарий: снова размышления и чувства Ротгера (переслойка).

 

«Подумав, он решил биться с наименьшим напряжением сил, прижал к себе щит, не очень теснил противника и не очень пятился, ограничил движения и, собрав все свои силы для того, чтобы нанести решительный удар, ждал только удобного момента».

 

Комментарий: описание схватки.

 

«Ужасный бой затягивался. На галерее воцарилась мертвая тишина. Слышались только то звонкие, то глухие удары лезвий и обухов о щиты. И князю с княгиней, и рыцарям, и придворным дамам было знакомо подобное зрелище, и все же сердца у всех сжались от ужаса. Все поняли, что в этом поединке противники вовсе не хотят показать свою силу, свое искусство и мужество, что они охвачены большей, чем обычно, яростью, большим отчаянием, неукротимым гневом, неутолимой жаждой мести. На суд Божий вышли в этом поединке, с одной стороны, жестокие обиды, любовь и безутешное горе, с другой – честь всего ордена и непреоборимая ненависть».

 

Комментарий: размышления и чувства зрителей (переслойка).

 

«Меж тем посветлело бледное зимнее утро, рассеялась серая пелена тумана, и луч солнца озарил голубой панцирь крестоносца и серебристые миланские доспехи Збышка. В часовне зазвонили к обедне, и с первым ударом колокола целые стаи галок слетели с крыш, хлопая крыльями и пронзительно крича, словно радуясь виду крови и трупа, который лежал уже неподвижно на снегу».

 

Комментарий: указание на время и описание окружающей обстановки (переслойка).

 

«Ротгер во время боя повел на него раз‑другой глазами и внезапно почувствовал себя страшно одиноким. Все глаза, обращенные на него, были глазами врагов. Все молитвы и заклинания, которые творили женщины, и обеты, которые давали они про себя, были за Збышка. И хотя крестоносец был совершенно уверен, что оруженосец Збышка не бросится на него сзади и не нанесет ему предательского удара, однако от самого присутствия чеха, от близости его грозной фигуры Ротгера охватывала та невольная тревога, какая охватывает людей при виде волка, медведя или буйвола, от которого их не отделяет решетка. Он не мог противостоять этому чувству, тем более что чех, следя за ходом боя, не стоял на месте: он то забегал сбоку, то отступал назад, то появлялся спереди, наклоняя при этом голову и зловеще глядя на Ротгера сквозь отверстия в железном забрале, а порой как бы невольно поднимая окровавленное лезвие секиры».

 

Комментарий: снова размышления и чувства Ротгера, а также действия чеха‑оруженосца (переслойка).

 

«Усталость начала наконец одолевать крестоносца. Раз за разом он нанес врагу два коротких, но страшных удара, целясь в правое его плечо; однако тот с такой силой отразил их щитом, что рукоять задрожала в руке у Ротгера и он вынужден был отпрянуть, чтобы не упасть. С этой поры он только отступал. У него иссякали не только силы, но и хладнокровие, и терпение».

 

Комментарий: описание схватки.

 

«При виде отступления крестоносца из груди зрителей вырвался крик торжества, который пробудил в нем злобу и отчаяние».

 

Комментарий: реакция зрителей (переслойка).

 

«Удары секир становились все чаще. Оба врага обливались потом, из груди у них сквозь стиснутые зубы вырывалось хриплое дыхание».

 

Комментарий: описание схватки и физического состояния поединщиков.

 

«Зрители перестали соблюдать спокойствие, теперь то и дело раздавались то мужские, то женские голоса: «Бей! Рази его!.. Суд Божий! Кара Божья! Да поможет тебе Бог!» Князь помахал рукой, чтобы успокоить толпу, но уже не мог ее удержать. Возгласы становились все громче, на галерее уже стали плакать дети, и, наконец, под самым боком у княгини молодой женский голос крикнул сквозь слезы:

 

– За Дануську, Збышко, за Дануську!»

 

Комментарий: реакция зрителей, причем на этот раз упомянуты их выкрики – прямая речь (переслойка).

 

«Збышко знал, что он дерется за Данусю. Он был уверен, что этот крестоносец тоже приложил руку к ее похищению, и, сражаясь с ним, знал, что мстит за обиды, нанесенные ей. Но он был молод и жаждал битвы и в эту минуту думал только о самой битве. Этот внезапный крик напомнил ему о его утрате, о горькой участи Дануси. От любви, сожаления и жажды мести кровь закипела в его жилах. Сердце надрывалось у юноши от проснувшейся муки, и ярость овладела им».

 

Комментарий: мысли и чувства Збышко (переслойка).

 

«Страшных, как порывы бури, ударов его крестоносец не мог уже ни уловить, ни отразить. Збышко с такой нечеловеческой силой ударил щитом в его щит, что рука у немца внезапно онемела и бессильно повисла. Ротгер отпрянул в ужасе и откинулся, и в то же мгновение перед глазами его сверкнула секира, и лезвие молниеносно обрушилось на правое его плечо.

 

До слуха зрителей долетел только душераздирающий крик: «Jesus!..» Ротгер сделал еще один шаг назад и грянулся навзничь на землю».

 

Комментарий: описание схватки и ее финал.

 

Разобрав текст эпизода таким образом, мы можем сделать некоторые любопытные заключения.

Во‑первых, автор использует все описанные выше типы переслоек, кроме одного: во время схватки Збышко и Ротгер не обменялись ни словом и друг друга не оскорбляли.

Во‑вторых, эти переслойки идут как фразами в абзацах, перемежаясь с описанием схватки (нет замедления действия), так и отдельными абзацами (действие замедляется).

В‑третьих, описание действий сражающихся (собственно бой, нанесение и отражение ударов) занимает не более трети текста; еще треть – реакция зрителей, и треть – размышления и переживания Ротгера.

Кроме того, очень скупо даны описание обстановки и времени дня, а также мысли и чувства Збышко (почти в самом конце эпизода). Фактически сцена разыгрывается с точки зрения зрителей и Ротгера, который в этом эпизоде – центральный персонаж. Почему? Думаю, по той причине, что он погибнет, и автор, уделяя много места его думам и чувствам, стремится передать связанное с Ротгером ощущение обреченности. Впрочем, могут быть и другие мнения; для нас этот эпизод интересен в первую очередь способами и техникой переслоек.

Я советую ознакомиться с другими описаниями битв и поединков – их множество в исторических романах. Попробуйте выяснить, какой способ применяет автор – фактографический, эмоциональный или их сочетание (последний вариант представляется мне наилучшим). Также очень полезно разобрать боевую сцену по фрагментам, выделив то, что относится к сражению и к «переслаивающему» тексту, и определить тематику переслойки: эмоциональное состояние бойцов, их размышления о тактике боя, их воспоминания, реакция зрителей, диалог в ходе схватки и так далее.

Безусловно, наибольшую трудность вызывает описание современных военных действий с участием боевой техники. Грамотно выполнить эту задачу может лишь военный специалист, разбирающийся одновременно в тактике танкового и воздушного боев, в действиях пехоты, артиллерии и войск спецназа. Поэтому нелишне ознакомиться с тем, как эту задачу решает крупный автор – не будучи летчиком, он великолепно описывает воздушное сражение. Я имею в виду Василия Гроссмана и его роман «За правое дело»:

 

«На первый советский самолет навалились четыре «мессершмитта». Присвистывая и подвывая, они шли за ним, выпуская короткие пулеметные очереди. «МиГ» с простреленными плоскостями, задымившись, кашляя, выжимал скорость, стремясь оторваться от противника. Он взмыл над лесом, потом внезапно исчез и так же внезапно появился вновь, потянул обратно к аэродрому, а за ним полз черный траурный дым.

 

В это мгновение гибнущий человек и гибнущий самолет слились, стали едины, и все, что чувствовал там, в высоте, юноша пилот, передавали крылья его самолета. Самолет метался, дрожал, охваченный судорогой, той, что передавали ему охваченные судорогой пальцы летчика, терял надежду и вновь боролся, уже не имея надежды. Солнце летнего рассвета освещало его, и все, что испытывало сознание юноши: ненависть, страдание, жажду победить смерть, и все, что испытывали его сердце, его глаза, – все передал стоявшим внизу гибнущий самолет. И то, чего страстно хотели люди на земле, вдруг свершилось. Вторая машина, о которой все забыли, стремительно зашла в хвост «мессершмитту», добивавшему советский истребитель. Удар был внезапен – желтый огонь смешался с желтизной окраски, и немецкая машина, секунду назад казавшаяся неотвратимо мощным, стремительным демоном, расщепилась, рассыпалась и грудой повалилась на вершины деревьев. Одновременно, развернув в утреннем небе черный гофрированный дым, рухнул растерзанный советский истребитель. Три «мессершмитта» ушли на запад, а оставшийся в воздухе советский самолет сделал круг и, карабкаясь по невидимым воздушным ступеням, ушел в сторону города».

 

Это очень сильный текст. В нем ведущий прием – олицетворение (самолет представлен как живое существо) и очень важна фактографическая передача событий. Однако главное – страсть, эмоциональный накал.

Не вдаваясь в технические подробности, не затрагивая всех маневров и деталей схватки, не используя никаких терминов, автор рисует общую картину, воздействуя на чувства читателей. Именно этот способ я имел в виду, утверждая, что наилучший результат достигается при сочетании фактографического и эмоционального описаний. Обратите внимание, что в этом случае нет нужды профессионально разбираться в военном деле – описание событий идет со стороны, с точки зрения наблюдателей, людей на земле, их эмоциональную реакцию передает автор.

Несколько слов об эротических эпизодах. Их подробный анализ не входит в задачу этой книги, так что, за небольшим исключением (см. главу 16), я не привожу соответствующих текстов, которых достаточно много в современной литературе. В этих сценах также используется универсальный метод переслойки, причем внимание уделяется обстановке, эмоциям партнеров, их размышлениям и воспоминаниям, их разговорам. Отмечу также, что эротические сцены можно отнести к нескольким категориям по степени их откровенности – от романтического иносказательного описания до такого, где передаются все подробности процесса. Не касаясь этих нюансов, должен, однако, предупредить об опасности, подстерегающей в этом случае сочинителя.

Конечно, плохо написанная боевая сцена не украшает книгу, но если все остальное в ней на уровне, совсем и полностью такой эпизод ее не испортит (во всяком случае, можно на это надеяться). Читатель воспримет его как некомпетентность автора в вопросах дуэлей, рукопашной схватки и танковых атак, наверняка поморщится или даже возмутится и, вероятно, пропустит несколько страниц. Совсем иное отношение к неумело написанной эротической сцене – она вызывает смех, а это в данном случае самая страшная реакция читателя. Такой эпизод способен погубить всю книгу, поэтому плохо писать эротические сцены нельзя – лучше просто не касаться этого деликатного момента. Дело в том, что далеко не все читатели разбираются в дуэлях и танковых атаках, а вот интимные отношения между полами секрета для них не представляют, тут каждый – специалист. Так что описание акта любви не должно быть ни скабрезным, ни смешным. Не умеете «делать читателю красиво», не затрагивайте этих тем.

 

Итак, мы познакомились с методом переслойки, позволяющим представить острые и любые другие сцены более жизненно и реально, в несколькиых планах, с точки зрения их участников и зрителей, с включением обстановки, пейзажа и диалога, отчего, как сказано в «Письмах молодому романисту» Льосы, «сцена обретает новый масштаб». Замечу, что переслойка является частным случаем более общего метода, описанного у Льосы под названием «сообщающиеся сосуды». Под «сосудами» Варгас Льоса понимает разные по смыслу эпизоды, объединенные в рамках одной сцены, и посвящает этому приему целую главу. Вот его определение данного метода:

 

«Это два или три эпизода, действие которых происходит в разном времени, в разных местах или на разных уровнях реальности, но волей рассказчика они соединены в повествовательное целое, чтобы такое соседство – либо смешение – взаимно их видоизменило, добавляя каждому новый смысл, новую атмосферу, символическое звучание и так далее, каких они не имели бы, будучи рассказанными порознь».

 

Часть IV. Персонажи