Откуда взялись народы Европы? Из Азии. О большинстве европейских народов это можно утверждать с полной достоверностью. Происхождение лапландцев, финнов, германцев и готов, галлов, славян, кельтов, кимвров и других народов нам известно. Отчасти на основании их языков или отрывочных свидетельств языка, отчасти на основании исторических сообщений об их прежнем местонахождении мы можем проследить пути их издалека, от берегов Черного моря и даже из глубин Татарии, в которой сохранились еще мелкие группы, говорящие на этих языках. О том, откуда пришли другие народы, мы знаем не так хорошо, ведь автохтоны и получаются оттого, что мы не знаем прошлой истории народа. Наиболее сведущий в языках историк древних и новых народов, Бюттнер4, оказал бы неоценимую заслугу человечеству, если бы раскрыл перед нами сокровища своей всеобъемлющей начитанности и некоторым народам даровал их никому доселе не ведомое генеалогическое древо; это и может сделать только он5*.
Конечно, гораздо туманнее для нас происхождение африканских и американских народов; но, насколько знаем мы северную окраину Африки, насколько можем сопоставить сведения древнейших традиций, говорящих об африканских народах, они происходят из Азии. А спускаясь на юг, мы вынуждены удовлетвориться тем, что ни в фигуре негра, ни в цвете его кожи мы не находим ничего противоречащего происхождению его с азиатского материка, потому что мы видим сплошную картину определяемых климатом племенных образований, что мы и пытались показать в шестой книге нашего сочинения. То же самое нужно сказать и об Америке, заселенной гораздо позднее; уже более однородный внешний облик живущих тут народов делает вполне вероятным предположение, что происходят они из восточной Азии.
Но языки народов говорят нам гораздо больше, чем органическое строение; а где на целом свете наиболее древние, с давних пор культурные языки? В Азии. Если хотите посмотреть на чудо, на то, как на протяжении тысяч миль вдоль и поперек все говорят исключительно односложными словами, — взгляните на Азию. На всем пространстве по ту сторону Ганга, в Тибете и Китае, в Пегу, Аве, Арракане и Бреме5, в Тонкине, Лаосе, Кохинхине, Камбодже и Сиаме люди говорят только односложными словами, которые не склоняются и не спрягаются. Быть может, давнее правило культуры языка и письменности удержало их в таком состоянии, потому что в этом углу Азии все самые древние установления не претерпели, можно сказать, никаких изменений. А если вы хотите посмотреть на языки, все огромное, почти уже чрезмерное богатство
5* Этот ученый работает сейчас над всеобъемлющим планом подобного труда.
266
которых сводится к весьму немногим корням, на языки, которые со странной правильностью, с почти ребяческим механизмом, когда путем незначительного изменения корневого слога можно получить новое понятие, сочетаю многообразие и изящество, приятность, тогда обратите свои взгляд к южной Азии, к странам от Индии до Сирии, Аравии и Эфиопии, В бенгальском языке—корней, это как бы первоначальные элементы разума, из которых образуется в этом языке и глаголы, и существительные, и все остальные части речи. Еврейский и родственные с ним языки, совершенно иные по составу, вызывают наше изумление, особенно когда мы изучаем их строение по древнейшим сочинениям. Все слова восходят к состоящим из трех букв корням, первоначально это были, видимо, односложные слова, но впоследствии, не без влияния характерного для этих народов алфавита, они были приведены в такую форму, и так, с помощью самых простых добавлений и склонении, и был построен весь язык. В развитом арабском языке все безмерное богатство понятии сводится к немногим корням, так что жалкий характер большинства европейских языков с их ненужными связками и скучными окончаниями, где заплата сидит на заплате, никогда не сказывается так, как при сравнении их с языками, на которых говорит Азия. Поэтому же, чем древнее азиатский язык, тем труднее научиться говорить на нем европейцу, ему приходится отбросить все бесполезное богатство своего наречия, и он оказывается как бы перед тонко продуманной и управляемой неприметным правилом иероглифической системой языка незримых мыслей.
Самый верный знак культуры языка — это письменность; чем древнее, искуснее, продуманнее письменность, тем более культурным был язык. Но ни одна европейская нация, за исключением одних только скифов, тоже азиатского народа, не может похвастаться собственным алфавитом; в этом отношении европейцы — настоящие варвары, и место их — подле негров и американских племен. Только Азии была известна письменность, причем уже в древнейшие времена. Первая культурная нация Европы — греки — приняла свой алфавит из рук восточного человека, а что все известные в Европе написания букв представляют собой измененные или искаженные начертания греческих букв, показывают таблицы Бюттнера6*. Древнейшая буквенная письменность египтян, которую находят на мумиях, — финикийского происхождения, а коптский алфавит — искаженный греческий. У негров и американцев не приходится думать об особенном алфавите, потому что мексиканцы не поднялись над уровнем простейших иероглифов, а перуанце — над веревками с завязанными на них узелками. Азия же, напротив того, исчерапа до дна возможности буквенного и иероглифического письма, так что среди начертаний букв, известных в Азии, найдутся, по-видимому, все возможные, каким только можно запечатлять человеческие речи и слова. В бенгальском языке — пятьдесят букв и двенадцать гласных, в китайском языке, этом лесе из черт и черточек, не менее 112 гласных и 36 согласных. Подобные же явления находим мы в тибет-
6* «Сравнительные таблицы письменности разных народов». Геттинген, 1771
ском, сингалезском, маратском, манджурском алфавитах, где нередко знаки пишутся даже в разных правлениях. Некоторые из письменностей Азии столь древнего происхождения, что можно прямо видеть, как сам язык складывался вместе со знаками письма, приспособляясь к ним; прекpaсные и простые письмена на развалинах Персеполиса мы — не понимаем до сих пор.
Перейдем теперь от орудия культуры к самой культуре; могла ли возникнуть она раньше, чем возникла в Азии? Отсюда она известными нам путями распространилась во все стороны. Одним из первых шагов человека к культуре было приручение животных, а власть человека над животными в этой части света столь древняя, что пережила все катастрофы истории. Мы видели уже, что на этих первозданных горах живет большинство зверей, которых можно одомашнить, но более того, человеческое общество приручило их в такие давние времена, что самые полезные виды домашних животных, какие есть у нас, — овца, собака, коза — как бы возникли путем приручения и представляют собой новые породы, выведенные искусством азиатских народов. Чтобы встать в центр, откуда во все прилегающие страны распространялись прирученные животные, нужно взойти на азиатское нагорье, — чем дальше от него, тем в целом меньше домашних животных. В Азии вплоть до южных островов ими полнится вся земля; в Новой Гвинее и Новой Зеландии нашлись только собака и свинья, в Новой Каледонии — только собака, а во всей огромной Америке приручены были лишь гуанако и лама. Самые лучшие азиатские и африканские породы — красивые и благородные животные. Кулан и арабский конь, дикий и ручной осел, архар и овца, дикий баран и ангорская кошка — гордость своей породы; умнейшего слона в Азии с самых ранних времен использовали для самой сложной работы, а без верблюда в этой части света вообще не обойтись. По красоте своих животных Африка примыкает к Азии, но она отстает от Азии в умении пользоваться ими. Азии Европа обязана всеми домашними животными; если же говорить о характерных для нашей части света животных, то по большей части это мыши и летучие мыши, всего 15—16 видов7*.
С обработкой земли, с выращиванием растений все обстояло точно так же, как и с животными; еще в довольно поздние времена значительная часть Европы продолжала оставаться лесом, а жители ее должны были бы питаться корнями и дикими травами, желудями и лесными яблоками, если бы им пришло на ум кормиться растительной пищей. Во многих областях Азии, о которых идет у нас речь, зерно растет само собой, а возделывание почвы существует с незапамятных времен. Самые прекрасные фруктовые деревья на Земле переселились из Азии в Грецию и Африку, а оттуда распростанились и дальше — это виноград и маслина, апельсины и финиковые пальмы, мандарины и все европейские фруктовые деревья, каштаны, миндаль, орехи и т.д.; некоторые другие растения подарила нам Америка, и мы даже точно знаем об очень многих из этих растений,
7* См. Циммерман. Географическая история человека, т. III. с. 183.
268
из каких они мест, когда были привезены в Европу и разведены здесь. Выходит, что даже и такие дары природы достались человечеству лишь на путях культуры. В Америке не рос виноград, и в Африке он посажен руками европейцев.
Люди впервые стали заниматься науками и художествами в Азии и в Египте, граничащем с Азией, не приходится долго доказывать это, потому что красноречиво говорят о том памятники культуры и история народов, а труд Гоге8*, собраны свидетельства прошлого, тоже в руках у всех. Полезные и изящные искусства очено рано появились в этой части света, повсюду, конечно, в согласии с азиатским вкусом, что подтверждают руины Персеполиса и индийских храмов, египетские пирамиды и другие сооружения, от которых сохранились развалины или устные предания; почти все эти памятники созданы задолго до возникновения европейской культуры, и ничего подобного им нет ни в Африке, ни в Америке. Возвышенная поэзия некоторых народов южной Азии известна всему свету9 * , и чем древнее она, тем более отмечена она достоинством и простотой, заслуживающей того, чтобы называть ее божественной. Есть ли такая остроумная, проницательная мысль, есть ли даже такая поэтическая гипотеза, которая пришла бы в голову позднего западного человека, чтобы не обреталась она в зародыше в изречениях и словах раннего восточного человека, если хотя бы малейший повод был в окружающем мире, который способен был породить подобную гипотезу? И торговля в Азии началась раньше, чем где-либо, и важнейшие открытия и изобретения тоже принадлежат Азии. Из Азии идет астрономия и летосчисление, и найдется ли такой человек, который не подивился бы тому, как рано и как широко распространились среди древнейших народов Азии известные астрономические наблюдения, приемы, системы отсчета, — все это совершенно несомненно, даже если и не сочувствовать гипотезам Байи10*. Получается, что древнейшие мудрецы были прежде всего звездочетами, что они вели наблюдение за тихим и незаметным ходом времени, так что даже теперь, когда эти азиатские народы глубоко пали, ярче всего сказывается в них дух числа, дух счета11*. Брамин в уме подсчитывает чудовищные суммы, и он всегда помнит и чувствует все единицы времени — от самых мелких и до целых небесных кругооборотов; обходясь без вспомогательных средств, какие есть в распоряжении европейца, он все же никогда не ошибается или ошибается редко. Древний мир оставил ему формулы, а его дело — применять их на практике; и наше летосчисление — тоже азиатское по происхождению, и знаки и названия созвездий у нас — тоже из Египта или из Индии.
И если, наконец, самое трудное искусство, которому выучивается куль-
8* «О происхождении законов, искусств и наук». Лемго, 1770 7.
9* См. Джонс. Poeseos Asiaticae commentarii, edit. Eichhorn, Lips., 1777
10* «История древней астрономии» Байи. Лейпциг, 17778.
11* См. «Путешествия» Лежантиля в Собрании Эбелинга, т. II, с. 406 и др.; «Doctrina temporum Indica» в приложении к книге Байера «Historia regni Graecorum Bactriani». Petropoli, 1738.
269
тура, — это искусство управления государством, где, скажем мы, впервые появились самые обширные монархии? Где прочнее всего царства земные? Китай тысячелетиями придерживается одного и того же строя, и хотя этот мирный народ не раз наводняли татарские орды, побежденные всякий раз укрощали победителей и приковывали их к цепям своего древнего государственного строя. Какая европейская форма правления может похвастаться этим? В горах Тибета царит древнейшая иерократия земли, а если у индийских каст такие мощные корни, если они сделались второй природой для индийцев, то это значит, что касты — уходящий в седую древность обычай этого самого кроткого в мире народа. На берегах Тигра и Евфрата, на Ниле, в горах Мидии уже в самые древние времена культурные народы, воинственные и мирные монархии вмешиваются в жизнь западных наций, а на татарских нагорьях не знающая узды вольная жизнь и деспотизм ханов сплелись в единое целое, послужившее основой многих европейских форм правления. С какой бы стороны ни подходил ты к Азии, везде встречаешь на пути своем прочно утвержденные империи, и неограниченная власть столь твердо запечатлелась в умах людей за долгие тысячелетия, что у сиамского короля рассказ о народе, управляющемся без короля, вызвал лишь смех, — этот народ представился ему уродом, родившимся без головы. Наиболее прочные царства в Африке расположены ближе к Азии, а если спускаться на юг, то там тирания находится еще в самом диком состоянии, а у кафров она переходит в патриархальную жизнь пастухов. Если плыть по Южному океану, то чем ближе к Азии, тем больше древних искусств, ремесел, тем больше пышности и тем больше царского деспотизма — этого супруга пышности и роскоши, а если плыть в сторону от Азии, то на дальних островах, в Америке, на скудных окраинах Южного полушария, встретишь и более примитивный образ жизни, и более простой строй государств, и вольные обычаи родов и племен, так что некоторые историки даже существование двух монархий, какие известны в Америке, — Мексики и Перу — объясняют соседством деспотических государств Азии. А весь вид Азии подсказывает нам, что именно здесь, особенно в горных местностях, живет самое древнее население Земли, и традиции азиатских народов, их религии, их летосчисление уходят в глубь тысячелетий. Все легенды европейцев и африканцев (египтян я всякий раз исключаю), а тем более легенды народов Америки и западных островов Южного моря, — всего лишь отрывки недавно выдуманных и уже позабытых сказок в сравнении с гигантским зданием древних космогонических систем — Индии, Тибета, древней Халдеи и даже стоящего ниже Египта; бессвязные звуки, донесенные заблудившейся Эхо, — и голос изначального мира Азии, корни которого уходят в сказание и миф.
Но что же, не последовать ли нам за этим голосом, не проследить ли его истоки, тем более, что нет у человечества иного средства воспитания и культуры, помимо традиции? Конечно, путь такой обманчив, мы словно же, был тут, когда рождался на свет, но что он может рассказать о своем
270
рождении: так и род человеческий едва ли в силах сообщить нам исторически верные сведения о своем творении, о первых полученных им наставления, об изобретении языка и первом своем местожительстве. Но, однако, и ребенок вспоминает же какие-то черточки, относящиеся ко времени, когда стал он чуть старше; но если детей воспитывали сначала вместе, а потом по отдельности и рассказыавют они одно и то же или очень похожие вещи, то почему же не прислушаться к их расскзам, почему не задуматься над тем, что говорят они, о каких снах и мечтаниях вспоминают, тем более что нет иных свидетельств и документов. А поскольку совершенно очевидно, что Провидение задумало учить людей только на их же собственном опыте, то есть учить на опыте традиции, которая никогда не прерывается, так не будем сомневаться и в том, что Провидение не скроет от нас самого необходимого для нас знания.
