Соблюдение речевой этики, речевого этикета — нормы, обязательные для всех членов языкового коллектива данного общества. 4 страница

...Я не услышу обращений к рампе

Двойною рифмой оперенный стих... –

и пишет по поводу этих двух строк: “Для правильной работы ассоциаций читатель здесь должен знать о парной рифмовке александрийского стиха, о том, что актеры классического театра произносили свои монологи, обращаясь не к партнеру, а к публике, в зал” (“к рампе”).

Для большинства современных читателей и даже поклонников поэзии О.Мандельштама эти две строчки из его поэзии оставались бы совершенно непонятными, если бы на помощь ему не приходил филолог – именно филолог, ибо сообщить читателю одновременно сведения об александрийском стихе и о манере актерской игры на классической сцене может только филолог. Филология – это высшая форма гуманитарного образования, форма, соединительная для всех гуманитарных наук.

Можно было бы на десятках примеров показать, как страдает историческое источниковедение тогда, когда историки превратно толкуют тексты, обнаруживают свое незнание не только истории языка, но и истории культуры. Следовательно, филология нужна и им.

Поэтому не должно представлять себе, что филология связана по преимуществу с лингвистическим пониманием текста. Понимание текста есть понимание всей стоящей за текстом жизни своей эпохи. Поэтому филология есть связь всех связей. Она нужна текстологам, источниковедам, историкам литературы и историкам науки, она нужна историкам искусства, ибо в основе каждого из искусств, в самых его “глубинных глубинах” лежат слово и связь слов. Она нужна всем, кто пользуется языком, словом; слово связано с любыми формами бытия: слово, а еще точнее, сочетания слов. Отсюда видно, что филология лежит в основе не только науки, но и всей человеческой культуры. Знание и творчество оформляются через слово, и через преодоление косности слова рождается культура.

Чем шире круг эпох, круг национальных культур, которые входят ныне в сферу образованности, тем нужнее филология. Когда-то филология была ограничена главным образом знанием классической древности, теперь она охватывает все страны и все времена. Тем нужнее она сейчас, тем она “труднее”, и тем реже можно найти сейчас настоящего филолога. Однако каждый интеллигентный человек должен быть хотя бы немного филологом. Этого требует культура.

Культура человечества движется вперед не путем перемещения в “пространстве-времени”, а путем накопления ценностей. Ценности не сменят друг друга, новые не уничтожают старые (если “старые” действительно настоящие), а, присоединяясь к старым, увеличивают их значимость для сегодняшнего дня. Поэтому ноша культурных ценностей – ноша особого рода. Она не утяжеляет наш шаг вперед, а облегчает. Чем большими ценностями мы овладели, тем более изощренным и острым становится наше восприятие иных культур: культур, удаленных от нас во времени и пространстве, – древних и других стран. Каждая из культур прошлого или иной страны становится для интеллигентного человека “своей культурой” – своей глубоко личной и своей в национальном аспекте, ибо познание своего сопряжено с познанием чужого. Преодоление всяческих расстояний – это не только задача современной техники и всяческих наук, но и задача филологии в широком смысле этого слова. При этом филология в равной степени преодолевает расстояния в пространстве (изучая словесную культуру других народов) и во времени (изучая словесную культуру прошлого). Филология сближает человечество – современное нам и прошлое. Она сближает человечество и разные человеческие культуры не путем стирания различий в культурах, а путем осознания этих различий; не путем уничтожения индивидуальности культур, а на основе выявления этих различий, их научного осознания, на основе уважения и терпимости к “индивидуальности” культур. Она воскрешает старое для нового. Филология – наука глубоко личная и глубоко национальная, нужная для отдельной личности и нужная для развития национальных культур. Она оправдывает свое название (“филология” – любовь к слову), так как в основе своей опирается на любовь к словесной культуре всех языков, на полную терпимость, уважение и интерес ко всем словесным культурам.

(Д.С.Лихачев)

 

Задание 38. Внимательно прочитайте тексты о Москве. Самостоятельно выберите один из текстов для анализа или по вариантам. Анализируйте текст в логической последовательности конспекта “Понятие и строение текста” и запишите Ваши наблюдения. Примите участие в обсуждении характера текстов о Москве, предложите свой вариант анализа. Самостоятельно подберите дополнительные тексты о Москве для создания стенда-выставки “Москва, люблю тебя как сын...”

I. Москва

Много городов в России с древней и славной историей, но Москва не похожа ни на один из них. И отношение к ней у русского, российского человека особенное. Особенное и трудновыразимое.

Вспомним знаменитое пушкинское:

Москва... как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!

Вероятно, живет здесь и память о великом прошлом, и неистребимая вера в лучшее, справедливое, будущее; и что-то такое свое, родное, кровное, близкое, что, кажется, исчезнет Москва с лица земли, и не будет больше России, Отечества, и жизнь утратит всякий смысл.

Как и почему Москва стала городом-символом? Москва – нечто большее, чем город, больше, чем столица. “Кто был в Москве, знает Россию”, – писал Н.М.Карамзин. Не случайно в древности, когда говорили о Московской Руси, русичей называли московитами, москалями. Москва – больше, чем город, все, что происходит в ней, отзывается по всей России.

История непредсказуема. Кто мог ведать, строя в незапамятные времена первое жилище у впадения речки Неглинки в Москву-реку, что кладет начало городу Москве, Москве – третьему Риму, Москве – городу-легенде, Москве – новому Иерусалиму, вокруг которого и усилиями которого сложится за века крупнейшее м самобытное государство.

Москва для русского – политический центр Руси; Москва – оплот православия; Москва – средоточие русской культуры.

Начало Москвы затерялось в глубине веков. О происхождении города, его названия можно строить лишь более или менее достоверные предположения, опираясь на скупые летописные упоминания, позднейшие письменные и устные предания, разрозненные данные археологии и лингвистики. Какова она – Москва изначальная? Первое упоминание о Москве датируется 1147 годом. Происхождение название города обросло множеством легенд и версий, однако в настоящее время бесспорным является то, что в основе названия Москвы лежит название реки, т.е. гидроним. Название “Москва” определялось как финно-угорское слово. Слово “Москва” делили на два компонента (части) Моск – ва по аналогии с северными гидронимами (названиями рек) – Куш – ва, Лысь – ва, Сось – ва и др., где “ва” – имеет значение “вода”, “река” или “мокрый”, а компонент “Моск” – ассоциировался с словами “мок”, “моска”, что означает в финно-угорских языках – “телка”, “корова”. Соответственно перевод Москва – “коровья река”, “река-кормилица”.

Таким образом объяснил происхождение названия “Москва”, историк Ключевский В.О. Были и другие объяснения, переводили: “маска” – медведь, компонент “ва”, “ава” обозначал “мать”, “жена”. Соответственно получалось, что Москва – медвежья река, река Медведица. В финно-угорских языках были разные переводы “Москва”, так, например, компонент “моск” мог обозначать “угрюмый”, “черный”, “темный”, ва – “река”, “вода”, т.е. “темная вода”, “черная вода”. В настоящее время ученые склоняются к славянскому объяснению происхождения слова “Москва”. В корне “моск” элемент “ск” мог чередоваться с элементом “зг”, корень “моск” имел значение “болото, сырость, влага, жидкость”. Слово “Москва” имеет аналогии в других славянских языках и обозначает “влага”. Сравнивают название рек “Maskawa”, протекающей по территории Польши и Германии, названия реки Московка, ручья “Московец” и т.д.

Таким образом, в названии “Москва” ярко прослеживается значение “топкая, болотистая, мокрая”.

Происхождение названия “Москва” волновало многих. Есть объяснение, непосредственно связанное с народной этимологией: Москва – мостки, мостковая река.

Существовали помимо финно-угорской и славянской версий происхождения слова “Москва” еще и балтославянская, балтская версии.

Выводили название “Москва” из значения слов: моск- / мозг (мож) – (мощ) – мост – нечто жидкое, топкое, слякотное, смрадное. Соответственно трактовалось, что Москва – гнилая, болотистая река, даже “смердящая река”. По балтийской версии название “Москва” выводили из значения слов “mazg” – “узел”, “vandou” – вода, то есть “узловая”, “связующая вода” – “водная артерия”.

Действительно, новый “мал деревян град” связывал кратчайшим путем Северо-Восточную Русь с Черниговым и Киевом. Это был город, который для современников Юрия Долгорукого означал “узел рубежей, границ, поселений”, “место скрещения”, схождения дорог, водных путей, маршрутов, укрепленное поселение – узловой (главный, основной) город.

В летописи говорится, что великий князь Юрий, “взыдя на гору и обозрев с нее очима своими семо и овамо [туда и сюда] на обе стороны Москвы-реки и за Неглинною и возлюби села оные и повелевает на месте том вскоре соделати мал деревян град и прозва его званием реки тоя Москва град по имени реки, текущя под ним”.

 

II. Панорама Москвы

Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, кому никогда не случалось окинуть одним взглядом всю нашу древнюю столицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этою величественной, почти необозримой панорамой, тот не имеет понятия о Москве, ибо Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча; Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке... нет! у нее есть своя душа, своя жизнь. Как в древнем римском кладбище, каждый ее камень хранит надпись. начертанную временем и роком, надпись для толпы непонятную, но богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для ученого, патриота и поэта!.. Как у океана, у нее есть свой язык, язык сильный, звучный, святой, молитвенный!.. Едва проснется день, как уже со всех ее златоглавых церквей раздается согласный гимн колоколов, подобно чудной, фантастической увертюре Беетговена, в которой густой рев контрбаса, треск литавр с пением скрыпки и флейты образуют одно великое целое; – и мнится, что бестелесные звуки принимают видимую форму, что духи неба и ада свиваются под облаками в один разнообразный, неизмеримый, быстро вертящийся хоровод!..

О, какое блаженство внимать этой неземной музыке, взобравшись на самый верхний ярус Ивана Великого, облокотясь на узкое мшистое окно, к которому привела вас истертая, скользкая, витая лестница, и думать, что весь этот оркестр гремит под вашими ногами, и воображать, что все это для вас одних, что вы царь этого невещественного мира, и пожирать очами этот огромный муравейник, где суетятся люди, для вас чуждые, где кипят страсти, вами на минуту забытые!.. Какое блаженство разом обнять душою всю суетную жизнь, все мелкие заботы человечества, смотреть на мир – с высоты!

На север перед вами, в самом отдалении на краю синего небосклона, немного правее Петровского замка, чернеет романическая Марьина роща, и пред нею лежит слой пестрых кровель, пересеченных кое-где пыльной зеленью булеваров, устроенных на древнем городском валу; на крутой горе, усыпанной низкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стена какого-нибудь боярского дома, возвышается четвероугольная, сизая, фантастическая громада – Сухарева башня. Она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя Петра начертано на ее мшистом челе! Ее мрачная физиономия, ее гигантские размеры, ее решительные формы, все хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться.

Ближе к центру города здания принимают вид более стройный, более европейский; проглядывают богатые колоннады, широкие дворы, обнесенные чугунными решетками, бесчисленные главы церквей, шпицы колоколен с ржавыми крестами и пестрыми раскрашенными карнизами.

Еще ближе, на широкой площади, возвышается Петровский театр, произведение новейшего искусства, огромное здание, сделанное по всем правилам вкуса, с плоской кровлей и величественным портиком, на коем возвышается алебастровый Аполлон, стоящий на одной ноге в алебастровой колеснице, неподвижно управляющий тремя алебастровыми конями и с досадою взирающий на кремлевскую стену, которая ревниво отделяет его от древних святынь России!..

На восток картина еще богаче и разнообразнее: за самой стеной, которая вправо спускается с горы и оканчивается круглой угловой башнею, покрытой, как чешуею, зелеными черепицами; – немного левее этой башни являются бесчисленные куполы церкви Василия Блаженного, семидесяти приделам которой дивятся все иностранцы и которую ни один русский не потрудился еще описать подробно.

Она, как древний Вавилонский столп, состоит из нескольких уступов, кои оканчиваются огромной, зубчатой, радужного цвета главой, чрезвычайно похожей (если простят мне сравнение) на хрустальную граненую пробку старинного графина. Кругом нее рассеяно по всем уступам ярусов множество второклассных глав, совершенно не похожих одна на другую; они рассыпаны по всему зданию без симметрии, без порядка, как отрасли старого дерева, пресмыкающиеся по обнаженным корням его.

Витые тяжелые колонны поддерживают железные кровли, повисшие над дверями и наружными галереями, из коих выглядывают маленькие темные окна, как зрачки стоглазого чудовища. Тысячи затейливых иероглифических изображений рисуются вокруг этих окон; изредка тусклая лампада светится сквозь стекла их, загороженные решетками, как блещет ночью мирный светляк сквозь плющ, обвивающий полуразвалившуюся башню. Каждый придел раскрашен снаружи особенною краской, как будто они не были выстроены все в одно время, как будто каждый владетель Москвы в продолжение многих лет прибавлял по одному, в честь своего ангела.

Весьма немногие жители Москвы решались обойти все приделы сего храма. Его мрачная наружность наводит на душу какое-то уныние; кажется, видишь перед собою самого Иоанна Грозного, – но таковым, каков он был в последние годы своей жизни!

И что же? – рядом с этим великолепным, угрюмым зданием, прямо против ее дверей, кипит грязная толпа, блещут ряды лавок, кричат разносчики, суетятся булошники у пьедестала монумента, воздвигнутого Минину; гремят модные кареты, лепечут молодые барыни,...все так шумно, живо, неспокойно!..

Вправо от Василия Блаженного, под крутым скатом, течет мелкая, широкая, грязная Москва-река, изнемогая под множеством тяжких судов, нагруженных хлебом и дровами; их длинные мачты, увенчанные полосатыми флюгерями, встают из-за Москворецкого моста, их скрыпучие канаты, колеблемые ветром, как паутина, едва чернеют на голубом небосклоне. На левом берегу реки, глядясь в ее гладкие воды, белеет воспитательный дом, коего широкие голые стены, симметрически расположенные окна и трубы и вообще европейская осанка резко отделяются от прочих соседних зданий, одетых восточной роскошью или исполненных духом средних веков. Далее к востоку на трех холмах, между коих извивается река, пестреют широкие массы домов всех возможных величин и цветов; утомленный взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, на котором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симонов примечателен особенно своею почти между небом и землей висящею платформой, откуда наши предки наблюдали за движениями приближающихся татар.

К югу, под горой, у самой подошвы стены кремлевской, против Тайницких ворот, протекает река, и за нею широкая долина, усыпанная домами и церквами, простирается до самой подошвы Поклонной горы, откуда Наполеон кинул первый взгляд на гибельный для него Кремль, откуда в первый раз он увидал его вещее пламя: этот грозный светоч, который озарил его торжество и его падение!

На западе, за длинной башней, где живут и могут жить одни ласточки (ибо она, будучи построена после французов, не имеет внутри ни потолков, ни лестниц, и стены ее росперты крестообразно поставленными брусьями), возвышаются арки каменного моста, который дугою перегибается с одного берега на другой; вода, удержанная небольшой запрудой, с шумом и пеною вырывается из-под него, образуя между сводами небольшие водопады, которые часто, особливо весною, привлекают любопытство московских зевак, а иногда принимают в свои недра тело бедного грешника. Далее моста, по правую сторону реки, отделяются на небосклоне зубчатые силуэты Алексеевского монастыря; по левую, на равнине между кровлями купеческих домов, блещут верхи Донского монастыря... А там – за ним одеты голубым туманом, восходящим от студеных волн реки, начинаются Воробьевы горы, увенчанные густыми рощами, которые с крутых вершин глядятся в реку, извивающуюся у их подошвы подобно змее, покрытой серебристою чешуей.

Когда склоняется день, когда розовая мгла одевает дальние части города и окрестные холмы, тогда только можно видеть нашу древнюю столицу во всем ее блеске, ибо подобно красавице, показывающей только вечером свои лучшие уборы, она только в этот торжественный час может произвести на душу сильное, неизгладимое впечатление.

Что сравнить с этим Кремлем, который, окружась зубчатыми стенами, красуясь золотыми главами соборов, возлежит на высокой горе, как державный венец на челе грозного владыки?..

Он алтарь России, на нем должны совершаться и уже совершались многие жертвы, достойные отечества... Давно ли, как баснословный феникс, он возродился из пылающего своего праха?!

Что величественнее этих мрачных храмин, тесно составленных в одну кучу, этого таинственного дворца Годунова, коего холодные столбы и плиты столько лет уже не слышат звуков человеческого голоса, подобно могильному мавзолею, возвышающемуся среди пустыни в память царей великих?!..

Нет, ни Кремля, ни его зубчатых стен, ни его темных переходов, ни пышных дворцов его описать невозможно... Надо видеть, видеть... надо чувствовать все, что они говорят сердцу и воображению!..