Наркоанализ и психохирургия.

Начиная разговор о наркоанализе, хочу прежде всего сказать о том, что он известен широкой публике под абсолютно неправильным названием «сыворотка правды». Давайте зададим себе следующие вопросы: действительно ли речь идет о сыворотке и действительно ли с ее помощью можно установить правду? Ответы на оба вопроса должны быть отрицательными: отвечая на первый вопрос, нужно было бы сказать, что если в данном случае говорить о лекарственном термине, то речь идет не о сыворотке, а скорее о препарате, который, независимо от его использования при наркоанализе, хорошо известен как снотворное, хотя, безусловно, его применяют в первую очередь как наркотик; а отвечая на второй вопрос, нужно было бы сказать, что с помощью наркоанализа удается установить, во-первых, не всегда полную и, во-вторых, не всегда истинную правду.

О том, что же такое наркоанализ, и об его практическом применении в настоящее время можно узнать из многочисленных (иногда даже чересчур многочисленных) публикаций в различных газетах и иллюстрированных журналах.

Врач медленно вводит в вену, расположенную на локтевом сгибе, определенный медицинский препарат — настолько медленно и такое определенное количество, что пациент не сразу засыпает, а сохраняет вербальный контакт со своим врачом. Теперь врачу нужно подождать, чтобы у пациента, находящегося в состоянии полудремы, наступило внутреннее растормаживание (или, как еще говорят, расслабление), после чего пациент начинает говорить о том, о чем он хранил бы полное молчание в том случае, если бы к нему не был применен наркоанализ.

Если проследить исторические корни наркоанализа, можно установить, что они уходят и так называемый усыпляющий гипноз. В прежние времена пациента, состояние которого определяли как тяжелое, с терапевтической целью вводили в гипнотический сон, предварительно дав больному определенную дозу снотворного. Во время Второй мировой войны многие психиатры вернулись к этому методу. С помощью гипнотического сна, подкрепленного снотворным, они стали лечить многие неврозы, поскольку в их распоряжении не было ни достаточного количества времени для основательного психологического лечения, ни хорошо обученного медицинского персонала. Этот укороченный психотерапевтический метод и впоследствии применялся достаточно широко. Само собой разумеется, что армейских психиатров интересовала не столько проблема разработки каких-либо новых психологических приемов, сколько так называемое проявление психологических чувств действием. Последнее означает, что пациент, к которому применяется наркоанализ (то есть его искусственно вводят с помощью медикаментов в сумеречное состояние), начинает повторно переживать ту жизненную ситуацию, которая могла вызвать у него сильную психологическую встряску, например, серьезный конфликт с другими людьми или чувство страха, в котором он не желает признаваться даже самому себе. И это повторное переживание данной ситуации пациентом сопровождается такими ярко выраженными симптомами (громкие крики, озноб, дрожь, сильная потливость) и такими движениями души, которые пациент не проявлял во время первоначального, исходного переживания данной, приведшей его к психическому заболеванию ситуации, может быть, из чувства стыда или солдатского чувства чести.

Забудем на время о проявлении психологических чувств действия и вновь обратимся к выявлению бессознательных, вытесненных или просто утаиваемых обстоятельств. И здесь мне хотелось бы еще раз подчеркнуть, что при попытках выявить такие обстоятельства нельзя говорить об установлении ни полной, ни истинной правды. Почему нельзя говорить, что удалось установить полную правду? Потому что пациент (или, как говорят обычно психиатры, испытуемый), будучи подвернут психоанализу, до самого последнего момента сохраняет способность по крайней мере умолчать о какой-либо частичке правды — и это доказано экспериментально. А почему нельзя утверждать, что пациент сказал истинную правду? Да по той причине, что испытуемый, будучи подвергнут психоанализу, необычайно легко поддается внушению, то есть в очень многих случаях он склонен отвечать как бы по заранее заданной программе: на определенный вопрос дает определенный ответ. И это тоже доказано экспериментально. Следовательно, проводящий наркоанализ психотерапевт, не осознавая сути происходящего, будет слышать в ответ на тот вопрос, который он задал испытуемому, лишь, так сказать, эхо этого вопроса. Нетрудно понять, что здесь не может быть и речи о каком-то чрезвычайно сильном побуждении к признанию: и если признание испытуемого действительно последовало, то психиатр ни в коем случае не может быть уверенным в том, что речь идет о признании, соответствующем на все 100 процентов истинному положению вещей. Это относится ко многим жизненным ситуациям; мне как врачу-психиатру не хотелось бы касаться юридических вопросов, но я вынужден это делать, тем более что существует довольно большое количество юридических документов, подтверждающих незаконность использования полицией или судебными органами наркоанализа, считая его нарушением прав человека. По той же самой причине доказательства, полученные в результате проведенного психоанализа, не должны приниматься во внимание судом при вынесении им того или иного решения.

А теперь поговорим о психохирургии, которая представляет собой прямую противоположность наркоанализа. Если во втором случае речь идет об использовании инъекций медицинских препаратов, то в первом случае осуществляются определенные операции; если наркоанализ, осуществляемый в течение весьма непродолжительного времени, направлен в первую очередь на лечение неврозов, то с помощью психохирургии человека избавляют преимущественно от психозов, то есть не от так называемых нарушений состояния нервной системы, а в основном от заболеваний самой человеческой души. Выше я говорил о том, что выражение «сыворотка правды» является бессмысленным. То же самое можно сказать и о термине «психохирургия». Как будто нож хирурга сможет когда-нибудь прикоснуться к человеческой душе! Также и при нейрохирургических операциях скальпель никогда не проникает в духовную сущность оперируемого человека. Но почему же тогда эта так называемая психохирургия наделала столько шума? Да потому что она коснулась самого больного места — я говорю о комплексе коллективного душевного состояния. С точки зрения массовой психологии, уже наркоанализ представлял собой жупел, ужасающий мерзкий призрак. Многие абсолютно серьезно задавали вопрос, куда же мы придем, если будем добиваться признаний человека подобным способом. И, касаясь вопроса применения психохирургии, еще более серьезно спрашивали, что же будет, если, как утверждают психохирурги, мы сможем резко изменить характер человека с помощью хирургического вмешательства. Как мы видим, оба вышеназванных метода объединяются в сознании людей и выливаются во всеобщую ужасающую многих тенденцию, заключающуюся в том, что в будущем из человека как мыслящего субъекта можно будет сделать полностью лишенный воли объект — то есть человек как свободная личность может стать простым предметом, с которым можно обращаться как угодно: из любого человека можно будет извлечь любое признание, и в сознание каждого человека можно будет ввести любой пароль.

С тем, что это невозможно сделать с помощью наркоанализа, я полностью согласен. Ну а можно ли изменить характер человека, подвергнув его нейрохирургической операции? В известном смысле — можно, но этот факт должен скорее обнадеживать людей, чем пугать: операция помогает при различных душевных заболеваниях и, что особенно важно, при серьезнейших психических расстройствах. Для того чтобы лучше понять это, совершим небольшой экскурс в историю возникновения психохирургии. Обращаясь к этой истории, мы легко определим, что психохирургия зародилась в Вене и поначалу являлась не чем иным, как наркоанализом; методы усыпляющего гипноза разработали австрийские профессоры Каудерс и Шильдер. Экспериментальные разработки некоторых методов психохирургии также были сделаны в Вене, их осуществляли в 1932 году австрийские исследователи Пётцль и Хофф. Однако уже задолго до этого было известно, что многие заболевания головного мозга человека сопровождались известными изменениями его характера. В зависимости от места возникновения этих заболеваний в головном мозгу у пациентов можно было наблюдать либо ослабление интереса к жизни, либо так называемое праздное остроумие (то есть стремление острить по любому поводу).

Данные изменения характера, проявившиеся у одного из пациентов, произвели на врачей сильное впечатление. В головном мозгу этого человека была обнаружена опухоль, локализованная как раз в том месте мозга, воздействие на которое и могло вызвать ослабление интереса к жизни; однако во время операции по удалению опухоли нейрохирургам поневоле пришлось вторгнуться в те точки мозга, которые вызвали у данного пациента синдром праздного остроумия. И врачи с удивлением констатировали тот факт, что перед операцией, то есть когда у пациента была опухоль в определенном месте головного мозга, он был крайне неразговорчивым и подолгу лежал на кровати, тупо глядя в потолок; и что этот же пациент стал совершенно другим человеком, когда он появился у нас после операции на головном мозге, которую ему сделали в хирургической клинике. Он острил по любому поводу и вообще без всякого повода. Чем я могу это доказать? Вот только лишь один пример. Когда медицинская сестра спросила его: «Скажите, а сколь длинным было Ваше пребывание там, в хирургической клинике?», он ответил: «Да столь же длинным, как и у вас, в неврологическом отделении: 1 метр и 72 сантиметра».

Таковы неумышленные результаты нейрохирургических операций. Что же касается психохирургии, то подобные так называемые изменения черт характера человека являются целью лечения. Однако великий Мониц представлял себе психохирургию несколько по-другому. Мониц — знаменитый португальский невропатолог, удостоенный Нобелевской премии, — считал, что в результате так называемой лоботомии (разрезу долей головного мозга) или лейкотомии может наступить повреждение нервных волокон, которое, как он полагал, связано с возникновением различных душевных заболеваний (например, с появлением у человека различных бредовых идей). Но обо всем этом не может быть и речи, и, как во всей истории медицины, так и в данном случае, неправильные (чтобы не сказать наивные) теоретические умозаключения дали мощный толчок плодотворным практическим исследованиям, что в конечном счете привело к многочисленным изобретениям и открытиям, обеспечившим невиданный прогресс медицины.

Если говорить об изменениях характера человека после операций, которые описал Мониц, то их по сути дела лишь два: изменение возбудимости и изменение импульсивности, то есть данный пациент, по крайней мере после двусторонней операции, не будет способен на те сильные реактивные возбуждения, которые были свойственны ему до операции, и в дальнейшем он будет испытывать меньшее нервное напряжение в любой сложной психологической ситуации. Следовательно, этот человек станет гораздо более заторможенным, но не следует забывать одного очень важного обстоятельства: когда мы убеждены в том, что данная операция нужна и были учтены все возможные последствия этой операции, тогда мы сознательно идем на то, чтобы оказать помощь человеку, даже сделав его (в определенных пределах) более заторможенным и менее возбудимым, чем прежде. Так в каких же случаях нужно делать эту операцию? Ее нужно делать только тогда, когда пациент начинает испытывать чрезвычайно сильное нервное напряжение независимо от того, чем оно вызвано: каким-либо болезненным стремлением, болезненным принуждением или болезненным страхом, — когда все ранее предпринятые медиками другие меры не принесли больному ни малейшего облегчения. Известный профессор Штранский неоднократно подчеркивал, что лейкотомию нужно рассматривать как ultima ratio, то есть использовать как последнее решительное средство только в том случае, если были испробованы и оказались безуспешными все другие попытки. В результате данной операции человек должен освободиться от болезненных стремлений, принуждения и страха — а также и от связанных с ними страданий, которые продолжали бы мучить больного, если бы эта операция не была сделана. То, что именно эта операция может избавить человека от испытываемых им нечеловеческих мук, — очевидно. То, что в результате этой операции сознание человека будет более заторможенным, следует считать необходимой платой за избавление от страданий. Речь в данном случае совершенно не идет о выборе меньшего из двух зол, я говорю об избавлении от большого зла с помощью проведенной хирургами операции. Перед тем как приступить к лейкотомии, нужно очень тщательно обдумать и взвесить все, что может помешать этому больному жить полнокровной человеческой жизнью: серьезность заболевания, во имя избавления от которого он соглашается на операцию, — и изменения душевного состояния, которые могут наступить в результате операции. Когда все готово к проведению операции, врачи должны еще раз всесторонне обсудить любые возможные побочные эффекты операции и убедиться в том, что операция приведет к исцелению больного с минимальными потерями.

В заключение хочу сказать о том, что является крайне важным — как для врачей, так и для пациентов — при любом хириргическом вмешательстве, и даже при медикаментозном лечении: мы должны совершенно сознательно пойти на то, что в результате любого лечения могут возникнуть какие-либо, конечно же, не слишком желательные побочные эффекты. Мы должны с этим примириться — и, как правило, мы можем с этим примириться. И мы, врачи, никогда не имеем права отступать перед болезнью, не приняв никакого определенного решения. Я имею в виду прежде всего решение о том, какой вид лечения назначить — операцию или использование медицинских препаратов, — и оценку того, насколько серьезно скажутся на здоровье пациента возможные побочные эффекты. Само собой разумеется, что чем большему риску подвергается больной, тем тяжелее врачу принять правильное решение. К моему глубокому сожалению, в области медицинской техники человечество пока не изобрело ничего такого, что превышало бы уровень какой-либо другой технической области: в той же самой степени, в которой нам дана власть, — именно в этой степени на наши плечи взваливается тяжелейшая ответственность.