VII. Импликация для концепций здоровья и воспитания

Вопросы адаптации, синтеза, рангового порядка и рационального действия приводят нас к вопросу возможных критериев для концепции психического здоровья [22]. Решение является простым всякий раз, когда свобода от симптомов и здоровье могут быть приравнены друг к другу. Если мы добавим фактор устойчивой свободы от симптомов и сопротивление неблагоприятным воздействиям, мы все еще находимся внутри сферы, с которой легко иметь дело эмпирически, хотя не прогностически. Но за пределами той сферы, где могут быть применены эти критерии, очень трудно дать научное определение душевного здоровья, или определить состояние, к которому мы хотим привести своих пациентов посредством психоанализа. Все контексты, в которых мы сталкивались здесь с концепцией здоровья, дают нам намеки, но ни один из них — и даже не все они вместе взятые — не дают достаточно широкого, гибкого и недвусмысленного определения здоровья. Кроме того, здоровье является, частично, очень индивидуальным вопросом. Наконец, обычно использовавшиеся критерии здоровья очевидно окрашены Weltanschauung (мировоззрением), “здоровым нравственным поведением”, социальными и политическими целями. В анализе наших пациентов мы познакомились с психологическим фоном для различных концепций здоровья. Поэтому я считаю, что на данное время нам прийдется отказаться от формулировки точной и общей теоретической концепций здоровья, в противном случае мы невольно основываем оценку нашего опыта и формирование данной концепции на собственных субъективных целях. Еще одно соображение должно нас предостеречь против “идеального” здоровья (концепции, созданной главным образом как антитезы неврозу): повторяющееся наблюдение, что те самые механизмы, которые приводят к явной патологи, могут, при других условиях, служить адаптивным реакциям, и что результат часто зависит от количественного, нежели чем от структурного фактора. Концепция здоровья, которая понимается единственно как отрицание невроза, и не принимает во внимание состояние свободной от конфликтов сферы, является слишком узкой, хотя бы лишь потому, что без принятия в расчет этой сферы, концепции силы эго, рангового порядка и равновесия не могут быть очерчены удовлетворительным образом. Другая причина, почему некоторые теоретические концепции здоровья слишком узки, заключается в том, что они обычно недооценивают как огромное разнообразие типов личности, которые должны, практически говоря, считаться здоровыми, так и многие типы личности, которые социально необходимы. Поэтому в настоящее время мы должны ограничить нашу теорию исследованием конкретных связей умственных функций с адаптивными и синтетическими процессами и достижениями. Но все это не изменяет нашу практику, не изменяет цели психоаналитической терапии (которые, с выгодной позиции будущей теоретической концепции здоровья, являются пробными целями): помогать человеку достичь лучше функционирующего синтеза и отношения к окружающей среде. Я ограничусь этими немногими замечаниями, так как более подробно говорил об этих вопросах в прошлый март.

Мы сталкиваемся со сходными трудностями, когда пытаемся вывести цель воспитания из факторов адаптации, синтеза и т.д. То, что лежит в основе такого извлечения, аналогично тому, что лежит в основе теоретической концепции здоровья; но здесь мы уже знаем, что цель воспитания не может быть удовлетворительным образом определена с точки зрения одного лишь предотвращения невроза. С общей биологической точки зрения процесс воспитания несомненно стремится главным образом к адаптации и, в особенности, социализации ребенка. Но воспитание, в действительности, выходит за пределы этих целей, и также прививает определенные идеалы, которые обычно, по крайней мере частично, установлены традицией, но которые могут также становиться средствами изменения общества. Принятие предписанных форм и целей поведения может, и определенно часто действительно, способствует адаптации, но оно может также препятствовать адаптации. Мы можем, возможно, различать три элемента во всех формах воспитания: адаптацию к данной окружающей среде; подготовку к ожидаемой будущей окружающей среде; и формирование целей в соответствии с идеалами воспитывающего поколения, в котором прошлое, а также настоящее и будущее, обычно также имеют голос. Конечно, рациональное поведение, доминирование регуляции со стороны интеллекта и т.п., также может быть идеалом воспитания. Но, несмотря на их рациональный характер, раз они предлагаются в качестве такого идеала, то — подобно любому другому воспитательному идеалу — они являются выражением нерациональной системы ценностей и не являются тем, что мы будем называть рациональным. Я лишь затрагиваю здесь этот вопрос, так как детально обсуждал его в другом месте (1933). Фрейд (1927) задавался вопросом, почему религиозные системы объединяют космогонию и этические нормы (здесь мы можем не принимать во внимание третий элемент религии, “утешение”). Он дает генетический ответ, что оба этих аспекта порождены отношением ребенка к своему отцу. Это стремление вывести элементы знания и нормативные элементы друг из друга, и проследить их к общей матрице, которое мы находим в религиях, наблюдается, однако, и вне их (например, во многих метафизических системах) и у нерелигиозных людей. Очевидно, большинство людей не может выносить мысль о том, что даже на основании надежного, проверенного знания, мы не можем логически вывести причину для “ты должен”. Это большинство придерживается иллюзии, что знание должно обеспечивать цели действию, и, таким образом, они переносят “величие” знания на те цели, для реализации которых это знание используется, как если бы этические ил воспитательные цели могли оказаться “истинными” вследствие применения “истинного” знания для их достижения. Но два этих использования “истинного” имеют разный смысл: первый означает согласие с принятой системой ценностей, второе означает согласие с реальностью. Предпринимались неоднократные попытки — главным образом в последние десятилетия прошлого века, и в этот раз преимущественно от имени науки — осуществить это стремление и свести “ты должен” к “есть” посредством введения концепций типа “биологической ценности”. Но данный вопрос все еще остается в сфере ценностных иерархий. Определенно справедливо — и я обсуждал это в другом месте (1928) — что углубление знания человека может изменять его оценки. Но решающий момент, который пытается отрицать эта иллюзия, остается неизменным: “верности” знания, которое совместно определяет акт оценки, не имеет ничего общего с “верностью” этой оценки. Знание, однако, может помочь нам осознать, что то, что “действительно” является нашей иерархией ценностей — то есть, фактически существующая структура и цели наших ценностно-рациональных действий — не совпадает с системой ценностей, которую мы ранее сознательно считали своей собственной. Психоанализ часто вызывает такие изменения: например, он может находить противоречивые оценки, он может показывать, что частные оценки не соответствуют общим, и он может доказывать ложность предполагаемой “связи целей и средств” между двумя ценностями — посредством которой одна из этих ценностей выводится, вторичным образом, из другой, которая имеет главную ценность. Кроме того, новые отношения к себе и окружающей среде, приобретенные в ходе психоанализа, могут находить выражение в новых актах оценки и т.д. Но мы не можем согласиться с точкой зрения, что ценности могут быть выведены из психоаналитического знания, или с точкой зрения, что фактически существующие изменения в оценке, которые происходят в результате анализа, могут приводить к действительно единообразной иерархии ценностей, общей всем пранализированным людям — хотя, конечно, определенные общие элементы наглядно видны в ценностных иерархиях тех людей, которые прошли через схожие переживания, или которым в ходе своего анализа пришлось исправлять сходные самообманы. Несомненно, что вследствие релятивистского отношения, может иметь место склонность к ошибочной недооценке сходств между фактически существующими этическими и другими иерархиями ценностей. Элементы, общие для всех людей при адаптации к окружающей среде, в инфантильной ситуации, при формировании суперэго и т.д., конечно же, приводят в результате к общим элементам ценностных систем, но не к общей системе ценностей, что легко показывает быстрый взгляд на историю. Вера в то, что уровень рациональности, достигнутый проанализированными людьми, и возросшее знание собственной истории развития проанализированного человека, должны приводить к иерархии ценностей, принятой всеми проанализированными людьми, представляются мне столь же необоснованной, как и вера в то, что не должно быть никаких индивидуальных отличий в другом поведении проанализированных людей.

“Естественная” иерархия ценностей, имеющая силу для людей, не существует. “Естественная”, в данном контексте, является ширмой для скрытой оценки, и используется для того, чтобы субъективные цели могли представать в виде объективного знания. Я нашел впечатляющий пример этого у Сенеки. Так как он осуждает чувственность, но выступает в защиту естественной жизни, он продолжает доказывать, что чувственность должна быть по сути неестественной. То же самое применимо к так называемому “естественному” воспитанию. Одной из причин того, почему трудно описать “неформальное” развитие, является тот факт, что в нем биологические и социальные факторы незаметно переходят друг в друга; очевидно, у человека не может быть такой вещи, как ненарушенное развитие (в смысле воздействия на человека социального окружения). Следовательно, пассивное поведение у педагогов является столь же сильным “вмешательством”, как и активное поведение, отсутствие просвещения — как и просвещение, неинтерпретация — как и интерпретация, отсутствие запрета — как и запрет, и т.д. Короче говоря, развитие и воспитание ребенка часто называется естественным, когда оно считается “правильным”, то есть, когда оно положительно оценивается.

То, что было мной сказано о свободной от конфликтов сфере, силе эго, адаптации, взаимоприспособлении, ранговом порядке эго функций, управляющих принципах в эго и т.д., является также подготовкой к выражению сторон эго для будущей, более адекватной, концепции адаптации и здоровья.