Сказка про храброго зайца-длинные уши, косые глаза, короткий хвост

Родился зайчик в лесу и все боялся. Треснет где-нибудь сучок, вспорхнет птица, упадет с дерева ком снега — у зайчика душа в пятки.

Боялся зайчик день, боялся два, боялся неделю, боялся год; а потом вырос он большой, и вдруг надоело ему бояться.

—   Никого я не боюсь! — крикнул он на весь лес. — Вот не боюсь

нисколько, и все тут!

Собрались старые зайцы, сбежались маленькие зайчата, припле­лись старые зайчихи — все слушают, как хвастается Заяц-длинные уши, косые глаза, короткий хвост, — слушают и своим собственным ушам не верят. Не было еще, чтобы заяц не боялся никого.

— Эй ты, косой глаз, ты и волка не боишься?

— И волка не боюсь, и лисицы, и медведя — никого не боюсь! Это уж выходило совсем забавно. Хихикнули молодые зайчата, прикрыв мордочки передними лапками, засмеялись добрые старушки зайчихи, улыбнулись даже старые зайцы, побывавшие в лапах у лисы и отведав­шие волчьих зубов. Очень уж смешной Заяц!.. Ах, какой смешной!

260

И всем вдруг сделалось весело. Начали кувыркаться, прыгать, скакать, перегонять друг друга, точно все с ума сошли.

—   Да что тут долго говорить! — кричал расхрабрившийся оконча­тельно Заяц. — Ежели мне попадется волк, так я его сам съем...

Ах, какой смешной Заяц! Ах, какой он глупый!.. Все видят, что и смешной, и глупый, и все смеются.

Кричат зайцы про волка, а волк — тут как тут.

Ходил он, ходил по лесу по своим волчьим делам, проголодался и только подумал: «Вот бы хорошо зайчиком закусить!» — как слышит, что где-то совсем близко зайцы кричат и его, серого Волка, поминают. Сейчас он остановился, понюхал воздух и начал подкрадываться.

Совсем близко подошел Волк к разыгравшимся зайцам, слышит, как они над ним смеются, а всех больше — хвастун Заяц-косые глаза, длинные уши, короткий хвост.

«Э, брат, погоди, вот тебя-то я и съем», — подумал серый Волк и на­чал выглядывать, который заяц хвастается своей храбростью. А зайцы ничего не видят и веселятся пуще прежнего. Кончилось тем, что хвас­тун Заяц взобрался на пенек, уселся на задние лапки и заговорил:

—   Слушайте вы, трусы! Слушайте и смотрите на меня! Вот я сейчас покажу вам одну штуку. Я... я... я...

Тут язык у хвастуна точно примерз.

Заяц увидел глядевшего на него Волка. Другие не видели, а он видел и не смел дохнуть.

Дальше случилась совсем необыкновенная вещь.

Заяц-хвастун подпрыгнул кверху, точно мячик, и со страху упал прямо на широкий волчий лоб, кубарем прокатился по волчьей спине, перевернулся еще раз в воздухе и потом задал такого стрекача, что, ка­жется, готов был выскочить из собственной кожи.

Долго бежал несчастный Зайчик, бежал, пока совсем не выбился из сил.

Ему все казалось, что Волк гонится по пятам и вот-вот схватит его своими зубами.

Наконец совсем обессилел бедняга, закрыл глаза и замертво сва­лился под куст.

А Волк в это время бежал в другую сторону. Когда Заяц упал на не­го, ему показалось, что кто-то в него выстрелил.

И Волк убежал. Мало ли в лесу других зайцев можно найти, а этот был какой-то бешеный...

Долго не могли прийти в себя остальные зайцы. Кто удрал в кусты, кто спрятался за пенек, кто завалился в ямку.

Наконец надоело всем прятаться, и начали понемногу выглядывать, кто похрабрее.

—   А ловко напугал Волка наш Заяц! — решили все. — Если бы не он, так не уйти нам живыми... Да где же он, наш бесстрашный Заяц?

Начали искать.

Ходили, ходили, нет нигде храброго Зайца. Уж не съел ли его другой ^волк? Наконец-таки нашли: лежит в ямке под кустиком и еле жив от страха.

261

—   Молодец, Косой! — закричали все зайцы в один голос. — Аи да
Косой!.. Ловко ты напугал старого Волка. Спасибо, брат! А мы думали,

что ты хвастаешь.

Храбрый Заяц сразу приободрился. Вылез из своей ямки, встрях­нулся, прищурил глаза и проговорил:

—   А вы бы как думали? Эх вы, трусы... И с этого дня храбрый Заяц на­
чал сам верить, что он действительно никого не боится. Баю-баю-баю...

ЗАЯЦ-ХВАСТА

(Русская народная сказка в обраб. А. Толстого)

Жил-был заяц в лесу; летом ему было хорошо, а зимой плохо: при­ходилось к крестьянам на гумно¹ ходить, овес воровать.

Приходит он к одному крестьянину на гумно, а тут уже стадо зай­цев. Вот он и начал им хвастать:

—   У меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи — я никого не боюсь.

Зайцы и рассказали тетке вороне про эту хвасту. Тетка ворона пош­ла хвасту разыскивать и нашла его под кокориной². Заяц испугался:

— Тетка ворона, я больше не буду хвастать!

— А как ты хвастал?

— У меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи.

— Вот она его маленько и потрепала. — Боле не хвастай!

Раз сидела ворона на заборе, собаки ее подхватили и давай мять, а заяц это увидел: «Как бы вороне помочь?» Выскочил на горочку и сел. Собаки увидали зайца, бросили ворону — да за ним, а ворона — опять на забор. А заяц от собак ушел.

Немного погодя ворона опять встретила этого зайца и говорит ему: - Вот ты молодец, не хваста, а храбрец!

 

 

Ноябрь. 10 неделя

ЛИСИЧКА-СЕСТРИЧКА И ВОЛК (Русская народная сказка в обраб. М. Булатова)³

Проголодалась лиса, бежит по дороге и смотрит по сторонам: нель­зя ли где-нибудь поживиться. Видит она — везет мужик на санях мерз­лую рыбу. Забежала лиса вперед, легла на дорогу, хвост откинула, ноги вытянула... ну, дохлая, да и полно! Подъехал мужик, посмотрел на лису и говорит:

¹ Гу м н о — помещение для сжатого хлеба.

²Кокорина — коряга.

³ © Наследники М. Булатова.

262

—   Славный будет воротник жене на шубу.

Взял лису за хвост и швырнул в сани, закрыл рогожей, а сам пошел подле лошади.

Недолго пролежала лисонька: проделала в санях дырку и давай в нее рыбу выкидывать... Рыбка за рыбкой, повыкидала всю, а потом и сама из саней потихоньку вылезла.

Приехал мужик домой.

— Ну, старуха,— говорит он,— какой воротник привез я тебе на шубу!

— Где?

— Там, на возу, и рыба, и воротник.
Подошла баба к возу: ни воротника, ни рыбы.

Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мертвая; погоревал, пого­ревал, да делать нечего.

Лиса перетаскала всю рыбу к себе в нору, села у норы и рыбку куша­ет. Видит она: бежит волк. От голода у него бока подвело.

— Здравствуй, сестрица! Что кушаешь?

— Рыбку. Здравствуй, братец.

— Дай мне хоть одну.

— Налови сам да и кушай.

— Я не умею.

—   Эка, ведь я же наловила. Ты, братец, ступай на реку, опусти хвост в прорубь, сиди да приговаривай: «Ловись, рыбка, и мала, и велика.
Ловись, рыбка, и мала, и велика». Рыба к тебе сама на хвост нацепит­ся. Да смотри, сиди подольше, а то не наловишь.

Волк и пошел на реку, опустил хвост в прорубь и начал приговари­вать:

—   Ловись, рыбка, и мала, и велика! Ловись, рыбка, и мала, и ве­лика!

Долго сидел волк у проруби, всю ночь не сходил с места. Хвост у не­го и приморозило. Попробовал приподняться: не тут-то было!

«Эка, сколько рыбы привалило, и не вытащишь», — думает волк. Смотрит, а бабы идут за водой. Увидели волка и кричат:

—   Волк, волк! Бейте его! Бейте его!

Прибежали и начали колотить волка, кто коромыслом, кто ведром, кто чем попало.

Волк прыгал, прыгал, оторвал себе хвост и пустился без оглядки бе­жать.   

«Хорошо же, — думает волк, — уж я тебе, лиса, отплачу».

А лисичка-сестричка, покушавши рыбки, захотела попробовать еще что-нибудь стянуть. Забралась она в избу, где бабы блины пекли, Да попала головой в кадку с тестом. Вымазалась и убежала.

Бежит, а волк ей навстречу:

— Так-то ты учишь меня, лиса! Всего меня исколотили.

— Эх, — говорит лисичка-сестричка, — у тебя хоть кровь выступила, а у меня мозги. Мне больней твоего, еле плетусь.

— И то правда, — говорит волк, — где тебе идти. Садись уж на меня, я тебя довезу.

263

Лисичка села волку на спину, он ее и понес. Сидит лиса да поти­хоньку и говорит:

— Битый небитого везет, битый небитого везет.

— Что ты там, лисонька, говоришь?

— А я говорю: битый битого везет.

— Так, милая, так!

СНЕГУРУШКА И ЛИСА (русская народная сказка в обработке М. Булатова)¹

Летела сова — веселая голова; Вот она летела, летела И села,

Да хвостиком повертела, Да по сторонам посмотрела, И опять полетела; Летела, летела и села, Да хвостиком повертела, Да по сторонам посмотрела... Это присказка, а сказка, — Сказка дальше пойдет.

Жили-были старик со старухой. У них была внучка Снегурушка.

Собрались ее подружки в лес по ягоды и пришли звать с собой Сне-гурушку. Старик со старухой долго не соглашались, но наконец отпус­тили ее и велели не отставать от подруг.

Пришли девушки в лес, стали собирать ягоды — деревце за деревце, ку­стик за кустик, Снегурушка и отстала от своих подруг. Они аукали ее, аука­ли, но Снегурушка не слыхала. Уж стало темнеть, подружки пошли домой.

А Снегурушка ходила, ходила по лесу, совсем заблудилась. Поняла она, что осталась в лесу одна, залезла на дерево, уселась на ветку и ста­ла горько плакать, припеваючи:

Ay, ay, Снегурушка!

Ay, ay, голубушка!

У дедушки, у бабушки

Была внучка Снегурушка,

Ее подружки в лес заманили, —

Заманили — покинули!

Идет медведь и спрашивает:

— О чем ты, Снегурушка, плачешь?

— Как мне, медведюшка, не плакать! Я одна у дедушки, бабушки
внучка Снегурушка, меня подружки в лес заманили, заманивши — по­кинули!

- Слезай, я тебя отнесу к дедушке и бабушке!

Наследники М. Булатова.

264

—   Нет, я тебя боюсь, ты меня съешь! Медведь ушел от нее. Она опять заплакала, припеваючи:

Ay, ay, Снегурушка! Ay, ay, голубушка!..

Идет волк, спрашивает:

— О чем ты, Снегурушка, плачешь?

— Как мне не плакать! Меня подружки в лес заманили, заманив­ши — покинули...

— Сойди, я тебя отнесу к дедушке и бабушке! — говорит волк.

— Нет, волк, я тебя боюсь, ты меня съешь!

Волк ушел. А Снегурушка опять заплакала, припеваючи:

Ay, ay, Снегурушка! Ay, ay, голубушка!..

Бежит мимо лиса. Услыхала Снегурушкин голосок и спрашивает:

— Чего ты, Снегурушка, плачешь?

— Как же мне, лисонька, не плакать! Меня подружки в лес заманили, заманивши — покинули!

— Сойди, я тебя отнесу к дедушке и бабушке!

Снегурушка слезла с дерева, села на лисицу, лисица и побежала. Прибежала к дому и стала хвостом стучаться в калитку.

— Кто там? — спрашивают дедушка и бабушка.

— Это я, лисица, внучку вашу привезла!

— Ах ты наша дорогая! Войди к нам в избу! Где нам тебя посадить,
чем угощать?

Принесли молока, яиц, творогу и стали лисицу потчевать. А лисица просит, чтоб в награду дали ей курицу. Старики дали лисице белую ку­рицу и отпустили в лес.  )

Ноябрь. 11 неделя

ЦАРЕВНА-ЛЯГУШКА

(русская народная сказка из сборника А. Афанасьева)

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь и бы­ло у него три сына. Младшего звали Иван-царевич. Позвал однажды царь сыновей и говорит им:

— Дети мои милые, вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать!

— За кого же нам, батюшка, посвататься?

— А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадет — там и сватайтесь.

Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие лу­ки и выстрелили.

265

Пустил стрелу старший брат. Упала стрела на боярский двор, и под­няла ее боярская дочь.

Пустил стрелу средний брат — полетела стрела к богатому купцу во двор. Подняла ее купеческая дочь.

Пустил стрелу Иван-царевич — полетела стрела прямо в топкое бо­лото, и подняла ее лягушка-квакушка...

Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу их нашли: один — в боярском тереме, другой — на купеческом дворе. А Иван-ца­ревич долго не мог найти свою стрелу. Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашел в топкое болото. Смотрит — сидит там лягушка-квакушка, его стрелу держит.

Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от своей находки, а лягушка и говорит:

—   Ква-ква, Иван-царевич! Поди ко мне, бери свою стрелу, а меня
возьми замуж.

Опечалился Иван-царевич и отвечает:

— Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют!

— Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь!

Подумал-подумал Иван-царевич, взял лягушку-квакушку, завернул ее в платочек и принес в свое царство-государство.

Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда чья стрела по­пала.

Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:

—   Бери квакушку, ничего не поделаешь!

Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царе­вич — на боярышне, средний — на купеческой дочери, а Иван-царе-вич — на лягушке-квакушке.

На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:

—   Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне
по караваю хлеба.

Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?

— Как мне не печалиться! — отвечает Иван-царевич. — Приказал
мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба...

—   Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягуше­чью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой — та­кой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!

Взяла она частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай — рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудреными: по бокам — города с дворцами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу — звери рыскучие...

266

Утром будит квакушка Ивана-царевича:

—   Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси!

Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-царевича к отцу.

Пришли и старшие братья принесли свои караваи, только у них и смотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой — сырой да кособокий получился.

Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на не­го и приказал отнести псам дворовым.

Принял у среднего, взглянул и сказал:

—   Такой каравай только от большой нужды есть будешь! Дошла
очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:

—   Вот этот хлеб только в большие праздники есть!
И тут же дал сыновьям новый приказ:

—   Хочется мне знать, как умеют ваши жены рукодельничать. Возьмите шелку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь вы­ткут мне по ковру!

Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены кликать мамушек, нянюшек и красных девушек — чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да крас­ные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать — кто серебром, кто золотом, кто шелком.

А Иван-царевич воротился домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит квакушка, — почему так пе­чалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе?

— Как мне не кручиниться! — отвечает Иван-царевич. — Батюшка
приказал за одну ночь соткать ему ковер узорчатый!

— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать: утро вечера мудренее!

Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушечью ко­жу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковер ткать. Где кольнет иглой раз — цветочек зацветет, где кольнет другой раз — хитрые узоры идут, где кольнет третий — птицы летят...

Солнышко еще не взошло, а ковер уж готов.

Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковер. Царь прежде взял ковер у старшего царевича, посмотрел и молвил:

— Этим ковром только от дождя лошадей покрывать!
Принял от среднего, посмотрел и сказал:

— Только у ворот его стелить!

Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:

—   А вот этот ковер в моей горнице по большим праздникам рассти­лать!

И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими женами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше пляшет.

Отправились царевичи к своим женам.

267

Иван-царевич печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?..»

Пришел он домой невеселый. Спрашивает его квакушка:

— Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буйну голову по­весил? О чем запечалился?

— Как мне не печалиться? — говорит Иван-царевич. — Батюшка
приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привез...

— Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудре­нее!

На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и гово­рит царевичу:

—   Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром — не пугайся, скажи: «Это,
видно, моя лягушонка в коробчонке едет!»

Пошел Иван-царевич к царю на пир один.

А старшие братья явились во дворец со своими женами, разодеты­ми, разубранными. Стоят да над Иваном-царевичем посмеиваются:

—   Что же ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес,дал бы нам всем послушать, как она квакает!

Вдруг поднялся стук да гром — весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, повскакали со своих мест. А Иван-царевич го­ворит:

—   Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя лягушонка в своей

коробчонке едет!

Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут гонцы, а вслед за ними едет золоченая карета, тройкой гнедых коней запряжена.

Подъехала карета к крыльцу, и вышла из нее Василиса Премудрая — сама как солнце ясное светится.

Все на нее дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не

могут.

Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки и повела за сто­лы дубовые, за скатерти узорчатые...

Стали гости есть, пить, веселиться.

Василиса Премудрая из кубка пьет — не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Лебедя жареного ест — косточки за правый ру­кав бросает.

Жены старших царевичей увидели это — и туда же: чего не до­пьют — в рукав льют, чего не доедят — в другой кладут. А к чему, за­чем — того и сами не знают.

Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались пляски. Пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом — стало озеро, махнула правым — поплыли по озеру бе­лые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она плясать, все исчезло: и озеро, и лебеди.

Пошли плясать жены старших царевичей.

Как махнули своими левыми рукавами — всех гостей забрызгали; как махнули правыми — костями-огрызками осыпали, самому царю

268

костью чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы.

Когда пир был на исходе, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу и спалил ее на огне.

Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась — нет лягушечьей кожи! Бросилась она искать ее. Искала, искала — не нашла и говорит Ивану-царевичу:

—   Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять
земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном госу­дарстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь,
как три железных хлеба изгрызешь — только тогда и разыщешь меня...

Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.

Загоревал Иван-царевич. Снарядился, взял лук да стрелы, надел же­лезные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и по­шел искать жену свою, Василису Премудрую.

Долго ли шел, коротко ли, близко ли, далеко ли — скоро сказка ска­зывается, да не скоро дело делается, — две пары железных сапог изно­сил, два железных хлеба изгрыз, за третий принялся. И повстречался ему тогда старый старик.

—   Здравствуй, дедушка! — говорит Иван-царевич.

—   Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь? Рассказал Иван-царевич старику свое горе.

—   Эх, Иван-царевич, — говорит старик,— зачем же ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее и снимать было! Василиса Пре­мудрая хитрей-мудрей отца своего Кощея Бессмертного уродилась. Он
за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.

Иван-царевич поблагодарил старика и пошел за клубочком.

Катится клубочек по высоким горам, катится по темным лесам, ка­тится по зеленым лугам, катится по топким болотам, катится по глухим местам, а Иван-царевич все идет да идет за ним — не остановится на отдых ни на часок.

Шел-шел, третью пару железных сапог истер, третий железный хлеб изгрыз и пришел в дремучий бор. Попадается ему навстречу медведь.

«Дай убью медведя! — думает Иван-царевич. — Ведь у меня никакой еды больше нет».

Прицелился он, а медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:

—   Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я пригожусь тебе. Не тронул Иван-царевич медведя, пожалел, пошел дальше.

Идет он чистым полем, глядь — а над ним летит большой селезень. Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в селезня острую стрелу, а селезень и говорит ему по-человечески:

—   Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.
Пожалел Иван-царевич селезня — не тронул его, пошел дальше го­лодный.

269

Вдруг бежит ему навстречу косой заяц.

«Убью этого зайца! — думает царевич. — Очень уж есть хочется...» Натянул свой тугой лук, стал целиться, а заяц говорит ему человече­ским голосом:

—   Не губи меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.
И его пожалел царевич, пошел дальше.

Вышел он к синему морю и видит: на берегу, на желтом песке, ле­жит щука-рыба. Говорит Иван-царевич:

— Ну, сейчас эту щуку съем! Мочи моей больше нет — так есть хо­чется!

— Ах, Иван-царевич,— молвила щука, — сжалься надо мной,не ешь меня, брось лучше в синее море!

Сжалился Иван-царевич над щукой, бросил ее в море, а сам пошел берегом за своим клубочком.

Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек в лес, к избушке. Сто­ит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается. Говорит Иван-царевич:

—   Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом. Из­бушка по его слову повернулась к лесу задом, а к нему передом. Вошел
Иван-царевич в избушку и видит: лежит на печи баба-яга — костяная нога.

Увидела она царевича и говорит:

— Зачем ко мне пожаловал, добрый молодец? Волей или неволей?

— Ах, баба-яга—костяная нога, ты бы меня накормила прежде, на­поила да в бане выпарила, тогда бы и выспрашивала!

— И то правда!— отвечает баба-яга.

Накормила она Ивана-царевича, напоила, в бане выпарила' а царе­вич рассказал ей, что он ищет жену свою, Василису Премудрую.

— Знаю, знаю! — говорит баба-яга. — Она теперь у злодея Кощея Бессмертного. Трудно будет ее достать, нелегко с Кощеем сладить: его ни стрелой, ни пулей не убьешь. Потому он никого и не боится.

— Да есть ли где его смерть?

— Его смерть — на конце иглы, та игла — в яйце, то яйцо — в утке, та утка — в зайце, тот заяц — в кованом ларце, а тот ларец — на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем лесу растет.

Рассказала баба-яга Ивану-царевичу, как к тому дубу пробраться. Поблагодарил ее царевич и пошел.

Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришел наконец к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной в облака упирается, корни на сто верст в землю раскинул, ветками красное солнце закрыл. А на самой его вершине — кованый ларец.

Смотрит Иван-царевич на дуб и не знает, что ему делать, как ларец достать.

«Эх, — думает, — где-то медведь? Он бы мне помог!»

Только подумал, а медведь тут как тут: прибежал и выворотил дуб с корнями. Ларец упал с вершины и разбился на мелкие кусочки.

Выскочил из ларца заяц и пустился наутек.

270

думает царевич. — Он этого зайца непременно

«Где-то мой заяц? догнал бы...»

Не успел подумать, а заяц тут как тут: догнал другого зайца, ухватил и разорвал пополам. Вылетела из того зайца утка и поднялась высоко­ высоко в небо.

«Где-то мой селезень?» — думает царевич.

А уж селезень за уткой летит — прямо в голову клюет. Выронила ут­ка яйцо, и упало то яйцо в синее море...

Загоревал Иван-царевич, стоит на берегу и говорит:

— Где-то моя щука? Она достала бы мне яйцо со дна морского.
Вдруг приплывает к берегу щука-рыба и держит в зубах яйцо.

— Получай, Иван-царевич!

Обрадовался царевич, разбил яйцо, достал иглу и отломил у ней кончик. И только отломил — умер Кощей Бессмертный, прахом рас­сыпался.

Пошел Иван-царевич в Кощеевы палаты. Вышла тут к нему Васи­лиса Премудрая и говорит:

—   Ну, Иван-царевич, сумел ты меня найти, теперь я весь век твоя буду!

Выбрал Иван-царевич лучшего скакуна из Кощеевой конюшни сел на него с Василисой Премудрой и воротился в свое царство-государ­ство.

И стали они жить дружно, в любви и согласии.

 

 

Ноябрь. 12 неделя