Глава 1. Духовный материализм 5 страница

Вопрос: Что происходит, когда мы говорим: «Вот здорово! Я сделал это!» Это разрушает все дело, не правда ли?

Ответ: Не обязательно. Но что происходит после этого? Хотите ли вы повторять свое переживание вновь и вновь, вместо того, чтобы работать с нынешней ситуацией, с тем, что есть? Мы можем пережить невероятную радость при первой вспышке раскрытия, которая так прекрасна. Но важно то, что происходит затем, — работаем ли мы ради удержания и воссоздания этого переживания, — или оставляем его позади, даем этому переживанию быть всего лишь еще одним переживанием и не пытаемся восстановить первую вспышку.

Вопрос: Вы честолюбивы, вы постоянно что‑то строите; и чем больше вы об этом думаете, тем хуже идут дела. Поэтому вы пробуете просто уйти от всего, стараетесь не думать ни о чем, забыться в любых возможных отдушинах. Что это значит? Как можно покончить с тем фактом, что чем больше человек думает о просветлении, чем больше старается узнать о нем, тем хуже складываются обстоятельства, тем больше накапливается концептуальных представлений? Что можно сделать?

Ответ: Это весьма очевидно; вы полностью прекращаете какие бы то ни было искания, прекращаете старания что‑то открыть, старания доказать собственное существование.

Вопрос: Но ведь иногда у нас может появиться деятельное ощущение бегства, и это совсем не то же самое, что полное бездействие.

Ответ: Когда вы пытаетесь спастись бегством, вы обнаруживаете, что вас не только преследуют сзади, но к вам приближаются и спереди. В конце концов, не остается места, куда можно было бы убежать; вы полностью пойманы. Тогда осталось одно — полностью и по‑настоящему сдаться.

Вопрос: Что это значит?

Ответ: Это надо пережить самому. Это значит прекратить попытки идти куда бы то ни было — как в смысле ухода от чего‑то, так и в смысле бегства куда‑то; оба эти подхода суть одно и то же.

Вопрос: Совместимо ли вспоминание себя или самонаблюдение с покорностью и пребыванием здесь, в настоящем?

Ответ: Вспоминание себя в действительности является весьма опасной техникой. Оно может включать слежку за собой и за своими действиями, когда вы уподобляетесь голодному коту, высматривающему мышей; или же оно может быть разумным жестом: вы пребываете там, где находитесь сейчас. Все дело в том, что если у вас налицо какая‑то идея взаимоотношений — «я переживаю это, я делаю это», — тогда «я» и «это» оказываются в одинаковой степени очень сильными личностями, и между ними, «мною» и «этим», каким‑то образом возникает конфликт. Вернее будет сказать, что «это» является матерью, а «я» — отцом; и когда в дело вовлечены две такие полярные крайности, вы непременно порождаете нечто. Таким образом, вся идея здесь в том, чтобы не дать возможности существования «этого»; тогда не будет и «меня». Или иначе: нет «я», потому нет и «этого». Главное дело — не повторять себе эту фразу, а прочувствовать факт, пережить его по‑настоящему. Вы должны убрать наблюдателя, который следит за двумя крайностями; когда этот наблюдатель удален, отпадает и вся структура. Дихотомия сохраняет существование только до тех пор, пока имеется наблюдатель, объединяющий всю картину. Вам необходимо убрать наблюдателя и ту весьма усложненную бюрократию, которую он создает, чтобы обеспечить полный контроль центрального учреждения; когда же мы убрали наблюдателя, открывается пространство огромной протяженности, потому что наблюдатель и его бюрократический аппарат занимают так много места. Если мы удалили фильтр «я» и «другого», тогда пространство становится четким, точным, разумным. Пространство содержит колоссальную точность, дающую возможность работать с находящимися в нем ситуациями. В действительности нам совсем не нужен наблюдатель, «тот, кто следит».

Вопрос: Не потому ли существует наблюдатель, что мы хотим жить на уровне, который кажется нам более высоким, тогда как если мы просто оставим все как есть, мы, может быть, останемся здесь?

Ответ: Да, это правильно. Когда исчезает наблюдатель, нет возможности для применения понятий высшего и низшего, а потому нет более и какой‑либо склонности к борьбе, к попыткам достичь высшего. Тогда вы просто находитесь там, где существуете.

Вопрос: Можно ли устранить наблюдателя силой? Не будет ли это снова игрой оценок?

Ответ: Не нужно считать наблюдателя каким‑то злодеем. Если вы начнете понимать, что цель медитации не в том, чтобы подниматься выше, а в том, чтобы присутствовать здесь, тогда наблюдатель не будет настолько действенным, чтобы выполнять свою функцию, — и он автоматически отпадет. Основное качество наблюдателя — стараться быть чрезвычайно действенным и деятельным. Но тотальное осознание есть нечто, чем вы уже обладаете; поэтому честолюбивые или так называемые «успешные» попытки осознания ведут к собственному поражению. И когда наблюдатель начинает видеть свою ненужность, он просто отпадает.

Вопрос: А может ли существовать осознание без наблюдателя?

Ответ: Да, потому что наблюдатель — только безумие. Вы могли бы обладать полным раскрытием, всеохватывающим обозрением ситуации без необходимости различать между двумя сторонами, между «я» и «другим».

Вопрос: А будет ли это осознание заключать в себе чувство блаженства?

Ответ: Не думаю; потому что блаженство — весьма индивидуальное переживание. Вы отдельны; и вы переживаете блаженство. Когда наблюдателя нет, нет и оценки переживания, ни приятного, ни болезненного. Когда вы обладаете всеобъемлющим осознанием, без оценки, свойственной наблюдателю, тогда блаженство становится несущественным в силу того факта, что отсутствует тот, кто его переживает.

 

Глава 6. Трудный путь

 

Поскольку выясняется, что никто не собирается нас спасать, — в том смысле, что никто не собирается чудесным образом принести нам просветление, рассматриваемый нами путь называют «трудным путем». Этот путь не подтверждает наших ожиданий: мы думали, что принятие нами буддийского учения будет мягкой, мирной и приятной процедурой, проникнутой состраданием. Но перед нами — тяжелый путь, простая встреча двух умов, и если вы хотите встречи, если открыли свой ум, тогда открывает свой ум и учитель. Здесь нет речи о магии: условия раскрытия создаются взаимными усилиями.

Вообще, когда мы говорим о свободе, об освобождении, о духовном понимании, мы думаем, что для их достижения нам совсем ничего не надо делать, что кто‑то другой позаботится о нас. «У вас все в порядке, не тревожьтесь, не плачьте, я позабочусь о вас». Мы склонны думать, что все, что нам надо делать, — это вступить в члены какой‑то организации, заплатить за посвящение, расписаться в графе, а затем выполнять данные нам инструкции. «Я твердо убежден, что ваша организация разумна; она отвечает на все мои вопросы. Вы можете дать мне любую программу; если вы хотите поставить меня в трудные ситуации, сделайте это; оставляю вам полную свободу действий». Такое отношение обеспечивает удобство положения: не надо ничего делать — только следовать приказаниям. Все перекладывается на плечи другого — он наставляет вас, избавляет вас от недостатков. Но, к нашему удивлению, ничего подобного не происходит. Идея о том, что нам ничего не нужно делать самим, представляет собой чрезвычайно желанную мысль.

Для того, чтобы проложить себе дорогу через трудности пути и по‑настоящему войти в жизненные ситуации, глубоко и правильно, требуется гигантское усилие. Поэтому вся суть трудного пути как будто заключается в том, чтобы узнать самого себя, пройти через процесс снятия масок. Человек должен охотно остаться в одиночестве, а это трудно.

Я не хочу сказать, что сущность трудного пути состоит в том, что мы обязаны быть героями. Поза «героизма» основана на предположении, что мы плохи, нечисты, недостойны, не готовы для духовного понимания. Мы должны реформировать себя, стать отличными от того, что мы такое. Так, если мы, например, принадлежим к американцам среднего класса, нам необходимо бросить работу, уйти из колледжа, покинуть свою виллу, отрастить волосы, может быть, испробовать наркотики. А если мы хиппи, — мы должны бросить употребление наркотиков, остричь волосы, выбросить рваные джинсы. Мы думаем, что мы особые люди, герои, что мы отворачиваемся от искушений. Мы делаемся вегетарианцами, становимся тем или другим; ведь можно стать столь многим! Мы думаем, что этот наш путь является духовным, потому что он идет буквально против всего, к чему мы привыкли; но это просто путь ложного героизма; и единственным героем на таком пути оказывается наше эго.

Мы можем довести ложный героизм такого рода до крайних пределов, поставить себя в чрезвычайно суровые ситуации. Если учение, с которым мы связаны, рекомендует стоять двадцать четыре часа в сутки на голове, мы делаем это. Мы очищаем себя, совершаем различные аскетические подвиги; и мы чувствуем себя чрезвычайно очищенными, преображенными, добродетельными. Какое‑то время нам кажется, что во всем этом нет ничего ошибочного.

Мы можем подражать некоторым духовным путям, например, пути североамериканского индейца, пути индуиста, японского дзэн‑буддиста. Мы можем сбросить костюмы, воротнички и галстуки, снять пояса, штаны и обувь в попытках последовать их примеру. Или мы можем решить отправиться в Северную Индию, чтобы присоединиться к живущим там тибетцам; возможно, мы даже станем носить тибетскую одежду и примем тибетские обычаи. Это покажется нам «трудным путем», потому что на нем всегда будут появляться препятствия и искушения, отвлекающие нас от нашей цели.

Сидя в каком‑нибудь индийском ашраме и не видя шоколада в течение шести или семи месяцев, мы мечтаем о шоколаде или о каких‑то других любимых блюдах. Может быть, мы чувствуем тоску по Рождеству или новогоднему празднику, но мы все же думаем, что нашли путь дисциплины. Мы боролись, преодолевали трудности этого пути и стали вполне компетентными мастерами какого‑то рода дисциплины. Мы ожидаем, что магия и мудрость нашей тренировки и практики приведут нас к правильному пониманию состояния ума. Иногда мы думаем, что достигли своей цели. Может быть, мы оставались полностью «возвышенными» или сосредоточенными в течение целых шести или семи месяцев. Позднее наш экстаз исчезает. И все продолжается как и прежде, день за днем. Как же мы будем вести себя в такой ситуации? Мы можем оказаться способными оставаться в «возвышенном» или блаженном состоянии и дольше, но потом нам вновь приходится возвращаться, приходить или опускаться к нормальному уровню.

Я не говорю, что внешние или дисциплинарные традиции неприменимы к духовному пути. Я скорее имею в виду тот факт, что у нас существует представление о необходимости какого‑то рода лекарства или магического средства, чтобы помочь нам в достижении правильного состояния ума. Этот подход к проблеме не может быть верным. Мы надеемся, что манипуляции с материей в физическом мире дадут нам возможность прийти к мудрости и пониманию. Мы, пожалуй, даже ожидаем, что сведущие ученые сделают это для нас. Они могут положить нас в какую‑то особую больницу, дать нам подходящее лекарство и поднять нас к высокому состоянию сознания. Но я думаю, что, к нашему несчастью, это невозможно, ибо мы не в состоянии уйти от того, чем мы реально являемся; мы все время несем с собой свое состояние.

Таким образом, мы вернулись к тому, что нам нужно полностью раскрыться, и в этом случае требуется своего рода реальный дар, жертва. Этот дар может принимать любую форму. Но для того, чтобы он был осмысленным, необходимо обязательно включить в него ваш отказ получить что‑либо взамен. Не имеет значения, сколько титулов вы имеете, сколько костюмов экзотического покроя вы износили, сколько философских систем изучили, в каком количестве начинаний или священных церемоний принимали участие. Мы должны оставить свое стремление получить нечто в ответ на дар. В самом деле, этот путь оказывается очень трудным.

Может быть, мы замечательно провели время, путешествуя по Японии. Возможно, мы с удовольствием ознакомились с. японской культурой, красивыми дзэнскими храмами, с великолепными произведениями искусства. И дело не только в том, что мы нашли эти переживания прекрасными; они также сообщили нам нечто. Эта культура — творение целого стиля жизни, совершенно отличного от стиля жизни западного мира, — и создания японской культуры как бы беседовали с нами. Но до какой степени изящество этой культуры и ее образов, красота ее внешних форм потрясли нас, коснулись нас? Этого мы не знаем; мы просто хотим смаковать свои приятные переживания, не желая слишком тщательно их исследовать, — ибо это пространство чувствительно.

Или может случиться так, что какой‑то гуру дал нам посвящение в очень волнующей и необыкновенно значительной церемонии. Церемония была прямой, подлинной и прекрасной; но какую часть переживания мы захотим подвергнуть исследованию? Это переживание чересчур хрупкое для исследования; а мы склонны к тому, чтобы тщательно оберегать и сохранять вкус и прелесть такого переживания так, чтобы в плохие времена, когда мы находимся в подавленном и мрачном настроении, можно было бы вызвать в уме это воспоминание и упокоить себя, убедить себя в том, что мы действительно находимся на пути. Это совсем не будет трудным путем.

Наоборот, в данном случае мы как будто приобретаем, а не отдаем. Если мы пересмотрим свои приобретения, сможем ли мы вспомнить случай, когда мы отдали нечто целиком и полностью, раскрылись и отдали все? Был ли когда‑нибудь момент, когда мы сбросили свою маску, освободились от доспехов, от рубашки, от кожи, мускулов и вен — до самого сердца? Действительно ли мы пережили процесс снятия покровов, раскрытия и отдачи? Это фундаментальный вопрос. Мы должны проявить подлинную покорность, что‑то отдать, причем отдать полностью и весьма болезненным образом. Мы должны начать разоблачение глубинной структуры того «я», которое нам удалось создать. Процесс разоблачения, раскрытия, отдачи — вот подлинный процесс учения. Какую часть этой ситуации, подобной вросшему ногтю, мы решили отдать? Вероятнее всего, мы не подготовили для отдачи ничего; мы только собирали, строили, прибавляли слой за слоем. Таким образом, перспектива трудного пути оказывается весьма угрожающей.

Проблема состоит в том, что мы склонны искать легкого и безболезненного ответа. Но решение подобного рода неприменимо к духовному пути, на который многим из нас не следовало бы вступать. Если же мы посвятили себя духовному пути, — он окажется очень болезненным, и мы находимся на нем именно для этого. Мы посвятили себя болезненному процессу самораскрытия, сбрасывания одеяний, кожи, нервов, сердца, мозга — пока не обнажится сама вселенная. Не остается ничего. Это переживание будет ужасным, мучительным, но таков путь.

Кажется, что мы находимся в обществе очень странного врача, и он собирается нас оперировать; при этом он не пользуется обезболивающими средствами, гак как хочет по‑настоящему соприкоснуться с нашей болезнью. Он не разрешает нам надеть на себя фасад духовности, психологической утонченности, выдуманных болезней психики или какую‑либо другую маскировочную одежду. Нам хотелось бы никогда с ним не встречаться, нам хотелось бы просто понять, как можно избавиться от своей боли. Но сейчас мы погружены в эту боль, у нас нет никакого выхода, — и не потому, что он так могуществен; мы могли бы распрощаться с ним в любой момент и отправиться прочь. Но мы уже так сильно раскрылись перед врачом, и если нам придется проделывать все это снова, такая процедура окажется очень мучительной. А нам не хочется терпеть ее еще раз. Поэтому здесь нет выбора, остается только ждать.

Находясь в присутствии этого врача, мы испытываем чрезвычайные неудобства, так как постоянно пытаемся спорить с ним, хотя в то же время знаем, что он видит нас насквозь и понимает всю нашу игру. Операция остается для него единственным способом общения с нами, поэтому нам необходимо согласиться на нее; мы должны раскрыть себя для этой операции, для трудного пути. Чем больше мы задаем вопросов о том, что он собирается сделать с нами, тем более приходим в замешательство, потому что мы знаем, что мы такое. Путь — чрезвычайно узкая тропинка, с которой некуда свернуть; это болезненный путь. Мы должны полностью покориться врачу и быть в контакте с ним. Кроме того, нам необходимо снять прикрытия со своих ожиданий чудес от гуру, с надежд при помощи его чудесных сил получить просветление каким‑то необыкновенным и безболезненным образом. Нам приходится оставить поиски безболезненной операции, оставить надежду на то, что врач применит обезболивающее или успокаивающее средство, так что, когда мы придем в себя, все окажется в совершенном порядке. Мы должны проявлять желание иступить в общение с духовным другом и со своей жизнью полностью открытым и прямым образом, без всяких укромных уголков. Это — тяжелый, болезненный, трудный путь.

Вопрос: Происходит ли раскрытие просто само по себе или для него существует какой‑то особый способ — способ раскрытия?

Ответ:

Я думаю, что если вы уже посвятили себя процессу раскрытия, тогда чем меньше вы стараетесь раскрыться, тем более очевидным становится процесс раскрытия. Я бы сказал, что это скорее автоматическое действие, а не что‑то такое, что вам нужно делать. Вначале, когда мы рассматривали вопрос о покорности, я сказал, что если вы все открыли своему духовному другу, тогда вам совсем не надо ничего предпринимать. Дело лишь в том, чтобы просто принимать то, что есть; а мы имеем такую возможность в любом случае. Мы часто обнаруживаем себя в разных ситуациях полностью обнаженными, а нам хочется иметь какую‑то одежду для прикрытия. Такие смущающие ситуации постоянно приходят к нам в жизни.

Вопрос: Необходим ли нам духовный друг до того, как мы сможем раскрыться просто в жизненных ситуациях?

Ответ: Я думаю, что вам нужно, чтобы кто‑то наблюдал за тем, как вы это делаете, потому что тогда раскрытие окажется для вас более реальным. Легко раздеться в комнате, где никого нет, но мы находим трудным раздеться в комнате, полной народа.

Вопрос: Значит, это действительно будет раскрытие себя перед самим собой?

Ответ: Да. Но мы не видим его таким образом. Мы обладаем сильным осознанием аудитории, потому в нас так сильно осознание себя.

Вопрос: Не понимаю, почему выполнение суровых предписаний и дисциплина подчинения не являются подлинным «трудным путем»?

Ответ: Вы можете обманывать себя, полагая, что идете по трудному пути, тогда как в действительности это не так. Такое положение равносильно героической роли в театре. «Легкий путь» в значительно мере связан с переживанием героизма, тогда как трудный путь оказывается гораздо более личным. Пройдя путь героизма, вы все еще должны будете проходить трудный путь; и открытие этой необходимости будет тяжелым ударом.

Вопрос: Есть ли необходимость в том, чтобы вначале пройти героический путь, есть ли необходимость проявлять упорство на героическом пути, чтобы продолжать движение по подлинно трудному пути.?

Ответ: Я так не думаю. Именно это я и стараюсь вам показать. Если вы заняты героическим путем, вы прибавляете к своей личности новые слои, накладываете на нее новые кожные покровы, потому что считаете, что чего‑то достигли. Позднее вы, к своему удивлению, обнаруживаете, что нужно что‑то другое; необходимо удалять слои, сбрасывать кожу.

Вопрос: Вы говорите о необходимости переживать мучительную боль. Может ли понимание процесса сбрасывания масок сделать ненужным это переживание боли?

Ответ: Это очень хитрое предположение. Понимание не означает, что вы на самом деле что‑то сделали; вы просто понимаете. Мы можем понять физиологический смысл чьих‑то мучений, ощущения боли; но действительное переживание будет совершенно иным. Вы должны как следует, по‑настоящему почувствовать нечто. Единственный способ проникнуть в суть дела — действительно пережить его самому, но создавать болезненные ситуации вы не должны. Эти ситуации будут возникать при помощи духовного друга, который являет собой врача со скальпелем.

Вопрос: Если вы находитесь в процессе покорности, и ваш духовный друг в этот момент как будто направляет на вас скальпель, да еще при этом лишает вас обезболивающего средства, — тогда ситуация будет чрезвычайно пугающей. Духовный друг кажется очень разгневанным и неприязненным, вам хочется убежать. Не объясните ли вы это?

Ответ: В этом‑то все дело — здесь производится операция без применения обезболивающего. Вы должны охотно ей подвергнуться. Если вы убежите, вы уподобитесь человеку, которому нужно удалить аппендикс и который убегает из операционной; его аппендикс может разорваться.

Вопрос: Но ведь это происходит на очень ранней стадии взаимоотношений с духовным другом; вы едва пробыли с ним пять минут. И вот внезапно на вашу голову обрушивается крыша; а он просто оставляет вас — выпутывайся, как можешь! Да еще может быть скажет при этом: «Я не буду заниматься этим делом вместе с тобой; вот уже прошло пять минут. Оставь все, все твои затеи, разбирайся сам; а когда распутаешь все, я поговорю с тобой!» Вот как я это чувствую.

Ответ: Видите ли, то обстоятельство, что вы начинающий или продвинутый ученик, значения не имеет. Вопрос в том, как долго вы находились с самим собой. Если человек находился наедине с самим собой, он должен знать себя. Это похоже на обыкновенную болезнь. Предположим, вы путешествуете из одной страны в другую; в пути вы заболели и решили обратиться к врачу. Он едва умеет объясняться на вашем языке, однако способен почувствовать ваше тело и увидеть расстройство; и вот он принимает решение немедленно уложить вас в больницу и оперировать. Все зависит от того, как развивается болезнь в вашем теле. Вы можете разорваться на куски. Если у вас аппендицит и врач готовится к операции чересчур долго, хотя бы для того, чтобы подружиться с вами, ваш аппендикс лопнет. Вряд ли вы скажете, что такой способ медицинской практики будет очень хорошим.

Вопрос: Почему человек делает первый шаг на пути? Что приводит его гуда? Случай? Судьба? Или карма? — что это такое?

Ответ: Если вы полностью раскрылись, тогда вы уже находитесь на пути. Если вы раскрылись наполовину, тогда вы на пути лишь частично; и это обстоятельство не замедлит на вас сказаться. Если вы дадите своему другу, своему врачу меньше сведений, тогда вы будете поправляться гораздо медленней, потому что не раскроете всю историю своего случая. Чем больше вы расскажете врачу, тем скорее он сумеет вылечить вас.

Вопрос: Если подлинный путь заключается в самораскрытии, следует ли мне позволять себе раскрываться перед тем, что я считаю злом, что, как мне известно, может мне повредить?

Ответ: Раскрытие — это не добровольное мученичество по отношению к каждой встречающейся угрозе. Вы не должны становиться на рельсы перед приближающимся поездом, чтобы раскрыться для него. Как раз это и было бы путем героизма, ложным путем, подменой трудного пути.

Во всех случаях, когда мы встречаемся с чем‑то таким, что считаем «злом», последнее представляет собой угрозу для самосохранения «я». Мы так заняты сохранением своего существования перед лицом этой угрозы, что совсем не можем видеть вещи ясно. Для того, чтобы открыться, мы должны преодолеть свое желание сохранить собственное существование. Тогда мы сможем ясно видеть ситуацию и иметь с ней дело.

Вопрос: Но ведь этого не достигнешь одним махом, так ведь? Я хочу сказать, что вы можете раскрыться в одном контексте, однако, очутившись в другой ситуации, вы внезапно хватаетесь за маску и надеваете ее на лицо, хотя в действительности и не хотели бы этого делать. Кажется, достигнуть полной открытости так трудно.

Ответ: Все дело в том, что борьба не имеет никакого отношения к раскрытию. Если вы вступили на путь, если вы оставили и самую борьбу, это факт уже воздействует и на проблему в целом. Тогда более нет и вопроса о том, хотим мы или не хотим оказаться вовлеченными в жизненные ситуации. Обезьяний инстинкт эго растворяется, потому что он основан на информации из вторых рук, а не на непосредственном переживании того, что есть. Борьба — это эго. И если вы оставили борьбу, тогда не останется никого, кто должен преодолевать эту борьбу: она просто исчезает. Так что, как видите, здесь дело не в том, чтобы одержать победу над борьбой.

Вопрос: Когда вы чувствуете гнев, нужно ли его просто выражать с целью раскрытия?

Ответ: Когда мы говорим о раскрытии и покорности, например, в случае гнева, это не значит, что мы должны на самом деле тут же выйти из комнаты и прямо тут же ударить кого‑то. Пожалуй, это скорее будет способом питания эго, а не способом правильного раскрытия вашего гнева, видения его реальности, его живого качества. Это относится и к самораскрытию вообще. Дело заключается в том, чтобы видеть основное качество ситуации какова она есть, а не пытаться что‑то с ней сделать. Конечно, если мы полностью открыты по отношению к ситуации без каких‑либо предвзятых мнений, тогда мы будем знать, какое действие правильно, а какое окажется неумелым. Если некоторый особый способ действий окажется неуклюжим и неумелым, тогда вы не остановитесь на развилке у дороги, а сразу изберете путь искусного и творческого действия. Вы не связаны суждением как таковым, а реально выбираете творческий путь.

Вопрос: Неизбежна ли ступень накопительства и защитного переодевания?

Ответ: Мы коллекционируем вещи, а позже нам приходится их отдавать, и это оказывается болезненным. Похоже на швы в коже после операции; страшно удалять их, так как мы чувствительны и привыкли к чуждому элементу в организме.

Вопрос: Как вы думаете, возможно ли начать видеть то что есть, видеть себя таковыми как мы есть, без учителя?

Ответ: Я не думаю, что это вообще возможно. Вам необходим духовный друг, чтобы вы покорились ему и полностью раскрыли себя.

Вопрос: Значит, абсолютно необходимо, чтобы духовный друг был живым человеком?

Ответ: Да. Любое другое «существо», с которым, по вашему предположению, вы общаетесь, будет иллюзорным.

Вопрос: Может ли быть учение Христа само по себе духовным другом?

Ответ: Я бы этого не сказал. Это воображаемая ситуация. То же самое справедливо по отношению к любому другому учению; речь идет не обязательно об учении Христа. Проблема здесь в том, что мы можем сами толковать учение. Именно в этом все дело: книжные учения всегда открыты для интерпретаций эго.

Вопрос: Когда вы говорите об открытости и самораскрытии, это сильно напоминает мне некоторые школы психотерапии. Какова на ваш взгляд функция того рода практики, которой заняты люди в психотерапии?

Ответ: В большинстве систем психотерапии проблема заключается в том, что, если вы считаете процесс «терапевтическим», тогда вы действительности имеете в виду не процесс сам по себе, а психотерапию как лечебное средство. Иными словами ваша терапия — это хобби; кроме того, вы видите терапевтическую ситуацию лишь в рамках истории болезни. В ваших взаимоотношениях с отцом и матерью что‑то сложилось неправильно, и потому у вас имеется склонность к … и т.д. Когда вы начинаете рассматривать историю болезни данного человека в целом, стараясь соотнести ее с настоящим временем, такой человек начинает чувствовать, что для него нет спасения, что его положение безнадежно, потому что он не в состоянии переделать своего прошлого; он чувствует, что захвачен этим прошлым, и из существующего положения нет выхода. Такой способ лечения оказывается чрезвычайно неумелым, разрушительным, потому что создает препятствия для соучастия в творческом аспекте того, что происходит сейчас, здесь, сию минуту. Но, с другой стороны, если психотерапия представлена нам с упором на то, чтобы жить в настоящем времени, работать с проблемами данного времени, — и не только в том, что касается одних лишь словесных выражений и мыслей, а в понимании переживания действительности эмоций и чувств, — тогда, как я думаю, этот стиль психотерапии будет весьма эффективным. Но, к несчастью, существует много видов психотерапии и много псхиотерапевтов, занятых скорее попытками оправдать самих себя и свои теории, а не работой с тем, что есть. Фактически, их очень пугает работа с тем, что есть.

Мы должны упростить проблему, а не усложнять ее, не отягощать всякого рода теориями. Ситуация погруженности в настоящее, в данный момент, содержит историю болезни в целом и предопределяющие элементы будущего.

Все находится прямо здесь, так что нам не надо идти куда‑то дальше, устанавливать, кто мы такие, кем были или могли бы стать. Как только мы пытаемся разгадать прошлое, мы оказываемся вовлеченными в честолюбие и борьбу в настоящем, лишаемся способности принять настоящий момент как он есть. Это — очень трусливый подход. Кроме того, считать психотерапевта или гуру своим спасителем — нездоровая склонность. Мы должны работать над собой. Поистине, альтернативы для нас нет. Духовный друг может в некоторых обстоятельствах усилить нашу боль. Это часть взаимоотношений между врачом и пациентом. Идея не в том, чтобы рассматривать духовный путь как нечто роскошное и приятное; надо видеть в нем просто прямой подход к фактам жизни.