Глава 26. Рывок к социализму: индустриализация, коллективизация. Экономика, социальная структура и политическая система СССР в середине 30-х годов

Когда в декабре 1925 г. коммунистическая партия взяла курс на форсированную индустриализацию, то почти сразу же начались трудности с хлебозаготовками. Крестьяне быстро утрачивали всякий интерес к поставкам зерна на рынок, к продаже его хлебозаготовителям, ибо на вырученные деньги не могли купить необходимые потребительские товары, выпуск которых был крайне ограничен. Ведь все материальные средства и ресурсы ускоренным порядком перекачивались на строительство индустриальных гигантов. В итоге на рубеже 1927—1928 гг. государственные закрома после закупок крестьянской продукции остались полупустыми. Под угрозой голода оказались города и армия.

Власть по примеру эпохи «военного коммунизма» вновь прибегла к насильственным методам изъятия зерна. На сельских дорогах появились отряды «хлебозаготовителей», в руках которых были не сумки с деньгами, а винтовки. И вновь деревня забурлила. Начались убийства партийно-советских активистов, в ряде мест вспыхнули крестьянские бунты и восстания В 1929 г. кризисная ситуация повторилась. Все более зримые черты обретал грозный призрак крестьянской Вандеи, едва не сокрушившей большевиков в 1921 г.

По вопросу, что делать дальше, руководство партии раскололось.

Группа членов Политбюро (Н.И. Бухарин, А.И. Рыков и М.П. Томский) считали необходимым отладить механизм рыночной смычки между городом и деревней и в дальнейшем действовать строго на его основе. Конкретно они предлагали поддержать индивидуальное крестьянское хозяйство, изыскивая для этого дополнительные средства, в том числе за счет повышения налогов на деревенские «верхи»; нормализовать, а затем регулировать рынок посредством гибких, отвечавших хозяйственной конъюнктуре закупочных цен и маневрирования госрезервами; для создания резервов использовать закупки зерна за рубежом; активно развивать легкую промышленность. И лишь тогда, когда произойдет общее оздоровление экономики и, главное, будет обеспечен подъем сельского хозяйства, ставить вопрос о быстрых темпах индустриализации.

Позиция И.В. Сталина была принципиально другой. Кризисную ситуацию в экономике он рассматривал через призму сохранения важнейшего приоритета в хозяйственной политике — ускоренной индустриализации, открывавшей путь к развертыванию современного военно-промышленного комплекса и техническому перевооружению всего народного хозяйства. Если, считал генсек, этой стратегической цели невозможно добиться на основе нэпа, то тем хуже для него. Надо без колебаний демонтировать расшатанный механизм рыночной экономики и заменить его механизмом с иным, административно-распорядительным типом хозяйственных связей, отвечавшим социалистическому идеалу. И начинать этот демонтаж надо с деревни.

Опираясь на силу государства, генсек стремился решить две взаимосвязанные задачи: политическую и социально-экономическую. Во-первых, раз и навсегда снять с повестки дня постоянно беспокоивший власти крестьянский вопрос, для чего провести «ликвидацию кулачества как класса» и в ходе ее изъять из деревни все способные к сопротивлению слои населения. Во-вторых, образовать на базе низкотоварных крестьянских дворов крупные социалистические коллективные хозяйства (колхозы). Имеющийся опыт их работы (в 1928 г. колхозы объединяли около 1% крестьян, преимущественно бедноту) показал, что по товарности они в 2-3 раза превышали индивидуалов, да и под прямой административный контроль поставить их много проще, чем 25 млн единоличных хозяйств. Колхозы должны были стать надежным, не подверженным рыночной конъюнктуре каналом перекачки ресурсов (в том числе рабочей силы, высвобождавшейся в результате укрупнения производства и повышения его товарности) в промышленность.

В столкновении двух альтернатив выхода из кризиса, бухаринской и сталинской, победила последняя. Позиция Н.И. Бухарина и его единомышленников была осуждена как «правый уклон». Это произошло не только потому, что генсек уже достаточно надежно контролировал партаппарат, включая его верхние эшелоны — Политбюро и ЦK. Его намерение не распутывать, а одним ударом разрубить тугой политико-экономический узел в значительно большей степени соответствовало настроениям, господствовавшим в партии в целом.

Многие коммунисты, как и И.В. Сталин, выступали за ускоренную индустриализацию и глубоко сомневались в возможности ее проведения без коренной «реконструкции» народного хозяйства, которая позволила бы сконцентрировать ресурсы страны (в том числе оперативно поставляемые аграрным сектором) на главном направлении — строительстве объектов тяжелой промышленности. Они исходили из того, что у Советской России нет тех десятилетий, которые потребовались развитым капиталистическим странам для создания собственной индустриальной базы. К тому же она должна была обходиться без таких традиционных источников накопления, как иностранные кредиты, крупные инвестиции отечественного частного капитала, наконец, эксплуатация колоний.

Ученым еще предстоит вынести свой окончательный вердикт относительно исторической оправданности каждой из двух предложенных моделей индустриализации. Но бесспорно одно: проведение в жизнь «бухаринской альтернативы», означавшей отказ от форсированного развертывания тяжелой промышленности, отодвигало переход СССР в разряд мощных индустриальных держав на неопределенный срок.

В апреле 1929 г. состоялась XVI партконференция. Из двух разработанных Госпланом СССР вариантов пятилетнего плана (на 1928/29 — 1932/33 гг.), оптимального и отправного, она одобрила первый, задания по которому в промышленности были на 20% выше. Кроме того, с ноября 1929 г. и вплоть до середины 1932 г. они неоднократно повышались.

Источники средств для строительства предприятий тяжелой промышленности изыскивались исключительно внутри страны Они в основном складывались:

— из доходов легкой промышленности и, главным образом, сельского хозяйства, перераспределяемых в пользу индустриальных отраслей;

— из доходов от монополии внешней торговли колхозным и совхозным зерном, золотом, лесом, пушниной, частично другими товарами; на вырученную валюту в страну вводилось новейшее технологическое оборудование для строящихся заводов;

— из значительно выросших налогов на нэпманов; прямым следствием этого, по сути, конфискационного налогообложении, дополненного прямым административным нажимом, стало полное свертывание к 1933 г частного сектора и промышленности и торговле;

— из средств, полученных за счет ограничения потребления городского и сельского населения (через увеличение розничных цен на товары, через существовавшую с 1920 по 1934 г. карточную систему их распределения, обязательные подписки на «займы индустриализации» и т.п.); в итоге жизненный уровень рабочих и служащих упал в 2-3 раза.

На этом фоне удивительным и непостижимым для нас представляется еще один источник ресурсов для проведения индустриализации — духовная энергия трудящихся. Остается фактом: большевики сумели вызвать и в течение многих лет поддерживать волну трудового энтузиазма. Это нашло яркое выражение в массовом «социалистическом соревновании»: в ударничестве (с 1929 г.) и стахановском движении (с 1935 г.). Как видно из воспоминаний о тех годах, мощным стимулом для множества людей служила мысль о том, что за короткий срок ценой изнурительно тяжелых усилий можно создать лучшее, т.е. социалистическое, общество.

А для тех, кто никак не хотел разделять энтузиазм первостроителей нового мира (к их числу относилась и старая техническая интеллигенция), в арсенале партии был еще один испытанный рычаг воздействия — репрессии. С конца20-х годов была развернута кампания по «искоренению вредительства» в промышленности, жертвами которой стали десятки тысяч «буржуазных спецов».

Плановые задания на первую пятилетку предполагали увеличение промышленного производства по сравнению с 1928 г. почти в 3 раза, на вторую пятилетку (1933-1937 гг.) — в 2 раза от достигнутого в 1932 г. Официальная пропаганда объявила о досрочном выполнении заданий обеих пятилеток (каждую — за 4 года и 3 месяца).

Ныне установлено, что по большинству важнейших показателей первые пятилетние планы не были выполнены. Более того, некоторые историки ставят под сомнение самый главный сталинский вывод — о превращении СССР из аграрной в индустриальную страну. По их расчетам, в конце 30-х годов сельское хозяйство вносило в национальный доход больше, чем промышленность (по официальной же статистике, доля аграрного и промышленного секторов экономики в национальном валовом продукте равнялась соответственно 30 и 70% в 1932 г., 23 и 77% в 1937 г.; примерно в таких же пропорциях распределялась их доля в национальном доходе).

Конечно, вопрос этот нуждается в серьезном дополнительном изучении, но представляется очевидным, что за 1929-1937 гг. страна совершила беспрецедентный рывок в росте промышленной продукции.

В строй вступило тогда около 6 тыс. крупных предприятий (600-700 ежегодно). Темпы роста тяжелой промышленности были в 2-3 раза выше, чем за 13 лет развития России перед первой мировой войной. B результате страна обрела потенциал, который по отраслевой структуре и техническому оснащению находился в основном на уровне передовых капиталистических государств. По абсолютным объемам промышленного производства СССР в 1937 г. вышел на второе место в мире после США (в 1913 г. — пятое место).

В деревне тем временем неуклонно проводилась политика насильственной коллективизации. Она пришла на смену чрезвычайным мерам по хлебозаготовкам уже с осени 1929 г.

Власти с помощью войск ОГПУ в течение короткого времени (за 1,5-2 года) изъяли из деревни реально и потенциально опасные для себя слои населения. В их число попали кулаки и зажиточные середняки, т.е. крестьяне, которым было что терять от «социалистического преобразования» сельского хозяйства и которые поэтому противодействовали (в различной форме, вплоть до борьбы с обрезами в руках, но всегда стихийно и разрозненно) большевистскому наступлению.

Историки называют разные цифры «раскулаченных»: от 3,5 до 15 млн человек. Часть из них была брошена в тюрьмы, а основную массу, включая женщин, стариков и детей, отправили под конвоем в трудовые лагеря, устроенные в глухих районах Севера и Сибири.

Оставшиеся в родных местах крестьяне под давлением властей записались в колхозы, где должны были работать за очень низкую плату. В целом трагическая эпопея коллективизации закончилась к середине 30-х годов.

Последствия разгрома старого хозяйственного уклада в деревне были крайне тяжелыми. Производительные силы сельского хозяйства оказались подорванными на годы вперед: за 1929-1932 гг. | поголовье крупного рогатого скота и лошадей сократилось на 1/3, свиней и овец — более чем в 2 раза. Голод, обрушившийся I на ослабленную деревню в 1933 г., унес жизни свыше 5 млн человек. От холода, нехватки продовольствия и непосильного труда | погибли и миллионы «раскулаченных».

И все же большевистские руководители, исповедовавшие стародавний принцип «цель оправдывает средства», праздновали еще одну победу. При том, что численность крестьян сократилась на треть, а валовое производство зерна на 10%, его государственные заготовки в 1934 г. по сравнению с 1928 г. выросли в 2 раза. Была обретена независимость от импорта хлопка и ряда других важных сырьевых культур.,В короткий срок аграрный сектор, где господствовала мелкотоварная, слабоуправляемая стихия, оказался во власти жесткой централизации, администрирования, приказа, превратился в органическую составную часть директивной экономики.*

В декабре 1936 г. была принята новая Конституция СССР, которую официальная пропаганда тут же объявила «Конституцией победившего социализма».

Политической основой СССР провозглашались Советы депутатов трудящихся, экономической — социалистическая собственность на средства производства. Некоторые изменения были внесены в систему государственной власти. Ее высшим органом вместо съезда объявлялся Верховный Совет, состоявший из двух палат: Совета Союза и Совета Национальностей, а в период между его сессиями — Президиум Верховного Совета. Изменилось также избирательное право: выборы стали всеобщими, равными и прямыми при тайном голосовании.

Что же на деле представляла собой страна «победившего социализма»?

Сложившаяся к тому времени экономика определяется ныне как директивная. Она характеризовалась: фактически полным огосударствлением средств производства, хотя формально-юридически устанавливалось наличие двух форм социалистической собственности — государственной и групповой (кооперативно-колхозной); свернутостью товарно-денежных отношений (но не полным их отсутствием в соответствии с социалистическим идеалом); деформированностью объективного закона стоимости (цены определялись в кабинетах чиновником, а не на основе рыночного спроса и предложения); предельно жесткой централизацией в управлении с минимальной хозяйственной самостоятельностью на местах (в республиках и областях); административно-командным фондовым распределением ресурсов и готовой продукции.

Для советской модели директивной экономики было характерно существование мощных рычагов внеэкономического принуждения. В 1932-1933 гг. вводится паспортный режим, отделявший административной стеной деревню от города, ибо паспорта выдавались лишь горожанам. Крестьяне, таким образом, были лишены права свободного перемещения по стране и фактически прикреплялись к земле, — к своим колхозам. Аналогичные меры в отношении рабочих и служащих власти принимают в 1940 г., когда серией указов была установлена судебная ответственность за самовольное увольнение с предприятий и из учреждений, за прогулы и опоздания на работу.

К концу 30-х годов директивная экономика все отчетливее приобретает «лагерный» облик. В результате начавшихся на рубеже 20-30-х годов массовых репрессий, достигших своего апогея в середине десятилетия, значительная часть населения страны переместилась за колючую проволоку. По существующим неофициальным оценкам, в местах лишения свободы находилось от 10 до 15 млн человек, т.е. примерно 20% всех занятых в отраслях материального производства. Официальные источники называют цифру явно заниженную и только по одной категории (осужденные в 1930-1953 гг. за «контрреволюционные преступления») -3,8 млн человек.

Лагеря и колонии давали около половины добываемого в СССР золота и хромо-никелевой руды, не менее трети платины и древесины, заключенные производили примерно пятую часть общего объема капитальных работ. Их усилиями строились целые города (Магадан, Ангарск, Норильск, Тайшет), каналы (Беломорско-Балтийский, Москва-Волга), железные дороги (Тайшет-Лена, БАМ-Тында, Комсомольск-на-Амуре, Советская Гавань, Известковая-Ургал).

Социально-классовую структуру советского общества, насчитывавшего к 1940 г. около 190 млн человек, составляли три основных элемента: рабочий класс (его численность увеличилась за 1929-1937 гг. с 9 до 24 млн человек, главным образом за счет выходцев из деревни, и равнялась 33,7% всего населения); класс колхозного крестьянства и кооперированных кустарей (47,2%); социальная группа служащих и интеллигенции (16,5%). Сохранялся также и небольшой слой крестьян-единоличников и некооперированных кустарей (2,6%).

Современные обществоведы в группе служащих и интеллигенции выделяют еще один социальный слой (некоторые даже определяют его как класс) — номенклатуру*.

___________________________

* Номенклатура — это перечень наиболее важных должностей, кандидатуры на которые рекомендовались и утверждались соответствующими комитетами компартии (от райкома до Политбюро ЦК РКП(б)—ВКП(б)-КПСС), а также — лица, занимавшие эти должности.

В нее входили ответственные работники партийно-государственного аппарата разного уровня и массовых общественных организаций, вершившие от имени народа, отчужденного от власти и собственности, все дела в стране.

Если в первое десятилетие Советской власти ядро управленцев составляла старая большевистская гвардия, то после «большого террора» 1936-1938 гг. номенклатуру заполняют молодые сталинские выдвиженцы.

Массовые репрессии тех лет имели своей целью не только нанести удар по противникам сталинских методов строительства социализма (а такие были, особенно в среде старых большевиков). В первую очередь они были призваны устранить из общественно-политической и культурной жизни общества лучшую, свободомыслящую часть нации, способную критически оценивать действительность, происходящие в стране процессы, и потому уже одним фактом своего существования представлявшую главное препятствие на пути окончательного утверждения режима личной власти И.В. Сталина.

Именно этот режим, заменивший коллективную диктатуру старой большевистской гвардии ленинского периода, определял собой сущность политической системы СССР.

За фасадом чисто декоративной официальной власти (Советов всех уровней — от Верховного Совета до районного и сельского) скрывалась истинная несущая конструкция режима личной диктатуры. Ее образовывали две пронизывающие страну системы: партийных органов и органов госбезопасности. Первые подбирали кадры для различных управленческих структур государства и контролировали их работу. Еще более широкие контрольные функции, включавшие надзор за самой партией, осуществляли органы госбезопасности, которые действовали под прямым руководством И.В. Сталина.

Вся номенклатура, в том числе ее ядро — партократия, жила под перманентным страхом репрессий; ее ряды периодически «перетряхивались», что исключало саму возможность консолидации нового привилегированного слоя управленцев на антисталинской основе и превращало их в простых проводников воли партийно-государственной верхушки во главе с И.В. Сталиным.

Каждый член советского общества был вовлечен в общегосударственную иерархическую систему идеологизированных организаций: избранные, самые надежные с точки зрения властей — в партию (около 2 млн человек) и Советы (3,6 млн депутатов и активистов); «сознательная» молодежь — в комсомол (9 млн человек), дети — в пионерские дружины; рабочие и служащие — в профсоюзы (22,5 млн человек), творческая интеллигенция — в Союзы композиторов и архитекторов (1932 г.), Союз писателей (1934 г.), Союз художников (на республиканском уровне; во всесоюзном масштабе оформлен в 1957 г.). Все они служили как бы «приводными ремнями» от партийно-государственного руководства к массам, конденсировали социально-политическую энергию народа, не находившую при отсутствии гражданских свобод какого-либо иного легального выхода, и направляли ее на решение «очередных задач Советской власти»

Сейчас многие задаются вопросом: какая социальная система в конечном счете образовалась в СССР к исходу 30-х годов? Думается, правы те историки и социологи, которые определяют ее как «государственный социализм». Социализм — так как произошли обобществление производства, ликвидация частной собственности и базировавшихся на ней общественных классов. Государственный — так как реального обобществления не было: функции по распоряжению собственностью и политическая власть осуществлялись партийно-государственным аппаратом, номенклатурой, и в определяющей степени ее вождем.

Нельзя также не видеть, что сложившаяся в СССР социальная система приобрела отчетливо выраженный тоталитарный характер. Помимо отмеченного выше полного (т.е. тотального) контроля государства над экономикой, присутствовали и другие «родовые» признаки тоталитаризма: огосударствление политической системы, включая общественные организации, всепроникающий идеологический контроль в условиях монополии властей на средства массовой информации, фактическая ликвидация конституционных прав и свобод, репрессии в отношении оппозиции и инакомыслящих вообще.

Правы и те, кто рассматривает советскую модель «реального социализма» не как результат сталинской деформации и отхода с пути, предначертанного основоположниками марксизма, а как следствие последовательной реализации их идей о краеугольных камнях нового общественного устройства: бестоварной экономике, политической диктатуре одного класса, господстве одной, коммунистической идеологии. Исторический опыт убедительно доказал, что практическое осуществление этих идей и в других странах, а не только в России с ее резкими контрастами в экономике и культурной отсталостью, приводило в итоге к большему или меньшему отчуждению народа от власти и собственности, к созданию государства тоталитарного типа.