VI.Что говорит древнейшая письменная традиция о начале человеческой истории. Продолжение

Если моему читателю по нраву чистые идеи этой древней традиции, которую я представил, не прибавив к ней ни гипотез, ни красот, то последуем за ней и дальше, после того как мы обозрели эту картину творения в целом. Чем особым отличается она от сказок и преданий народов Центральной Азии? Последовательностью, простотой, истиной. И в сказках и преданиях есть зерна физики и истории, но они переходили из рук в руки, предания жрецов и народа не были записаны, он сочинялись и пересочинялись, все страшно перепуталось и возник легендарный хаос. — какой был в начале мироздания. А наш мудрец и натурфилософ преодолел хаос и построил здание, своей простотой и продуманностью воспроизводящее самое природу, в которой изобилует порядок. Как же достиг он такого порядка и простоты? Достаточно сравнить его повествование с баснями других народов, и мы поймем, почему настолько более чистой была его философия истории Земли и человечества.

Во-первых. Все непонятное для людей, все чуждое им и далекое от них он отбросил, а придерживался только того, что мы можем увидеть глазами и объять памятью. Так, ни один вопрос не вызывал таких споров, как возраст мира, древность Земли и человеческого рода. Азиатские народы, которые без конца занимались летосчислением, принято считать бесконечно мудрыми, а ту традицию, о которой говорим мы теперь, — бесконечно ребяческой и детской, потому что она, как говорится, не взи-

280

рает на доводы разума, ни на очевидные свидетельства строения Земли, а спешит с рассказом о творении мира, как будто сотворить мир — это какой-то пустяк, и получается, что человеческий род еще совсем молод. Но ведь если Моисей¹⁶ хотя бы просто собирал и приводил в порядок древние предания, то он, ученый египтянин, конечно же, был осведомлен о том, с чего ведут начало истории египтяне (как и все азиатские народы), — с эонов, когда жили боги, а потом полубоги. Почему же он не включил их в свой рассказ? Почему, словно нарочно, из упрямства или презрения, он все творение мира свел в символ кратчайшего отрезка времени? Ответ очевиден: потому что он хотел откинуть все эти эоны и выбросить их из памяти людей как совершенно бесполезные росказни. И мне кажется, он поступил мудро, ибо, пока наша Земля еще не создана, пока человеческий род еще не возник и не началась его история, для нас не может еще существовать летосчисление, которое заслуживало бы такого наименования. Пусть какие угодно числа прилагает Бюффон к своим шести первым эпохам, пусть длятся они 26000, 35000, 15—20000, 10000 лет и сколько ему угодно, — человеческий рассудок знает свои пределы, эти фантастические числа вызывают смех, даже если бы сама последовательность эпох и была изложена правильно; а историческая память тем более не желает обременять себя подобными числами. Древние летосчисления народов с их огромными числами, по всей видимости, именно такого, бюффоновского свойства; они заходят в такие эпохи, когда миром правили божественные и мировые силы, в такие исторические эпохи строения Земли, какие были выведены этими народами, с их явным пристрастием к чудовищным числам, или на основании кругооборотов неба, или на основании недопонятых символов древнейшей иероглифической традиции. Так, если верить египтянам, то Вулкан, творец мира, царил бесконечно долго, сын Вулкана — Солнце — царствовал 30000 лет, Сатурн и остальные двенадцать богов — 3984 года, а уж за ними пошли полубоги и затем — люди. Таковы же и предания Центральной Азии — в том, что касается творения мира и исчисления лет. У парсов небесное воинство света правило миром 3000 лет, не зная врагов; прошло еще 3000 лет, пока не появился бык в чудесном облике, из семени которого вышли все живые существа, а последними — мешия и мешияна — мужчина и женщина. У жителей Тибета первый период, когда царили лахи, продолжался бесконечное время, второй длился 80, третий — 40, четвертый — 20 тысяч лет, и таков же всякий раз был век жизни, потом век все сокращался и сокращался, пока не доходил до десяти лет, а затем постепенно возрастал, пока не достигал 80000 лет. У индийцев с их периодами беспрестанно превращаются боги, а у китайцев — древнейшие цари, и все эти периоды длятся еще дольше; с подобными бесконечностями решительно ничего нельзя было поделать, и Моисей обру бил их все, потому что ведь и сами традиции гласили, что это счет годам творения Земли, а не человеческой истории.

Во-вторых. Когда спорят, старый мир или молодой, то обе стороны правы. Горные породы на Земле — весьма древние, а чтобы покрыть их

281

почвой и растениями, потребовалось немало переворотов, и об этом никто не спорит. И тут Моисеи всякому предоставляет право сочинять любые эпохи; можно вместе с халдеями верить, что правили царь Алор — свет, Уран — небо, Гея — земля, Гелиос — солнце и что правили они, сколько вам заблагорассудится. Моисей таким эпохам не ведет счет, а чтобы предтвратить подобные подсчеты, он привел свою взаимосвязанную и систематическую картину к наиболее легкопонятному циклу, связанному с одной постигшей нашу планету катастрофой. Чем древнее подобные перевороты, чем дольше они продолжались, тем, следовательно, моложе человеческий род, так как, согласно с традициями и с природой вещей, человек мог появиться лишь как последнее порождение Земли, тем самым доводимой до своего завершения. Вот почему я благодарен древнему мудрецу за то, что он смело оборвал все древние непостижимые мифы; мне смоим пониманием довольно природы, какова она теперь, и довольно человечества, каково оно теперь.

А когда наше сказание рассказывает о сотворении человека, то вновь повторяется^18*, что сотворен человек был тогда, когда это стало возможно по природе вещей. Сказание говорит так: когда на земле не росло ни деревьев, ни трав, не мог еще жить и человек, которому природой предназначено возделывать землю, и еще не опускался на землю дождь, а поднимался с земли пар, и из праха, увлажненного паром, был создан человек, и дыханием жизненной силы был одухотворен и стал живым существом. Мне кажется, что в этом простом рассказе содержится все, что способны знать люди о своем органическом строении, после всех произведенных физиологами исследований. Когда мы умираем, то сложносо-ставленное строение нашего тела распадается на землю, воду и воздух, на те элементы, которые, пока человек жив, приведены в органическую связь; но внутренняя экономия животной жизни зависит от скрытого возбуждения, или бальзама, заключенного в стихии воздуха, — этот бальзам приводит в движение нашу кровь и весь внутренний раздор жизненных сил нашей машины; и так, на деле, человек благодаря дыханию жизни и становится живою душой. Благодаря дыханию жизни у человека есть сила перерабатывать жизненное тепло, а потому поступать как живое существо — двигаясь, чувствуя, думая. Древнейшая философия ни в чем не противоречит новейшим научным наблюдениям.

Человечество сначало жило в саду, известное нам из традиции обстоятельство несомненно порождено философией. Ведь жить в саду — легче всего для новорожденного человечества, ибо всякий другой образ жизни требует уже и опыта, и умения, как, например, земледелие. А кроме того, это обстоятельство показывает нам то, что подтверждается и всеми задатками нашего существа; а именно: что человек рожден не для того чтобы вести дикое, а для того чтобы вести кроткое существование; а потому творец, лучше кого-либо зная о целях сотворенного им существа, и человека создал в той области, для которой создавал его, и для того образа

^18* 1 кн. Моисея, 2, 5—7 ¹⁷.

282

жизни, для которого создавал его, так и все другие существа он создавал в подобающей им стихии. Одичание человеческих племен — вырождение, нечто вынужденное, что вызвано бедствиями, климатом или жизненными привычками; как только нужда не давит уже на человека, он начинает жить более кротко и мирно, подтверждением чему история народов. Кровь животных превратила человека в дикаря — охота, война и, увы! всяческие несчастья, какие случаются в человеческом обществе. Самые древние предания самых древних на Земле народов ничего не говорят о лесных чудовищах — о таких нечеловеческих существах, которые тысячелетиями рыскали бы по земле, убивая всех, кто попадется на их пути, и тем самым исполняя свое предназначение. И только в отдаленных, более суровых странах берут начало такие дикарские сказания, позднее поэты с удовольствием разукрашивали их, за поэтами пошли историки, а за историками — философы с их абстракциями. Но ни абстракции, ни поэтические картины не передают первоначальной истории человечества в ее подлинном виде.

Но где же был расположен этот сад, куда поселил творец кроткое и беззащитное творение — человека? Поскольку наше сказание принадлежит западной Азии, то оно этот сад помещает на Востоке, на горе; оттуда выходила река, которая разделялась на четыре реки^19*. Не может быть более беспристрастной традиции, — ведь любая нация любит заявлять о своем первородстве и принимать землю, где она живет, за родину всего-человечества, но не так поступает этот народ, он родину людей перемещает на Восток и на Север, на самые высокие горы, какие есть на обитаемой Земле. А где же эти горы? Где четыре реки вытекают из одного-источника или потока, как очень ясно говорит подлинник? Нет такого места в нашей географии, и напрасно склонять названия рек, потому что достаточно непредвзятым взором взглянуть на карту мира, чтобы убедиться, что нигде на земле Евфрат не вытекает из одного источника или потока вместе с тремя другими реками. Но если вспомнить о преданиях всех горных народов Азии, то тут мы и наткнемся на рай, расположенный на высокой горе, на рай с его живым источником, с его потоками,, которые несут свое плодородие всему миру. И китайцы и тибетцы, и индийцы и персы — все говорят о такой горе первоначального творения, о горе, окруженной землями, морями, островами, и эта гора дарит земле свои небесные потоки. Такие легенды не лишены своего особого физического учения, ведь не будь гор, и на земле не было бы воды жизни, а что все реки Азии текут с гор, можно видеть на географической карте. А кроме того, то сказание, которое мы сейчас изъясняем, минует всякую мифологию, оно просто называет четыре самые известные реки, которые текут с горных хребтов Азии. Конечно, они не вытекают из одного источника, но позднему собирателю преданий довольно было сказать, что родина людей находится на далеком для него Востоке.

¹⁹* I Кн. Моисея, 2, 10—14.

283

А тогда нельзя усомниться в том, что он представлял себе эту райскую местность расположенной между горами Индии. Он говорит о стране, богатой золотом и драгоценными камнями, но это, конечно же, Индия, с давних времен славившаяся своими сокровищами. Река, которая обтекает всю землю,— это священный Ганг с его изгибами^20*, его вся Индия почитает за райскую реку. Не вызывает сомнений и то, что Гихон¹⁹ — Окс, арабы до сих пор называют его старинным именем, а память о земле, которую он обтекает, как утверждает сказание, сохранилась в нескольких географических названиях, относящихся к прилегающим местностям^21*. И, наконец, две последние реки, Тигр и Евфрат, текут правда, гораздо западнее, но для собирателя преданий, жившего на самом западе Азии, все называемые им области терялись в туманной дали, и вполне возможно, что река, которую он называет Тигром, на самом деле — Инд^22*. В обычаях древних народов, когда они переселялись с одних мест в другие, было присваивать легенды о главной горе своим собственным, новым горам и рекам и с помощью такой местной мифологии придавать племенной дух древним легендам,— это можно показать на примере гор — от гор Мидии до Олимпа и Иды. И собиратель преданий мог только обозначить самое широкое пространство, какое называли ему легенды. Итак, наше сказание предполагало существование всех — индийца на Паропамисе, и перса на Имаусе, и иберийца на Кавказе, каждый был вправе расположить свой рай на том месте горных хребтов, какое указывала ему традиция. Но наше сказание, по сути дела, намекает на самую древнюю традицию, потому что она выносит рай за пределы Индии — на Восток, а все другие места называет как бы в дополнение. Как же быть? Не была ли родиной человечества благословенная долина Кашмира, расположенная почти в самом центре всех названных рек и потоков, окруженная со всех сторон стенами гор, — страна, славящаяся и своей здоровой, освежающей водой, и своим плодородием, и полным отсутствием диких животных, и, главное, своим прекрасным племенем людей, до наших дней воспевают ее как рай на земле! Однако дальнейшие рассуждения покажут нам, что все подобные разыскания на Земле, какой знаем мы ее теперь, тщетны, — итак, отметим в своей памяти эту столь неопределенно описанную местность и последуем далее за нитью нашего повествования.

20* Слово «Фисон»¹⁸ означает реку, заливающую плодородную долину, — по-видимому, перевод слова «Ганг», а потому уже и древний перевод на греческий язык поясняет это слово, толкуя его — «Ганг»; арабы переводят — «Нил», а земля, которую обтекает эта река, — у них «Индия», что в ином случае никак невозможно совместить.

21* Кашгар, Кашмир, Касийские горы, Кавказ, Китай²⁰ и т. д.

22* Название третьей реки — Хиддекель²¹, а согласно Оттеру²². Инд и теперь называется еще у арабов Этек; у древних индийцев он назывался Энидер. И окончание кажется индийским: множественное число от «девин» (то есть полубог) —«деверкель». Однако вероятно, что редактор древней традиции принял эту реку за Тигр. лежащий на восток от Ассирии. Другие реки слишком далеки были для него, и Ефрат — это, вероятнно, другая река, просто переведенная здесь этим словом или названная как самая знаменитая на всем Востоке.

284

От всех чудес и странных, фантастических образов, которыми легенды целой Азии населяли первобытный рай, наша традиция сохранила лишь два чудесных дерева, змия, говорящего человеческим языком, и херувима; бессчетное множество существ философ отверг, а оставшихся он заключил в свой весьма глубокомысленный рассказ. Есть в раю запретное дерево и на дереве этом растут плоды божественной мудрости, — так говорит змий, убеждая людей попробовать плода с этого дерева, и человек вожделеет плода. Но может ли существовать более возвышенный предмет вожделения? И разве возможно было еще больше облагородить человека? Пусть это будет простая аллегория, но сравним ее с легендами других народов: она окажется самой тонкой и красивой, символом всего, что приносит роду людей радости и беды. Двусмысленное стремление людей к неподобающим им знаниям, жадное желание свободы, злоупотребление вольностью, беспокойство, заставляющее расширять поставленные человеку пределы, преступить черту, предел, который, несомненно, должны были положить моральные заповеди столь слабому существу, еще не умеющему направлять свои шаги, — вот огненное колесо, от которого все мы тяжко вздыхаем, тогда как оно, бесспорно, заключает теперь в себе почти весь круг нашей жизни. Древний философ, занятый историей человечества, знал о том, как знаем и мы; и, рассказывая нам эту ребяческую историю, он показывает нам, в чем узел проблемы, где связаны воедино все концы человечества. И индиец рассказывает о великанах, которые копают землю, желая добыть пищу бессмертия, и обитатель Тибета рассказывает, как пали совершившие злодеяния лахи, — но, по моему мнению, все это далеко от чистоты, от глубины, от детской простоты нашего сказания, которое и элемент чудесного сохраняет лишь в той мере, в какой это необходимо, чтобы охарактеризовать время и место действия. В древнейшей традиции письменного языка нет места ни драконам, ни чудесным существам страны фей, расположенной в горах Азии, нет места Си-мургу и Сохаму, лахам, деветам, джинам, дивам, пери, нет места широко распространенной мифологии этой части света с ее Джиннистаном, Ригиэлем, Меру, горой Альбордж и т. д., — и лишь херувим стережет врата рая.

А наша поучительная история рассказывает, напротив того, как только что сотворенные люди общались с наставлявшими их элохимами, под руководством их узнавая животных, а благодаря этому усваивая язык и обретая царящий в духе человеческом разум, рассказывает и о том, как человек пожелал сравняться с элохимами в познании зла и, воспользовавшись запрещенным средством, нанес себе ущерб, а с той поры жил в другом месте, начал новую жизнь, вынужден был трудиться, — все это черты традиции, которая под покровами мифа и сказки скрывает в себе больше человеческой правды, чем громадные системы, разглагольствующие оо естественном состоянии человека. Если, как мы видели, преимущества человека лишь врожденные способности, а потому их следует сначала обрести через воспитание, в языке, традиции и искусстве, с тем чтобы они переходили затем от поколения в поколения, из рода в род, так и все нити воспитанной в человеке гуманности, из какого племени.

285

с какого бы конца света ни был человек, не только сходятся к одному истоку, но и с самого начала должны быть связаны между собой с помощью искусства, потому что иначе человеческий род никогда и не стал бы тем, чем он стал. Ведь младенца не оставляют без присмотра и не предоставляют самому себе на долгие годы, иначе он погибнет или утратит человеческий облик, — так и человеческий род, когда побеги его только пошли в рост, не мог быть предоставлен самому себе. Если люди приучились жить, словно орангутаны, то они и не будут сопротивляться самим себе и от своего животного состояния, от жестокости и безъязыкости никогда не перейдут к человеческой жизни. Итак, если божеству было угодно чтобы человек проявлял разум и предусмотрительность, то и заботиться о нем следовало разумно и предусмотрительно. Воспитание, искусство, культура были необходимы ему с первого момента его существования, а потому сам присущий человечеству характер служит залогом истинности древнейшей философии истории^23*.