Глава 2 в которой кое-что о прогрессе 4 страница

Одно из главных средств воздействия - называние челове-
ка по имени. Для жителей Фиджи это непростая задача. Сам
выбор имени для новорожденного становится ситуацией, тре-
бующей обращения не только к настоящему времени жизни
рода, но и к его прошлому. Во-первых, нельзя давать такое
имя, которое уже носит кто-либо из ныне живущих. Имя тоже
должно «вернуться», а это возможно только после смерти
того, кто это имя носил раньше (нганасаны). Во-вторых, надо

' См, например Этнография детства - М 1992
67

узнать, кто именно из предков «вернулся», воплотился в но-
ворожденном. Обряд узнавания может быть самым разным:

находилось внешнее сходство с новорожденным или произно-
сили над ним имена умерших предков и наблюдали за реакци-
ей новорожденного. Бывает и так, что родители составляют
список имен, отдают его шаману, а он уже выбирает нужное.

Переживание общности человека с другими часто у абори-
генов Австралии проявляется в восприятии ими патологии -
врожденных физических недостатков человека. Всякие физиче-
ские патологии считались опасными, вызывали сильное преду-
беждение против всего ненормального, «неправильного» как в
строении людей, животных, так и даже плодов, употребленных
в пищу. Бывало, что уродцев убивали при рождении или очень
мало заботились о них. Женщине, родившей физически непол-
ноценного младенца, никто не хотел помогать.

Австралийские обычаи допускают, чтобы люди в трудных
условиях покидали больных и слабых, особенно если это глу-
бокие старики и дети. Но нередко аборигены этого не делают.

Ребенок аборигенов усваивал очень рано, что своими «дур-
ными» поступками он может повредить не только себе, но и
другим, в первую очередь тем, кто живет рядом. Детям с колы-
бели объяснялись их права и обязанности в отношениях с теми,
кто их окружает. С первых лет жизни они привыкают не делать
того, что обозначается логическим словом «каго» (табу). Ребе-
нок усваивал термины, относящиеся к различным людям, и
одновременно узнавал о том, каким должно быть отношение к
нему этих людей и как он сам должен вести себя с ними.

«По данным ряда исследователей, одним из действенных
способов отучить ребенка от "неправильного" действия или
привычки считалось высмеивание его в присутствии сверстни-
ков, да и взрослых тоже. Насмешки развивали у ребенка чувст-
вительность к мнению окружающих о нем, побуждали его
смотреть на себя "со стороны", сопоставлять свое поведение с
другими. Так пробуждалось индивидуальное самосознание.

Переживание общности с другими в своей индивидуализи-
рованной форме вплоть до чувства невозможности этой оби-
ды делает процесс обоснования воздействия той процедурой,
в которой транслируются от человека к человеку интеграци-
онные идеи и переживания, их вызывающие.

Для наблюдателя открывается относительная устойчивость
обоснования воздействия, присущая каждому человеку, в зави-
симости от принадлежности его к той или иной социокультур-
ной группе. Но эта зависимость не является строго обусловлен-
ной, так как содержание обоснований воздействия на другого

человека является производной не только мировоззрения чело-
века, но и его мироощущения, которое далеко не всегда проры-
вается в сознание. Недаром один из самых важных советов, кото-
рый предлагает современная медицина молодым матерям, состо-
ит в том, чтобы они слушали свое сердце, когда речь идет о том,
что надо сделать для их ребенка, как на него воздействовать»'.

Мироощущение весьма и весьма, казалось бы, ненадежное
обоснование воздействия, но оно основа интуиции, основа
содержания бессознательного. Возможность для человека
пережить его присутствие в себе требует известной смелости,
которую можно сопоставить со свободой и ответственностью
человека признать существование своего непростого Я как
реальности, требующей его же собственного признания.

Обоснование воздействия, когда оно осуществляется соз-
нательно, через (по возможности) строгое логическое обосно-
вание в слове, обладает свойством порождать и использовать
симулякры - двойники, заменяющие предмет, являющиеся его
мертвой имитацией. Фактически такими мировоззренческими
симулякрами являются очень многие наречия, используемые в
русском языке для обоснования воздействия: «чтобы было
правильно, чисто, аккуратно, красиво, достойно, весело, умно»
и тому подобное. Наречия обладают тем удивительным свой-
ством, что они не относятся к каким-то реально существую-
щим качествам предмета, они выделяют их, но произвольно,
предполагая лицо, их производящее.

«Правильно» - для кого? «Чисто» - для кого? и тому по-
добное. Если человек не ощущает присутствия в этих словах
известной доли произвольности, он становится их рабом,
теряет свободу, необходимую для мышления. Возникает важ-
нейшая для индивидуальности человека проблема доверия к
собственному мироощущению и мировоззрению - открытому
для потока симулякров. Я бы обозначила эту проблему как
проблему глубины обоснования воздействия во взаимодействии
с другим человеком. Какой бы структурный элемент или их
сочетание мы не выделили из процесса взаимодействия, в лю-
бом случае можем наблюдать, что они обладают разными
уровнями семантической глубины для его участников. Это
вечная проблема понимания - кто что имел в виду, когда го-
ворил или делал что-то, имел ли вообще что-то в виду. Похо-
же это и на встречу двух айсбергов, расстояние между кото-
рыми определяется капризами подводных течений, и вариан-

' См., например: Спок Б. Ребенок и уход за ним - М. 1993; Спок Б
Разговор с матерью. - М., 1969.

ты их встречи разнообразны - от полного взаимного уничто-
жения до полной же невозможности встречи.

Для человека признание в себе глубины своего Я связано с
открытым отношением к информации, которая поступает от
его мироощущения в виде символов.

Давно экспериментально установлено, что существуют не-
осознанные аспекты восприятия реальности органами чувств -
так называемое подпороговое восприятие, за порогом созна-
ния остаются и многие события, которые человек сознательно
не фиксировал. Они происходят, они произошли, но они были
восприняты неосознанно, так что мы даже не знаем об этом.
Такие события человек может восстановить, осознать их зна-
чимость только в моменты интуиции или посредством углуб-
ленного размышления, ведущего к осознанию.

Известно, что эти события могут проявиться в символиче-
ской форме в виде сновидений, в виде актов озарения трансцен-
дентального прорыва и влияют на все мироощущения человека.
Мне очень близка мысль К.Юнга о том, что психологическое
пространство человека динамично, что его сознательный уро-
вень весьма ограничен, а другие его уровни, например бессоз-
нательное, обладают собственной энергией. «Бессознательное
является не только хранилищем прошлого, но также полно за-
чатков будущих психических ситуаций и идей... Способность
достичь богатого источника этого материала и трансформиро-
вать его в философию, литературу, музыку или научное откры-
тие является одной из отличительных черт того, кого обычно
называют гением». Он, гений, имеет смелость движения в своем
Я и необходимую свободу оперирования с ним для обоснова-
ния своего воздействия. Лучше, чем поэт, об этом не скажешь, я
воспользуюсь для прояснения своей мысли стихами:

Вооруженный зреньем узких ос,
Сосущих ось земную, ось земную,
Я чую все, с чем свидеться пришлось.
И вспоминаю наизусть и всуе...
И не рисую я, и не пою,
И не вожу смычком черноголосым.
Я только в жизнь вживаюсь и люблю
Завидовать могучим, хитрым осам.
О, если б и меня когда-нибудь могло
Заставить - сон и смерть минуя -
Стрекало воздуха и летнее тепло
Услышать ось земную, ось земную'.

О.Мандельштам, 08.02.1937

По сб: Мандельштам О. Стихи. - Пермь, 1990 -С. 255
70

Думаю, что это умение «услышать ось земную» связано и с
глубиной доверия человека к реальности своего Я, которое не
сводится к обозначению себя словом, заимствованным от дру-
гих людей. Похоже, что именно это переживание актуализиру-
ется у ребенка, когда он протестует против изменения его име-
ни: «я не Вова, я - Володя» (2,5 года - из дневника) или прибе-
гает к самостоятельной смене имени на другое собственное
прозвище или кличку. Я требует проявления более глубинного,
более индивидуального, чем в общеупотребительном слове.
Как стихи для поэта, так для большинства людей слова-имена
являются инструментом проявления Я. В этом смысле можно
сказать, что стихи - это имя собственное поэта. (Конечно, речь
идет не о графомании, а о настоящих стихах.)

Обоснование воздействия на другого человека и на себя
через слово-имя становится процессом движения из глубин Я
(от мироощущения) к поверхности сознания. Слово-имя ста-
новится психологическим инструментом проявления ответст-
венности человека за существование своего Я, оно позволяет
фокусировать, удерживать его в самовосприятии во всей про-
тиворечивой сложности. Обладать собственным именем - это
значит иметь смелость заявить о своем мнении, чувстве, о
своем присутствии среди Других своим языком, не бояться
быть изгнанным за свою непохожесть, переживать, ощущать
свою общность с миром и необходимость присутствия в нем в
том облике, который выступает в имени.

Мне хотелось бы, чтобы читатель почувствовал присутст-
вие в процессе обоснования воздействия на человека несколь-
ких взаимопроникающих друг в друга и в то же время относи-
тельно независимых характеристик активности человека,
связанных с его ориентацией в мире предметов и в мире пси-
хической реальности.

Да, можно обосновать воздействие на другого человека
через свойства предметного мира, через необходимость адап-
тационного отношения к ним. В индивидуальной истории
человека это будут освоенные им знания других о предметном
мире, а в истории общества это будет попытка устроить
жизнь в соответствии с данными науки. Читаю у Н.А.Бердяе-
ва: «...явились наконец с начала нынешнего столетия попытки
устроиться вне Бога и вне Христа, не имея инстинкта пчелы
или муравья - безошибочно и точно создающих улей и мура-
вейник, люди захотели создать нечто вроде человеческого
безошибочного муравейника. Они отвергли происшедшую от
Бога и откровением возвещенную человеку единственную
формулу спасения его: "Возлюби ближнего как самого себя" -

и заменили ее практическими выводами вроде: "Каждый за
себя, а Бог за всех" или научными аксиомами вроде "борьбы
за существование". Не имея инстинкта животных, по которо-
му те живут и устраивают жизнь свою безошибочно, люди
гордо вознадеялись на науку, забыв, что для такого дела, как
создать общество, наука все равно что в пеленках. Явились
мечтания. Будущая Вавилонская башня стала идеалом и, с
другой стороны, страхом всего человечества»'.

Рационализма, прагматизма науки оказывается недоста-
точно для построения обоснованного воздействия человека на
человека, для достижения главных целей взаимодействия.
Каких? Ради чего оказывает воздействие один человек на дру-
гого и сам на себя? Так появляется в этом размышлении не
только тень Великого Инквизитора, но и он сам, в облике
узнаваемом и пугающем.

Я опять воспользуюсь словами Н.А.Бердяева: «Где есть
опека над людьми, кажущаяся забота о их счастье и довольст-
ве, соединенная с презрением к людям, с неверием в их высшее
происхождение и высшее предназначение, - там жив дух Ве-
ликого Инквизитора. Где счастье предпочитается свободе, где
временное становится выше вечности, где человеколюбие
восстает против боголюбия, там - Великий Инквизитор. Где
утверждают, что истина не нужна для счастья людей, что
можно хорошо устроиться, не ведая смысла жизни, там - он.
Где соблазняется человечество тремя искушениями дьявола -
превращением камней в хлеб, внешним чудом и авторитетом,
царствами мира сего, там Великий Инквизитор. В разных,
часто противоположных образах скрывался этот дух Велико-
го Инквизитора, это образование в мире и воплощение в ис-
тории злого начала, коренного метафизического зла»².

Предельным, абсолютным предметом взаимодействия лю-
дей является воплощенное в конкретные формы метафизиче-
ское Добро и Зло. Какие бы конкретные свойства предмета
или группы свойств ни становились для человека содержани-
ем для обоснования воздействия на другого человека, он несет
в себе это изначальное метафизическое Добро и Зло, из его
существования вырастает мироощущение как переживание
наличия этих сил и своей возможности следовать за ними.

Через свое мироощущение (или отказ от него в пользу соз-
нательного мировоззрения) человек выделяет и присутствие в

' Цит. по кн.: О Великом Инквизиторе. Достоевский и последующие. -
М., 1991.-С.221.
гТамже.-С. 219.

его жизни Великого Инквизитора в лице социальных групп
или персоны, берущих на себя право заботиться о его жизни в
мире, полном метафизических противоречий. Великий Инкви-
зитор всегда оправдывает это свое право изначальной слабо-
стью человека - невозможностью выносить бремя противоре-
чий жизни, неспособностью свободно принимать решения.

У человека возникает огромный соблазн довериться Вели-
кому Инквизитору, предоставить ему возможность воздейст-
вовать на себя, стать тем простодушным и доверчивым мла-
денцем, которого за руку ведут в царство счастья, и сбывается,
гаким образом, сон о земном рае. Преодолевается при этом и
трагическая природа познания человеком Добра и Зла. Это
|становится просто не нужно, так как Великий Инквизитор
[знает путь к земному раю, он и только он (персона или группа
|людей) может ставить цель свободно, по собственному внут-
реннему решению, а остальным надо только подчиняться
|власти и слепо следовать ей. Если они этого не будут делать,
|то принуждение будет тоже оправдано тем, что его назначе-
ние-достижение рая земного для всего человечества.
| Так разворачивается диалектика противоборства между
|метафизическим Добром и Злом, между Великим Инквизито-
|ром и слабым человеком с его метаниями в поисках обосно-
вания воздействия на другого человека и на самого себя. Мне
|бы хотелось описанием вариантов обоснования показать, что
|они при всей внешней простоте представленности в феноме-
|нологической картине жизни содержат глубинные пережива-
ния присутствия в мире Добра и Зла в их метафизическом как
[^духовное проявление содержания человека.

Говоря иначе, хотелось бы вместе с читателем еще раз через
образ Великого Инквизитора пережить соответствующую для
каждого из нас возможность в той или иной форме стать (или
быть) им там и тогда, где и когда мы принуждаем и ограничи-
ваем мысли или чувства другого человека, лишаем его возмож-
ности действия или желания, оправдывая это нашим знанием о
его благе. При этом принимаем свои собственные переживания
о Добре и Зле за единственно правильные, когда считаем, что
иной человек не способен нести даже минимальную ответствен-
ность за собственное переживание противоборства Добра и Зла
в его душе и собственное же самоопределение, а ему обязатель-
но нужен другой, умеющий и знающий за него.

Своей Легендой о Великом Инквизиторе Ф.М.Достоев-
ский говорит о проблематичности возможности осчастливить
человечество, разделив его на ведущих и ведомых. Не менее
проблематично это и в индивидуальной судьбе человека, так

как одна из уникальных и существенных характеристик чело-
века состоит в том, говоря словами Н.А.Бердяева, что «стра-
дание и боль всегда обязательны для широкого сознания и
глубокого сердца», именно это делает его человеком, а не
клавишей инструмента, на которую нажимает кто-то.

Мне очень нравятся слова С.Л.Франка о возможности воз-
действия одного человека на другого, об обоснованности этого
воздействия, - оно позволяет говорить о духовности как об
особом качестве взаимодействия человека с человеком: «Одна-
ко истинное, окончательное ведение человеком есть ведение его
Богом, вернее Богочеловеком, который взывает к каждой чело-
веческой личности, созданной по образу и подобию Божию, для
того чтобы человек умел сам собой руководить. А это опять-
таки возможно лишь с помощью Богочеловека. Всякое иное
руководство человеком - при помощи авторитета, строгости,
воспитания, привития ему порядка и дисциплины - все это хо-
рошо, необходимо, полезно, но только при условии, что это
руководство основано на первичном ведении человека Богом,
выводит оттуда свою власть и компетентность»'.

В доступном мне языке психологической науки нет (не на-
хожу) возможности описать ту феноменологию, где проявляет-
ся духовность человека как характеристика его сущности, его
экзистенции, кроме как словами любовь и совесть. Узнаваемые
и всегда непонятные слова эти обозначают тот выход в транс-
цендентальное обоснование воздействия человека на человека,
которое потенциально доступно, но не всегда реально и бытий-
но, а может присутствовать для нашего сознания как тоска,
тоска по бытию, по иному миру, по себе самому наконец, это те
страдание и боль, которые связаны с прорывом к событию с
другими людьми. Это трудная работа, требующая отношения к
другому человеку и к себе как к уникальной человеческой сущ-
ности, работа, от которой можно и устать и пресытиться ею.

В.Франкл говорит о духовном пресыщении современных
людей, о необходимости напомнить им о их духовной сущно-
сти. Духовное пресыщение происходит отчасти потому, что
духовность в себе надо поддерживать прояснением для себя
уже своей сущности через обращение к своей совести и любви.
Совесть можно усыпить и вообще от нее отказаться; как мож-
но любовь заменить ее суррогатом, так и человек отдает свою
духовность предмету, вещи или другому человеку, переживая
это как пресыщение духовности, как отсутствие мужества
жить по совести и любви.

¹ Цит. по кн.: О Великом Инквизиторе. Достоевский и последующие. - С. 250.
74

Духовность оказалась весьма уязвимой характеристикой
человеческой экзистенции, недаром она так легко исчезает из
обоснования воздействия человека на человека и на самого
себя. Факты столь многочисленны и однообразны, что разго-
воры об отсутствии человеческого достоинства у большинст-
ва людей стали сегодня в нашей стране почти общим местом.

Думаю, что еще много представителей разных наук будут
обращаться к этим явлениям бездуховности людей, духовному
пресыщению. Для меня это выступает в конкретных фактах
нарушения или игнорирования меры воздействия человека на
св ою собственную жизнь, жизнь других людей и природы, по
существу в игнорировании экзистенциальной сущностной
целостности природы собственной жизни, да и всех других
тоже. Это доведенная до своей противоположности способ-
ность человека возразить всему, что есть в нем социального,
телесного, психического. Теперь в фактах бездуховности и
духовного пресыщения она выглядит не как возражение, а как
полное отрицание в себе социального («мне все можно»), те-
лесного («а мне так хочется»), психического («могу подавить в
себе»), то есть место духовности в психологическом простран-
стве человека занимает жизненная энергия результативного
воздействия. Результат этот связан с переживанием энергети-
ческого потенциала как единственного (или почти единствен-
ного) проявления своей сущности. Наличием этого потенциа-
ла оправдывается любое воздействие, обосновывается любое
прямое или косвенное вмешательство в жизнь. Этика - одна
из общественных форм сохранения духовности - становится
ненужной. Нигилизм преобладает в понимании жизни'.

Бытовой нигилизм принимает самые разные формы, но
всех объединяет отрицание социального, телесного, психиче-
ского без создания качественно нового. Думаю, что эти кон-
кретные примеры из жизни детей и взрослых, моих современ-
ников, можно рассматривать как проявление разрушительно-
го нигилизма: безучастность взрослых, являющихся свидете-
лями насилия; открытый обман ребенком взрослого; воровст-
во, остающееся безнаказанным; семейная разобщенность -
отчуждение между членами семьи, взаимное недоверие; отсут-
ствие трудолюбия, стремления и восприимчивости к красоте...
Нигилизм многолик, энергетически силен, так как отрица-
ние дает видимость силы. Я бы хотела назвать его проявлением
метафизической природы Зла, ведь Зло обладает не меньшим
энергетическим потенциалом, чем метафизическое Добро. Че-

1 См. подробно: Новиков А.И. Нигилизм и нигилисты. - М., 1993.

ловеку же важно переживание своей силы, своей энергии как
возможности (одной из возможностей) самопроявления.

Вся практика работы с людьми показывает, что отрицание
человеком в себе и в других целостных сущностных характе-
ристик приводит к истощению Я-концепции и концепции
другого, возможности воздействия исчерпываются - остается
только убить друг друга и себя. Убить не только в смысле
довести до психологической смерти (это бывает уже давно
сделано), но и физически. Жестокость телесных наказаний в
семьях вовсе не дает оснований говорить о нашем человеке
как о гуманном. Распространенность неврозов и невротиче-
ских состояний не уменьшается год от года, а увеличивается'.

Духовность является экзистенциальной характеристикой че-
ловека, если он от нее отказывается, он попадает в никуда, в
ничто. Он лишается своей интегративности и становится похож
на кучу деталей, от которых давно потеряна инструкция. По
отдельности и все вместе эти детали не имеют тех качеств (и не
могут их иметь), которые у них были в целостном предмете.

Все человеческое в человеке обусловлено - это общее место
в современной психологии. Но, ориентируясь на опыт миро-
вой философии, можно сказать, что собственно человеческим
оно становится лишь тогда и постольку, когда и поскольку
оно поднимается над своей собственной обусловленностью,
преодолевая ее, то есть трансцендируя ее. Как духовное суще-
ство человек выходит за пределы своего телесного и душевно-
го, психического бытия.

«Мы все же хотим подчеркнуть тот факт, что человек как
духовное существо не только сталкивается с тем, что он про-
тивостоит миру (как внешнему, так и внутреннему), но и за-
нимает позицию по отношению к нему. Человек всегда может
как-то "относиться", как-то "вести себя" по отношению к миру.
В каждое мгновение своей жизни человек занимает позицию
по отношению как к природному и социальному окружению,
к внешней среде, так и к витальному психофизическому внут-
реннему миру, к внутренней среде»², - писал В.Франкл.

В этой возможности занимать позицию, осуществлять ин-
тегративное, присущее только этой позиции, отношение к
разным проявлениям своей жизни, и можно увидеть духовную
сущность человека. Она дает ему силы для того, чтобы возра-
жать самому себе, обстоятельствам жизни, даже биологиче-
ской природе. Она дает свободу быть другим.

' См., например: Школа и психическое здоровье. - Л., 1988.
^lфpa.нкп В. Человек в поисках смысла. - М., 1990.-С. 111.

Духовное в человеке требует своего сосредоточения, кон-
центрации в виде трансцендентальной позиции. Человек живет
чужой жизнью, если сам не занимает эту позицию. Так он отка-
зывается от проявления своей сущности. Ему необходима эта
трансцендентальная позиция, как актеру, играющему на сцене,
необходимы зрители, чтобы чувствовать свою нужность.

Когда я только начинала практическую работу с людьми в
качестве психолога, я была потрясена тем, насколько не соот-
ветствовала официальная атеистичность общественного соз-
нания тому, что происходило в сознании индивидуальном.

Люди мучительно искали опору для целостного восприятия
жизни, искали идеал, задавали вопросы о вере в него, требова-
ли ответа на свой вопрос о необходимости веры (веры как це-
лостного, трансцендируемого отношения ко всем проявлениям
своей жизни). Поразительно быстро от просьбы объяснить, что
происходит с ними самими или с их детьми, люди переходили к
проблемам неосуществимой (по их мнению) трансцендентно-
сти. Вместо, казалось бы, бытийно важных вопросов об их
жизненной успешности, содержанием профессиональной дея-
тельности становилось обсуждение вопросов совести, чести,
достоинства, любви, свободы, ответственности - того, что да-
вало людям пусть минимально (по мере моих возможностей)
пережить собственную трансцендентальную способность.

Вставал вопрос как о ее конкретизации, так и о сообщении в
интеграционном виде. Тогда я поняла, что сама психология как
наука в доступном мне содержании не может предложить чело-
веку средства для достижения трансцендентального пережива-
ния. Проблемы людей, обращавшихся ко мне, я попыталась
анализировать и обобщать, выделять в них какие-то типы и
виды, но в общем все они сводились к невозможности осущест-
вления своей любви к человеку ли, к себе ли, к жизни ли.

Вопрос, обращенный ко мне как специалисту, можно было
бы в общем виде сформулировать так: «Почему я не могу
любить жизнь?» Это был вопрос о необходимости трансцен-
дентальное™, собственной духовности человека как важней-
шего проявления его сущности. Так в своей непосредственной
практике я встретилась с тем, что В.Франкл назвал стыдливой
религиозностью человека. Такой ее сделал современный ин-
теллектуализм, основанный на традициях натурализма. По-
следний, как известно, исходит из представления о том, что
природа является универсальным принципом объяснения все-
го сущего, это исключает «сверхъестественное», он строит
внеисторическую концепцию человека, предполагая его есте-
ственную природу, естественную мораль, естественное право.

Только чувства мироощущения приносят современному
интеллектуалу переживания, которые он не умеет рационали-
зировать, а потому стыдится их и отвергает как проявление
собственной неполноценности. Эти чувства - религиозные
чувства современного человека - более-менее удачно подав-
ляются светским воспитанием, но они естественны для ребен-
ка, когда он переживает существование в себе жизни и смерти.
Образ Творца, Создателя как бы сам по себе проступает в
этих чувствах и в вопросах, которые ребенок обращает к себе
и к взрослым, о происхождении сущего. За этими вопросами
не только метафизическая потребность человека, но и по-
требность символическая. Абсолютное, беспредельное, суще-
ствующее в мире ребенок (да и взрослый человек) постигает в
символе, символ делает это беспредельное, абсолютное доста-
точно реальным, чтобы была возможна трансцендентальная
позиция, связанная с этим символом. Так ребенок мудростью
своих чувств догадывается о существовании высшего, незри-
мого присутствия высшего; так взрослый, тоскующий о своей
трансцендентальное™, разумом уже ищет символ, доступный
ему для осуществления его жизни.

Я долгое время боялась себе признаться, что люди, кото-
рые ко мне приходили за профессиональной помощью, оказа-
лись в вакууме экзистенциальное™, в пустоте, что они хотят
видеть в науке символ, который вернет им их интегрирован-
ность и трансцендентальность.

Но наука этого сделать не может, у нее другие цели и задачи.
Это сможет сделать идеология, ставящая своей целью создание и
сохранение символов трансцендентального; идеология, опираю-
щаяся на естественную символическую потребность человека.

Еще со времен З.Фрейда известно, что нравственность че-
ловека может им самим не осознаваться; человек не только
гораздо безнравственнее, чем он думает, но и гораздо более
нравственный. Большинство конфликтов, какими занимался
З.Фрейд и его ученики, были конфликтами человека, основан-
ными на противоречии его естественных (сексуальных) влече-
ний и социальных норм, норм нравственности.

Конфликты людей, с которыми приходится встречаться в
сегодняшней практике, другие - они буквально вопиют об
отсутствии трансцендентальной возможности, которая во
времена З.Фрейда была, я думаю, не так выражена. Конфлик-
ты моих современников не столько обращены к глубинам
психического, сколько к его вершинам', не столько к подсоз-

' О вершинной и глубинной психологии см. в работах Л.С.Выготского.

нательному и бессознательному, сколько к трансценденталь-
ному - абсолютному и беспредельному.

Я сверяла эти выводы со всеми доступными мне текстами
З.Фрейда, сопоставляла происхождение невротических реак-
ций у его пациентов и у тех людей, с кем приходилось рабо-
тать, - различие было существенным. Возможно, у современ-
ников З.Фрейда религиозное чувство было более естествен-
ным, чем у моих современников, а нравственные нормы пере-
живались более остро. У моих современников нравственность
часто подменяется групповой моралью, групповыми норма-
ми, то есть как бы отсутствует; нравственное чувство, связан-
ное с религиозным, подавляется, вытесняется. (О причинах
этого говорить пришлось бы очень долго или ничего, поэтому
я пока обращаюсь только к доступной мне феноменологии.)
Возникает пустота, где реальными, актуальными становятся
только организмические (организменные) свойства человека,
воплощенные в пресловутой колбасе, которой он измеряет
уровень своей жизни. Но человек не может не переживать
присутствие этой пустоты как сущностное; сердце напоминает
о другой жизни появлением экзистенциальных чувств.