Каким должен быть смысл жизни.

Смысл Жизни

ПОСВЯЩАЕТСЯ БЛИЖНИМ И ДАЛЬНИМ "ВЗЫСКУЮЩИМ ГРАДА"

НЬЮ-ЙОРК 1950

ЖИЗНЕННЫЙ ВОПРОС

Одна народная учительница в России писала: „Если я потеряю веру в смысл моей работы, я не доживу до утра". Не о том же ли говорит Достоевский в своих „Записках из Мертвого дома": „Если бы заставить каторжника переливать воду из одного ушата в другой, а из другого в пер­вый, толочь песок, перетаскивать кучу земли с одного места на другое и обрат­но — я думаю, арестант удавился бы че­рез несколько дней или наделал бы ты­сячу преступлений, чтобы хоть умереть, да выйти из такого унижения, стыда и муки. Разумеется, такое наказание обра­тилось бы в пытку".

„Ужас бесцельности и ужас бессилия" — вот два ужаса, которые смертельно поражают волю человека.

Знать определенную цель, иметь перед собой ту или иную задачу — и не иметь сил ее выполнить — какое это невыноси­мое страдание!

Но еще более тяжело — иметь силу, обладать кипучей энергией, да не знать, к чему эту силу приложить. „Тяжело от силушки, как от грузного бремени", гово­рит богатырь Святогор в русской былине. Не отсюда ли тоска, скука, упадок воли к жизни? Ужас бесцельности — это по­истине глубокая трагедия, столь знакомая молодежи, полной сил и здоровья, но не имеющей веры в смысл и ценность жизни. Для чего жить? Стоит ли жить? Для чего изо дня в день трудиться, а тем более, когда этот труд тяжел и подчас непосилен? Для чего терпеть лишения, страдать, при­носить жертвы? Кто из нас в дни юности не знал этого томления духа, этой жажды найти такую цель жизни, ради которой мы были бы готовы страдать и умереть? О, тогда нашлась бы и сила! Ибо самое бес­силие в значительной степени раждается от бесцельности. Лишь цель делает волю цельной, собирает наши силы, направляя их в одну точку. О, дайте нам цель, кото­рая была бы способна нас вдохновлять! Тогда и жертвовать собою ради ее дости­жения была бы радость! Без такой цели человек не может иметь ни удовлетворе­ния, ни душевного равновесия. Такой це­ли требует психология здоровой воли.

Воля есть способность желать, решать и действовать. Чтобы иметь крепкую во­лю, надо знать „конечную цель и ближай­ший шаг к ее осуществлению". Даже для того, чтобы перепрыгнуть через ручей, я должен проделать известную душевную работу, „координацию" воли. Моя цель — быть на другой стороне ручья. Для этого я должен сделать прыжок. Стоит мне в момент прыжка усомниться в его необ­ходимости или возможности, и я попаду в воду. Но, кроме таких небольших бу­дничных целей, нужна еще одна общая цель жизни, которая отвечала бы основ­ной, центральной идее жизни, тому, что называется ее смыслом.

В дни моей юности в Петербурге про­изошел следующий трагический случай. Студент Технологического Института Н. праздновал день окончания высшей шко­лы. Какая это радость! Сколько упорного труда, бессонных ночей, волнения на экза­менах, сколько нужды и недоедания сто­ило это торжество! Наконец достигнута мечта долгих лет — вот он уже инженер с блестящей перспективой полезного и интересного труда в своем отечестве. Се­годня у него праздник. Студент просит квартирную хозяйку поставить самовар, купить булок. Она возвращается через некоторое время — и о, ужас! Молодой человек лежит на полу бездыханный с простреленным виском. Впоследствии выяснилось, что он погиб от сознания бессмысленности бытия. В течение цело­го ряда лет его целью было получить ди­плом инженера. Но вот эта цель дости­гнута, — а что же дальше? А дальше — зия­ющая пустота, ужас бесцельности. У него была лишь временная цель, но не было вечного смысла, который ставил бы перед волей все новые, очередные задачи, выс­шие задания.

В переживаемые нами дни мирового кризиса и переоценки всех ценностей, в дни „великого русского рассеяния", с небывалой остротой встает этот жгучий вопрос: есть ли в жизни отдельного чело­века, народа и всего человечества смысл? если есть этот смысл, то в чем он заклю­чается?

Что тайна от века?

И в чем существо человека?

Откуда приходит? Куда он идет?

И кто там вверху над звездами живет?

— так вопрошает юноша, размышляющий у берега моря (в известном стихотворе­нии Гейне). Утомленный пустою светской жизнью, Пушкин повторяет тот же вопрос:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?...

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

А Лермонтов, полный горького разоча­рования, пишет:

Гляжу на будущность с боязнью,

Гляжу на прошлое с тоской

И, как преступник перед казнью,

Ищу кругом души родной...

Придет ли ангел избавленья

Сказать мне жизни назначенье,

Цель упований и страстей?

Молчу и жду...

Поэты и мыслители бьются над загад­кой бытия: какая мысль осуществляется в природе и истории? Стоющая ли это мысль? Имеет ли она вечную, абсолютную ценность? Существует ли в жизни не толь­ко мысль, но и смысл, мысль единая, над всем царящая, все объясняющая — со-мысль, сомыслие, смысл, мысль, дающая единство (синтез) всего, так чтобы можно было сказать: все служит этому единому смыслу, „все служит Ему"? Есть ли в мировом процессе бытия великая единая мысль, которая способна рождать великую волю? Каков смысл моей личной жизни? Для чего я живу?

Смысл жизни освещает наш путь для мышления, для. разума. Смысл жизни это идея высшей, неизменной ценности бытия. Когда же эта идея, эта мысль становится заданием для нашей воли, тогда она пре­вращается в цель.

Слово „цель" взято из охотничьего языка. Индийский мыслитель Будда упо­добляет человека охотнику, который не спускает глаз с двух точек — с конца стрелы, положенной на тетиву лука, и с головы ястреба, парящего над ним. Вот он собрал свою волю, весь сосредоточился на одной цели—как бы не промахнуться! Да и цель то надо найти верную, сто-ющую, чтобы не бороться за призрачные ценности, как городничий в комедии Го­голя „Ревизор", или сражаться с ветряны­ми мельницами, как рыцарь-фантазер Дон-Кихот. Только великая цель может сде­лать человека цельным, захватить его всецело, его исцелить, умудрить к це­лости, уцеломудрить, поднять (сублими­ровать) от всего мелкого, нечистого к ис­тинной цельности, целомудрию духа и те­ла. Не будь же подобен охотнику, кото­рый целится в сосновую шишку, принимая ее за куропатку. Найди цель, которая сто­ит заряда. Тем более, когда зарядом дол­жна служить энергия всей жизни, сила молодости, которая не повторяется, ибо поистине — „страшно потерять молодость"! Страшно итти навстречу участи, о которой говорит Лермонтов в своем стихотворении „Дума":

Толпой угрюмой и скоро позабытой

Над миром мы пройдем без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

И прах наш с строгостью судьи и гражданина

Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом.

И далеко не все равно, как мы смот­рим на будущность человека и мира. Русская девушка Дьяконова в своем „Днев­нике курсистки" пишет, что в ней поко­лебалась вера в смысл жизни после того, как она услышала на лекциях профессора физики, что все идет к уничтожению и человек идет в ничто, „в никуда". Послед­ними словами характерно назывался один роман эпохи переворота в России. Отор­вавшись от старых ценностей и не найдя новых, человек оказался на распутьи, на бездорожьи, растерянный, потерявший руль, увлекаемый силою ветров и бурь... в никуда.

ВИДИМАЯ БЕССМЫСЛИЦА

Не правы ли пессимисты, те, которые мрачно смотрят на жизнь и не видят в ней ничего светлого? В самом деле, если понаблюдать за жизнью человека, то мож­но прийти к печальному заключению. В этой жизни, повидимому, господствует страдание, зло, неправда; в ней царству­ет грех, болезнь и смерть. Недаром егип­тяне помещали на своих пирах мумию, как грозное напоминание о смерти: me­mento mori

Мой друг, студент-медик, читал как-то в Одессе доклад своим сотоварищам на тему о бессмертии. На столе перед собой он положил внушительное „вещественное доказательство", а именно — человече­ский череп...

Это ли не лучший судья всех наших теорий? Вот он бесстрастно смотрит на нас своими глазными впадинами — этими жуткими черными безднами. А этот ряд оскаленных зубов?... Не чудится ли в нем неотразимая, холодная, костяная усмеш­ка, безжалостный смех над всеми нашими розовыми мечтами о жизни? Если на земле владычествует смерть, то какой может быть вопрос о смысле жизни, ког­да и самой то жизни нет, а есть лишь по­стоянно повторяющийся обман, мираж, призрак жизни? Мы раждаемся, чтобы умереть. Неужели же смерть и есть цель жизни? И все наши стремления, порывы, труды и жертвы кончаются кладбищем? Больница, тюрьма и кладбище — вот три учреждения, которые господствуют в жиз­ни, по выражению русского мыслителя Бердяева. И если это так, то поистине можно прийти лишь к безысходному отчая­нию и утверждать лишь бессмыслицу жизни.

Мир действительно лежит во зле, глу­боко погряз в ^болоте греха и неправды. И тот, кто не видит ничего, кроме этой темной стороны действительности, по­истине должен признать, что жизнь есть „циническая насмешка над человеческим страданием". Тогда понятной становится вся эта „мировая скорбь", начиная от Со­ломона („суета сует и все суета и томле­ние духа") и кончая пессимистами нашей эпохи. Немецкий мыслитель Шопенгауер (1788-1860) автор книги: „Мир, как воля и представление", называет жизнь маятни­ком между скукой и страданием. „Нужда — бич народа, скука — бич знати". Чело­век с его желаниями — „вечно томящий­ся Тантал". Согласно греческой легенде, он наказан в аду муками неудовлетвори-мости: когда он наклоняется к воде, чтобы напиться, вода уходит от него; когда он про­тягивает руку к плодам, висящим на дереве ветка удаляется от него. Страдание раждает в человеке хотение, а хотение вновь приво­дит к страданию. Высшее благо — безволь­ное состояние — я „тогда уже все равно, — смотреть ли из темницы или из дворца на заходящее солнце". Однако, отсутствие хотений приводит к еще большему бед­ствию: оно порождает убийственную ску­ку, пустоту. В то же время Шопенгауэр порицает самоубийство, называя его „на­прасным и безумным поступком". Един­ственный выход для человека он видит в аскезе, в подавлении воли, в уничтоже­нии хотений...

Гартман (род. в 1842) написавший про­изведение о пессимизме (Zur Gesehichte der Begruendung des Pessimismus), считает вся­кое счастье самообманом. Есть лишь ил­люзии счастья. Их три: в настоящем, в за­гробной жизни и в будущем прогрессе. И потому — „сон без сновидений относи­тельно счастливейшее состояние, ибо это единственный случай полного отсутствия страданий". Так называемые земные бла­га — „здоровье, молодость, свобода, бо­гатство — есть лишь условия нулевой точки ощущения". Человек испытывает ра­достное ощущение, когда у него прекра­щается чувство зубной боли. Но, ведь,от­сутствие зубной боли есть и у бездушного камня. Гартман усматривает в жизни бе­зумие желания и бедствие бытия. Безмя­тежность небытия (нирвана) — высшее блаженство.

Итальянский поэт Джакомо Леопарди (1798-1837) в своей „Истории человечес­кого рода" обосновывает безысходный пессимизм. По его мнению, люди ненави­дят жизнь, и их усилия направлены к тому, чтобы избавиться от нее. Знание истины делает их еще более несчастны­ми, поистине повергает их в „горе от ума", как сказал бы наш сатирик Грибоедов. Любовь создает лишь иллюзии, строит призраки счастья. Подобный пессимизм заставил Лермонтова воскликнуть с отча­янием:

И жизнь, как посмотришь с холодньм внима­ньем вокруг,

Такая пустая и глупая шутка.

Как легкомысленны те, кто закрывает глаза на мрачную действительность! Их беспечное веселье — „пир во время чумы", безумная пляска на краю пропасти; их оптимизм, жизнерадостность свидетель­ствует лишь о мещанском самодовольстве, о „мелко - буржуазных идеалах" сытости и комфорта. Пессимисту Шопенгауэру ставят в заслугу именно то, что он сво­ими разоблачениями „сорвал маску с фа­рисейского буржуазного самодовольства". Отсюда понятен бунт Лермонтова против пустоты светского, мещанского самоудов­летворения:

И так хотелось мне сорвать веселость их

И бросить им в глаза железный стих,

Облитый горечью и злостью!

Перед лицом житейской мелочности и пошлости понятно восклицание Гоголя: „Скучно на этом свете, господа!"

У Леонида Андреева „Жизнь человека" — лишь ряд жестоких разочарований. Их конец — смерть, зияющая могила, и на краю ее — жуткая пляска старух, своей заунывной, однообразной песней отпева­ющих царственную красоту человека.

Безотрадную оценку жизни дал еще за шесть веков до Рождества Христова индийский мыслитель Будда. Он жил в цар­ских палатах среди роскоши и неги. Но вот он вышел однажды за стены дворца и увидел жизнь в ее неприглядном, непри­крашенном виде: он встретил больного человека, потом дряхлого старика и на­конец мертвое тело, которое несли хоро­нить. И он пришел к заключению, что в этой жизни господствуют — болезнь, ста­рость и смерть, в ней царствует страда­ние. Страдание же происходит от жела­ния, которое в конце концов не может быть удовлетворено. Поэтому надо вытра­вить в себе желание, путем аскетических упражнений уничтожить в себе личность, раствориться в небытии „нирваны".

Ясно одно: этой жизнью, данным, рас­тительным, животным прозябанием жить действительно не стоит. Поистине, на этом свете жить скучно, и не только скучно, но и страшно. Будда был прав относительно окружающего нас мира: этот мир лежит во зле, как свидетельствует апостол Нового Завета Иоанн. Будда жил за шесть веков до явления в мир Христа. Он знал лишь неприглядную действитель­ность „мира явлений” и потому понятен его пессимизм. Он наблюдал лишь этот „свет", который на деле оказывается цар­ством тьмы. И не преувеличивает герой одной из трагедий Шекспира, Гамлет, ког­да в припадке уныния восклицает: „Весь мир — тюрьма". Да, мир, как он есть, он весь тюрьма, весь — больница и даже дом душевно-больных, весь — кладбище гни­ющего человечества, где бессмертна лишь смерть (solum mors immortalis est).

Но, может быть, существует дру­гой, иной мир, в котором на деле сбы­вается наша мечта о прекрасной действи­тельности? Поищем же другого света, того, который был бы достоин этого ве­ликого имени. Ибо поистине царства света жаждет душа. И если жаждет, то не да­ром. Через эту жажду тайный голос, ин­стинкт жизни говорит, что Этот свет ис­тинный, этот смысл бытия существует.

КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ СМЫСЛ ЖИЗНИ?

Какой смысл мог бы удовлетворить всех нас? всех без исключения, без раз­личия расы, национальности, партии, религии? Какой смысл может удовлетво­рить человека, отвечать всем возвышен­ным стремлениям человечности, всем запросам существа, носящего на себе чело вечности, всем требованиям разума, со­вести и чувства прекрасного, — предстать пред нами как Истина, Добро и Красота?

Прежде всего этот смысл должен быть возвышенным, прекрасным, способным вдохновлять, поднимать вверх, ввысь над всеми невзгодами, над всеми перегород­ками, которые настроили мы, люди, в своей эгоистической, слепой, сектантской узо­сти. Верно говорит поэт Бялик, что в серд­це человека таится и гнездо орлиное и нора ехидны. Оно влечет человека и к над­звездным высотам, оно же тянет его в прах и грязь земли. Авраам, человек веры, был призван итти к далекой, возвышен­ной цели в неведомом краю. Ему было дано обетование сделать потомство его, как звезды на небе и как песок на бе­регу моря. С тех пор сыны веры идут, взирая на звезды. Но увы! как часто мы думаем лишь о песке, о прахе земном, о материи, забывая завет звездный!

Ища истинного смысла, как бы нам не промахнуться, не продешевить! Как бы, по словам француского поэта Виктора Гюго, не „принять за звезды следы гуси­ных лапок на мокром песке"! Помни, что ты человек, существо у которого чело должно быть обращено к вечности. По гречески человек — „антропос"; это зна­чит: существо, обращенное лицом вверх. Туда-то, к высотам надзвездным, и влекут нас крылатые мечты юности.

Москве, на курсах для рабочих, я как-то читал лекции о возвышенных идеалах рус­ской литературы, о Боге, о Христе в русской поэзии. Кое-кто из администрации курсов протестовал против этих лекций во имя материализма и безбожия. Вопрос обсуж­дался на совете рабочих в моем присут­ствии. В результате из шестнадцати чле­нов совета пятнадцать стали на мою сто­рону. Один из них, рабочий-металлист, свое­образно и попросту выразил резолюцию в мою защиту: „надо же нам что-нибудь и о не­бе воображать!"... Не даром писал Достоев­ский: „если охладеет в тебе вдохновение, касание мирам иным, то станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее". Не отсюда ли, от низменности идеалов, ду­ховный упадок в современной молодежи, разочарование в жизни и даже безочаро-вание? Материализм с его отрицанием жизни, духа, Бога и бессмертия не может насытить человека. „Тесно орлу летать в клетке!" Он задыхается без выси ла­зурной и простора безгранного, широкого, как русские степи, как безбрежное море.

Я видел в Лондоне, в зоологическом саду, орлов в огромной клетке. Они неуклюже слонялись, опустив крылья, толкаясь и натыкаясь на железные решетки. Им не было простора, где бы они могли распра­вить свои могучие крылья, не было раз­лету! Какая жалкая картина! Подобно это­му ни один из нас, кто молод душой, не найдет удовлетворения в узких и тесных рамках материализма. Поистине он будет тосковать и томиться душою, как один из героев Достоевского, который изо дня в день, глядя в окно, видит пред собою одну и ту же „проклятую стену Мейерова дома", заслоняющую горизонт. Материа­лизм, не признающий ни неба над нами, ни вечности перед нами, заслоняет от нас, подобно этой стене, и небо, и солнце, и си­ние дали. Молодежь, рожденная летать, никогда не согласится ползать в прахе, пресмыкаться в низинах материалистичес­ких теорий. Не забудет она тоски по иде­алу, которая звучит в словах Лермон­това:

Звезцы и небо!.. Звезды и небо... а я человек..

Люди друг к Другу зависть питают,

Я же завидую звездам прекрасным,

Только их место занять бы хотел!

Этой тоски не забыть, не избыть чело­веку!..

Далее, мы хотели бы найти смысл жизненный, не отвлеченный, не вообра­жаемый только в мечтах, в построениях фантастической утопии*), а действительно существующий, если не в нас, то в жизни вообще, смысл сущий, бытийный (онто­логический), „оправданный и историей и биологией". Быть жизненным значит быть пребывающим, неумирающим, вечным. Никто из нас сознательно не согласился бы работать на ветер, для мыльных пузы­рей, как бы ни были они на время чару­юще красивы! В трудное положение попал однажды великий итальянский скульптор Микель Анджеле, которому его правитель Петр Медичи поручил в день своего рож­дения сделать его статую... из снега. Она была сделана, но в первый же теплый день растаяла под жаркими лучами солн­ца. Труд гения пропал без следа. Как жаль! Между тем, так поступаем и мы, когда живем только для этого преходящего ми­ра: изо дня в день, из года в год мы ле­пим статуи из снега, трудимся напрасно, „трудимся для огня".

*) Этим словом английский писатель Томас Мор (1770-1852) назвал совершенную, идеальную страну, которая, однако, не имеет места на земле, а су­ществует только в вображении поэта.

В Палестине я посетил коммуну, члены которой исповедуют материалистическое мировоззрение, отрицают Бога и бессмер­тие. Я спросил их: „Скажите, какова цель вашей работы, если нет бессмертия? Ведь, это значит, что вы трудитесь для кладби­ща". — „О, нет, мы трудимся для буду­щего поколения", ответил мой собеседник. „Но, ведь, и будущее поколение умрет. И опять выходит, что вы трудитесь для кладбища. Оно то и есть конец всех ва­ших трудов, жертв и страданий. Стоит ли жить ради такой кладбищенской програм­мы?" Неужели нам утешаться лишь тем, что мы, по словам Достоевского, послу­жим „навозом для гармонии будущих по­колений"? Да притом еще, когда и сама эта гармония сомнительна?

„Если нет бессмертия, то все позво­лено", говорит тот же русский писатель. Мы могли бы сказать в данном случае: „Если нет бессмертия, то все бессмы­сленно".

Наконец, мы согласились бы принять лишь такой смысл жизни, который досту­пен всем, всегда и при всяких обстоятель­ствах — и на родине и на чужбине, и на свободе и в тюрьме; смысл жизни дол­жен быть осуществимым и исполнимым для всех.

Как известно, Будда не принимал в свою монашескую общину целый ряд лю­дей, а именно: калек, пьяниц, убийц, так как он, по своей человеческой ограничен­ности, не надеялся их исправить.

Мы жаждем смысла всечеловеческого, который не исключал бы от участия в жизни никакого бедняка, ни бездарного, безталанного или глубоко падшего чело--века. Мы ищем смысла, в свете которого нет на земле обездоленных, отверженных, нет в мире лишних.

Вот такого смысла ищет каждый ду­шевно-здоровый человек — смысла пре­красного, жизненного, вечного, всем до­ступного.

И неудивительно, что мы скоро разо­чаровываемся в различных ответах на во­прос о смысле жизви, предлагаемых нам творцами различных философских тече­ний.

Одни говорят нам, что смысл жизни заключается в наслаждении. Так учат сторонники гедонизма (от греческого сло­ва „гедонэ"— удовольствие). „Будем есть и пить, ибо завтра умрем!" Но где дока­зательства того, что мы умрем и не будем жить после смерти? Наша мысль, разум, совесть, внутреннее ощущение (интуиция) подтверждают откровение Библии о бес­смертии и вечности. Она говорит нам: помни, что ты умрешь (memento mori). Она же предупреждает: помни, что ты бу­дешь жить (memento vivere), существовать после смерти. И не вызывают ли все на­слаждения и удовольствия этого мира уже и теперь чувства пресыщения, скуки, по­тери самого желания жить (taedium vitae)?

Сторонники эвдемонизма говорят нам, что смысл жизни есть благо (от греческо­го слова „эвдемония" — счастье, благо­состояние). Но в чем же оно? Где такое благо, которое удовлетворяло бы выше­упомянутым требованиям человека? Про­поведники утилитаризма видят смысл жизни в достижении пользы (от латинско­го слова utilis — полезный). Но в чем эта польза — абсолютная, вечная, всем доступная? Последователи материализ­ма^ признающие только видимую, осяза­емую материю, отрицающие природу духа, вечность, приводят нас к тупику, к глухой стене отчаяния, безысходности и бесцель­ности.

Все подобные теории, поскольку они представляют собою искреннее искание человека, в пределах его собственных сил, раждают лишь новые вопросы, для него непосильные...

ЧЕТЫРЕ ГРУППЫ ЛЮДЕЙ

Каждый человек так или иначе опре­деляет свое отношение к данному вопросу. Одни, утомившись в бесплодных поисках и потеряв охоту задавать себе труд упор­ного искания, опускают руки. Они стара­ются не думать об этом „проклятом во­просе". Их единственное желание — yйти от докучной, неразрешимой думы, за­быться.

Они, по выражению французского по­эта-лирика Бодлера, „опьяняются". Опья­няются в прямом, физическом смысле — алкоголем. Они одурманивают себя нико­тином (в курении), опиумом, морфием, по­могающими им хоть на время уйти от бу­дничной, серенькой, неприглядной жизни. Люди уходят в мир мечты, забываются в искусстве, в театре и в кино, подчас даже в религиозном экстазе.- Не отсюда ли склонность к нездоровым мистическим радениям (у хлыстов и т. п.)? Они зачиты­ваются книгами, уходят в дело, не давая себе передышки, чтобы опять не встал в сознании тревожный, мучительный во­прос: зачем? для чего? Эти люди боятся не восьми часов ежедневного труда, а остальных шестнадцати часов досуга, когда они могут остаться с самими собой и опять оказаться перед лицом все то­го же неотвязного вопроса. К чему все это? Куда я иду? Зачем я живу? И чело­век ищет все новых способов забвения, самозабвения. А ведь некогда пройдет искусственный дурман, и настанет вели­кое пробуждение, переоценка. Что тогда?

Известный киноартист Макс Линдер потрясал со сцены тысячи зрителей ве­селым смехом. И вдруг, в 1925-м году, он и его жена покончили с собою. Тот, кто опьянял своим смехом толпу, опьянялся и сам — и своим смехом и аплодисмен­тами, — пока не пришло пробуждение. Оно показало лишний раз, что улыбкой человек подчас заслоняет глубокую тра­гедию души.

Один из наших соотечественников, рус­ский инженер, работал в Париже на фаб­рике автомобилей. Дело у него было ма­ленькое: на каждую новую машину, вы­ходящую из фабрики, он должен был ве­шать фонари. Вешал и вешал, пока не пришел в отчаяние от убийственного, бес­смысленного однообразия своей работы... Пошел и повесился...

В драме Леонида Андреева: „Дни на­шей жизни", изображаются московские студенты, принадлежащие к группе лю­дей опьяняющихся. „Жизнь коротка, а водки много!" „Пойдем шататься по буль­вару, ребята!" — таковы лозунги этой мо­лодежи. Они одурманивают себя и алкоголем и упадочной материалистической идеологией, которая характерно выража­ется словами их песни:

„Умрешь, похоронят, как не жил на свете"..

Но вот приходит и в их жизни час про­буждения. К конце драмы студентка Оля, оглядываясь на разбитую, легкомысленно проведенную жизнь, восклицает: „Молодо­сти, красоты своей жалко!" А он, герой драмы, студент Глуховцев, уронив голову на стол, беззвучно рыдает...

А что же будет с нами, когда мы при­дем туда, где новый мир, мир вечности откроется перед нашими очами во всей своей неотразимой действительности?

Недавно в Америке уверовал во Хри­ста один еврейский раввин. В ответ на насмешки единоплеменников, называвших его сумасшедшим, он пишет в своей кни­ге: „Лучше мне казаться безумным те­перь, чем быть им тогда!" *)

*) „Christ finds a rabbi", by George Benedict. Phi­ladelphia, Pa. 1932.

Люди второй категории это те, которые переделывают, жизнь внешними спосо­бами — путем мирных реформ или насиль­ственных мер, переворотов, путем эволю­ции и революций. Они не видят смысла в жизни, как она есть, и они стремятся предписать, придать и даже навязать ей свой вымышленный, надуманный и под­час разумный смысл. Но увы! При всех этих воздействиях и переворотах, требу­ющих огромной затрать! энергии, стоющих потоков крови и слез, неприглядная дей­ствительность по существу не меняется. Больница, тюрьма и кладбище по-преж­нему господствуют в ней. Правда, тюрьма кое-где, как, например, в СССР, называется более приятным именем: „дом принуди­тельных работ". А в Париже великие сло­ва, за которые боролась в 1879 году фран­цузская революция: БРАТСТВО, РАВЕН­СТВО И СВОБОДА, красуются на стенах правительственных учреждений, в том числе и на здании тюрьмы. Кладбище, ме­сто вечного успокоения, стоит спокойно, нерушимо при всех человеческих режи­мах. Правда, дорожки между могилами посыпаются желтым песочком, и, вместо лопуха, надгробия украшаются душисты­ми гиацинтами. Но никакое благоухание не заглушит зловония разлагающегося трупа. Никакие цветы не закроют зияю­щую бездну смерти, ее не заставят забыть никакие цветы красноречия! Ничего не меняет и современный крематорий, где сжигают мертвыя тела, сжигают трупы, произведения смерти, но не самую смерть. Не забыть ее, не избыть!

В Москве, в годы революции, я спра­шивал ее борцов: „Зачем живет человек?" —„Чтобы бороться!" отвечали мне. „А за­чем бороться?" — „Чтобы жить!" Подоб­ный ответ на вопрос о смысле жизни не может удовлетворить мыслящего челове­ка, уже потому, что он представляет со­бою элементарную логическую ошибку, называемую „порочный круг" (circulus vitiosus). Ибо человек не может вертеться в подобном круге, как белка в колесе. Да и белка, заключенная в клетку, томится по простору зеленого леса. Ибо глубоко запала в душу человека разумная, неиз­бывная мечта о„хрустальной дороге, пря­мой, как стрела, и в конце ее Солнце!"

Об этих внешних переворотах мудрый автор Екклезиаста произнес бы все тот же приговор: „суета сует и все суета и томление духа"... Нет ничего нового под солнцем. То, что с виду кажется новостью, в конце концов оказывается старой пе­чальной истиной, только рассказанной со­временным литературным языком.

Поистине, не в том беда, что у нас была революция, а в том наше горе, что рево­люции у нас, в сущности, не было. Не было истинного переворота, истинной пе­реоценки ценностей, коренной перемены в человеке. „Гибель революции без рефор­мации", справедливо сказал известный мы­слитель Гегель. Напрасна революция формы без революции духа, без возрождения чело­века. Она ограничивается механической чисткой, которая есть не что иное, как перенесение грязи с одного места на дру­гое, перемещение денежного сундука и других буржуазных ценностей из одних рук в другие, из рук буржуя в руки „сов-бура", советского буржуа, с которым попрежнему властям приходится бороться. Остается больница и тюрьма, „остается нужда и неправда, и вдобавок материали­стическое строительство осложняет бед­ность матерьяльную бедностью духа, от нимая у человека небо и лазурные дали.

К переделывателям бессмысленной жизни можно отнести известное рассуж­дение Владимира Соловьева: Люди спра­шивают: что нам делать? Между тем, нуж­но бы еще самим вопрошающим ответить на вопрос: готовь! ли делатели? И если-бы хромые, слепые, парализованные ста­ли спрашивать: что нам делать? то един­ственно правильным был бы в отношении их совет: врачу, исцелися сам, прежде чем исцелять других. Найди прежде сам жизнь осмысленную, преодолевающую болезнь, грех и смерть, и тогда иди, преображай действительность, строй новую, истинную жизнь.—

К третьей группе относятся люди, ко­торые, отчаявшись в поисках истинного смысла бытия, уходят от жизни. Ухо­дят внешне, пытаясь насильственно прер­вать нить жизни. Уходят внутренне, ухо­дят в себя, замыкаются „в футляр". По­кидают людей и удаляются в одиночество. К ним неправильно причисляют христиан­ских отшельников: они уходили не от жиз­ни, а от ее обманов, от опасности духов­ной смерти; они искали жизни подлинной и углубленной, вдали от мирской суеты, в тишине пустыни. А настоящие беглецы и дезертиры, покидающие фронт дея­тельного участия в жизни, ищут небытия, буддийской нирваны, свободы от созна­ния и воли. Утратив волю к жизни, они заболевают душевной болезнью, называе­мой — абулия (потеря способности же­лать).

Не лучше ль в тихой безжеланности

Уснуть, как спит ночной ковыль?

Так выражает духовную усталость со­временная русская декадентская (упадоч­ная) поэзия. „Я хожу по краю жизни", го­ворила мне одна московская студентка этого типа. Нечто подобное переживал и Л. Толстой, когда писал в своем днев­нике: „Я жив, но не живу". Этим людям угрожает опасность стать живыми трупа­ми, непогребенными мертвецами, распро­страняющими вокруг себя трупный яд уныния, подавленности, депрессии. Буду­чи не в силах совместить жажду смысла с видимой бессмыслицей, люди этого рода сходят с ума, оставляют область ума, ока­завшегося банкротом в разрешении загад­ки бытия. Они уходят... Но куда? Увы! только уходят, и там, куда уходят, они остаются со своею неудовлетворенной ду­шой. Люди этой категории забывают, что этот уход невозможен, что поистине, как выразился митрополит Филарет в своем стихотворном ответе Пушкину: „Жизнь для жизни мне дана", для поисков подлин­ного, насыщенного бытия.

Невозможен и внутренний, духовный, буддийский уход от жизни. Известно, что подлинный, канонический буддизм оказал­ся неосуществимым на практике. Его ис­поведует очень незначительная группа людей в Индии и на острове Цейлоне. Рас­пространенная же религия этого имени есть не что иное, как приспособление к действительной психологии естествен­ного человека, в корне изменившее ду­ховные основы буддизма (по существу являющегося атеизмом) в сторону грубых языческих верований и идолопоклонства. (См. капитальный труд В. А. Кожевникова: „Буддизм и христианство").

Но есть и четвертая группа людей — это те, которые нашли жизнь, полную смысла. Они начали с того, что переста­ли искать ее в себе, в темной, бессмыс­ленной жизни их повседневного опыта, ибо это все равно, что искать огня в глы­бе льда или света в темном погребе. Они нашли жизнь осмысленную, или, что то же, обрели Живой Смысл, приняли Его и пошли с Ним.

Немецкий поэт Гете художественно изображает кризис духа в жизни ученого доктора Фауста в драматической поэме того же имени. В поисках истинной жизни и силы для этой жизни Фауст и продумал и испытал все,доступное человеку,но не нашел разгадки тайны бытия. В отчаянии он решает покончить с собой. Вот он уже подносит к своим устам чашу с ядом. Но вдруг до его слуха доносится пение ан­гелов:

„Христос воскрес!

Мир вам, прощенные люди, с небес!"

Как зачарованный, он слушает эту не­земную весть о торжестве жизни. Вера и бодрость вливаются в его сердце. Он воз­вращается к жизни.

Так гениальный писатель отвечает на запросы отчаявшегося человеческого ду­ха, — не священник и не проповедник, а светский поэт, далекий от елейного бла­гочестия, чуткий к нуждам и потребно­стям реальной, действительной жизни. Ха­рактерно, что Фауст на пути своих раз­мышлений и духовных исканий останав­ливается на великом откровении о Смы­сле, на прологе (вступлении) Евангелия от Иоанна.

ОТКРОВЕНИЕ О ЛОГОСЕ

Гениальный русский мыслитель Влади­мир Соловьев в своей статье: „Смысл ми­ра" (представляющей часть произведе­ния: „Духовные основы жизни"), преклоня­ется перед данным божественным открове­нием о смысле мира, смысле бытия. „Внача­ле было Слово". В оригинальном тексте Евангелия Иоанна Слово соответствует греческому— Логос, что значит Смысл. Поэтому в данных стихах действительно дано раскрытие тайны о Смысле. И здесь в коротких и ясных выражениях мы узнаем следующие четыре факта в связи с интересующим нас вопросом.

Во-первых, Смысл есть. Он был уже вначале, искони, когда Бог творил небо и землю. Он есть смысл всеобъемлющий, все-объясняющий. Вот почему Амос Коменский, чешский мыслитель 17-го века, видел в христианском откровении об истине Пансофию, т. е. всеобъединяющую муд- ' рость. Следы, отблеск и влияние этого Смысла можно найти всюду. Подобно это­му свет солнца играет и в сиянии радуги, и в переливах алмазов и рубинов, и в свер­кании волн морских и капель утренней росы на цветах. „Вся тварь устремляется к Нему", говорит старец Зосима у Досто­евского.

„Вздыхают росы, шепчут травы:

Свете тихий святыя славы"...

„Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что нача­ло быть".

Древнее „незаписанное изречение" Христа (аграфон) говорит: „Разруби дере­во, и ты найдешь Меня там. Разбей ка­мень, и ты найдешь Меня там". Он в каж­дой песчинке, и в звездах далеких. Его ведает, в сущности, каждый человек, в разной степени; иногда, может быть, бес­сознательно. Он — „Свет истинный, Ко-торы1 просвещает всякого человека, приходящего в мир". Этот свет близок сознанию, совести каждого человека. В каждом человеке, как в радиоаппарате, есть светоприемник (детектор), который откликается, реагирует на зов Евангелия, — был бы он только настроен на соот­ветствующую волну. В каждом человеке есть следы Логоса, искра Божия, иногда в скрытом (потенциальном, латентном) со­стоянии. Это жажда любви, чистоты, жаж­да Бога. Вот почему на зов Христа отве­чает и первобытный дикарь Африки и куль­турный житель Европы. Поэтому у про­рока Аггея Он называется „Желаемый все­ми народами".

Во-вторых, этот Смысл в Его совер­шенном состоянии пришел на землю, сошел в долину печали и слез, в мир зла и греха. Пришел в лице Иисуса из Назарета.

„Слово стало плотью и обитали с нами, полное Благодати и Истины, и мы видели славу Его, славу, как Еди­нородного от Отца".

В записной книжке Достоевского най­дены слова: „Условия sine qua поп (т. е. не­обходимые) для бытия всего мира заклю­чаются в трех словах: Слово плоть быстъ, и вера в эти слова". Христос — вопло­щенный смысл, идеальный человек. Он — совершенный Бог и совершенный чело­век, Он — Богочеловек. Его то и называет Логосом Иоанн. Он — образ совершенной красоты, весь сотканный из лучей любви, правды, чистоты, сочетание неба и зем­ли, Бога и человека. Это — Бог, сказан­ный на человеческом языке. Недаром го­ворит о Нем современный русский поэт Бальмонт:

Одна есть в мире красота —

Любви, печали, отреченья

И добровольного мученья

За нас распятого Христа.

Никто никогда не нашел в Нем ни од­ного греха или недостатка, хотя тысячи судей со всей строгостью и тщательно­стью искали их в Нем. Человеческая мысль и совесть не нашли ни одной ошиб­ки в Его учении любви и правды. Во все времена — быть подобным Христу, хри-стоподобным, было высшим стремлением людей, жаждущих правды, „града взы­скующих". И те, кто приближался к это­му идеалу, имели неотразимое влияние на окружающих. Таким был в наши дни апо­стол Индии Саду Сундар Синг. После его лекции в Цюрихе один из слушателей, коммунист, сказал: „Если бы все христи­ане были такими, как Сундар Синг, ком­мунистический переворот не был бы ну­жен".

В-третьих, этот Смысл победил власть тьмы, греха, смерти. Напрасно стали бы мы искать в Евангелии похоронных ре­чей, когда-либо произнесенных Христом. Встречая похороны, Он не бежал от них, как Будда, но прекращал их, воскрешая мертвых. Христос умер на кресте, чтобы преодолеть источник зла и первопричину смерти — грех, разъединяющий человека с источником жизни, чтобы восстановить единство всех и всего, исцелить нарушен­ное всеединство. Он воистину, действи­тельно воскрес телесно, и этим показал, что истинный Смысл вечен.

„Свет во тьме светит, и тьма не объяла Его".

Он не только победил зло по существу (метафизически), но и победит его во всех его проявлениях (исторически), в конце всего (эсхатологически). „Агнец победит их", сказано в Откровении о царях зем­ных, представляющих власть мира сего.

В Петербурге, перед революцией, архи­мандрит Михаил, обращаясь к материали­стам и атеистам в своей публичной лек­ции, говорил: „Вы победите, но после всех победителей победит Христос".

Христос — смысл вечносущий, живой. Недаром Фауст, переводя Евангелие Ио­анна, затрудняется передать многосодер­жательное слово Логос. Он прибегает к словам: смысл, сила, дело — и чувству­ет, что они недостаточны. Ибо поистине, Живой Смысл включает в себе все эти понятия.

В-четвертых, этот смысл доступен всем, осуществим для всех, кто только принимает Его. И потому то эти слова в пас­хальную заутреню читаются в православ­ных храмах на разных языках — для сви­детельства о всемирности и вселенскости Евангелия Света. „А тем, которые при­няли Его, верующим во имя Его, дал власть быть детьми Божиими".

Так было, когда Он жил на земле: греш­ницы, мытари, блудница, разбойник нахо­дили через веру в Него новую, преобра­женную жизнь. И так продолжается через всю историю и доныне. Он был и оста­ется Единственным, Кто мог с правом ска­зать о Себе: „Я путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня". Этот именно смысл удовлетво­ряет всем нашим человеческим требова­ниям, упомянутым выше.

Он — возвышен, божественно прекра­сен, ибо — „Слово было Бог". „Бога никто не видел никогда: Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил". Явил,— греч. „экзегёзато", что значит: выявил, вы­яснил (отсюда — экзегетика, богословская наука, имеющая целью изъяснять Боже­ственное Откровение). Этот Смысл — су­щий, жизненный, ибо Он был и есть в природе и в истории. Лучи Его действи­тельно разлиты в творении, в истинном искусстве, в возвышенном творчестве из­бранников человечества. Его следы таят­ся в глубине сердца даже опустившегося, падшего человека.

Этот Смысл — вечен, ибо Он победил власть смерти.

Этот Смысл — доступен всем, ибо он несет в Себе не только зов к возвышен­ному, к высокой цели, не только свет, но и силу преображающую и тепло согрева­ющее, милующее. Как луч солнца, Он имеет в Себе свет, тепло и животворную силу, биохимическую энергию — для жизни духа. Он указывает путь, прощает, воз­рождает.

Не теория и мечта, а действительный опыт подтверждает жизненность этого бла-говестия. Поистине, миллионы людей из разных племен, языков и народов, все мы, искавшие подлинного пути и пришедшие ко Христу в сознании греха и в жажде правды и прощения, нашли в Нем жизнь, полную смысла.

„И от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать".

Вдумаемся в данный ответ Евангелия на наш вопрос и исследуем его в свете разума, совести и опыта.

ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ?

Что значит данный смысл жизни и дан­ная цель жизни в практическом отноше­нии? „И Слово было Бог". Постараемся понять эти слова, по крайней мере, в их жизненном приложении. Бог есть смысл жизни, ее ценность и значение. Оставляя Бога, человек теряет смысл, теряет разум. Безбойкие является безумием, болезнью духа. Вне Бога — вне смысла. Поэтому и написано издревле: „Сказал безумец в сердце своем: нет Бога".

В Иваново-Вознесенске, в годы антире­лигиозной пропаганды, один юноша покон­чил с собой, оставив записку: „Так как Бога нет, то жить не стоит"...Иногда, впро­чем, ставят и такой вопрос: „Если чело­век существует для Бога, то Бог для чего?" Этот вопрос нелогичен, несостоятелен, ибо Бог есть самодовлеющее, самопенное Су­щество, Он есть последняя цель, вечная самоцель. Столь же неоснователен и во­прос: „Откуда Бог? кто создал Бога?" Бог не создание и не творение, которое нуж­дается в Создателе. Он — Творец всего, первопричина всякого бытия.

Всякий, кто знает не только отвлечен­ные мысли о Боге, но и Самого Бога, имея Его в своем личном, жизненном опыте, таких вопросов не ставит и ими не му­чится. Ибо Бог, переживаемый в опыте, заключает в Себе ответ на все вопросы, и потому живая вера в Него полагает ко­нец всем праздным, отвлеченным вопро-шаниям, конец мудрствованию и совопрос-ничеству. Повидимому, это знал отчасти и поэт Александр Блок, когда писал в сво­их стихах: „Бог! Конец пустыне!"

Вот почему в ответ на вопрос Пушкина:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

митрополит Филарет отвечает:

Не напрасно, не случайно

Жизнь от Бога мне дана.

Поэт Клюшников также видит в Боге источник и смысл жизни:

... Жизнь для жизни мне дана...

Познавать Его в творенье, Видеть духом, сердцем чтить, —

Вот в чем жизни назначенье,

Вот что значит в Боге жить.

И тот, кто знает эту подлинную жизнь, насыщенность этой жизнью, свободен от бесплодных умствований, от рефлексии и самоанализа, от теоретических вопро­сов: он весь поглощен радостью бытия и жаждою творчества; его занимает во­прос практической мудрости — как наи­лучше выявить Бога, Божественное на­чало в повседневной действительности.

Бог — совершенная жизнь, совершен­ная гармония, любовь. Не без основания Александр Блок, передает первый стих Евангелия от Иоанна словами:„Вначале была музыка". Бог — Истина, Добро и Красота, и потому только жизнь с Ним удовлетво­ряет разум, волю и чувство человека. Он сотворил человека по Своему образу и подобию, и потому только уподобление Богу может удовлетворить человека, и только выявление Его образа в нас есть истинная цель образования, культурного развития человека. Без Него человеку угрожает нравственное без-ббразие (безобразие), о чем так мудро говорит народ, обращаясь к человеку опустившемуся: „нет в тебе образа".

Эта „искра Божия", которая таится в глубинах человеческого сознания, должна загореться и вспыхнуть, ярко запылать и охватить все существо, чтобы потом пе­рекинуться от одного человека к другому, распространяться потоками света и огня во всем мире, до пределов вселен­ских, космических, на пути к осуществле­нию конечной цели бытия — чтобы Бог был все во всем. Ученый физик Тиндаль говорит, что цель физической природы есть завоевание солнечной энергии. Поисти­не цель природы и истории в высшем, ду­ховном смысле есть распространение све­товой энергии духовного Солнца — Христа, вытеснение тьмы и греха лучами Солнца Правды. „Мы пришли в этот мир, чтобы увидеть солнце", говорит Бальмонт. Но для человека этого мало. Для такой цели при­шли в мир и бессловесные животные. Мы же пришли в мир, чтобы увидеть Солнце Правды — Христа, и не только увидеть, но и облечься в Солнце, стать детьми Солнца, Света невечернего. Искра физического огня в некотором скрытом (латентном) смысле таится и в мертвом, холодном камне. Нужен удар кресалом, чтобы высечь искру из камня, вос-кресить ее. Подобно этому искра Божественного огня таится и в каменном, очерствелом сердце человека, погрязшего в грехах и пороках. И для него кресалом, Кресителем является Христос. Он Воскреситель мертвых душ.

Даже злой дух — искуситель в раю не мог поставить высшей цели перед людьми, чем эта: „будете как боги". Толь­ко путь к этой цели он указал ложный — бунт против Бога, и потому на деле он не привел к цели, а отдалил от нее. Со­ветский комиссар народного просвещения Луначарский, провозглашая безбожие в своей лекции, читанной в 1920 году в Мо­скве на тему: „Почему не надо верить в Бога?" — в конце концов выразил цель социального строительства словами: „брат­ство богов в природе". Только апеллируя к этой исконной, первозданной, в глубине сознания заложенной жажде Божествен­ного, можно вызвать в человеке энтузиазм, жажду подвига, самопожертвования. Не­даром этот же учитель атеизма еще до ре­волюции писал в своей книге „Религия и социализм": „Религия есть энтузиазм, а без энтузиазма не создавалось ничего ве­ликого". Мыслители всех времен, такие, как Сократ и Платон, еще до явления в мир Христа, и такие, как Ньютон, Па­скаль, В. Соловьев после Р. X., пришли к вере в этот Смысл. Так верит и „про­стой народ", непосредственным ощуще­нием (интуицией) постигая то, что мысли­тель познает путем логической работы при помощи умозаключений. „Для чего жить?" спрашивают у сапожника Мартына Авдеича (в рассказе Л. Толстого: „Где любовь, там и Бог"). „Жить надо для Бо­га", отвечает он в мудрой простоте. Имен­но так: не для себя надо жить, ибо это было бы самолюбием (эгоизмом, эгоцен­тризмом), и даже не для других, ибо это было бы человекоугодничеством, народо-поклонством (антропоцентризмом), а для Бога, для выявления Божественного на­чала в себе и в других (теоцентризм). Не для плоти, материи в себе и в других, а для духа. Лишь такая цель может сде­лать нашу жизнь возвышенной и одухо­творенной.

Недостаточно познать идею Смысла, надо уверовать в Него, принять Его и осу­ществлять Его в жизни. Этот Смысл, хо­тя Он и заложен в основах бытия, одна­ко далеко не осуществлен, не распростра­нен во всех областях и сторонах жизни. Ему нужно дать место не только в лич­ной, но и в социальной и международной жизни, во всех существующих отношениях, как мы уже сказали, до вселенских, ко­смических пределов. И когда этот Смысл делается не только предметом наших раз­мышлений, но и задачей для нашей воли, предметом наших действий, он, или, вер­нее, его осуществление, становится целью нашей жизни. „Цель жизни есть обоже­ствление человечества через приближе­ние ко Христу". Так сказал гениальный философ Владимир Соловьев в своей зна­менитой лекции перед тысячами русских студентов в актовом зале С. Петербург­ского университета в 1880 году. Известно, что эта лекция вызвала бурные овации среди студенческой молодежи, вначале настроенной враждебно против этого уче­ного, открыто заявившего о своей вере в Бога и Христа. Под обожествлением он разумел не обожание, а оббжение (theosis) в понимании древне-христианских писа­телей; ради этого пришел в мир Христос. В Его лице „Бог сделался человеком, что­бы человека сделать богом", приобщить Божеского естества, обожить его, прео­бразить и исполнить Своим Духом. Не­даром Христос повторил слова древнего откровения: „Вы — боги, сыны Всевыш­него все вы" (Пс. 81: 6, 7). Там, в этом псалме, за этим великим, торжественным откровением стоит суровая, печальная, трагическая действительность: „но вы умрете, как человеки, как всякий из кня­зей". Вырвать Божественное достоинство человека из когтей смерти, вернуть ему потерянный рай, восстановить бывшего царя природы на его престоле — такова была цель Боговоплощения, пришествия в мир Христа. Его задачей было Царство Божие, воцарение Бога в человеке и в ми­ре, оббжение человека и всей твари, по-всюдное распространение совершенной Бо­жественной жизни, так чтобы Бог был все во всем. Бог — высший, абсолютный смысл бытия. Заметим: Бог, а не религия, которая может и не отвечать запросам честно ишущего человека, ибо она может быть и ложной, фарисейской и саддукейской, ибо религия есть лишь отношение к Богу, и потому ценность ее условна, относительна. „Насытить бессмертную ду­шу человека может только Бог", не идея Бога, а Сам Бог, также как жажду мо­жет утолить не мысль о воде, а, лишь са­ма вода. И как воду надо пить, принять в себя, так и Бога недостаточно иметь в нашем сознании, созерцании, в мышлении, надо дать Ему место в нашем сердце, в нашей воле, в практической повседневной деятельности, в личной и общественной жизни.

Христос является совершенным осуще­ствлением Божественного смысла. Он — всечеловеческий идеал, идеальное свер­шение смысла. В Нем поистине Бог все во всем. К подобному осуществлению смысла призваны и мы все. И только Он, Христос, делает для нас возможным осуществление подлинного смысла, наше оббжение. „Без Него ничто не начало быть". Вне Его немыслимо бытие, воз­можно лишь бывание, призрачное, пре­ходящее существование, прозябание. Толь­ко через Христа человек переходит от богомыслия, богословия (теологии) к бого-ощущению, к богодействию (теургии), к жизни по-Божьему. Лишь через Него он переходит от богоборчества и богорабства к богосыновству. „Никто не приходит к Отцу, как только через Меня", говорит Христос. „Без Меня не можете делать ни­чего". А принявший Его Савл из Тарса свидетельствует о радостном опыте: „Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе".

Когда мы начинаем на деле осуще­ствлять этот смысл, он, как мы уже ска­зали, становится целью для нашей воли, становится целью истории.

История есть борьба Христа с Анти­христом, как показывает в своей трилогии современный русский писатель Мережков­ский. Благороднейшие подвиги в истории человечества — не что иное, как борьба за Христа, за Смысл, за Логос, за вечную правду. Эта борьба происходит во всех областях человеческой деятельности.

Наука путем разума отыскивает Ло­гос, единую умопостигаемую истину в яв­лениях природы материальной и духов­ной, в законах, которым подчиняются эти явления. Она ищет Логос идей, „вещей истину", она стремится дать победу исти­не над заблуждением в человеческом мы­шлении, найти единство в области мы­сли, в законах бытия.

Искусство стремится явить в звуках музыки и пения, в линиях и красках жи­вописи, в словах поэзии, в красивых, гар­моничных формах статуй и зданий (скуль­птура, архитектура) — единую совершен­ную красоту, видимую ризу незримого Логоса. Искусство ищет единства в об­ласти воображения, в царстве образов. Христос, воплощенный образ совершенной красоты, является высшим вдохновителем подлинного искусства. Ему посвящено высшее творчество слова (Достоевский), музыки (Бах), живописи (Крамской, Ва­снецов, Нестеров), ваяния (Антокольский, Торвальдсен), зодчества (храмовое строи­тельство: Айя-София в Константинополе, Кельнский собор).

Искусство стремится не только изо­бражать жизнь, но и преображать ее, по крайней мере, в мире воображения, мечты, дать победу, красоте над безобразием и уродством в мире человеческого созерца­ния и этим своим творчеством углубить в человеке жажду осуществления красоты в реальной, действительной' жизни.

Общественная деяльность имеет целью строить человеческие отношения в духе Логоса, всеединства, в духе добра. Она ищет единства людей, сочетающего ди­сциплину и свободу в подлинной, одухо­творенной любви. Без Христа — в этой области остаются громкие лозунги, резо­нерство, высокие слова об общественном идеале, на деле приводящие к бесплодным усилиям, расстройству, разрушению. ИГесли что-либо удается в социальном строитель­стве, как достижение справедливости, то это лишь в результате прямого или косвен­ного влияния христианства — через воспи­тание, художественную литературу и т. п.

Истинное осуществление смысла жиз­ни, осмысление бытия заключается в стремлении от хаоса и разделения к космосу, единству. „Смысл мира есть вну­треннее единство каждого со всем. В виде живой личной силы это единство есть лю­бовь", пишет Вл. Соловьев. Поэтому вся­кое проявление нелюбви, себялюбия, эго­изма, эгоцентризма есть уклонение от Смысла.

Эту любовь и правду осуществляли такие друзья человечества, как доктор Гааз в Москве, друг заключенных, Дамиан Вестер, друг прокаженных, Авраам Лин­кольн, боровшийся за справедливое госу­дарственное устройство Сев. Америки, за освобождение негров. Гуманный дух Еван­гелия вдохвовил американскую писатель­ницу Бичер-Стоу написать произведение: „Хижина Дяди Тома", которое своим вли­янием на общественную совесть способ­ствовало уничтожению рабства, торговли неграми в ее стране. Идеалы Христа вдо­хновляли во все времена борцов за соци­альную справедливость, за освобождение человека, за его достоинство, за его пра­ва и обязанности. Здоровая обществен­ная деятельность стремится обеспечить в человеческих отношениях победу мир­ного сотрудничества и всеединства над разъединением, эгоизмом, войною всех про­тив всех.

Задание бытия, его конечная цель — Бог все во всем, единство всех в Боге, бо­жественное всеединство. „Как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино", так молился Христос, идя на крест, который должен был соединить небо с землей и человека с человеком. С этого креста Его пронзенные руки про­стерли ко всему миру Божественные объ­ятия всепрощающей любви.

Наконец, помимо общественной дея­тельности, всякое истинное усовершен­ствование, выявление в себе божествен­ного начала, развитие в себе христопо-добных качеств нового человека, освяще­ние, приближение ко Христу, подчинение плоти духу—есть осуществление смысла в каждом из нас. Не забудем при этом слов „святого доктора" (как называли Ф. П. Гааза заключенные в московской пе­ресыльной тюрьме): „Спешите делать до­бро!" Таков же завет одного из христиан­ских подвижников: „Не упускай случая к своему обожению". Об этом же говорит совет Владимира Соловьева, выражающий норму нравственного поведения словами: „Поступай всегда так, чтобы в каждом твоем поступке небо сочеталось с зем­лей".

Сущность всех этих высших заветов выражает Христос в словах Нагорной Про­поведи: „Будьте совершенны, как совер­шен Отец ваш Небесный".

ОПТИМИЗМ

В свете этого Смысла мы можем утвер­ждать ценность жизни. Да, смысл в жиз­ни есть, и он осуществим. Стоит жить, трудиться, строить, страдать. И если суж­дено нам страдать, то не тяжко, а радо­стно страдать за смысл (но не за бес­смыслицу), за добро, а не за зло. И по­тому оправдано жизнерадостное приятие мира, мировоззрение и мироощущение (объективний оптимизм). В этом смысле прав был известный мыслитель Лейбниц (1646-1716), считавший наш мир „наилуч­шим из всех возможных миров". Оправдан и оптимизм субъективный, признающий воз­можность радостного участия в жизни для каждого человека. Поистине, каждый призван к участию в осуществлении смыс­ла. Каждый в глубине своего человече­ского сознания хочет и каждый мож^т творчески участвовать в строительстве жизни. В этом творчестве — счастье, как справедливо говорит Гауптман в одной из своих драм. Счастье это со-частие, совпа­дение частей, гармония между моей ча­стью, долей, участью, участием и вечным смыслом, соучастие с ним в божествен­ном творчестве, со - творчество. Оно не в том, чтобы быть великим, а тем более, не в том, чтобы лишь казаться великим в своем воображении и в глазах людей, а в служении великому, хотя бы это служе­ние вызывало насмешки и гонения. Нет в мире лишних! Остается каждому из нас найти свое место в этом мире. „Найди себя и свое призвание", говорит норвежский писатель Ибсен. И только во Христе, в со­вершенном Человеке, мы находим свое истинное человеческое лицо, свой возвы­шенный облик, свой лик. И лишь тогда мы находим свое призвание, ибо оно есть слу­шание высшего зова, идущего из глубин, призывающего нас в той или иной области (специальности) осуществлять заветь! Хри­ста. Нет истинного призвания без Призы­вающего, Того, Кто издревле говорил пророкам: „Иди, вот Я посылаю тебя". Вне Его воли — не призвание, а самозван­ство. Если бы Ему, Творцу и Хозяину ми­ра, мы, люди, добровольно и сознательно предоставили первое место в управлении нашей экономикой, распределением труда и потреблением его продуктов, то не было бы в мире социальной неправды, не было бы безработицы, всего того, что называ­ется мировым хозяйственным кризисом. Он знает, для чего Он послал тебя в этот мир, и имеет для тебя работу, которая мо­жет стать твоим трудом — „любимым, по­сильным и свободным" (согласно опреде­лению Л. Толстого).

Проси своей работы у Бога, Хозяина вселенной. „Проси, ожидай, бери", говорит молодежи апостол Иядии Вильям Карей, тот самый, который из незначительного работника какой то фирмы сделался ве­ликим ученым - лингвистом и глашатаем Евангелия язычникам Востока. Жизнен­ные факты показывают, что люди честные, добрые, всецело обратившиеся на путь Христа не бывают без работы. Они всегда нужны. „Трудящийся достоин пропитания".

С другой стороны, как тяжко итти не по призванию, заниматься не своим де­лом! Как много эмигрантов, жертв вели­кого рассеяния, переживают эту трагедию, будучи оторваны от родной почвы! „Сту­дент противоестественного факультета"... такие слова я прочитал однажды на две­рях одяой из комнат студенческого обще­жития в Праге Чешской. „Что это значит?" спросил я студента, довольно пожилого человека, обитателя комнаты. — „А очень просто", ответил он: „В России я был студентом Академии Художеств по отделу архитектуры, ибо это и есть мое призва­ние. А теперь, вот, изучаю медицину, что для меня противоестественно. Только ра­ди стипендии (казенного иждивения), кото­рое чешское правительство дает студен­там-медикам, я должен был взяться за эту чуждую мне специальность". Он показал мне свой чешский паспорт. В нем, в гра­фе: занятие (zamestnani) —было написано: русский беженец (rdsky uprchlik)... Это, увы! специальность, или доля многих из наших соотечес гвеыников на чужбине: рус­ский беженец, эмигрант, „мигрант", ски­талец, не имеющий твердой почвы под ногами, не имеющий веры, как и упомя­нутый „студент противоестественного фа­культета". Не эта ли духовная беспочвен­ность делала русских людей и на родине скитальцами, былинками— перекати-поле, по словам Достоевского (в его знаменитой „Речи о Пушкине”)? Поистине, лишь „находя Христа, мы находим себя", как говорит этот же великий знаток челове­ческой души и богоискатель.

И мы призваны к тому, чтобы не толь­ко видеть, созерцать совершенную красо­ту, но и приобщиться ей и создавать жизнь в духе этой красоты, у себя на родине, или в чужих краях.

Конечно, в некотором смысле, как ска­зано выше, оправдан и пессимизм, отрица­тельное, скорбное отношение к миру, по­скольку он лежит во зле, и человек, ува­жающий себя, не может и не должен ми­риться с неправдой, насилием, грехом, видимо торжествующими в этом мире. И в этом смысле можно понять Шопенгауэра, который назвал этот мир худшим из всех миров.

Но все это зло в свете вечного Смы­сла становится лишь препятствием, кото­рое можно и должно преодолеть. И мы призваны итти в этом мире против царя­щего в нем зла, исповедуя не сантимен-тальный, мечтательный оптимизм, подоб­ный слащавому мировоззрению Манилова в „Мертвых Душах" Гоголя, — но опта-' мизм реальный, жизненный, трезво гля­дящий в лицо суровой действительности. ';то оптимизм пророков, которые беспощад­но боролись с временно-господствующим, преходящим злом, ясно видя очами веры светлое будущее, созерцая грядущее тор­жество правды. Они взывают к Богу с пророческой непобедимой верой:

Через борьбу и хаос дикий,

Через страдание и ложь

Ты к гармонии великой

Народ измученный ведешь!

(Мережковский).

В дни антирелигиозной борьбы в Мо­скве нас, представителей Христианского Студеаческого Движения, арестовали за „религиозную пропаганду" и привели в здание „Чеки", в один из подвалов на Лубянке. Там была дверь, ведущая в по-мещеяие, где расстреливали. У этой двери на стене кто-то (может быть, смертник) написал углем слова: „И это пройдет!" (См. мои Записки Верующего", стр. 140). И не в этом ли смысле писал В. Соловьев в своих стихах:

Какой тяжелый сон!

Толпа немых видений

Растет, растет и заграждает путь,

И слышится далекий голос тени:

Не верь мгновенному": люби и не забудь.

Истинный оптимизм жил в душах про­роков, которые очами веры видели гряду­щую победу правды, о там пророческим оптимизмом объясняется тот факт, что Христос, идя после Тайной Вечери в Геф симанию, на позор предательства и ужасы крестных мук, пел вместе с учениками песни хвалы. „И воспевши, пошли на го­ру Елеонскую"... Ибо, сходя с горы Сион­ской в Гефсиманию, в долину скорби, Он не спускал очей с вершины Елеонской, куда в будущем Он должен притти во славе.

Этот пророческий оптимизм вложил в уста пророка Аввакума песнь хвалы.

„Хотя бы не расцвела смоковница, и не было плода на виноградных лозах, и маслина изменила, и нива не дала пищи; хотя бы не стало овец в загоне и рогато­го скота в стойлах; но и тогда я буду радоваться о Господе и веселиться о Бо­ге спасения моего!" Эта радостная вера ободрила Иова в дни его великой скорби и помогла ему не хулить Бога за незаслужен­ные страдания, а воскликнуть: „Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господ­не благословенно". Великий проповедник Константинополя Иоанн Златоуст бес­страшно обличал в храме сильных мира сего, и в том числе императрицу. В ре­зультате, он подвергся жестокому гонению и в старости умирал в суровом изгнании на Кавказе. Но пророческий оптимизм вложил в уста умиравшего страдальца за Правду слова торжествующей веры: „Слава Богу за все!",, (Doxa to theo panton heneka).

Эта пророческая вера живет и в наши дни. Недавно в Германии обратился к вра­чам человек, больной раком. Злокачествен­ная язва захватила его язык. Врачи ска­зали ему, что он должен или умереть, или лишиться языка путем операции. Он вы­брал последнее. Когда больной лежал на операционном столе, доктор-хирург гово­рит ему: „Сейчас ваш язык будет удален. Что бы вы хотели сказать в последний раз?" Больной помолчал и затем громко воскликнул: „Да будет благое довенно имя Господа Иисуса Христа"! Его язык замолк. Но свидетельство веры, сказанное с та­ким самоотречением, будет звучать века... В Америке живет Елена Келлер — глу­хая, слепая и немая от рождения. Чудом упорной любви и мудрости своей учитель­ницы Мисс Соливан, она посредством ося­зания научилась говорить, читать и писать, изучила науки и, в конце концов, стала чи­тать лекции в университете. Одна из ее лекций, появившаяся и в печати, полна жизнерадостной веры. Ее тема: „Об опти­мизме". Какой это жгучий упрек всем, кто, имея слух, зрение и дар речи, все же унывает, жалуется, ропщет на жизнь!

В дни суровых гонений на религию в СССР одного из моих друзей отправляли из московской тюрьмы (Бутырки) в ссыл­ку на Соловецкие острова, на далекий, хо­лодный север. Ночью йа вокзал пришли его друзья. Они могли лишь издали при­ветствовать его. А он, стоя на площадке вагона, из-за сверкающих штыков крикнул им одно слово: „Радуйтесь!"

Великий апостол Евангелия Павел пи­сал из тяжкого тюремного заключения христианам города Филиппы в Македонии: „Радуйтесь всегда в Госп