Ничто прекрасное не исчезает 3 страница

Салдианка умолкла и почти упала на диван, в глазах ее стояли слезы. Слушатели тоже молчали, захваченные рассказом о том, как «в воздухе Ангел Погибели крылья свои развернул, настиг он врага и в лицо ему смертью дохнул». (Имя Сеннахирима* тогда было еще неизвестно миру; и салдийская принцесса не могла знать его историю. Но мы знаем ее, мой читатель, ты и я, и этого достаточно.) (* Сеннахирим - ассирийский царь с 704 по 681 гг. до н. э. В 701 г. вторгся в Иудею и взял сорок шесть городов... Езекия, царь иудейский, послал Сеннахириму... весть о том, что готов подчиниться ассирийцам, а также выплатить огромную дань. Ассирийский монарх этим не довольствовался и потребовал сдачи Иерусалима. В этом ему было отказано. И тут по непонятным причинам Сеннахирим удалился, даже не попытавшись осадить город. См. 4 Цар. 18:13; 19:16, 20, 36; 2 Пар. 32; Ис. 36, 37; Д. Комэй, «Кто есть кто в Ветхом Завете», М., «Внешсигма», 1998 г. Прим. ред.)                                                                                         

 Лишь спустя пару минут глоток вина привел девушку в чувство, и у нее достало сил продолжить рассказ:

- Жуткая тишина, охватившая сначала всех свидетелей этого зрелища, сменилась пронзительными криками женщин - жен и дочерей погибших воинов. Многие из наших мужчин, только теперь осознавших, что истории, которые они слышали и в которые не верили, не были вымыслом, пали на землю, сраженные страхом. Ах! И тогда... тогда раздались молитвы ко всем богам, большим и малым, на которых наш народ привык полагаться. - Принцесса горько улыбнулась. - Как глупо просить защиты у богов из дерева и металла от такой ужасной силы. Тьфу! Мне запрещено возвращение домой, но я и сама, по собственной воле никогда не вернусь на родину. Не хочу больше жить с народом, который поклоняется идолам, бесчувственным предметам, а затем сам же отворачивается от них.

 Нет, принц, - опередила она вопрос Менакса, - я никогда не поклонялась идолам. Многие из нашего народа делают это, многие, но не все. Я не отступница, просто я поклоняюсь силе. Мне следовало бы ненавидеть императора Суэрна, но не могу. Если бы было позволено, я жила бы рядом с ним и боготворила его чудесную силу, несущую смерть врагам. Но раз это невозможно, я предпочту остаться с твоим народом. Он все же гораздо лучше нашего, хотя и не сравнится с суэрнианцами. Да, в тот день мой отец получил от них горький урок. Он понял, что рассказы путешественников о Суэрне - не пустые выдумки, но все равно не дрогнул перед Реем, ибо был слишком горд.

А потом... потом произошло нечто совсем немыслимое. Когда мы все, кто остался в живых, в оцепенении стояли между этими павшими и рекой, к западу от города, я увидела, что Рей Эрнон склонил голову и стал молиться, и расслышала, как он произнес: «Господи, сделай это для раба Твоего, молю Тебя!» И тогда мертвецы, один за другим, начали вставать с земли, и каждый поднимал копье, щит и шлем свой. Затем небольшими нестройными отрядами они двинулись по направлению к нам, ко мне... О, Боже мой! Они шли к реке. Когда воины проходили рядом, я увидела их глаза - полузакрытые, остекленевшие, мертвые. Они двигались механически, словно подвешенные на веревочках. И при каждом шаге их оружие лязгало громко и насмешливо. Один за другим, подойдя к реке, отряды стали входить в нее, погружаясь все глубже и глубже, пока воды не сомкнулись над ними. Так они ушли навсегда, ушли кормить крокодилов, которые уже ожидали своих жертв ниже по течению Гунджи. Никто не вел, никто не нес их; каждый мертвец шел так, словно был еще жив. Две тысячи мертвых - жуткое шествие!

Безысходное отчаяние охватило нашу великую армию, и она побежала, в страхе бросив обозы и все захваченное. Осталась лишь горстка верных солдат, не пожелавших предать своего вождя, готовых принять вместе с ним смерть. Женщины также не все побежали, хотя были убеждены, что их тоже убьют. И тогда Рей Эрнон сказал моему отцу: «Разве я не предлагал вам уйти, пока не поздно? Не жалеешь ли ты теперь, что ослушался меня? Смотри, как бежит твоя армия. Ее разгром еще не закончен. Тысячи твоих солдат никогда больше не увидят Салдию, ибо погибнут на обратном пути, но немалое число все же вернется домой. Тебе же, как и женщинам твоим, не суждено более увидеть родину. Но и в моей стране женщины не останутся. Они будут жить на чужой земле».

Услышав это, прежде надменный, теперь же униженный, мой отец пал перед Реем на колени и взмолился: «Всемогущий Рей, что хочешь сделать ты с невинными женщинами? Я признаю, что воины мои виновны. Вина лежит и на мне. Но женщины не причинили вреда ни одному человеку. Из твоих слов я понял, что справедливость - твои главный принцип. Твои поступки говорят о том же, ибо ты мог бы поразить каждого из нас, но в назидание поразил лишь некоторых. Умоляю тебя пощадить наших женщин и хотя бы этих моих воинов!»

«Этих твоих воинов - да, ибо они остались верны тебе и ждут смер­ти, как награды, - ответил Эрнон. - Пусть уходят вместе с остатками твоей армии. Но они, несомненно, погибнут, если я не спасу их. Имея силу, я ис­пользую ее милосердно. Обещаю, что никто из них не сгинет в пути, не по­страдает от болезней, никто не станет мучиться от голода и жажды, хотя во все время у них не будет никакой еды. Они не собьются с дороги. Вокруг них будут рыскать дикие звери, но, хотя у твоих воинов не останется оружия, ни одно животное не нанесет им вреда, ибо дух Иеговы отныне пребудет с ними и станет их прибежищем и защитником. Бог сделает даже более того - Он войдет в их души так, что твои воины станут пророками Его. Они возвысят свой народ, прославят его на века, ибо положат начало расе образованных людей и астрологов, узнающих о Боге по Его творениям небесным.

Однако, шесть тысяч лет спустя настанет день, когда люди Халдеи снова попытаются победить мой народ, и снова, как и сегодня, их уделом будет поражение. Но ты, задолго до этой повторной попытки, уже будешь почивать у отцов твоих из второй жизни, невредим в Имени* (Йеова, или Иегова. Прим пер.), которым я творю. Ты назвал невинными этих женщин, что по своей воле пришли во всем высокомерии силы, дабы видеть, как будут убивать мой народ. Не­винные... Разве они явились не для того, чтобы увидеть разграбление моих городов и попировать среди страданий наших людей? Невинные... Нет, это не так! Почему я должен оставить с тобой этих жен и дев? Не бывать тому! Я сказал. И сам ты не уйдешь, никогда не уйдешь с этой земли. Я посажу тебя в темницу, у которой нет ни прутьев, ни решеток, ни стен, однако ты никогда не сможешь бежать из нее».

«Ты хочешь сказать, что все мы умрем, зо Рей?» - спросил мой отец тихим, печальным голосом.

«Нет, вождь, я не предам вас смерти. Нельзя делать это без крайней необходимости. Я только сказал, что ты не сможешь покинуть Суэрн, хотя тебе не будут мешать ни стены, ни прутья и ни один человек не станет следить за тобой или стеречь тебя».

Это были последние слова, что я услышала от человека, который – один разгромил нашу огромную армию. Вряд ли я смогу передать вам всю горечь расставания тех, кому надлежало уйти, с теми, кто вынужден был остаться. Но таковы превратности войны - слабый должен повиноваться сильному. Я всегда гордилась нашей мощью и не думала о тех, кто страдал от нее. Сила, сила! Знаете, я даже почувствовала какое-то мрачное удовлетворение, видя, как эта сила - мой истинный бог -произвела столь быстрое разрушение.

После этого признания принцесса погрузилась в картины прошлого, видимо, совершенно забыв об окружающих. Она сидела, стиснув руки, устремив взор куда-то вдаль, и по ее прекрасному лицу было видно, что мысли ее витают сейчас далеко отсюда.

Как и посейдонцы, люди сегодня тоже назвали бы принцессу Лоликс женщиной поистине царственной внешности и яркой личностью. Кстати, она очень походила на твоих светловолосых дев, Америка. Но только внешне, характером же, в отличие от них, была подобна жестокой, без­жалостной львице, которой всегда сопутствовал успех. По крайней мере, в то время, когда я увидел ее впервые. Тогда трудно было и представить, что Лоликс сможет измениться и воплотит в себе лучшие женские доб­родетели. Некоторые виды роз, пока они еще в бутонах, кажется, сплошь состоят из одних шипов. Но каким же чудом красоты становятся они, ког­да, наконец, открывают свои сердца солнцу и росе!

Мне пришло в голову, что принц Менакс до сего времени не слышал столь подробного рассказа, так как по каким-то причинам ждал случая, чтобы послушать его вместе со мной. И сейчас, когда эта девушка так че­стно и безжалостно обнажила свой характер, он был почему-то слегка обескуражен. Несколько мгновений астик молчал, потом спросил:

- Принцесса, верно ли я понял, что его Величество император Сузрна не сделал с тобой и твоими спутницами того, чего ты, воспитанная в обычаях своего народа, ожидала, - не отдал вас во власть вожделению и похоти мужчин?

- Да. Не скрою, что была крайне удивлена, когда Рей Эрнон не сде­лал этого. Я не имела бы права жаловаться, ибо таковы превратности войны. Но он заявил, что никто из суэрнианцев не воспользуется нами, и, видимо, чтобы этого не случилось, отправил нас в другую страну. Скажи, не совершат ли это с нами здесь?

- Никогда! - заверил Менакс, и его губы даже сжались от негодования при столь безосновательном предположении. - Наше правительство будет опекать вас до тех пор, пока граждане Посейдонии не изберут вас в жены. У некоторых представителей нашего народа весьма странные вкусы.

- В твоих словах опять слышен сарказм, астик, - заметила салдийка.

Принц слегка приподнял брови и, не удостоив вниманием ее репли­ку, сказал, что женщинам из Салдии не будет разрешено когда-либо вер­нуться домой, потому что...

- Домой? Никогда! - резко прервала его Лоликс. - У меня нет и больше не будет желания увидеть эту страну. Отныне Посейдония - мой дом.                                                                                 

- Как хочешь, - сказал Менакс. - Ты очень странная девушка, коли из любви к силе отрекаешься от своих богов, дома и родины. А что же остальные твои подруги по несчастью? Они такие же, как ты? Тоже уже забыли все родное?

Принцесса устремила пристальный взгляд на своего критика, губы ее задрожали.

- Ах, астик, ты жесток. - Она резко повернулась и пошла прочь. Таким был этот нераспустившийся розовый бутон, который все мы ошибочно приняли за чертополох. Что касается меня, то в моих чувствах смешались восхищение, раздражение, изумление и Бог знает что еще. Я дивился ее противоречивому характеру, тому, как бессердечно и откровенно жаждала она власти над людьми, жаждала до такой степени, что разорвала все естественные связи ради обладания ею, и тут же по-женски болезненно реагировала, увидев осуждение такого своего поведения. Мне было жаль девушку оттого, что она столь бесхитростна и так искренна в своем бездушии. Откровенно рассказывая о своих недавних приключениях, Лоликс, очевидно, хотела вызвать восхищение слушателей, но вместо этого воспоминания причинили ей боль. Я подумал, что принц сделал ей заслуженный упрек, который, несмотря на резкость, не мог не оказать полезного воздействия.

- Цельм, пойдем со мной в ксанатифлон,* - прервал мои размышления Менакс. - Нам надо поговорить наедине. Я отпущу придворных. Принцессе же лучше сейчас побыть одной.

* Оранжерея.

 

Глава 12

НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Чтобы попасть в большую оранжерею, полную редкостных цветов, достаточно было сделать несколько шагов. В центре ее бил фонтан, три струи которого почти достигали свода огромного купола. Днем, в сиянии солнечных лучей, проходивших сквозь витражи, составленные из тысяч кусочков разноцветного стекла, струи фонтана рассыпались многоцветьем драгоценных камней. Сейчас же это чудо красоты сверкало под лучами многочисленных электрических лампочек - крохотных подобий солнца, Властелина дня. Кроме живых цветов в оранжерее были сотни стеклянных, сделанных настолько искусно, что лишь при ближайшем рассмотрении или на ощупь можно было определить точно, являются ли они творением Флоры или гениального художника. Эти светящиеся подобия располагались среди естественных собратий на ветвях растений; внизу их было немного, на деревьях, высоко над полом, - больше, и в огромном количестве они венчали карабкающиеся на арки и колонны или свисающие сверху лозы, изливая на этот растительный рай мягкое и ровное свечение, необыкновенно красивое.

 - Сядь сюда, поближе ко мне, Цельм, - ласково попросил старый принц, устраиваясь на удобном сидении, замаскированном под поросшие мхом камни. - Видишь ли, я сам не знаю, почему пригласил тебя именно сегодня, почему не подождал еще немного. Конечно, мое поручение... Но ведь, ты понимаешь, есть и более опытные люди... - Он помолчал, словно подбирал слова. - Ты, возможно, слышал, что моя жена родила мне ребенка и что оба они - и жена, и сын - умерли. Слава Инкалу, у меня осталась дочь. Но сын, надежда моей жизни, ушел в Наваззамин. Увы, таков удел всех смертных. Сын мой... - На глаза астика навернулись слезы, он закрыл лицо руками, но быстро справился с собой. - Цельм, я впервые увидел тебя четыре года назад, когда ты в первый раз говорил с нашим Реем, и был поражен твоим сходством с моим умершим сыном. В тот час ты вошел в мое сердце. Много раз приходил я в Ксиоквифлон, чтобы посмотреть на тебя, когда ты работал в лабораториях. И приглашения посетить этот дворец, которое ты получал по различным случаям, имели лишь одну цель - увидеть тебя. Да, увидеть тебя, сын мой, - прошептал он, нежно погладив меня по голове.

Признаюсь, я ожидал чего угодно, только не подобного откровения. Сердце мое было потрясено, растеряно, тронуто. Я не знал, что сказать. А Менакс продолжал:

- Если мы не виделись несколько дней ни лично, ни по нейму, я приходил ночью к твоему дому и стоял под окном. И был счастлив, слыша твой голос, когда ты разговаривал со своей матерью. Я наблюдал издали и гордился тобой, Цельм, ибо во всем ты походишь на моего сына. Мои дни наполнялись радостью от твоих успехов в учебе и от умения, с которым ты выполнял все поручения. И сейчас я прошу: приди сюда и живи здесь, во дворце. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной в моей старости. Вместе поплывем мы по течению жизни, ты и я. Очевидно, я первым уйду в океан вечности, но и там буду ждать тебя, в той стране снов, где нет ни разлук, ни боли, ни печали. Я не хочу больше разлучаться с тобой, Цельм!

Теперь он прямо смотрел мне в глаза и ждал ответа. И мои искренние чувства вылились в такие слова:

- Я согласен, отец, стать тебе сыном! Знаешь, за годы, прожитые в Каифуле, я часто думал: какими причинами вызвана твоя благосклонность ко мне? Ты ведь всегда был более мягок со мной, чем остальные. Хотя и оставался сдержанным, и сохранял дистанцию, но ровно такую, чтобы те, кого это не касается, ничего не смогли понять. Теперь мне все ясно. Я неизменно смотрел на тебя с уважением, с почтением и благодарен судьбе за нашу встречу. Да, отец, отныне мы вместе, рука об руку пойдем по жизни!

Мы встали и крепко обнялись. Сколько стояли так, не знаю, а когда разомкнули объятия, я увидел Анзими - единственную дочь Менакса. При взгляде на нее, застывшую среди цветущих лоз, служивших отличным обрамлением ее прелестной фигуре, мое сердце затрепетало. Я поймал себя на том, что невольно сравниваю ее с салдийкой, чью историю совсем недавно услышал. Они, видимо, ровесницы, немного младше меня, обе очень красивы, но как же различны по типу женской красоты! Величавую принцессу из далекой Салдии я, как мог, уже представил тебе, читатель. А вот как рассказать об Анзими? Трудно описать человека, к которому испытываешь глубочайшую сердечную склонность, и чем сильнее это чувство, тем сложнее нарисовать портрет. Во всяком случае, так всегда было со мной. Почти все годы, что жил в Каифуло, я любил эту легкую, утонченную, женственную, уже ставшую, несмотря на молодость, наставницей, дочь древнего рода патрициев. Всегда мечтал, хотя бы случайно, пусть даже на расстоянии, увидеть Анзими. И надежда эта делала чудесным каждое посещение дворца Менакса. Верю, друг, что ты поймешь мои чувства и простишь мне неумение описать внешность Анзими.

Когда принц увидел свою дочь, на его лице отразилось легкое замешательство. Наверное, он полагал, что в ксанатифлоне, кроме нас, никого нет. Заметив это, принцесса подошла и, поцеловав отца, сказала ему:

- Прости мне мое вторжение. Я слышала, как ты вошел с этим... этим юношей, но не знала, что вы хотите уединиться, поэтому продолжала сидеть и читать.

- Нет, дитя мое, тебе не нужно извиняться. Я даже рад, что ты здесь. Могу ли я спросить, что ты читаешь? Тебе не следует заниматься слишком упорно, а я подозреваю, что это и есть именно то, что ты называешь чтением.

Светлая улыбка расцвела на ее лице и озарила глаза, когда она ответила:

- От тебя ничего не скроешь. Я действительно занималась. Но конец - делу венец. Ты же сам не раз говорил: «Тот кто приобретет глубокие знания по медицине, сможет облегчить даже боли предсмертной агонии, а не только излечивать от менее серьезных страданий». Разве это не есть работа во имя Инкала и детей Его, и разве то, что совершено для меньшего из них, не совершено также и для Него?

«Вот две девушки, юные, прекрасные. Но как велика разница между ними! - думал я, слушая принцессу. - Лоликс совсем не знает сострадания к чужому горю, Анзими же - полная ей противоположность...» Некоторое время Менакс молчал, с нежностью глядя на это существо с благородным сердцем - свое дитя. Потом, взяв мои руки и руки Анзими; он соединил их и торжественно произнес:

- Дочь моя, я даю тебе брата, того, кого считаю достойным быть им. Цельм, я даю тебе сестру, более драгоценную, чем прекрасные рубины. Тебе, Инкал, мой Бог, я пою исполненную радости хвалебную песнь за Твое благословение, дарованное мне!

Впервые наши руки соприкоснулись. Боже, какой при этом трепет охватил меня при этом легком касании! Он не утих и тогда, когда они разъединились. Был ли я достоин любви красавицы Анзими? В тот момент мне казалось что да, ибо пока ни один грех не запятнал моего доброго имени. Если тень греха и омрачила уже эти мои записи, то ему самому еще только суждено было случиться. На мгновение я тогда с беспокойством вспомнил о странном пророчестве, данном мне. Недоброе предчувствие возникло в моем сердце, но тут же и прошло.

Можно сказать, обыкновение анализировать характеры людей и мотивы их поступков было моей второй натурой. Я привык всесторонне рассматривать каждый вопрос, поэтому даже сейчас спрашивал себя: что могло означать последнее событие? Менакс, так решительно попросивший меня стать его сыном, вызывал у меня самое глубокое уважение и любовь. Я дорожил жизнью, но отдал бы ее, если бы она ему потребовалась, и цена не показалась бы мне слишком высокой. Разумеется, для моих честолюбивых желаний такое возвышение должно иметь большое значение: ведь с этого момента я становился законным сыном высокого государственного советника, к тому же по браку являвшегося братом самого Рея!

Но вовсе не это волновало меня сейчас, а мои чувства к обожаемой народом Каифула патрицианке, которая вскоре, как только император Уоллун официально одобрит решение своего брата Менакса, станет мне сестрой, правда, лишь по усыновлению. Так что же мне следовало испытывать - радость или тревогу? Ведь я столько лет мечтал видеть Анзими своей женой! Если бы Инкал в доброте Своей помог мне добиться высокого положения самостоятельно, своими силами, то я был бы вправе просить руки принцессы и рассчитывать на успех. А теперь, когда она предстанет перед миром в качестве моей сестры, могу ли я надеяться осуществить свою мечту?.. В общем, удача грозила обернуться для меня содомским виноградом, горьким на устах.* (Втор 32:32) Но молодости свойствен оптимизм; я сказал себе, что все не так страшно, ведь я буду ей братом названным, а не по крови; к тому же у людей низших классов такие усыновления не были редкостью и не препятствовали вступлению в брак. И солнце снова выглянуло из-за туч.

Нельзя было не отметить изысканную простоту наряда стоявшей передо мной девушки. В этот вечер пышные локоны, свободно ниспадавшие на спину с ее точеной головки, были схвачены золотой заколкой. Тонкую фигуру скрывало длинное, не стесняющее движений платье из легкой однотонной ткани, подкрашенной голубым ровно настолько, чтобы казаться перламутрово-белым. Застежки карминного цвета на плечах указывали на принадлежность той, что носила их, к императорской семье. Драпировку у шеи скрепляла золотая булавка с крупными рубинами, окружавшими жемчужины и изумруды в центре. Все это вместе так подчеркивало цвет лица принцессы, что оно казалось прекрасным розовым бутоном. Впрочем, само платье ничего не добавляло к ее собственной нежной и величавой красоте. Жемчужины были эмблемой ее ранга ксиоквени, изумруд - показателем того, что она еще не имела права политического голоса, рубины же и королевские геммы носили только сам Рей или его ближайшие родственники (покойная сестра Уоллуна была матерью Анзими и женой Менакса).

 Посейдония стала великой державой, прежде всего, благодаря превосходной системе образования, которая не признавала разделения людей по признаку пола. Но своим расцветом страна была обязана не только знаниям. Будет справедливым отметить, что ее одаренный народ не достиг бы подобного могущества, не имей Атлантида таких любящих, верных, мудрых женщин - жен, сестер, дочерей и матерей-патриоток, чьи уроки веками соблюдали их дети, закладывавшие и крепившие социальную систему Посейдонии. Именно поэтому у нас, вслед за восхвалением Инкала, воздавали почести женщине. Мы любили своего Рея и своих астиков, уважали их так, как было принято уважать великих правителей во всем мире. Но своих женщин мы почитали еще больше. И Рей, и принцы, и подданные - все с гордостью признавали их священное влияние, сделавшее нашу прекрасную свободную страну одним большим домом.

Америка, я люблю тебя так же, как любил Посейдонию. Ты ведь тоже стала такой благодаря Христу и женщине! И благодаря им ты воссияешь в мире, когда настанет счастливый день, который поставит женщину не ниже, не выше, но рядом с мужчиной на скале эзотерического христианского образования, на граните знаний и веры. Построенный на таком фундаменте, Дом Наций выдержит все бури и шторма невежества и не падет. Если же фундамент не будет столь крепок, то ему не устоять. Вот мудрость; мириады змей свили гнездо в каждом человеке, надо победить их, перестать быть их рабом и стать владыкой! Но, увы, этот Путь узок, и лишь немногие отыщут его.

 

Глава 13

ЯЗЫК ДУШИ

- Цельм, сын мой, ты слышал рассказ салдианки Лоликс и знаешь, что твоя поездка в Суэрн вызвана событиями, связанными с ней. Эта задача не сложна, нужно будет просто доставить императору ответные дары и выразить наш отказ держать в качестве пленников тех, кого Рей Эрнон послал сюда. Мы дадим им приют, но Эрнон должен понять, что мы принимаем их не только с целью оказать ему любезность. Что же касается прочих дел, то Рей Уоллун выразил желание, чтобы завтра ты присутствовал в Агако. Но может быть, ты захочешь остаться во дворце уже сегодня? - спросил Менакс.

- Отец мой, я хотел бы остаться, но не справедливо ли будет пойти сейчас к своей матери и успокоить ее? Она будет переживать, если я исчезну из дома на всю ночь.

- Ты прав, Цельм. Вскоре мы устроим так, чтобы и твоя мать поселилась в каком-нибудь уютном месте этого астикифлона, тогда и ночью ты будешь под родной крышей.

Я простился с принцем и его прекрасной дочерью, разделившей с нами часть вечера, и отправился домой. Дождь уже прекратился, мрачную массу туч, бегущих в угрюмой тьме неба, прорезала трещина. В этом разрыве сияла большая белая звезда, временами приобретавшая красноватый оттенок. Она светила надо мной и тогда, когда я ожидал восхода на горе Рок. Сегодня ее называют Сириусом, мы же именовали Кориэтосом. Теперь я вновь смотрел на нее, и она казалась мне добрым вестником - символом успеха в прошлом, настоящем и грядущем. Подняв к ней руки, я прошептал: «Фирис, Фирисооа Пертос!» Это означало: «Звезда, о, звезда моей жизни!»

Не кажется ли вам странным, что приведенные здесь слова древнего языка похожи по звучанию и смыслу на те, какие употребляет народ моей родной планеты, к которому я принадлежу нынче? И сегодня я - представитель иной расы человеческих существ, обращаясь к своему альтер-эго, вновь говорю: «Фирис, Фириса». Ибо это и ее собственное милое имя, и слова «звезда моей души». Не странно ли, что прошло двенадцать тысяч лет, я принадлежу к другой расе человеческих существ, обитающих в другой обители Отца нашего, а язык души так мало изменился.

 

Глава 14

УСЫНОВЛЕНИЕ ЦЕЛЬМА

Приехав во дворец Агако следующим утром, как просил Менакс, я прошел прямо в его личную приемную, ожидая застать принца в одиночестве, но увидел там Уоллуна. Они не прервали беседу, когда я вошел, очевидно, не считая меня посторонним. Наконец закончив, разговор, император обратился ко мне:

- Цельм, сейчас мы отправимся в Инкалифлон, ты будешь сопровождать нас.

Рей вызвал дворцовую машину. Как только дверь открылась сама собой, она въехала в зал, никем не управляемая, и остановилась прямо перед нами. Все выглядело так, словно ее кто-то вел, хотя в кабине никого не было. Впервые я стал свидетелем проявления оккультной власти Уоллуна. Этот адепт высокого посвящения, как и все истинные адепты, был крайне осторожен в таких упражнениях с предметами, не желая открывать свои знания перед теми, кому недоставало здравого смысла, чтобы осознать, что любые действия подобного рода - лишь примеры управления природой, основанного на понимании ее высших законов, проявления которых обычный человек видит вокруг себя ежедневно. Я же не видел в этом ничего чудесного, хотя и не понимал самого процесса, но воспринимал его как строго научный. Видимо поэтому Уоллун и позволил мне наблюдать свою силу.

Машина отвезла нас к вэйлуксодрому возле дворца, где ждал небольшой вэйлукс, в который Рей учтиво помог войти сначала Менаксу, затем мне и только потом зашел сам. Хочу обратить внимание на то, что этот правитель могущественного народа везде появлялся без прислуги и относился с одинаковым почтением как к людям своего круга, так и к низшим по положению. Будучи высочайшим Ксио-Инкали,* (Ксио - ученый, инкали - священнослужитель. Прим. пер.) Уоллун мог свободно управлять любой техникой, что и в самом деле более пристало императору, чем управлять свитой лакеев. А каков отец, таковы и сыновья. Наш Рей во всем был истинным отцом своему народу, и люди подражали ему в поведении. Они вели себя просто и вежливо. Хотя для многих богатство и роскошь стали привычкой, в поведении посейдонцы оставались удивительно скромными, такими же, как сам Рей.

До великого храма Инкала было несколько миль, но нам хватило считанных минут, чтобы долететь до этого огромного здания. Снаружи Инкалифлон имел ту же форму, что и египетская пирамида Хеопса, но был ниже ее и занимал в два раза большую площадь. В его стенах не было ни одного окна, и солнечный свет некогда не проникал внутрь. Кроме многочисленных небольших помещений в храме был зал, вмещавший несколько тысяч человек.

Святилище Инкалифлона являло пример того, как искусно посейдонцы подражали природе. Огромный зал представлял собой копию есте­ственной пещеры со сталактитами и сталагмитами. Расположение их тщательно продумали: сталагмиты не занимали слишком много места внизу и никому не мешали, а сталактиты свисали со всего пространства потолка довольно густо и сверкали, подобно звездам, поскольку их под­свечивали лампы, висевшие между ними и полом и скрытые широкими вогнутыми плафонами, так что снизу эти лампы были совсем незаметны. Лучи их отражались от мириадов искрящихся белых игл, заполняя храм ровным и мягким, но в то же время мощным сиянием. Казалось, светит­ся сам воздух храма. Такое освещение очень хорошо подходило для ре­лигиозных размышлений.

Мы вышли из вэйлукса, проследовали через просторный портал и зал к Святая Святых в задней части храма. Здесь нас встретил Майнин - ин­кализ, или первосвященник, - человек, достигший удивительных знаний, которому в этой области действительно не было равных. Мы почтитель­но приветствовали его и принц Менакс сказал:

- Святейший инкализ, по своей великой мудрости ты уже знаешь, с чем сыны твои пришли к тебе. Помолись же за нас и благослови нас.

Инкализ кивнул   велел нам следовать за ним к Максину - Боже­ственному Свету, горящему перед Святая Святых. Эта самая священная часть храма представляла собой треугольную платформу из красного гра­нита высотой в несколько дюймов и со сторонами, равными тридцати шести футам каждая. В центре ее находилась огромная глыба хрусталь­ного кварца, имевшая форму совершенного куба. Из куба и исходило пла­мя Максина. По форме оно напоминало гигантский наконечник огненного копья и озаряло ярким светом все вокруг. Любой человек, даже с самым слабым зрением, мог отчетливо видеть его равное, немеркнущее белое свечение. Луч Максина достигал высоты в три человеческих роста и, по убеждению верующих, был таинственным проявлением самого Инкала.

 Этот оккультный одический свет сиял здесь уже много веков и видел, как расцветала Посейдония и ее столица, как на месте первого храма Инкала (небольшого здания, недостойного столь великого народа) возвели новый Инкалифлон. Свет Максина не раскалял и даже не нагревал кварцевого пьедестала, однако прикосновение к нему было смертельным для всего живого. Ни масло, ни какое-либо горючее, ни электрические токи не питали его; ни один человек не поддерживал его свечение. История этого священного факела необычна и, возможно, заинтересует тебя, мой читатель.