В античное и средневековое время

ПРАКТИКА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЙ

(ПО МАТЕРИАЛАМ РИТУАЛЬНЫХ ЗАХОРОНЕНИЙ КРЫМСКОГО ПРИАЗОВЬЯ)

 

Человек с древнейших времен полагал, что все существующее вокруг него находилось в прямой зависимости от задабривания божественных сил. Природа, земля и воды, небесные светила, растительный и животный мир, да и он сам напрямую зависели от их ублажения и хорошего кормления различными дарами и жертвами. Иначе божества, разгневанные непочитанием, могли отнять долголетие, здоровье и жизненную силу, благосостояние и богатство угодий, удачу на войне, охоте и рыбной ловле, плодородие полей и виноградников, плодовитость домашнего скота и птицы, детей и возможность продолжения рода.

Жертвы, приносимые божествам, были бескровные - из первинок урожая, плодов, печений, масла, меда, кисло-молочных продуктов, благовоний, напитков, - и кровавые, предполагавшие убийства людей или животных. Кровь и насилие самым загадочным образом таились в основах древних языческих верований (Буркерт В., 2000, с. 406). Выбор жертвы и ритуала определялся обычаем, моментом и поводом совершения жертвоприношения, оговаривался устными или записанными в законах культовыми правилами, и в обычной религиозной практике ограничивался посвященными ему атрибутами. В любом случае жертвы предназначались для временного услаждения божества, героя или предка, которые насыщались ее духом (Тайлор Э. Б., 1989, с. 474). В ходе жертвоприношения человек, занимая срединное место между нижнем миром, царством хтонических божеств и верхним миром – обиталищем богов-небожителей, поддерживал связь между ними (Молева Н. В., 2002, с. 70 и сл.). Чем больше жертв, тем большую близость к божеству ощущали древние. Вполне возможно, что найденный в Коринфе глубокий колодец эпохи ранней бронзы, доверху забитый останками более двадцати человек, можно считать результатом жертвоприношений, связанных с поклонением подземным стихиям (Андреев Ю. В., 2002, с. 69). Смертельный удар жертвенного меча или топора - кульминация убиения жертвы, потоки крови – самой уходящей жизни жертвы, последующие акты драмы, связанные с расчленением (или разрыванием), сжиганием и поеданием жертвы, – вот те основы переживания «священного», а не только благочестивая жизнь, молитвы, песнопения и танцы (ср.: Буркерт В., 2000, с. 406 и сл.).

В Средиземноморье и Причерноморье человеческие жертвоприношения были известны с глубокой древности – по меньшей мере с эпохи энеолита-бронзового века. Как показывают сюжеты мифов и археологические находки ритуальные убийства людей в религиозной жизни многих древних народов региона играли весьма значимую роль. Отголоски этих обрядов сохранились в «генетической» памяти современных поколений. Не случайно, любые тайные ритуалы, совершаемые под прикрытием религиозных верований, связывались в сознании обывателей с жертвоприношением детей и взрослых, пролитием крови и использованием ее в мистических целях (ср.: Болотов В.В., 2001, с. 15 и сл.).

Кровавые жертвоприношения, видимо, более поздние, чем бескровные, прошли в своем историческом развитии путь от человеческих жертв до их символической замены пролитием крови (например, в обряде бичевания эфебов (Paus., III, 16, 7), или замены ритуального убийства поединком, играми, на Крите – тавромахией, смертельно опасными трюками на разъяренных быках, в Риме - гладиаторскими играми (Штаерман Е. М., 1985, с. 150; Савостина Е. Л., 1992, с. 371, прим. 34). Гибель человека и животных в ходе подобных сакральных «забав» воспринимались как проявление особого «божественного» промысла или жребия (Андреев Ю. В., 2002, с. 384 и сл.).

В основе кровавых жертвоприношений находилось одно из наивно-реалистических первобытных представлений о том, что жизнь есть кровь. Сообразно с этим божеству приносится в жертву кровь и даже бестелесные духи считались способными потреблять ее (Тайлор Э. Б., 1989, с. 469-470). Кровь не могла проливаться на землю, но только на алтарь, в огонь или жертвенную яму. Ее могли собирать в специальную чашу, из которой окропляли алтарный камень и иногда присутствующих при обряде посвященных (Буркерт В., 2000, с. 408).

Судя по археологическим материалам, в крито-микенскую эпоху происходили человеческие жертвоприношения, сопровождаемые как и во время жертвоприношения быков сбором крови в особые вотивные сосуды для совершения возлияний. Случались даже жертвоприношения детей, закономерным финалом которых являлось последующее расчленение младенцев и даже ритуальный каннибализм (см.: Энциклопедия.., 1997, с. 83 и сл.; Антология…, 2000, с. 52-53). В Кноссе в одном из домов неподалеку от так называемого малого дворца нашли большое количество детских костей со следами надрезов, сделанных ножом. Исследователи полагали, что это были остатки каннибальского пиршества – частью церемонии возможно связанной с культом Диониса-Загрея. Тела убитых детей расчленялись, мясо отделялось от костей и, скорее всего, съедалось участниками ритуальной трапезы – мистический акт коллективного заклинания божества и приобщения к нему (Андреев Ю. В., 2002, с. 269)[1].

Сцены терзания и расчленения людей и животных, ритуальных трапез и процессий, отражавших мифологические сюжеты и реалии некоторых мистерий, сохранились на картинах античной вазописи и в некоторых других жанрах искусства (Frontisi-Ducroux F., 1997, fig. 8-9)(рис. 1-2). Реальным напоминанием таких жестоких и кровавых обрядов являются манекены – намеренно поврежденные и целые глиняные модели отдельных частей человеческих конечностей, торсов, голов, встречаемые в святилищах и храмах уже с минойской эпохи. Эти изделия, иногда имевшие отверстия для подвешивания или привязывания, во время религиозных экстатических действ вполне могли считаться заменой настоящих кусков человеческой плоти. Вполне возможно, что они далеко не всегда являлись просьбой исцеления какого-либо больного органа или знаком благодарности исцеленных божеством (ср.: Андреев Ю. В., 2002, с. 316).

Следует полагать на ряде косвенных данных, сохранившихся в некоторых дионисийских мифах, что к приносимому в жертву человеку относились также как к животному. При совершение подобных обрядов для участников ритуала были весьма важны помимо крови жертвенное мясо, внутренности, и особенно отдельные внутренние органы – сердце и печень – объекты гадания и почитания. Из жертв вырезались желчный пузырь, жир и отдельные кости, снималась шкура. Желчный пузырь закапывался у алтаря. От каждого органа отрезались – «начатки» в виде кусочков сырого мяса. Они вместе с жиром возлагались на бедренные кости и хвосты, сложенные на алтаре, символизируя таким образом цельность убитой жертвы, предназначенной для последующего поглощения очищающим огнем. Шкуры принесенных в жертву животных использовали для храмовых нужд, продавали, реже – сжигали или хоронили в виде чучел. Черепа или их отдельные фрагменты сохранялись на месте церемонии как постоянное свидетельство акта посвящения.

Божества, насыщаемые запахом сгоравших жертв, становились благосклонными к просителям и удовлетворяли просьбы участников кровавых ритуалов, накрепко связанных магическими узами убийства, чувством вины и покаяния. Кровавое «действо» осознавалось древними как необходимое средство для продолжения жизни и зарождения новой, а собирание костей, водружение черепов и натягивание шкур воспринималось в качестве реальной попытки реституции – восстановления и возрождения лишенных жизни существ, наглядной демонстрацией превращения неживого в живое, и наоборот (Буркерт В., 2000, с. 408, 413). В этой связи различные атрибуты, изготовленные в ходе посмертных манипуляций из частей принесенных в жертву живых существ, имели важное сакральное значение и находили широкое применение как в религиозной, так и бытовой практике многих древних народов. Изделия из костей жертв (ножи, дудочки, украшения), чаши и светильники из черепов, зубы и скальпы в качестве украшений, оберегов и знаков доблести, шкуры, натянутые на ритуальные барабаны и бубны и пр., были действенными инструментами для общения посвященных, жрецов и шаманов с потусторонними силами, прежде всего из мира мертвых. Посредством этих предметов устанавливалась особая мистическая часть между ними и человеком.

Участники ритуальных трапез и праздничных пиршеств – жрецы и участники мистерий - вкушали жертвенные части живых существ, приобщась к общению с божеством и отчасти отождествляясь с ним и с его жертвами (Винокуров Н. И., 2002). На пирах, которые следует воспринимать как особые жертвенные акты умершим предкам, отчетливо проявлялась взаимосвязь еды и смерти. Не случайно, повсеместно поминки сопровождались обилием еды, выпивки, возлияний и кровавых жертвенных ритуалов. При этом мясо принадлежало живым, а кровь – питала мертвых (Буркерт В., 2000, с. 433).

В древних сакральных ритуалах человеческие жертвоприношения характерны для прадионисийских культов не только у греков, но и у многих других народов (Иванов В., 1994, с. 26 и сл.; Янковский А. И., 1998, с. 114). В раннее время на Кипре в городе Саламине, где почитались в одном теменосе Диомед, Агравлос и Афина, издревле приносились человеческие жертвы герою Диомеду вместе с Афиной[2]. Подобная практика не была чужда культу Ахилла, ведь Ахилл почитался как бог мертвых или как герой, который после смерти стал царем над мертвыми. Не случайно поэтому Неоптолем принес в жертву Ахиллу Поликсену, когда обращался к отцу с просьбой благополучного плавания для греческого флота (Eurip. Hec., 538-541)(Клейн Л. С., 1998, с. 331 и сл.). Обряд убиения человека, называвшегося «фармаком», совершался в ходе ионийского очистительного обряда на ежегодном весеннем празднике таргелий, посвященном Аполлону[3]. Обряд зафиксирован в VI до Р.Х., а позже вышел из употребления (Клейн Л. С., 1998, с. 149; 319 и сл.; 337). В Ахайе, на священном участке в храме Артемиды Трикларии, ежегодно приносились в жертву юноша и девушка за некогда совершенное в храме Артемиды прелюбодеяние Меланиппом со жрицей. Божество, прогневанное святотатством в святилище, поразило ионийцев болезнями, ранее неведомыми и, смертельными, а осквернённая земля перестала плодоносить. Искупительные человеческие жертвы прекратились только после принятия культа Диониса (Paus., VII, 19,4-10). В Беотии поклонение Артемиде также совмещалось с человеческими жертвоприношениями, впоследствии замененными жертвенными животными (Paus., IX, 2). На Ликейской горе в Аркадии в исторические времена зафиксирован обряд человеческих жертвоприношений (Plat. De rep., VIII, 565). В Аргосе еще во времена пеласгов приносились кровавые жертвы младенцев и мальчиков хтоническому богу или герою Персею, а в роли жриц выступали девы[4]. Они прекратились (но далеко не сразу) только с принятием культа Диониса. Видимо, эти детские жертвы были весьма обременительными, так как древний культ кровавых жертвоприношений отличался жестоким характером, требовал большого количества жертв и регулярного его исполнения. Возможно поэтому старец Мелампод, отпрыск Линкея Пеласга, основателя рода, приказал своему войску с принятием Диониса радоваться, так как не будут больше «..гибнуть младенцы и мальчики наши» и не будут девы убивать наших детей (Non., XLVII, 820-836).

Правда, впоследствии в особых случаях Дионису Кровожадному приносились помимо возлияний и человеческие жертвы. Плутарх упоминает о трех знатных персах, захваченных Аристидом перед Саламинской битвой, которых принесли в жертву этому божеству по пророчеству оракула (Plut., Arist., 9). По сообщению Геродота, скифы приносили в жертву Арею пленников (Herod., IV, 62). Этот обряд нашел отражение в сюжетах на золотой пластине из Сахновки (Русяэва М. В, 1997, с. 51-52). Человеческие жертвоприношения не были чем-то необычным в ритуальных комплексах меотов, причем встречались не только целые костяки, но и расчлененные скелеты, отдельные черепа, кости и их фрагменты, как в знаменитых Уляпских курганах 1,4,5 (Эрлих В. Р., 2001, с. 118) и Тенгинском могильнике (Беглова Е. А., 2000, с. 79 и сл.). Массовые человеческие жертвоприношения сопровождались обильным инвентарем и захоронениями животных.

Возможно, захоронение расчлененного младенца в погребении VI-1/4 V вв. до Р. Х. в некрополе Кеп на Азиатском Боспоре было связано с подобными религиозными доктринами. Тельце младенца перекрывал сосуд Диониса – канфар, стоявший вверх дном, остальные кости лежали рядом. Тут же находилась перевернутая миска. Положение сосудов придавало погребению ярко выраженный хтонический характер (Сорокина Н. П., Сударев Н. И., 2001а, с. 136).

Нахождение в тризне эллинистического некрополя Китея фрагментов черепа и челюсти ребенка в возрасте до одного года и фрагмента детской плечевой кости вполне может свидетельствовать о ритуальном каннибализме[5] (Тульпе И. А., Хршановский В. А., 2001, с. 153). Важно отметить, что тризна тяготела к святилищу, центром которого была жертвенная яма с большим количеством костей животных и обломков бытовой утвари, вокруг которой располагались безынвентарные погребения младенцев и детей в возрасте до 3-5 лет, что позволило исследователям поставить вопрос о возможности детских жертвоприношений в ходе ритуально-поминальных обрядовых действий (Тульпе И. А., Хршановский В. А., 2001, с. 153).

Чудовищные манипуляции с головами пленников совершали различные племена (среди которых самыми лютыми и дикими считались фракийцы или кельтизированное иллирийцы-скордиски), обитавшие в римское время вокруг Родопских гор. Они разрубали черепа на куски и, как сообщает Павел Орозий (V.17-18) в «Истории против язычников», «жадно и без содрогания» наслаждались мозгом словно обычным напитком, высасывая его через отверстия в черепах[6]. На чрезвычайно жестокое обращение фракийцев с пленниками обращал внимание и Анней Флор (1, XXXIX.2), который свидетельствовал, что варвары совершали возлияния богам человеческой кровью и пили из человеческих черепов. Они делали «для себя забаву из смерти пленников», сжигая их и удушая дымом, исторгая пытками плоды из чрева беременных матерей. Без содрогания такие материалы читать невозможно.

Как показывают археологические материалы с территории Крымского Приазовья, хотя и относящиеся к более позднему периоду, местному населению были совершенно не чужды подобные религиозные воззрения и обряды. Человеческие жертвоприношения и ритуальный каннибализм существовали и здесь.

В свое время большой интерес у исследователей вызвала находка в святилище первых веков после Р. Х. в Илурате человеческого черепа, отрубленного мечом или топором (Гайдукевич В. Ф., 1958, с. 41 и сл.; Античные.., с.71). Святилище, изолированное от других построек, располагалось в северо-восточной части Илурата возле башни 1. Череп принадлежал мужчине 30-35 лет и имел на правой стороне черепной крышки следы успешно зажившей травмы, нанесенной сильным ударом тупым предметом. Череп находился в северо-восточной части святилища на жертвенном столе(?) в виде большой треугольной плиты, поверх лежащих друг на друге двух небольших плиток. Под черепом выявлены четыре шейных позвонка, на крайнем из них остался след рубящего удара. Поверхность вымостки около жертвенника покрывал тонкий слой зольных отложений, местами встречалась камка (морская трава, Zostera marina), а также мелкие фрагменты амфор и лепных сосудов, обломки и отдельные целые кости крупного и мелкого рогатого скота (Гайдукевич В. Ф., 1958, с. 41 и сл.).

Существенным моментом этого, по словам В. Ф. Гайдукевича, «кровавого ритуала» (1958, с. 45) представляется то, что череп был обращен лицевой частью на восток – на восход солнца, в сторону грядущего возрождения. Важно отметить, что в промежутке между плитами жертвенника был обнаружен скелет курицы, а рядом со святилищем – около воронкообразного углубления в скале (для стока жертвенной крови?) - открыто большое кострище, в золе которого найдены козьи кости, животного дионисийского круга. Наличие среди разнообразного (жертвенного?) инвентаря святилища светильников и нижней части большой остродонной амфоры, возможно, свидетельствуют о хтонической стороне илуратского капища. Постановка такой амфоры нижней частью в землю могла символически означать акт оплодотворения и играть определенную роль в дионисийских ритуалах и являться частью обряда плодородия. В. Ф. Гайдукевич предполагал, что капище было связано с почитанием женского божества, олицетворявшего производящие силы природы (Гайдукевич В. Ф., 1958, с. 47).

На Азовском побережье в винодельческой усадьбе эллинистического поселения Пустынный берег II открыто помещение с алтарем по центру, под которым (со стороны винодельческого подвала) в глухой стене террасы была устроена заложенная камнем символическая арка, вероятно, вход в царство хтонического Диониса. Не случайным в этой связи представляется захоронение ритуально отчлененной головы ребенка, совершенное на окраинной прибрежной части другого эллинистического поселения Бакланья скала, в непосредственной близости от двух крупных виноделен (Масленников А. А., Бужилова А. П., 1999, с. 174 и сл.). Череп[7] обнаружен во фрагментированном состоянии на краю небольшой ямы с плоским дном (ботроса или приемника для стока жертвенной крови?) в золистых напластованиях с большим количеством длинных трубчатых костей крупного рогатого скота (быков?). Некоторые из костей животных имели следы горения. Важно отметить, что голова ребенка - мальчика 11-12 лет – отрублена, скорее всего, мечом. Как показывает антропологический анализ, сначала жертву привели в бесчувственное состояние. Ребенку по темени справа нанесли удар колющим оружием – остроконечным втоком копья или жезла, округлым в сечении, - в результате которого черепной свод был проломлен и растрескался. Столь сокрушительный удар был нанесен человеком, стоявшим сзади от жертвы и бывшим выше ее ростом. Данный обряд напоминал, по мнению авторов публикации, архаическую форму каких-то чрезвычайных сакральных акций, явно хтонической окраски, возможно, связанных с культом Артемиды Ортии и вызванных эпидемией или неурожаем. Изображение сходного жестокого ритуала сохранилось на стенке этрусского склепа II-I вв. до н. э., причем в данном случае декапитация проводилась коротким мечом (Масленников А. А., Бужилова А. П., 1999, с. 178).

Возможно, в этом же (хтоническом) ключе следует рассматривать находку человеческого черепа в заполнении подземной цистерны для хранения вина, расположенной в одном производственном комплексе с композитными винодельнями эллинистической усадьбы около Мирмекия (Гайдукевич В. Ф., 1981, с. 75).

Отрубленная человеческая голова имела важное символическое значение в культовых системах и магических ритуалах не только греков, но и этрусков, карфагенян, кельтов, фракийцев, скифов, тавров и других древних народов, о чем неоднократно сообщали античные писатели (Liv., XLII, 60; Strab., IV, 4,5: Diod., V, 29,4,5; Herod., IV, 26, 64-65, 103; Ps.-Apollod., VI, 36; Amm. Marc., XXII, 34). Объяснение обряда отсечения головы можно найти в многочисленных сюжетах мифов, связанных с почитанием божеств хтонического круга и прежде всего Диониса. Недаром во многих из них описываются сцены с отчленением головы (дифирамбом!), терзанием тела и ритуальным каннибализмом (Воеводский Л.Ф., 1874).

Интересно в этой связи, что по Нонну Панополитанскому в одной из битв с индами головы врагов, срезанные серпами - оружием Деметры, сравнивались с начатками урожая приносимыми Дионису, а вся Дионисова битва названа обрядами Арея, причем забрызганный алой влагой меч – кровавой жертвой для возлияний Лиэю (XVII, 153-159). Во время этой битвы корибант Мимас смертоносной секирой срубал головы недругов и приносил тем самым в жертву Дионису начатки - вместо алтарных быков, вместо возлияния вина, он творил возлияние кровью (XVIII, 297-300). Обращает на себя внимание смысловая взаимосвязь: Деметры - Диониса - Арея - забрызганного кровью меча или секиры - срезанных голов врагов - кровавой жертвы Дионису, отражавшая, надо полагать, определенную обрядовую сторону культа плодородия, в глубокой древности немыслимую без приношений начатков урожая, кровавых возлияний и даже человеческих жертвоприношений.

В 2000 г. на городище Артезиан было открыто совершенно иное, но не менее загадочное ритуальное захоронение, содержащее остатки совместной кремации людей и животных.

Погребальная яма с остатками сожжения (№252), четырехугольная в плане и корытообразная в разрезе, обнаружена на глубине 1,84 м от поверхности, на раскопе I, в кв. МН-18. Она была устроена в траншее выборки подпорной стены 44, ограничивавшей с севера террасу II-III вв. после Р.Х. (рис. 3). При этом северный борт траншеи выборки был выбран, а верхние пласты ее золистого заполнения срезаны. Яма вытянута, как и ТВ-44, строго по оси запад-восток (рис. 4). Ее размеры: длина – 4,52 м, ширина –1,15-1,27 м, глубина – 0,50-0,55 м. Углы ямы округлены, южный и северный борта прямые, немного суженные книзу. Западный борт был, по-видимому, округлым. Борта ямы плавно переходили в ровное дно, с едва заметным понижением к западу. С восточной стороны они сужались до 0,50 м, образовывая некое подобие «дромоса».

Заполнение ямы представляло собой единый пласт пылеватого серо-желтого грунта с огромным количеством углей и кальцинированных костей людей и животных с заметным преобладанием последних (48 человеческих костей и их фрагментов, более двух тысяч мелкофрагментированных костей животных). На многих костях обнаружены признаки длительного воздействия высокой температуры. Кости перегорели до стадии серого и белого каления, имели выраженный сине-черный цвет и легко рассыпались при прикосновении.

В верхней части заполнения ямы (у северного борта) выделялись скопление ребер и мелких обломков обгоревших человеческих костей, позвоночник быка или коровы(?), лежащий по диагонали от северного к южному ее борту и сохранивший порядок сочленения. На уцелевших костях признаки механического расчленения не зафиксированы. По заключению экспертов[8], сожжению подверглись останки не менее 7-ми человек - мужчины 61-71 лет; трех женщин в возрасте 25-40 лет; трех детей в возрасте 0,5-1 г., 5-6 лет; 10 лет, и 18 животных - семи особей крупного рогатого скота (шести взрослых и одной молодой), трех лошадей (двух взрослых и одной молодой), трех молодых особей овцы или козы, молодой козы, взрослой овцы, оленя, молодого дельфина, молодой свиньи. Возможно, выявленные сочетания чисел не случайны и имели некий сакральный подтекст. Ведь у многих народов числа «три» и «семь» считались священными.

Видовое разнообразие жертв и наличие в их составе представителей многих возрастных групп заставляют вспомнить о жреческо-жертвенном круге максимума живых существ, призванных в ходе сакрального действа обеспечить непрерывность вечного жизненного цикла «жизнь-смерть-жизнь» (Хршановский В. А., 2000, с. 246 и сл.), кремированные результаты которого были сброшены под подпорной стеной самой большой террасы - в жертвенную яму. Ее борта и дно оказались прокаленными до красно-коричневого цвета, покрыты сажей интенсивного черного цвета, толщиной до 0,7-1,5 см. Судя по сравнительно небольшим размерам ямы, сожжение вряд ли производилось непосредственно в ней. Вероятней всего, для этой цели было выбрано какое-то другое место, неподалеку от ямы, в которую затем сбросили еще раскаленные остатки кострища.

По архаическим стереотипным представлениям сожжение в древних магических и погребальных ритуалах разделяло кремированные живые существа на элементы, составлявшие их светлую и темную духовные субстанции, способствовало транспортировке умерших в иные миры. Кремацию следует рассматривать как акт быстрейшего расчленения жертв, очищения от нечистоты смерти, залог грядущего возрождения, причем кости выступали его видимым каркасом (Буркерт В., 2000, с. 432). Погребальный огонь очищал жертвы, освобождал души от бренной земной составляющей, насыщал запахом сгоравших жертв небожителей-богов. Остатки кремаций, обугленные и закопанные, олицетворяли темную сущность принесенных в жертву людей и животных и принадлежали божествам хтонического круга (Косарев М. Ф., 2000, с. 49 и сл.).

По стратиграфическим условиям и находкам[9] совершение кремации, скорее всего, произошло во II в. после Р.Х., но не исключена и более поздняя дата. Такая массовая совместная кремация людей (детей и взрослых) и животных (домашних и диких), совершенная почти в центре городища, неподалеку от проездных ворот, не может быть признана обычным захоронением (рис. 3). Косвенно об этом свидетельствует предполагаемый расход топлива для кремации (из расчета 2 кг древесины на 1 кг тела (Пономарев Л. Ю., 2002, с. 155), предполагавший значительные затраты на совершения ритуала[10]. Фактически, это была массовая мрачная гекатомба, вызванная каким-то необычным событием, например мощным землетрясением, следы которого отчетливо прослеживаются на строительных остатках этого периода. Страшное стихийное бедствие[11] могло натолкнуть религиозное сознание боспорян на мысль о необходимости обращения к каким-либо могущественным богам и о принесение им особо ценных, невиданных ранее жертв. Исключительное по значимости событие требовало исключительно компенсации – необычных жертвоприношений – людей и животных.

Следует отметить, что в непосредственной близости с кремацией (в 15-20 м северо-западнее) располагалось святилище первой половины III в. после Р.Х., связанное с почитанием хтонических божеств (Винокуров Н. И., 1998, с. 55, рис. 54.1, оп. 73). Среди многочисленных каменных и керамических алтарей, курильниц и разнообразной сакральной утвари, найденных при его исследовании, выделялся особый подземный алтарь, изготовленный из прямоугольного камня[12], по центру которого располагалось сквозное отверстие, предназначенное для стока жертвенной крови и других возлияний в землю (рис. 6). Он был ориентирован по сторонам света и располагался ниже переносных керамических и каменных алтариков[13], на одном уровне с жертвенным приношением молодого петуха, совершенного в лепном сосуде.

В 1995 г. в углублении на вершине западного зольника[14] городища Артезиан был найден при случайных обстоятельствах череп взрослого человека хорошей сохранности. Верхняя часть черепной коробки была аккуратно отсечена или спилена[15] и приложена на место спила, нижняя челюсть отсутствовала. Отсутствие должного археологического контекста, если не считать нескольких стенок керамики первых веков нашей эры, а также антропологического заключения не позволили должным образом атрибутировать эту находку. Датировка ее проблематична. Хорошая сохранность костей и поверхностное залегание находки вроде бы предполагают позднее происхождение захоронения – не ранее II-III в. н. э.[16]

Данная находка не является чем-то исключительным. В зольниках различных эпох на территории Северного и Западного Причерноморья часто входят целые скелеты[17], черепа и отдельные человеческие кости. Среди таких находок заметно доминируют кости конечностей (плечевые и бедренные), нижние челюсти, фрагменты черепов или целые черепа без нижних челюстей (Козак А.Д.)[18]. Характерно, что черепа носят явные следы ритуальной казни с предварительным оглушением жертвы.

В верхнем ярусе культурных напластований, выше античной кремации в яме, открыто несколько уникальных и сложных для понимания объектов с человеческими жертвоприношениями. Всего раскопано в пределах раскопа I три ритуальных комплекса – северо-западный, южный и северо-восточный (рис. 7). Их появление связано с поселением салтово-маяцкой культуры, возникшем на месте античного городища Артезиан в период VIII-X вв.

Близкое соседство разновременных ритуальных комплексов, отделенных друг от друга почти 600-летним промежутком, объясняется, по-видимому, тем, что они находились на самом высоком месте городища, наиболее удобном, по представлениям древних, для устройства капищ.

Прежде чем перейти к непосредственному описанию средневековых сакральных объектов следует указать, что они располагались на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга (рис. 7). Севернее, рядом с ними, находились жилые и хозяйственные постройки: небольшой двухкамерный дом прямоугольной формы, вытянутый с запада на восток с входом с северной стороны, полуподвальные овальные полуземлянки, наземные округлые юртообразные жилища, загоны для скота, от которых остались лишь маловыразительные остатки фундаментов и котлованы. Стратиграфически постройки и ритуальные комплексы залегали в одном горизонте VIII-IX вв., но вряд ли появились единовременно. Находки, обнаруженные во время раскопок, имеют широкую дату и не позволяют разделить эти сооружения по хронологии. Возможно, все ритуальные комплексы – святилища(?) с выраженной хтонической символикой – возникли в один, достаточно короткий, промежуток времени. Впрочем, это только предварительная гипотеза, требующая обстоятельной проверки и обоснования.

Северо-восточный ритуальный комплекс.

Северо-восточный комплекс представлял собой изолированное захоронение подростка, открытое в кв. КЛ-15, совершенное в неглубокой овальной яме (рис. 8). Границы могильной ямы читались очень плохо, так как ее темно-коричневое, сильно гуммированное заполнение слилось с засыпью перекопа, в котором было совершено погребение. Предполагаемые размеры могильной ямы – 1,10х0,35/0,40 м. Глубина - 0,35-0,40 м. Северо-западная стенка могилы прослежена на длину 0,80 м, и в высоту на 0,34 м. Костяк ребенка (около 8-10 лет), придавленный в изголовье большим камнем, лежал скорчено, на правом боку с завалом на спину, вплотную к стенке могилы. Длина костяка – 0,90 м. Ориентировка - головой на запад-юго-запад.

Сопровождающего инвентаря в погребении не было. В заполнении могильной ямы найдено несколько обломков серо-глиняных гончарных горшков с характерным для салтовских древностей VIII-IX вв. «струйчатым» орнаментом.

Правая рука покойного вытянута вдоль корпуса, кисть согнута под прямым углом фалангами пальцев к тазовым костям и на тазе. В верхней, проксимальной части плечевой кости - следы перелома от мощного бокового удара справа, нанесенного палкой или бичом. Перелом, видимо, не лечился должным образом, что привело к неправильному сращению тела кости.

Левая рука согнута в локте, кистью на тазе и правой бедренной кости. Кости обеих голеней лежали не в анатомическом порядке, т. е. не в сочленении с бедренными костями. Они были собраны вместе, параллельно друг другу и уложены поверх правой бедренной кости. При этом одна из больших берцовых костей была повернута проксимальным эпифизом в противоположном направлении от костяка. Здесь же находились отдельные кости плюсны.

В данном случае, можно совершенно уверенно говорить о ритуальном расчленении подростка. Обращает на себя внимание неестественное положение ног, в котором следует видеть мотив «переворачивания» или «оборачивания», характерный для погребальных верований многих народов (Косарев М. Ф., 2000, с. 46 и сл.). Таким способом символизировалось прекращение нормальной, земной жизни индивида, переход его в иное пространственное измерение. Умерший с намеренно поврежденными конечностями, необычно расположенными, уже не мог вернуться из подземного мира и повредить живым.

 

Южный ритуальный комплекс

На самой возвышенной части городища в 1999 г. (на южном участке раскопа I, в квадратах НО-21), на глубине 0,12-0,18 м была обнаружена каменная горловина каменного сооружения, внешне напоминавшего обычный колодец (рис. 9-10). Неподалеку от него открыты невыразительные фрагменты кладок и вымосток VIII-IX вв. после Р.Х., залегавшие непосредственно под дерном (См. Отчет ААЭ 1999 г., рис. 77, 96а-б, 175а).

«Колодец» использовался для совершения ритуального захоронения подростка. В плане он имел неправильную четырехугольную форму, а в разрезе – трапециевидную, углами ориентирован по оси СВВ-ЮЗЗ. Размер по внешнему периметру - 1,22х1,28 м. Борта «колодца» расширялись книзу, поэтому его устье (0,85х0,72 м) было меньше дна (1,02/1,04х1,04 м). Внешне этот интересный объект действительно напоминал обычный колодец, но таковым являться не мог, ввиду его расположение на самой высокой точке городища, выше водоносного горизонта на 20-30 м. Глубина «колодца» достигала всего 2,39-2,46 м, что исключало его использование в качестве водного источника.

Техника сооружения. Для возведения колодца сначала была выкопана округлая в плане яма (№254). Вокруг кладки устья отчетливо выделялась в более темном грунте ее горловина, сечением 1,54х1,80 м, заполненная очень рыхлым светло-желтым грунтом с большим количеством известкового отеса. Яма прорезала рыхлые культурные отложения с большим количеством известкового отеса, образовавшихся в ходе строительства оборонительных сооружений античной «Цитадели». В яме найдена линзовидная в сечении ручка коричневоглиняной античной амфоры и медная монета времени Рискупорида III 210-226 гг. после Р.Х. (Фролова Н. А., 1997, II, табл. XIX, 2-4).

Борта «колодца» сложены из добротных прямоугольных плит пиленого желтого ракушечника, поставленных на ребро с использованием перевязки горизонтальных и вертикальных рядов по однорядной однослойной орфостатной однолицевой схеме. Всего прослежено семь рядов кладки. В щелях между некоторыми плитами выявлены остатки известкового и глиняного раствора. Стыковочные углы в нижней части сооружения скошены фаской.

Третий от верха ряд кладки «колодца» частично опирался на камни внутреннего фаса оборонительный стены 69 «Цитадели». Для выравнивания плит использовались обломки стенок амфор.

Кладка «колодца» сильно деформирована подвижками грунта, несколько накренилась в северо-восточном направлении, некоторые камни лопнули по вертикали. Тем не менее ее состояние было вполне удовлетворительным. Лицевая часть кладки, гладко обработанная «под скарпель», обращена внутрь. В целом борта сооружения не очень ровные, немного расширяются книзу. По поверхности стен отчетливо заметны известковые затеки – результаты отложения солей от атмосферных осадков. На высоте 0,90-0,98 м от дна в северном борту имелась ниша подпрямоугольной формы (0,15х0,12х0,14 м), возможно, для светильника, но следов копоти не прослежено.

Дно сооружения соответствовало дну ямы и маркировано закраинами, которые остались на некоторых нижних плитах кладки, впущенных в насыпь террасы с прослойками материковой желтой глины.

На дне «колодца» прослежена прослойка плотной серо-зеленой хлоритизированной вязкой глины, толщиной 1,5-3,2 см, поверх которой располагалась прослойка горелого грунта, фактически сажа интенсивного черного цвета с большим количеством перегорелого зерна (пшеницы или ячменя). Ее толщина - 2-3 см. От действия сильного огня на некоторых придонных плитах облицовки остались пятна прокала красно-бурого цвета.

В северо-западном углу каменного «колодца» обнаружено сильно скорченное захоронение подростка (рис. 9-10). Погребенный лежал на вышеописанном слое горения на спине вдоль северного борта, головой на запад, ноги сильно согнуты в коленях и развернуты в северном направлении. Сохранность костей плохая, кости черепа растрескались, зубы выпали.

Череп погребенного был смещен от нормального анатомического положения, поставлен основанием на переднюю часть груди покойного и развернут лицом на юго-восток. Нижняя челюсть закрывала правую ключицу, верхний отдел позвоночника, плечевую кость правой руки. Челюсть находилась in situ, что говорит о смещении черепа еще до разложения мягких тканей. Затылочной костью череп почти примыкал к западному борту «колодца». Правая рука умершего сильно согнута в локтевом суставе, кисть перекрыта костями ног.

Кости нижних конечностей перекрывали грудную клетку и левую руку, вытянутую вдоль корпуса. Грудина отсутствовала. Ребра сильно повреждены норами грызунов. Бедренные сдвинуты от костей таза, но сохранили связь в коленных суставах с костями голени. Кости стоп полностью уходили под малые и большие берцовые кости. Такое положение признать естественным невозможно. Очевидно, перед погребением ноги по бедренным суставам были отчленены от тела, а стопы - по суставам от голеней. Кроме того настолько сильная скорченность ног, скорее всего, объясняется подрезкой сухожилий. Возможно, была отделена и голова.

Под лопатками костяка обнаружен профиль горла средневековой красноглиняной амфоры (рис. 73.10), что позволяет датировать время совершения данного захоронения VIII-IX вв. после Р.Х.

Костяк умершего находился в слое темно-коричневого средней плотности грунта, мощностью до 0,86-0,90 м. Этот нижний горизонт заполнения «колодца» содержал прослойки золы, мелкие угольки, раковины виноградных улиток и брахиопод, отдельные амфорные стенки, кости животных (нескольких мышей, четырех зайцев и лисенка[19], попавших сюда, скорее всего, случайно). Здесь была найдена ножка остродонной античной амфоры коричневой глины первых веков после Р.Х. (рис. 73.9).

По центру ямы располагались друг на друге несколько грубо околотых плиты известняка, на верхнем из них на высоте 0,80 м от дна обнаружен вниз рогами череп 25-летнего крупного быка, ориентированный по оси юго-запад-северо-восток. Около камней найдены в беспорядочном состоянии кости хвоста и плюсневые кости ног. Данные остеологические остатки свидетельствует о захоронении шкуры быка, снятой вместе с этими частями скелета.

Положение человеческих останков, вплотную придвинутых к борту облицовки, предполагает большие размеры шкуры, - заместительной ритуальной жертвы – шкура вместо целого животного.

Выше этого горизонта засыпи каменный «колодец» заполнял однородный, очень рыхлый и сыпучий, светло-серый щебенистый грунт с прослойками темно-коричневого суглинка. Его мощность достигала 1,60 м. Он почти не содержал находок, за исключением нескольких стенок античных амфор и реберчатой ручки средневековой корчажки красно-коричневой глины. Горловину каменного сооружения перекрывала массивная четырехугольная поилка (размером: 1,10/1,20х0,70х50/0,60 м, глубиной – 0,30 м), вырезанная из известнякового блока. Она была сброшена в наполовину засыпанный «колодец» боком и полностью не закрыла его горловину. Внутрь попадала вода, смывался и надувался ветром грунт, который и образовал верхний естественный ярус заполнения. Диагональное расположение поилки превратило незасыпанный «колодец» в своеобразную ловушку для случайно попавших туда животных, так как выбраться из него без посторонней помощи они не могли.

Расположение данного сооружения на самом высоком месте городища гораздо выше водоносного горизонта исключает использование его в качестве обычного колодца. Особенности конструкции, отсутствие гидроизоляции говорит о невозможности хранения и сбора в нем воды. Находки неподалеку от устья колодца жернова, диаметром 0,28 м, из мелкозернистого серого камня с железной осью по центру и обломка плиты античной зернотерки из диорита (см. Отчет ААЭ 1999 г., рис. 79, 175а), остатки обгоревшего зерна на дне могут косвенно указывать, что облицованная камнем яма предназначалась для хранения зерна, а только затем была использована для совершения погребения. Однако, у многих народов в погребальной практике широко применялись зерна злаков, символизирующих возрождение. Жернова и зернотерки также часто использовались в магических целях. Таким образом, некоторые особенности захоронения и вышеуказанные соображения не позволяют отказаться от версии, что яма, облицованная камнем в виде «колодца», была изначально ритуальным объектом, специально сооруженным для погребальной церемонии.

На этом же участке на дне перекопов VIII-IX вв., заполненных темно-коричневым грунтом с большим количеством щебня и бытового мусора с разновременным материалом I-III вв., костями животных, находили и другие человечески останки[20].

В 12-13 метрах севернее 1995 г. «колодца» вместе с челюстью взрослого мужчины обнаружили кости черепа и ноги жеребенка. Они находились на дне большого средневекового перекопа, прорезающего в кв. НО-17-18 траншею выборки подпорной стены 44 террасы II-III вв. н. э. (рис. 7) В 2001 г. в 7-8 м северо-восточнее «колодца», раздавленный череп взрослого человека сопровождали длинные кости и фрагменты черепной коробки быка(?)(рис. 7). Кости компактно лежали на дне перекопа аморфной формы, диаметром до 5 м, глубиной не менее 4,5 м, на глубине 1,90-2,90 м. Перекоп был выкопан при добыче камня из северо-восточной башни «Цитадели».

Обращает на себя внимание совместные находки черепов животных и людей, что является важным указателем на наличие культа ритуально отрубленной головы.

В нескольких десятках метров к северо-востоку от южного комплекса и перекопов с человеческими останками на дне найден в 1989 г. в кв. П-16 небольшой жертвенник (?) (рис. 7, 11). Он был сооружен из каменного корыта (бывшего во вторичном использовании?) и жернова с круглым отверстием по центру, который, видимо, его закрывал. Жернов был разбит на несколько крупных фрагментов, найденных у подошвы корыта. Его диаметр - 0,54 м, толщина - 0,09 м. Корыто (размером 0,62х0,51, высотой 0,24 м) высечено из каменного блока и напоминало аналогичное изделие, закрывавшее устье «колодца» со скорченным захоронением. На дне корыта расчищены кости птицы и несколько фрагментов длинных костей мелкого рогатого скота, три околотых горловины сероглиняных ойнохой VIII-IX вв., перекрытые рыхлым золистым грунтом серого цвета. Вокруг жертвенника в слое золистого грунта обнаружено несколько десятков стенок и профильных обломков красно-и коричневоглиняных средневековых ойнохой различных типов.

Сопровождающие детские жертвоприношения каменные жернова и корыта, разбитые ойнохои, целые туши домашних животных или их части, видимо, были характерными атрибутами каких-то обрядовых действий, смысл которых в целом далеко еще не ясен.