Австрийская школа альпинизма 2 страница

Когда я шёл обратно из-под стены, то на крутой морене почувствовал вдруг, что кто-то меня ведёт, кто-то на меня смотрит. Оборачиваюсь, и сзади себя, метрах в 30, вижу снежного барса. Красивая такая кошка, стоит на морене и смотрит на меня. Хорошо вижу его морду, глаза, усы. Видимо, он шёл параллельным со мной курсом, немного позади. Тут я вспомнил «Мцыри» и стал думать, что делать, хватит ледоруба или взять еще камень. Никто никогда не говорил и не писал о нападении барса на человека, кроме Лермонтова: «И в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть свое оружье». Не знаю, сколько мы так стояли и смотрели друг на друга. Потом я скосил глаза, чтобы оценить, куда мне отступать, и, не разворачиваясь, сделал шаг назад-вниз. После этого отступления барс взглянул на меня (как мне показалось, с превосходством) и невозмутимо пошёл вверх, в горы. Не забыть, как он спокойно, с достоинством смотрел на меня.

Когда я прибежал в лагерь и начал рассказывать о барсе, Юра Визбор скептически улыбнулся, не поверил. Но через несколько дней наш поварёнок тоже встретил барса. Он охотился на уларов и прибежал в лагерь без ружья, глаза квадратные: «Вы сидите, в карты играете, а там барсы ходят»

Потом, когда мы шли в ущелье под пик Лукницкого, мы увидели на снегу следы барсов. Целой семьи, судя по размерам. Тут уж все поверили нашим рассказам. Появились в горах другие живые существа и они наблюдали за нами, что мы делаем, как живём.

Как я говорил, когда космонавт Титов летал в космосе, мы назвали вершину пиком Титова. Во вспомогательной группе, кроме Визбора, Лёша Лупиков и еще два-три человека, и конечно Аркадий Мартыновский.

Значит, стена пика Лукницкого. В средней части гигантские сосульки, надо их пройти траверсом, иначе нет выхода на стену. Лёд нависает на скалы. Траверс метров 25. Планировали пройти его рано утром, когда скалы под сосульками покрыты льдом. Кошки тут не помогут, срубать его, умаешься. А ждать, пока оттает, тоже нельзя, сплошным потоком будет лить холодная вода. Подошли под сосульки, лёд уже начал оттаивать. Прошёл я метров 15 и у меня начало сводить руки и ноги от переохлаждения. Я спросил, кто хочет работать первым. Ринулся вперед Башкиров. Отработал он блестяще, хотя уже шёл сплошной поток. Вышли мы на скалы мокрыми насквозь. Всю одежду пришлось выжимать.

Я пытаюсь ему подсказать, но он решил все делать сам. И запоролся так, что еле спустился. После этого пошёл Володя Башкиров. Впервые я видел его на маршруте первым и это был высший класс, и по тому, как он шёл, и по тому, как надежно обеспечивал страховку, и по тому, как выбирал маршрут. После этого я понял, что появился в альпинизме новый лидер. К этому времени я уже 17 лет работал тренером в «Спартаке» и за всё время ничего подобного у себя в команде не встречал.

Сразу после восхождения возникло желание сделать что-нибудь ещё, и мы пошли с Володей Башкировым вдвоем на красивую гору, через перевал. Решили назвать вершину «Пиком Восьми». Она выше пятой категории трудности, ближе к «шестёрке». Мы постоянно менялись ведущими, и я ещё раз убедился, уже окончательно, что его работа — это высший класс. Раз он застрял при прохождении карниза лазанием. До этого мне не приходилось смотреть за впереди-идущим. Поверь — это для меня хуже, чем самому идти первым. Я гляжу, он висит на этом карнизе. Подсказывать в таких случаях нет смысла. Висел он минуты две и на руках вышел оттуда. После этого восхождения я с большим удовольствием передал капитанский жезл Башкирову, как капитану спартаковской команды. Володя стал командовать на всех наших восхождениях на первенство Союза, а я уже ходил, как играющий тренер.

В 78-м году я впервые попал в Саяны. Всегда мечтал о новых местах, и практически каждый год мне в этом везло. Приехали в Иркутск и 400 километров по тракту. Был май. У иркутских альпинистов плановые восхождения. Успели мы сходить на пик «Динозавр» третьей категории трудности. Предстояло пройти несколько новых маршрутов и классифицировать их. Они меня пригласили как члена комиссии по аттестации. Высоты небольшие, за 2000 с лишним. Перепады стен 300—400 метров, снежники, ледников практически нет.

Я собирался уже на выход, стоял уже с рюкзаком и тут подбегает ко мне парень и сообщает страшное известие — у меня умер отец.

Естественно, сборы были не долги, собрался за 10 минут. Приехал в Иркутск — Москва не принимает, полетел в Харьков, в Одессу попал с сильным опозданием, думал уже похоронили, и ехал из-за матери. Когда же я добрался до Одессы, отец лежал ещё дома. На что я уже и не надеялся. Звонил по дороге изо всех точек, где был телефон, звонил в Одессу, сообщал о своём местонахождении. И тогда мать решила меня ждать. Успел попрощаться с отцом. Так закончился май и вскоре я уже был на Памире.

Когда мы ехали под пик Лукницкого, с дороги, с Памирского тракта, увидели сказочной красоты вершину. Глаз у нас загорелся. В том углу ещё никто не был, хотя от дороги подход небольшой. Мы отсняли вершину и заявили её на первенство Союза 78-го.

Были сложности с подходом под стену. Ледник разорван, много трещин, поворотов, перегибов. Не сразу начали работу на стене. Здесь Башкиров получил первую свою травму. Обработали мы большую часть стены. На плече вершины у нас ночёвка, абсолютно безопасная. И ночью скатился камень, перекатился через Башкирова и травмировал ему голову. Потеря сознания, сотрясение мозга. Кстати, у Башкирова очень интересно организм реагирует на травмы, он моментально отключается, сознание полностью вырубается. Оказали ему доврачебную помощь (довольно много шло крови) и как только начало светать стали спускаться вниз. Доставили в Хорог, положили в больницу и через день вышли на стену. Володя отлежал в госпитале день и убежал без разрешения. Все его искали, в том числе и пограничники.

Стену мы прошли, и я предложил назвать гору «Пик отцов». Никто не возражал.

— Володя, расскажи, с чего ты начинал в «Спартаке»?

— Начало было сложное. Лидер «Спартака», известный альпинист, заслуженный мастер спорта Абалаков В. М. и ещё ряд «китов»: Кизель В. А., Ануфриков М. И., Аркин Я. Г., Боровиков A. M., Филимонов Л. Н., тоже заслуженные мастера спорта, чемпионы страны. И вдруг, какой-то хохол просто мастер спорта свалился им, как снег на голову. С Абалаковым у меня отношения не сложились, хотя он и включал меня в основной состав на пике Коммунизма по Южной стене, правда, это неудачная попытка 1962 года.

Я активно взялся за работу с молодежью. Задела фактически никакого не было. У Олега Абалакова — 2-й разряд, у Балашова Шуры тоже, у Шатаева Володи — 3-й и т. д. Ходили мы много и через три года команда наша созрела до первенства Союза. Потом пошла вторая заявка, а на третьей я понял, что мы не готовим себе смену. Ходили мы жёстко, с короткой командой, заявлялись на Союз. Я подумал, что наша команда может провалиться, как это было уже с другими. Я стал запрашивать маленькие справки из альплагерей, куда мы ежегодно отправляли 200—300 новичков и разрядников, о перспективных ребятах. Кстати, о Башкирове я узнал именно по такой справке-характеристике из Узункола, где он был по обычной путёвке. По таким же характеристикам я узнал и о Коровкине и о Иванове. Стал обращать на них внимание, следить за их ростом. И когда они выполнили второй разряд, я потихоньку начал включать их в основную команду. Если из трёх-четырёх оставался хотя бы один, то это уже здорово. Вот с помощью такой методы, за время моей работы в «Спартаке», мы подготовили порядка 50 мастеров спорта. Эти люди непосредственно с нами проходили сложные маршруты. Даже когда закончился наш советский альпинизм, ребята эти остались и продолжают наше дело.

Если не растить молодежь, любая команда, какой бы сильной она не считалась, через десять лет прекратит своё существование.

Разные ходили со мной ребята, иногда оригинальные, такие, как Саша Балашов. Этот долго тянул, мы с ним и на пик Коммунизма ходили потом. Лез он хорошо, только воли немножко не хватало. Юмор у него весьма своеобразный. Например, он коверкал слова, бергшрунд он называл «раншлифт». Иногда задавал такие загадки, что вся команда ломала головы, чтобы их разгадать.

Пришёл как-то раз, у него большой фингал под глазом. Я его спрашиваю: «Что, подрался?» «Нет, — говорит, — жена. Ну, прихожу домой под банкой, что-то несу домой. Когда она меня встречает утюгом — это ерунда, я уворачиваюсь, тут она догадалась — пустила в меня пачку пластинок. Что я, жонглёр? Уворачивался, но одна пластинка всё ж зацепила».

Когда подходили к Караколу, выпал град размером с яйцо. Мы успели заскочить под ели. Знаешь тянь-шаньские ели, красавицы, фантастической красоты гигантские стройные ели. Таких больше нигде нет. Шура не успел добежать. А тут паслась кобылица с жеребёнком. Он вытолкнул жеребёнка и залез под кобылицу. Она начинает двигаться и он под ней на четвереньках передвигается. Потом к нам в лагерь пришел 6абай и говорит Шуре: «Кито под кабила сидел?» Никто ничего не понимает, все молчат. «Ты под кабила сидел!» — указывает он на Шуру. «Ты почему жеребёнка выгнал?» Стал его стыдить.

Когда мы возвращались с Каракола, спускались вниз — Мартыновские Аркадий и Юля, Шура и я — началась мерзкая тянь-шаньская погода. Ночь, дождь, мы насквозь промокли. Зашли в какую-то палатку, оказалась ветеринарной. Сидим, не видно ни зги, холод. Аркан вслух мечтает: «Эх, сейчас бы по сто грамм водочки!» Шура кивает головой и говорит: «Были бы деньги». Мартыновский отвечает, что деньги есть, да что толку. «Давай», — говорит Шура и уходит в ночь. Минут через 30—40 возвращается с бутылкой водки и говорит, что на пиво не хватило.

 

Михаил Хергиани

— 1969 год, год жуткой трагедии для меня. Да, наверное, и для всего советского альпинизма. Гибель Миши Хергиани.

— Чтобы понять это, надо знать, кто такой Михаил Виссарионович Хергиани.

— Ты ведь, Саша, хорошо его знал. Даже книгу о нём написал — «Внизу Сванетия».

— Друзьями были. Я много раз жил в его доме в Местии, почти каждый кавказский сезон приходил туда из Приэльбрусья через перевалы. Один раз даже зимой, с Шалико Маргиани и с Юрой Арутюновым.

Однажды я написал Мише письмо, мол, у тебя теперь есть все титулы и звания, какие существуют в нашем альпинизме, тебя признали альпинистом номер один и ты стал героем. А что дальше? Давай сядем на коней и объедем всю Верхнюю Сванетию. Изучим ее и напишем о ней книгу. И тут же получил ответ от Миши, который я храню.

«Здравствуй, дорогой брат Саша! Ты задумал хорошее дело. Правильно. В спорте всё сделано. Мне надо только снять с Победы и похоронить в Сванетии Илико, больше мне ничего не нужно. На этот год планируется совместное франко-советское восхождение на пик Коммунизма и восхождение сванов на Ушбу. Но как только ты скажешь, что нам пора садиться на коней, я брошу всё и прилечу в Местию».

Мы с ним верхом объехали все селения Верхней Сванетии, побывали в их таинственных, за тремя замками, древних церквах, куда никто не мог проникнуть, кроме него, ибо там хранились бесценные исторические реликвии X—XI веков. Он так любил свою малую Родину, свою историю, свои иной раз удивляющие обычаи, сванские песни, что тбилисские грузины считали его, а заодно и меня, сванским националистом. И всё это происходило за год до его гибели.

— А я, Саша, знал его по связке, как гениального скалолаза, как самого лучшего партнёра и друга. Ходить с ним было одно удовольствие. Но в тот год мы с ним оказались в разных связках.

В тот год в Италию выезжала сборная команда Советского Союза, в неё включили Славу Романова, Олега Космачёва, Мишу Хергиани, Славу Онищенко и меня. Возглавлял нашу команду Михаил Иванович Ануфриков. В июне выехали в Италию, приехали в Доломиты, всё нормально. Сделали всем «скопом» тренировочное восхождение «Тур Венеция», что-то около 5-й категории трудности. У нас была идея пройти стену Чеветы, одну из самых сложных и самых длинных стен не только в Доломитах, но и вообще в Альпах. Её протяжённость более 2000 метров. К ней мы и готовились.

Для этого наметили пройти стены слева и справа от Чеветы, чтобы детально её изучить. Справа по стене Суальто (5-й категории трудности) идут Миша Хергиани и Слава Онищенко, мы с Олегом Космачёвым левее делали стену Вольграндо, шестой категории. Михаил Иванович и Слава Романов ходили внизу с биноклем, смотрели, как две двойки работают.

Когда мы подходили под маршрут, встретили итальянских горных стрелков, у них шли маневры. Прекрасные ребята, поговорили, посмеялись, они нам пожелали удачи, и мы с Олегом ушли. Я шёл тяжеловато. Там карнизы, нависания, как положено на «шестёрке». Когда поднялись на вершину, Олег говорит: «Слава Богу, я переживал». Я ему ответил, что мы еще спуститься должны. Но спуск там обработан, проблем нет. Доломиты много народа посещает, и на простых маршрутах набиты крючья, есть лестницы и перила. Я спросил у Олега, чего он переживал, а он говорит, шнурки порвались на ботинках. Так было, когда на Чатыне погиб Мышляев.

Помнишь 1963 год, землетрясение? Мышляев и его команда, кроме Бажукова и Космачёва, погибли. Когда Олег с Бажуковым вышли на карниз, у него порвался шнурок. И потом, когда у него рвались шнурки, случались катастрофы. Я ему сказал, чтобы не «каркал».

Спустились вниз, подошли к альпийским стрелкам и видим, они ведут себя странно, на нас не смотрят. Подходит командир, снимает шапку и говорит: «У вас катастрофа, погиб ваш приятель».

Минут через пятнадцать подошли к Михаилу Ивановичу Ануфрикову и он рассказывает, — выходим мы из хижины, подходим под маршрут, Слава Романов поднимает бинокль и говорит: «Миша сорвался!» Ануфриков отвечает, что не может того быть, Миша не срывается. А Слава весь полет Миши ведёт биноклем, 300—400 метров отвесного падения, потом полка и дальше он уходит до земли. Когда подошли, можешь себе представить, что там осталось от Миши!

— Говорили, он летел со скалой, скала отвалилась.

— Кто знает, что там было?!

— Слава Онищенко так рассказывал: эту стену они выбрали ещё и потому, что первовосходителями оыли французы Леванос и Габриэль. А погибшего в горах дядю Миши звали тоже Габриэль. Хоть имя, не фамилия, но всё равно Миша захотел сделать это восхождение в память дяди

Маршрут этот за всю историю альпинизма прошли всего три раза, они были четвёртыми. Поскольку Миша был в скальных туфлях, а Слава в вибраме, в начале маршрута, на «бараньих лбах» первым шёл Слава. Дальше и до конца, как всегда, первым — Миша. Прошли уже 500 метров, оставалось 200. Место такое: большая нависающая скала откидывает. Слава забил крюк, сделал самостраховку. Миша пошёл траверсом налево. Уходя, что-то напевал. Когда уходил за перегиб, Слава успел «щёлкнуть» его своим фотоаппаратом. Но вышла только половина его тела, другая скрылась уже за скалой. Последняя фотография Миши, уходящего Миши. Слава его не видит, верёвка к Мише идет. Всё медленнее и медленнее. И тут вдруг раздаётся грохот, летят камни и с ними Миша. Он пролетел мимо Славы, сжавшись в комок, сгруппировавшись, ногами вниз. Слава видел только, как он дважды коснулся стены и исчез в пропасти. Пятьсот метров отвесного падения. Московский университет на Ленинских горах столько метров. А здесь четыре таких университета. Слава говорил, что в первый момент ему захотелось отвязаться и броситься вниз. Но это прошло. С обрывком веревки никуда не уйдёшь на стене. Оставалось только ждать. Ребята снизу кричали, он ответил, что жив. Стоять Слава мог только на одной ноге, для другой места не было. То на одной постоит, то на другой. А простоять так ему пришлось 26 часов, пока не сняли его через вершину. При этом шёл снег с ветром и было холодно.

— Слава не почувствовал рывка. У него верёвка была в руках, а рывка он не почувствовал. Поэтому, я думаю, верёвку срезало, перебило острым камнем, и сбило Мишу. Я тоже считаю, что Миша сорваться не мог. Тем более уже предвершинный гребень. На таком несложном участке я не допускаю срыва, поскольку он ходил, как бог. Видимо, солнышко пригрело и пошли камни. Ещё июнь, снега немного, летом в тех местах его вообще нет. И, видно, Мишу сбило камнями.

Я жил с Мишей в одной комнате, мы были в теплых, близких отношениях. Он очень детей любил, любил нашего Игоря. У самого Миши брак был по их обычаю запланирован ещё с пелёнок, и детей у них не получилось по какой-то причине. Я думаю, по женской линии. Он сказал, что будет расторгать брак, очень хочет сына. Знал, в Сванетии его за это осудят, у них не принято разводиться, возникают обиды родовые.

Миша не любил давать интервью. Перед выходом на восхождение в Италии к нам завалились корреспонденты, захотели нас поснимать на скалах. Мы вышли в спортивной форме, в скальных туфлях, они нас поснимали для телепередачи. Последняя его видеозапись. Но где теперь её достать?! После срыва Миши мы сидели всю ночь и пили, вспоминали его. Там были альпинисты Америки, они отказались от своего восхождения и сидели с нами. Я тогда закурил. И потом три года не мог бросить. Пили мы много, и никто не пьянел.

— Куда положили Мишу?

— Сразу привезли цинк, там это быстро. Хотели похоронить его в Тбилиси, у них есть место для захоронения великих людей, но сваны увезли его в Местию.

— Большая потеря.

— Не то слово, Саша!

— На похороны Миши я не попал. Был на Тянь-Шане. Вся Верхняя Сванетия в трауре сидела за одним столом, а стол этот чуть ли не с километр.

Слава Онищенко сопровождал гроб с Мишей. Ночью в доме Хергиани отец — Виссарион и дядя Максим вскрыли цинковый гроб, чтобы убедиться в том, что Миша погиб на восхождении. Сваны такой народ... Пошёл слух, будто Мишу убили, ведь все там уверены, что Миша не может сорваться. Вскрыли и увидели грудную обвязку, кусок веревки, карабин... Стало ясно, погиб на восхождении. Не знаю, так ли (только Слава может подтвердить), но мне говорили, что утром они сказали ему: «Твоё счастье. Если бы узнали, что Мишу убили, тебе бы отсюда живым не уехать».

Ты верно, Володя, говорил, что среди горцев мало бывает альпинистов. Исключение составляют сваны — Иосиф Кахиани, Шалико Маргиани, Джумбер Кахиани... Миша же от всех них отличался не только альпинистским мастерством, но и человеческим талантом, недюжинными способностями. В русскую среду он попал только в 18 лет и очень скоро говорил уже без акцента, а Иосиф, например, так и не научился хорошо говорить по-русски. Миша много читал, всем интересовался, трудолюбиво самообразовывался. В нём был божий дар.

— Поэтому его все так и любили. Да... Но жизнь продолжалась, надо было как-то жить дальше.

После Италии меня ждала команда в Караколе, заявлен пик Каракол. У меня такое состояние, что не нужен мне ни Каракол, ни его стена, ни первенство. Впервые я молил Бога, чтоб испортилась погода, тогда бы не смогли выйти. Бог меня услышал, и погода не дала нам выйти на эту стену.

Потом сходили с девчонками на первопрохождение, они закрывали нормы мастеров. Карасёва, Фатеева, Васильева, Мартыновская. Но по разным причинам наше первопрохождение не классифицировали как 5 а, и нормы мастера они тогда не выполнили. Вот так и закончился жуткий сезон 1969 года.

— Что ты думаешь, Володя, о риске в альпинизме?

— Его не должно быть. Альпинизм учит избегать риска. У каждого есть грань его возможностей, можно максимально приблизиться к ней, но нельзя её переходить. Надо знать себя и иметь чувство меры.

 

Непальский трек

— В Гималаях у тебя был трек, как ты сказал. Что такое трек?

— Туристский поход. От Катманду до базового лагеря под Аннапурной и обратно. Или под Эверест, или под Даулагири... На него лает разрешение правительство Непала. В походе на каждого клиента по четыре носильщика.

— Мы сперва шли в темпе, но подошёл к нам старший из них и попросил, чтоб мы не бежали и дали им время подготавливать для нас базовый лагерь. Говорит, а то вы их догоняете, и они не успевают всего сделать. И тогда мы пошли потихоньку, с отдыхами.

— Приходишь в лагерь — стоят все палатки. Первое, что они делают — туалет. Вырывают яму, каждый раз новую, ставят над ней необходимое приспособление, покрывают палаткой.

Только спрашивают, кто с кем хочет жить. Мы с Башкировым, конечно. Палатки на двоих, подстилка — кариматы. Только устроились — несут ужин. Причём настолько обильный и разнообразный, что не знаешь, что взять. Даже свежие фрукты. Для нас такое непривычно.

А затем пошёл концерт национальных песен, танцев и музыки. Шпарят на национальных инструментах. Так завели нас проводники, что мы тоже стали петь вместе с ними «Катюшу». И плясать. Эта вечеринка затянулась за полночь.

Утром двое из них обходят с тазиком и кувшином палатки, будят клиентов и предлагают умыться, почистить зубы. За ними идут двое других и предлагают кофе. Что называется, «кофе в постель».

— Прямо как в том анекдоте: вам кофе в койку или ну его на... Как-то у меня гостил наш альпинист Алим Романов, и я тоже принёс ему кофе «в койку». Он взял поднос и сказал: «Пошел вон, дурак!»

— Это здорово — выпить после сна чашечку крепкого кофе. Когда же клиент раскачается, тогда уже идёт завтрак. И после этого он берёт анараку, зонтик и уходит. Всё остальное собирают и уносят носильщики.

— А личные вещи?

— Ты оставляешь свой рюкзак, они его забирают. Стоянка остается чистой. Ни банок, ни бумаги

— И всё на себе? Вьюка нет?

— Всё на себе. Они носят плетёные конические корзины, высокие, выше головы. С налобной повязкой. Килограмм по двадцать на каждого. Меня поражало их поведение. Они совсем не чувствуют себя угнетёнными, всегда весёлые.

Один упал, рассыпал свой куль и сильно разбил палец на ноге. Половина их идет босиком. Для нас какова привычная реакция на такое? Как бы выражался наш человек? A они окружили его с шутками и смехом, собрали его куль, замазали глиной палец, тряпочкой наживили и он с ними, веселясь, пошёл дальше.

— Не канючили ничего? Дополнительной платы?

— Нет. Совершенно. Когда шло расставание, мы с большим удовольствием отдали им всё, что могли отдать. Старший смотрит, чтоб ничего дополнительного не давалось. Никакого вымогательства.

— Это хорошо. Для меня, например, посещение египетских пирамид было совершенно отравлено вымогательством. Хватают, силком сажают на верблюда, напяливают на тебя платок в красную клетку с кольцом, грязный бурнус... И на каждом шагу — бакшиш, бакшиш, бакшиш... Отбоя от них нет.

— Нет, на треке этого нет. Понимают, что такое не нравится. Даже продавцы на тропе не пристают. По пути были торговые развалы с камнями, бусами, какими-то черепами, поделками, масками.

Из Непала мы переехали в Индию. Тяжелое впечатление оставила Калькутта. Ужас! Жилища из коробок, жестянок, туалет и кухня в одном месте, грязь невообразимая. И это в пределах города. Потом Дели и два дня на разграбление магазинов, налетели эти «лоцмана», наводчики на дешёвые кожаные изделия и всё такое прочее. И тут вечером мне стало плохо. Я не помню, как ночью меня увезли на «скорой помощи». Без сознания был.

— Что случилось?

— Да поймал какой-то амёбный колит. Очухался я уже в палате. Лежу и ничего не понимаю — где я, что со мной... Какие-то фосфорические огоньки мерцают. Пульт вызова. Нажимаю кнопки, и приходят ко мне разные женщины в национальной одежде.

— Сари, наверное. Кусок ткани обернут вокруг тела.

— Ну да, сари. Я не понимаю кто они: врачи, сестры, няни? Все одинаковы. Не понимаю, на этом и я свете. Лопочут чего-то, а я ещё плыву, не очень хорошо соображаю. A тут эти призраки и сари.

Пришёл в себя под капельницей. Тут врач и представитель нашего посольства. Он за отправку меня в Москву, а врач-индиец говорит, что нужно ещё лечение, можете не довезти его, он в тяжёлом состоянии. Эта одиночка обходится в 150 долларов за ночь.

— Понятно, что тебя посольские спешили спровадить.

— Через день меня выписывают, дают лекарства, а чего не хватает, я, мол, куплю в Москве. Черта с два найдешь их в Москве! Авиарейс задержали почему-то на двое суток и нас поселили в пятизвездочном отеле. Впервые я попал в такой отель.

— Но ты же был больной.

— Меня прямо из больницы привезли туда. Я уже начал вставать. В холле небо звездное. Я думал, крыши нет, так здорово сделано. Кухня европейская, азиатская, восточная — чего хочешь, только русской нет. Всё неограничено. Пожили там и благополучно прилетели в Москву.

— И болезнь прошла? Никаких последствий?

— Никаких.

— Тебе повезло. Когда я бывал в Индокитае, там в гостиницах обязательно стоял большой бидон с кипяченой водой. Если почистишь зубы или даже умоешься из-под крана, то сразу схватишь такую заразу, что век от нее не избавишься.

 

Красная палатка

После окончания летнего сезона, где-то в конце августа... позвонил мне Михаил Иванович Ануфриков и говорит: «Володя, ты знаешь, есть возможность поехать в Арктику». Я спросил, сколько это будет стоить. Он отвечает, что повезут бесплатно, а может быть, и заплатят что-то. Оказывается, речь шла о съёмке советско-итальянского фильма «Красная палатка». Об экспедиции Нобеля. Потребовался альпинист для работы на льду. Натурные съемки в районе Земли Франца-Иосифа.

Естественно, я сразу согласился. В тот же день поехал на киностудию и встретился с директором картины Мароном. Он русский еврей. Воевал, от контузии заикается. Мужик боевой. Объяснил мне, что я буду отвечать за безопасность при съёмках на льду. Вроде я специалист, хотя не имел ни малейшего представления ни о паковых льдах ни о морских, тем более арктических.

Под моим льдом воды не было, это совсем другой лёд.

Пришёл, сказал ребятам, что еду в Арктику, они меня чуть не убили. Только о себе думаешь?! А команда?! Тогда я вновь пошёл к Марону: «Вы знаете, я подумал и решил, что один не справлюсь с задачей». Он сразу: «Что хочешь?». — «Мне нужно ещё людей взять. Страховка, дублирование». — «Сколько?» — «Десять». — «Оформляй шесть». Вот такой разговор у нас произошёл. Ну, я взял своих друзей — Володю Безлюдного, Аркадия Мартыновского, Вадима Кочнева, Володю Кулагу, Борю Левина.

Но главное, там был Визбор. Юра ехал как актёр, играл роль врача Бегуоника. Думаю, он и навёл на нас киношников.

Ушли в Арктику. Запомнилось Баренцево море, оно никогда спокойным не бывает. Штормило так, что половина команды на вахту не выходила. Начались съёмки. Даже я играл итальянского офицера.

У меня фотография есть, потом найдём. Эпизод такой: арестовали Нобеля, он сидит под домашним арестом в каюте. А у каюты стоит часовой и подслушивает, какие Нобель ведет с кем-то разговоры. Проходит офицер, выговаривает этому матросу и даёт ему пощёчину за то, что тот подслушивает.

Несколько раз я дал человеку пощёчину, а мне говорят, так не бьют, нужно, как следует. Ну, я и вмазал, да так, что он чуть ли в нокаут не ушел. В роли часового стоял матрос. «Извини, друг, — говорю, — такое кино».

— У вас там как будто два ледокола было.

— Второй «Красин» потом подошел. Такой интересный случай был, сидит белый медведь и плачет. За голову держится и раскачивается из стороны в сторону. Зову Аккуратова Валентина Ивановича, главного штурмана полярной авиации. Человек-легенда. Он ещё с папанинцами работал. Кричу; «Валентин Иванович, смотрите, медведь плачет». А он отвечает, что медведь рыбу ловит, а не плачет. Представляешь, закрыл лапой чёрный нос и высматривает рыбу.

— А ледокол идёт мимо него?

— Мы идём, а он на льдине сидит. На нас ноль внимания, занимается рыбалкой. Это был один из первых белых медведей, которых я видел. Потом их стало очень много.

Остановились, первая съемочная площадка. Калатозов был главным режиссером фильма. Марон кричит: «Кавуненко, спасателей-альпинистов на лёд!» Выхожу на лёд, а он аж прогибается.

— Как прогибается?! Там же толщина.

— Понятия не имею, он как эластичный. Не то что прогибается, а как-то ходит. Даю команду: «Можно!». Спускается на лёд съемочная группа. Ну, ты представляешь, что такое съёмочная группа. Человек 50 народа и аппаратура — хлопушки, лягушки, камеры и всё остальное хозяйство. Готовят артистов, первая съёмка, для меня всё ново.

Очень скоро я понял, что в съёмочной группе жесткое разделение: режиссер, богема, артисты, обслуга. Не друзья-товарищи, а даже наоборот, каждый должен знать своё место и не высовываться. Ну и пошла работа, которая продолжалась несколько месяцев.

У нас, альпинистов, своя каюта, называется она «твиндек». Мы её прозвали «свин дек». Она в самом низу, мягко говоря, не из самых благоустроенных, там даже иллюминатора не было. Мы вроде бы инородное тело в кругу артистов и киношников. Но люди мы независимые. Со всеми одинаково хорошие отношения, на их иерархию нам наплевать.

Нас в каюте шесть человек и Юра Визбор от нас не выходил. Весело жили, пели песни. Юра их много там написал, об этой эпопее у него целый цикл песен. Пели и играли в преферанс. Была пуля партийная и беспартийная (партийная — Юра, Аркан и я).

Смотрим, через день-два к нам приходит Валентин Иванович Аккуратов — главный штурман полярной авиации, потом и Василий Петрович Калашенко — главный испытатель Миля, Герой Советского Союза. Пришёл он с чайником спирта.

На ледоколе жестокий режим питьевой. Если нужно под какой-нибудь праздник купить бутылку водки, то только с разрешения капитана. С письменного разрешения его и только на день рождения. А они принесли вертолётный спирт, который применяется против обледенения винтов. Мы, конечно, не упивались в усмерть, так, для настроения.

К нам потянулся народ. Пришёл Юра Соломин. Из всех артистов он производил самое лучшее впечатление, интеллигент высшего класса, скромный, тактичный и очень много знает, с ним интересно. Принёс бутылочку вина. С него возник порядок «прописки», кто приходит впервые, тот приносит. Дальше — больше, пришёл к нам сам капитан. Команда обалдела! Капитан Ваденко спустился вниз. В «твиндек»! И приходил он к нам не проверить что-то, а придёт и сидит, не уходит. Будто у нас кают-компания.