Тема № 13. Копосов Н.Е. Как думают историки

Для начала расскажем историю.

Однажды, знакомясь с коллегой-антропологом, автор этих строк спросил его, о чем он сейчас пишет. «О себе, мой дорогой, — был от­вет. — Я всегда пишу только о себе. Ничего больше меня не интересу­ет». На самом деле он пишет о румынских крестьянах, о наркоманах, о культуре ритуала. Что ж тут такого? Мы все пишем о других. Но дру­гим мы приписываем собственные поступки и состояния души — пусть вымышленные. И разве бывают исключения из правила, согласно кото­рому личность автора выступает обобщенным смыслом его произведе­ния? Верно, впрочем, и обратное: Nosoperasumus.

Когда историк пишет о том, как думают историки, он неизбежно описывает собственную мысль. Эта книга, посвященная французской социальной истории 1960-х гг., была бы невозможна, не имей автор ана­логичного интеллектуального опыта: его работа «Высшая бюрократия по Франции XVII века», опубликованная в 1990 г., оставалась в круге rex проблем, которые занимали французских коллег двумя десятилетия­ми ранее. Собственный опыт несвободы мысли, и прежде всего — ее пространственных принуждений, автор «вчитывает» теперь в их иссле­дования. Нуждается ли это в оправданиях? Едва ли¹.

Введение

«История пишется по источникам»¹ — это, конечно, гораздо боль­ше, чем банальная констатация. Это, как сказал бы Ницше, — «заду­шевное ceterum censeo»² профессиональных историков, их формула со­вершенства, идеальный образ себя.

История пишется историками — таков исходный пункт нижеследу­ющих размышлений. Историк же не есть вместилище абсолютного ра­зума, и он не настолько возвышен над человеческим несовершенством, чтобы судить о пребывающем во времени с точки зрения вечности. Он — такое же «существо из плоти и костей»³, как и те, кто действует в истории. И он тоже погружен в поток времени. Его образ мира осно­ван на опыте собственного тела и формах перцепции, на осознании само­го себя как протяженности во времени, как жизни, на со-бытии в мире с другими людьми, на структурах языка, которые он принимает за формы бытия. В жизненном мире укоренены базовые уверенности его разума, из которых через множество опосредовании развиваются сложные фор­мы интеллектуальной деятельности. Понять, как думают историки, зна­чит изучить эту систему опосредовании и установить связь между фор­мами и уверенностями разума, с одной стороны, и конкретными истори­ческими построениями, с другой.

Подобно миру, история существует лишь в нашем воображении. Это не значит, что ничего из того, о чем рассказывают историки, не про­исходило в действительности. Это значит, что происходившее в действи­тельности становится историей лишь в той мере, в какой попадает в об­ласть разума и преобразуется в ней. Разум определенным образом пола­гает эмпирическую действительность, превращая ее в свое собственное произведение — в историю.

¹ Langlois Ch.-V, Seignobos Ch. Introduction aux etudes historiques. Paris: Hachette, 1897. P. 1.

² Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1990. С. 159.

' Блок М. Апология истории или ремесло историка. М.: Наука, 1973. С. 83.

Теорию, согласно которой объекты научного познания являются конструктами сознания исследователей, мы будем называть конструкти­визмом⁴. Эта теория восходит к Канту. На грани XIX и XX вв. такие разные мыслители, как Дильтей, Вебер, Зиммель, Дюркгейм и Кроче использовали ее для эпистемологического обоснования наук о человеке. С тех пор любой мало-мальски образованный историк знает, что «чис­тых» фактов не существует и что изображать прошлое таким, «каким оно было на самом деле», — не более чем иллюзия «наивного реализ­ма»⁵. «Исторические факты, как и факты физические, мы воспринима-

⁴ Конструктивистская гипотеза имеет несколько вариантов (см. гл. 5). В частнос­ти, конструирование истории историком иногда понимается как контролируемый разу­мом процесс выдвижения и верификации гипотез (см., например: Nowell-SmithP.H. TheConstructionistTheoryofHistory // HistoryandTheory. 1977. Vol. 16. № 1. P. 1—28). Мы понимаем конструктивизм в прямо противоположном смысле — как бессознатель­ное проецирование на историю структур разума. Термин «конструктивизм» примени­тельно к истории введен в употребление Дж. Мейландом (MeilandJ. W. ScepticismandHistoricalKnowledge. New York, 1965). Оконструктивизмевисториисм.: Но-bart M. Т. The Paradox of Historical Constructionism // History and Theory. 1989. Vol. 28. № 1. P. 43—58. Опонятииконструированиявфилософиисм.: Ende H. Der Konstruktionsbegriff im Umkreis des Deulschen Idealismus. Meisenheim am Glan: A. Haim, 1973.

⁵ «ИзгонимнаивныйреализмвстилеРанке», — призывалЛюсьенФевр (Febvre L. Combats pour I'histoire. Paris: A. Colin, 1965. P. 58). Его призыв был много­кратно повторен и — по крайней мере, на уровне риторики — усвоен большинством ис­торической профессии. «Сегодня трудно найти открытых сторонников наивного реализ­ма в практике историков», — пишет один из лидеров лингвистического поворота в ис­ториографии X. Кельнер (KellnerH. Introduction: DescribingRedescriptions // ANewPhilosophyofHistory / Ed. byF. Ankersmit, H. Kellner. London: ReactionBooks, 1995. P. 10). Co своей стороны, признанный классик современной историографии Лоренс Стоун утверждает, что историки его поколения никогда не были «позитивистскими тро­глодитами», какими их изображают, поскольку осознавали неизбежную субъективность исследователя (StoneL. HistoryandPost-Modernism // PastandPresent. 1992. № 135. P. 190). Однако релятивистский флер, ставший сегодня элементарным требованием хо­рошего тона, вполне уживается с традиционной объективистской установкой, облагора­живая, но по сути почти не изменяя ее. Поэтому не лишена оснований ироническая ре­марка Жерара Нуарьеля по поводу такой конструктивистской риторики: «Можно, конечно, называть конструированием простую обработку исторических докумен­тов» (NoirielG. Pouruneapprochesubjectivistedusocial // Annales: Economies, Socieles, Civilisations. 1989. Vol. 44. № 6. P. 1441). Отметим, что связывать идеал «объек­тивистской» истории с именем Ранке не совсем точно. Об этом подробнее см. гл. 5, прим. 16.

ем сквозь призму форм нашего разума»⁶, — писал Люсьен Февр, сыг­равший важную роль в аккультурации конструктивистской гипотезы в историографии. Именно с творческим использованием этой гипотезы порой связывают осуществленную школой «Анналов» эпистемологиче­скую революцию, а это значит — и наиболее впечатляющие достижения исторической науки истекшего столетия⁷.

Но что мы знаем о формах разума, сквозь призму которых рассма­триваем историю? До странности мало, особенно если учесть, что про­грамма критики исторического разума была впервые сформулирована сто с лишним лет назад. Среди «основоположников» более других раз­мышляли об этом неокантианцы Юго-Западной немецкой школы. Но и они сказали здесь удивительно мало конкретного. Их главная мысль за­ключалась в том, что в отличие от генерализирующих понятий наук о природе исторические понятия носят индивидуализирующий характер. Однако вопрос о логической структуре индивидуализирующих понятий остался до такой степени не проработанным, что оппоненты сохранили полную возможность утверждать, будто таких понятий вовсе не сущест­вует. В итоге теорию индивидуализирующих понятий преследует обви­нение в том, что она основана на абсурдном противоречии в определе­нии⁸. Позднее историки школы «Анналов» (и прежде всего — Аюсьен Февр) сделали немало проницательных наблюдений о том, как происхо-

⁶ Febvre L. Combats pour I'histoire. P. 58.

⁷ «В основе этого обращения истории к научному методу (речь, естественно, идет о создании школы «Анналов». — Н. К.) лежала идея о том, что историческое знание происходит не из прошлого, но из самого исследователя», — писал А. Бюргьер (BurguiereA. Delacomprehensionenhistoire // Annales: Economies. Societes. Civilisations. 1990. Vol. 45. № 1. P. 124). По словам А. Я. Гуревича, «наиболее смелые и продуктив­ные прорывы к углубленной исторической эпистемологии были совершены на базе нео­кантианства» (Гуревич А. Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М.: Индрик,

1993. С. 15).

⁸ Подчеркивая, что «понятия по природе своей всеобщи», Николай Гартман ут­верждал, что критические философы истории не сумели разработать «позитивную ана­литику» и показать «структуру принципов» исторического разума, без которых, как они сами полагали, невозможно историческое познание (Гартман Н. Проблема духовного бытия: Исследования к обоснованию философии истории и наук о духе // Культуро­логия. XX век: Антология. М.: Юристь, 1995. С. 632—634). Со своей стороны, М. де Серто писал в этой связи: «Мыслимо только всеобщее» (CerteauM. de. L'ope-ration historique // Faire de I'histoire / Pub. par J. Le Goff, P. Nora. Vol. 1. Paris: Galli-mard, 1974. P. 32).

дит конструирование объектов исторического исследования, но так и не перешли, хотя такие призывы раздавались, к систематическому исследо­ванию «функционирования ментальности уже не в обществах, но в самих социальных науках»⁹.

Лишь начиная с 1970-х гг. под влиянием лингвистического поворота в социальных науках появились специальные исследования языковых ме­ханизмов, оказывающих воздействие на то, как историки пишут историю. Лингвистический поворот исходит из убеждения, что, поскольку мир дан нам только в языке и благодаря языку, наши репрезентации, несмотря на их кажущуюся порой объективность, не репрезентируют ничего, кроме породивших их языковых механизмов. Исследованию подверглись весь­ма разнообразные языковые механизмы — от глубинных тропологических структур исторического дискурса до «регулятивных метафор средне­го уровня» и более или менее поверхностных стилистических эффектов. Но главной темой лингвистического поворота стала унаследованная от аналитической философии истории проблема исторического повествова­ния. Именно в качестве повествования история была теперь противопос­тавлена «законополагающим» наукам. Преемственность с критической философией истории налицо — речь в обоих случаях идет о поиске осо­бого принципа интеллигибельности истории, отличающего ее от естест­венных наук. Проблема исторического повествования пришла на смену проблеме индивидуализирующих понятий.

Законченное развитие теория исторического повествования полу­чила в трудах Поля Рикера. Согласно точке зрения Рикера, историчес­кое познание возможно лишь постольку, поскольку оно основывается на «нарративном понимании», т. е. на особой когнитивной способности воспринимать серию эпизодов как интригу (каковую операцию Рикер называет mise -en -intrigue). Эта способность, по Рикеру, позволяет по­этически переформулировать — и тем самым преодолевать — апорию прерывности-непрерывности, основополагающую для человеческого опыта времени¹⁰.

' Duby G. Le mental et le fonctionnement des sciences humaines // LArc. 1990.

№ 72. P. 92.

¹⁰ Ricoeur P. Temps et recil. Vol. 1-3. Paris: Seuil, 1983-1985. Idem. La memolre. I ' hisloire, loubli. Paris: Seuil, 2000. Привлекательность предложенного Рикером подхо­да состоит прежде всего в том, что он устанавливает связь между историей как дискур­сивной формой и проявляющимся в ней внутренним опытом. Установление подобных

Благодаря лингвистическому повороту был осуществлен переход от теоретического обоснования активной роли познающего субъекта к эмпи­рическому исследованию исторического разума. Однако как концепция сознания, лежащая в основе лингвистического поворота, так и порожден­ная ею теория нарративного понимания представляются нам весьма одно­сторонними. Дело даже не столько в том, что история является не просто повествованием, но повествованием, претендующим на истинность". Дело прежде всего в том, что история является далеко не только повествовани­ем, так что нарративные механизмы отнюдь не исчерпывают всей сово­купности механизмов сознания, оказывающих влияние на конструирова­ние истории. Более того, в самом предположении, что у разума имеется особый «исторический орган», особая способность помыслить историю, обусловливающая интеллектуальную возможность последней, заключе­но, как нам кажется, изначальное недоразумение. Между тем, именно такое предположение подлежит спорам об истории в философии XX в.

Гипотеза «исторического органа» имеет давнюю традицию. Еще на заре современной науки Френсис Бэкон, продолжая старую аристоте­левскую тему, различал историю как дело памяти, философию как дело разума и поэзию как дело воображения¹². Воспроизведенная в «Энцик­лопедии», эта классификация получила самое широкое распростране­ние¹³. В сущности, и теория индивидуализирующего метода, и теория нарративного понимания апеллируют к той же логической модели. В ос­нове этой модели лежит допущение, что у истории есть сущность.

Задумаемся, однако, что означает и к чему обязывает подобное до­пущение. По-видимому, предположить, что у истории есть сущность,

связей — один из путей преодоления «изнутри» ограниченности лингвистического по­ворота. Однако, как мы увидим, Рикер в этом недостаточно последователен.

" По поводу этх претензий можно возразить, что лежащий в их основе «эффект реальности» есть не более чем лингвистический эффект. С этого предположения, собст­венно, и начался лингвистический поворот в историографии (BarthesR. Lediscoursdel'histoire // SocialScienceInformation. 1967. Vol. 6. № 4. P. 65-75).

¹² Ф. Бэкон писал: «Наиболее правильным разделением человеческого знания яв­ляется то, которое исходит из трех способностей разумной души, сосредоточивающей в себе знание. История соответствует памяти, поэзия — воображению, философия — рассудку» (Бэкон Ф. Великое восстановление наук // Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль,

1977. С. 148-149).

¹⁵ Flint R. Philosophy as Scientia Scientiarum and A History of Classifications of the Sciences. NewYork: ArnoPress, 1975. P. 142.

означает постулировать наличие основополагающей «историографичес­кой операции» (подобной mise -en -intrigue у Поля Рикера), из которой с логической необходимостью вытекают все основные умственные опе­рации, совершаемые историками (если, конечно, исключить предполо­жение, что историки без конца повторяют одну и ту же умственную опе­рацию). В самом деле, если умственная работа историка состоит в основном из операций, случайных по отношению к базовой «историогра­фической операции», то в чем тогда заключается базовый характер по­следней? Говоря о сущности, мы приписываем явлению определенное внутреннее единство. Станем ли мы утверждать, что интеллектуальная практика истории обладает таким единством? Такое допущение отнюдь не самоочевидно.

Далее, что означает усмотреть в основополагающей «историогра­фической операции» проявление особой способности разума? Это озна­чает постулировать взаимнооднозначное соответствие между академи­ческими дисциплинами и способностями разума (или областями внут­реннего опыта). Ведь если история возможна постольку, поскольку опирается на особую способность разума, то непонятно, как другие дис­циплины могут существовать, опираясь на что-либо другое. Иначе гово­ря, наделяя разум исторической способностью, мы должны наделить его социологической, антропологической, географической и другими подоб­ными способностями, которые, вероятно, также проявляются в осново­полагающих операциях соответствующих наук. Словом, сколько акаде­мических дисциплин — столько и способностей разума. Следует ли думать, что у разума не было этих способностей, пока не было академи­ческих дисциплин? Если да, то вправе ли мы вообще говорить об осно­вополагающих умственных операциях отдельных наук? Что еще, кроме способностей разума, могло породить эти операции? Если нет, то мы должны допустить, что эти способности таились в разуме и лишь по­степенно развились до масштабов настоящих наук. Но тогда история на­уки предстанет как внутренне необходимое развертывание некоторой субстанции, как манифестация Логоса, а сознание ученого — как кру­пица божественного разума. И, чтобы этот разум не показался странно неадекватным перед лицом хаоса непосредственно данного, будет лучше сделать еще одно допущение — о структурном соответствии, о преду­становленной гармонии мира и сознания.

Источник:Н.Е. Копосов. КАК ДУМАЮТ ИСТОРИКИ – режим доступа: электронный ресурс: http://abuss.narod.ru/Biblio/koposov.htm (дата обращения 24.09.18)

Основные вопросы:

1.Научная жизнь Н.Е. Копосова

2.Какова основная мысль данного труда?

3.К какому направлению развития науки можно отнести этот труд?

4.Какие отзывы о данном исследовании Вы встречали?

 

Основные источники и литература

1. Как думают историки. — Новое литературное обозрение, 2001. — 325 с

2. Дина Хапаева, Николай Копосов. От идеологии профессионализма к либеральному образованию // НЗ, № 1(9), 2000 http://nlo.magazine.ru/dog/tual/main.html.

3. Копосов Н.Е. Что такое критика социальных наук? // Журнал социологии и социальной антропологии. 1999, Т.2, Вып. 3 http://www.soc.pu.ru/publications/jssa/1999/3/4kopos.html

4. Н.Е. КОПОСОВ. Дьявол в деталях. (По поводу книги Карло Гинзбурга «Мифы — эмблемы — приметы»). Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2004/65/kopo2.html

Литература к курсу

5. Анналы на рубеже веков: Антология. М., 2002.

6. Арнаутова Ю.Е. Колдуны и святые: Антропология болезни в средние века.СПб., 2004.

7. Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке. Екатеринбург, 1999.

8. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992.

9. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989.

10. Бессмертный Ю.Л. Жизнь и смерть в средние века: Очерки демографическойистории Франции. М., 1991.

11. Бессмертный Ю.Л. Мир глазами знатной женщины IХ века: (К изучению мировосприятия каролингской знати)// Художественный язык средневековья. М., 1982.

12. Гадамер Г.Г. Истина и метод. М., 1988.

13. Гинзбург К. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в ХVI в.М., 2000.

14. HomoHistoricus: К 80-летию со дня рождения Ю.Л.Бессмертного. В 2 кн. М., 2003.

15. Гуревич А.Я. Индивид и социум на средневековом Западе. М. 2005.

16. Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla ХШ века). М., 1989.

17. Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981.

18. Гуревич А.Я. Средневековый мир: Культура безмолвствующего большинстваМ., 1990.

19. Делюмо Ж. Грех и страх. Формирование чувства вины в цивилизации Запада(ХIII-ХVII века). Екатеринбург, 2003.

20. Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000.

21. Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. Ред. Л.П.Репина. Вып. 1-14. М., 1999-2005.

22. Дэвис Н.З. Возвращение Мартена Гера. М., 1990.

23. Дэвис Н.З. Дамы на обочине: Три женских портрета ХVII века. М., 1999.

24. Женщина, брак, семья до начала нового времени: Демографические и социокультурные аспекты. М., 1993.

25. К новому пониманию человека в истории: Очерки развития современнойзападной исторической мысли. Томск, 1994.

26. Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Альманах. Вып. 1-6. М.,1997-2005.

27. Лучицкая С.И. Образ Другого: мусульмане в хрониках крестовых походов СПб., 2001.

28. Одиссей. Человек в истории. Альманах. Ред. А.Я.Гуревич. Вып. 1-17. М.,1989-2005.

29. Репина Л.П. Женщины и мужчины в истории: Новая картина европейскогопрошлого. Очерки. Хрестоматия. М., 2002.

30. Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998.

31. Репина Л.П. Что такое интеллектуальная история?// Диалог со временем.Вып.1. М., 1999.

32. Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе ХIХ в.Екатеринбург, 2002.

33. Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб., 1994.

34. Человек в кругу семьи. Очерки по истории частной жизни в Европе доначала нового времени. Под ред.Ю.Л.Бессмертного. М.,1996.

35. Человек в мире чувств: Очерки по истории частной жизни в Европе инекоторых странах Азии до начала нового времени. Под ред. Ю.Л.Бессмертного. М., 2000.

36. Эко У. Искусство и красота в средневековой эстетике. СПб., 2003.

 

 

Вопросы к экзамену

33. История исторической науки как академическая дисциплина. Типы историописания в прошлом и настоящем

34. Историческая мысль в эпоху Античности. Древнегреческие и древнеримские историки.

35. Основные черты средневекового историописания.

36. Историки эпохи Возрождения в Италии и других странах Западной Европы

37. Исторические взгляды мыслителей XVII – начала XVIII вв. Концепция Дж. Вико. Эрудитское направление.

38. Историческая мысль эпохи Просвещения (общая характеристика)

39. Характерные черты романтической исторической науки

40. Мировоззренческие, социально – политические и эпистемологические предпосылки современного кризиса исторического знания

41. Основные этапы развития современной исторической мысли.

42. Историчное сознание и его эволюция.

43. Марксизм и историческая мысль современности.

44. Школа «Анналов» и ее влияние на историческую мысль.

45. «Гуманитарные повороты» в историческом сознании 2 половины XX в.

46. Мишель Фуко и современное историческое знание.

47. Исследования коллективной памяти.

48. Историческая наука и исследования национальной идентичности.

49. Хeйзинга Йохан. Осень Средневековья

50. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв. Т.1 – Т.3

51. Марк Блок «Апология истории»

52. Люсьен Февр «Бои за историю»

53. Фридрих Мейнеке «Возникновение историзма»

54. Мишель Фуко «История безумия в классическую эпоху»

55. Карл Маркс «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»

56. Раймон Арон «Демократия и тоталитаризм»

57. Карл Гинзбург «Мифы - эмблемы - приметы»

58. Макс Вебер «Протестантская этика и дух капитализма»

59. Джон Тош «Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка»

60. Фридрих Ницше «О пользе и вреде истории для жизни»

61. Бенедикт Андерсон «Воображаемые сообщества»

62. Робин Колингвуд «Идея истории»

63. Хейден Уайт «Метаистория»

64. Арон Гуревич «Категории средневековой культуры»

[1]Renan Ernest. Qu'est-ce qu'une Nation.Переиздановкниге Ernest Renan et l'Allemagne, Textes receuillis et commen-tes par Emile Bure. NY, 1945.

[2]Бромлей Ю.В.и др. Современные этнические процессы в СССР. Москва, 1975.