Национальное общение и психологическая защита

151

Этноцентризм

Обострение национальных отношений, наблюдаемое в последние годы во многих странах мира, дает нам повод рассмотреть его как проявление психологической защиты. Насколько актуальна эта проблема для нас? (Напомним, что, например, в С.-Петербурге 7 крупных национальных групп; каждый девятый житель — нерусский.) Изменения в политической сфере обгоняют достижения в экономической, и растет число конфликтов на национальной почве, вызванных различием традиций, верований, установок, норм поведения. Нарастает недовольство, чувство разочарования. Человек осознает, что его интересы, как члена определенной национальной группы, оказались неудовлетворенными. Все эти явления вполне поддаются анализу, выявляющему тормозящее влияние стереотипов (в данном случае — национальных) и работу механизмов психологической защиты.

Для эфиопа все боги, как он сам, черны и

курносы, а для фракийца, они, как он гам,

синеоки и русы...

Ксенофан

Этноцентризм является ключевым понятием проблемы национального самосознания. Свое происхождение этноцентризм ведет от эгоцентризма — фундаментального механизма раннего этапа развития мышления. Эгоцентризм — это ограничение способности мировосприятия за счет того, что начало системы координат ребенка жестко связано с ним самим и он не в состоянии смотреть на мир с чужой позиции. Для него существует только единственная точка зрения — его собственная. Можно сказать, что этноцентризм — это социальная форма эгоцентризма. Он предопределяет восприятие человеком культуры другого народа через призму своей культуры. Это значит, что ценности, традиции, установки, закрепленные в культуре данной этнической группы, обуславливают восприятие окружающей действительности каждым членом такой группы.

Когда исследователи попросили представителей различных этнических групп упорядочить нации по степени их популярности, американцы и англичане сделали это похожим образом: на вершину они поместили себя, ирландцев, французов, шведов и немцев; в центре расположили южных американцев, итальянцев, испанцев, греков, армян, русских и поляков; в основании оказались мексиканцы, китайцы, индийцы, японцы, турки и негры. Совершенно очевидно, что японцы или китайцы предложили бы совсем другую иерархию. Как эгоцентризм преодолевается с ростом, развитием и обучением ребенка, так и этноцентризм требует для своего преодоления специального воспитания и длительных усилий.

За счет вторжения этноцентризма наше поведение кажется нам естественным и нормальным, когда мы смотрим на него сквозь призму своей культуры, но оно может казаться ненормальным или грубым носителю другой культуры. Этноцентризм представляет собой сложное образование, в котором сплавлены разнообразные психологические барьеры: подсознательные и осознанные, личные и социальные.

Поэтому нельзя судить о дурном или хорошем в истории какого-нибудь народа, глядя на него «со стороны». Самооценка народа определяет и отношение к иностранцам. Восприятие чужих обычаев и нравов полностью определяется опытом своей этнической группы, национальной, обычно завышенной, самооценкой. Этноцентризм, таким образом, — это подход, при котором критерии, сформированные в рамках одной культуры, используются для оценки другой, где исторически выработаны другие ценности. Так создается тенденциозность. С этой предвзятой позиции свойства и привычки других народов рассматриваются как неправильные, «дикие» или ненормальные.

Не следует ли думать, что этноцентризм — отмирающий пережиток, который вот-вот прекратит свое существование? Действительно, широко распространено представление, что развитие цивилизации ведет за собой стирание национальных различий, что в XX! веке они вообще исчезнут, а вместе с тем будет исключен и фундамент этноцентризма. Ссылаются на такие факторы, как общеевропейский рынок, стандартизация технических средств, рост влияния средств массовой коммуникации и т. п. Например, долгое время считалось, что экспансия средств массовой информации обязательно приведет к нивелированию национальных особенностей. Однако обнаружилось ее двоякое влияние — кроме сближения наций, она стимулирует и внутриэтническую консолидацию.

Центробежные тенденции все больше проявляют себя не только в нашей стране, но и во всем мире. Так, ирландцы выделились из Великобритании, не пожалев сил на изучение своего древнего, почти забытого языка. В Испании обострилась ситуация с басками. Шотландия и Каталония претендуют на автономию, несмотря на то, что последние 300 лет совсем не считали себя угнетенными. Фламандцы и валлоны, проживающие в Бельгии, ведут борьбу за самоопределение.

Самый, наверное, удивительный пример такого рода — массовое движение за национальное самоопределение в канадской провинции Квебек. Создается впечатление, что при ассимиляции одного народа другим «сжимается пружина», растет внутреннее напряжение, так как каждое «переселение народов» сопровождается утратой части памяти. Неизбежно включаются механизмы психологической защиты, вытесняющие в подсознание все, что «здесь и теперь». При этом формируются внутренние очаги, определяющие нестабильность психики, непрерывно набирающие энергию для прорыва в сознание. И — рано или поздно — этот прорыв происходит. Тогда и возникают беспорядки и «непонятные и необоснованные» движения.

Поэтому надо помочь людям вспомнить свою историю, вернуться к истокам. Тогда найдутся решения и политических проблем. Можно будет преодолеть пропасть между прошлым и настоящим. Примеры можно множить — все они говорят о том, что национальные конфликты сами собой не рассосутся и нужно искать способы смягчения национализма.

Особую роль в становлении и сохранении национальной самобытности имеет язык народа. Слова на разных языках — это не разные обозначения одной и той же вещи, а различное, с разных позиций, видение ее. Язык — это особая форма восприятия мира, присущая только этому народу. В Библии слово «язык» и употребляется чаще всего в значении «народ». Язык — дух народа, отсюда столь мощное стремление народов к сохранению и развитию родного языка. Очевиден вклад языка в становление самооценки народа, объясняющий причины конфликтов, связанных с признанием языка и приданием ему статуса государственного.

Известны две крайние разновидности реакции народа на угрозу своей культуре, языку, религии, которые известный историк А. Тойнби назвал «зилотской» и «иродианской». «Иродиане» — приверженцы тактики царя Ирода Великого. Когда наступило время массированного наступления эллинизма, царь Иудеи Ирод трезво признал непобедимость превосходящего по силе противника. Он считал необходимым учиться у эллинов и брать у них все, что может быть полезным для иудеев, если они хотят выжить в неизбежно эллинизируемом мире. «Зилоты» же придерживались противоположной стратегии. Понимая, что им не выдержать открытого столкновения с более энергичной цивилизацией, они считали, что спасти себя и свое будущее можно только в убежище прошлого. Там, замкнувшись в «интеллекту^ьной башне» и тесно сплотив ряды, они пытались пережить «тяжелые времена». Мерой их добродетелей стало соблюдение буквы Закона, педантичное следование заповедям Торы, сохранение ее в чистоте и неприкосновенности до чаемого в будущем «торжества Израиля».

Обе эти стратегии — контрнаступление на врага, находящегося внутри. Общая их цель — защита своего дома, исправление ситуации, ставшей опасной для народа и его культуры. Но подходы к этой задаче существенно различаются. Если бы «иродиане» последовательно подходили к воплощению в жизнь своей позиции, то это в конце концов привелоьбы их к самоотрицанию. Поэтому даже те «иродиане», которые посвятили себя распространению культуры агрессора, дойдя до определенных пределов, убеждались, что дальнейшее продвижение по этому пути чревато угрозой независимости и непрерывности развития общества, за которое они в ответе. В какой-то момент они останавливались, не решаясь полностью отречься от своей принадлежности традиционной культуре. Равно и «зилоты» вынуждены были делать уступки, чтобы не пасть жертвами своей политики.

Действие чуждых сил, вторгшихся в общество извне, аналогично действию разрушительных сил, поднимающихся изнутри. И в том и в другом случае обнаруживается неспособность власти контролировать очаги напряженности в обществе, что ведет либо к революции, либо к разгулу преступности. Зилотская тактика архаична, она пытается заморозить ситуацию, замедлить развитие неприемлемых событий. Тактика «иродиан» — примеривание к себе культурной программы пришельцев — более реалистична. Однако оба эти подхода, как показывает история, не способны сами по себе затормозить победное шествие чужой культуры. Возможно, это является одной из причин того, что описанные противоположные подходы в истории нередко чередуются. Для нас важно, что оба они ведут к росту патриотизма и национализма.

Патриотизм — это прежде всего любовь к своему народу, а национализм — это прежде всего ненависть к другим народам. Национализм зарождается и укрепляется при угрозе национального порабощения, утраты национальной самобытности. Чувство угрозы акцентируется и трансформируется в «образ врага». Сплачивающим фактором выступает здесь язык, позволяющий «своим» общаться без языкового барьера. Образуется стереотип: «мы» и «они». «Они» — те, кто действительно или мнимо ущемляет «наши» интересы, — враги. В образе «врага» всячески подчеркиваются отрицательные черты и игнорируются положительные. «Враг» дегуманизируется, т. е. ему отказывают в праве на статус человеческого существа: «они» — звери. Все, связанное с «врагом», упрощается до примитива: «они» — источник всех бед, «их» надо проучить, выселить, посадить, убить.¹ Оппоненты «глохнут» и «слепнут» к аргументам друг друга. Они не видят в другом будущего партнера. Здесь спасти может только формирование объединяющей платформы — чрезвычайно значимая общая цель, общее дело: преодоление последствий стихийного бедствия, борьба за окружающую среду, за мир — любая объективная потребность во взаимозависимости и взаимопомощи.

Национализм формирует специфические формы деформации личности, например характерную невосприимчивость националиста к аргументам рассудка и опыта. Она объясняется не силой его убежденности, наоборот — его убежденность сильна потому, что с самого начала он решил быть невосприимчивым к определенной информации. Понимание механизмов психологической защиты позволяет вскрыть мотивы этого, казалось бы, парадоксального поведения. Так, националист способен без конца повторять рассказы о непристойном поведении, о преступных поступках представителя некой нации. Это его волнует, удовлетворяет его извращенные и потому вытесненные в подсознание наклонности. Таким образом он может насыщать их, не компрометируя себя, поскольку все свои недостойные помыслы и поступки приписывает этим «подлым...», на которых и обрушивает свое негодование (типичная проекция).

Вместе с тем чувство национальной гордости не обязательно предполагает национальную исключительность. Может иметь место уважение себя в ряду достойных: «Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала свою великую

Однако с психологической точки зрения важно, что появление образа врага облегчает разрядку подсознательных очагов напряженности ущемленной личности, в частности, по типу проекции.

154                                                          

культуру, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу». Таким образом, национализм — это гипертрофированная форма чувства национальной гордости. Он возникает, когда любовь к своей нации не соразмерятся, не сочетается с уважением к достоинству другой, когда утверждается исключительность своего народа, чье процветание, мощь и слава превращаются в критерии добра и зла. Человек начинает поклоняться своему народу и государству как идолу.

Национализм порождает особую «ритуальную» коммуникацию, представляющую собой одну из разновидностей социальных барьеров. При этом участники всячески подчеркивают свою принадлежность группе, партии, движению и т. п. Например, для них часто важен сам факт выступления на митинге, а не его содержание — участие в «акции» выполняет роль «клятвы на верность».

Национализм нередко подстегивается извне. Будучи не в состоянии удовлетворить народ экономически и политически и желая сдержать его недовольство, власти нередко прибегают к культивированию патологической гордости за принадлежность к данной этнической группе. «Ты беден и бесправен, но ты можешь гордиться — ведь ты принадлежишь к самой замечательной нации в мире!» Зачастую национальные чувства играют компенсаторную роль, предоставляя всем «ушибленным» дешевый и неисчерпаемый источник самоуважения взамен неудавшейся карьеры, личной жизни и т. п. Исчерпав другие способы самоутверждения, человек может вдруг возгордиться своей национальной принадлежностью. Чем больше эти чувства приобретают защитный характер, т. е. чем в большей мере они способствуют разрядке внутренних очагов напряжения, тем вероятнее, что разумные размеры национального достоинства перерастут в национализм.

Национализм эксплуатирует нравственные чувства, чтобы настроить человека против «чужаков». Одновременно с этим нередко культивируются социальные барьеры, которые держат человека в моральной зависимости от группы. Продолжительность и глубина подобной зависимости ведет к притуплению нравственного чувства настолько, что человек перестает замечать нарушения морали внутри группы. Если бы подобные поступки допустили «чужие», он непременно бы их заметил и яростно протестовал.

На фоне притупления логики и чувства реальности возникают типичные претензии (по работе Г. Гусейнова и Д. Драгунского): 1. Мы их кормим, потому что статистика доказывает... (ряд выкладок, ничего не говорящих простому смертному). 2. Они живут на нашей земле, ибо история гласит... (ряд исторических фактов). 3. Мы их освободили. 4. Мы дали им письменность (культуру). 5. Благодаря знанию нашего языка они приобщились к... (длинный список). 6. Среди них теперь есть писатели, генералы, академики. 7. Им грозила ассимиляция и потеря культуры, а с нами они процветают. 8. Они пользуются теми же правами, что и мы.

На что следуют ответы (на том же уровне аргументированности): 1. Это мы их кормим, так как статистика показывает... (ряд выкладок). 2. История гласит совершенно обратное (приводятся свидетельства). 3. Мы их об этом не просили. Не надо превращай'"геополитические планы в благодеяния. 4. Наша культура если не старше, то и не моложе вашей. 5. Было бы к чему приобщаться. 6. В любом народе есть люди, на все способные за 30 сребренников или за миску чечевичной похлебки. 7. Лучше посчитаем, сколько газет, театров или университетов у нас было в... году и сколько теперь. 8. Здесь, как правило, следует самый грубый ответ с переходом напряженности в явную форму.

Из всего этого видно, насколько резко национализм деформирует восприятие. Действительно, одна из психологических основ этноцентризма — трансформация восприятия, которое не в последнюю очередь определяется ярко эмоционально окрашенным историческим опытом национальной группы, отлившимся в стереотипы.