Гера никогда раньше не задумывался о революции

 

Гера никогда раньше не задумывался о революции.

Какая тут, на фиг, революция, зачем она, когда тебе едва стукнуло восемнадцать, и на дворе апрель? Когда солнце согревает твое молодое тело, остатки прошлогоднего снега хрустят под подошвами «гадов», птицы в небе поют, и хочется лишь одного – наслаждаться жизнью. Невзирая на житейские мелочи, вроде ежедневных ссор с девушкой, отсутствия денег или проблем с военкоматом, повадившемся засорять почтовый ящик назойливым спамом. Все – суета. Только молодость и весна, все остальное – не имеет значения. И революция, разумеется, тоже.

Но если Геру не интересовала революция, тогда зачем же он, спрашивается, шел на оппозиционный митинг? Он сам толком не понимал. Увидел листовку на столбе, с Александром Невским и призывом «Приходи на День Нации!». Сознательные граждане приглашались на митинг с последующим шествием по центральной улице города.

Гера ни разу не участвовал в митингах, видел их только по телеку – старые, еще советские. С пионерами, транспарантами и красными флагами.

Про движение, организовывавшее мероприятие, он не раз что-то слышал, причем самые разные вещи. Кому-то оно было в меру симпатично, кто-то же, напротив, презрительно махал рукой, мол, политика – дело грязное, и «эти» ничем не лучше остальных. Престарелые бородатые дядьки из телека наперебой обвиняли революционеров во всех смертных грехах.

Но людям из телека Гера инстинктивно не доверял: врут ведь то и дело. Так может, и на «этих» нагоняют?

В общем, шел он чисто из интереса. На людей посмотреть, себя, молодого-красивого, показать. Просто вечер оказался на удивление свободным, а прозябать дома в эту пору сродни преступлению. Что ж не сходить, не познакомиться с интересными людьми, не пройтись маршем по центру города? Тем более в честь хоть и непризнанного, но все же праздника – Дня Нации.

Гера считал себя анархистом, носил косуху поверх батиной тельняшки и волосы до плеч. Он был против фашизма, шовинизма и прочих вещей, но безоговорочно считал себя русским человеком. А значит, это был и его праздник.

Судя по часам, митинг должен был начаться уже как десять минут назад, но площадь была пуста. Пара журналистов с камерами, кучка тинэйджеров у лавочки, с десяток суровых ментов. Гера с недоверием оглядел подростков: «И это что, революционеры?». Верилось с трудом – ни капли не похожи. Но где же тогда организаторы? Не пришли, или опаздывают? Несолидно как-то. Уж могли бы и вовремя придти, раз такое дело, а то впору людям флаги с плакатами раздавать, а их, видите ли, все нет, опаздывают они…

Слегка разочарованный, он закурил. «Видимо, что-то у них не срослось». В голове начали кружиться мыслишки, как еще можно было бы провести этот чудный вечер. С кем пересечься, скинуться на пивко? Или позвонить девчонке? Или просто побродить по центру, в гордом одиночестве?..

Неспешный полет его мыслей прервался начинающимся действом: на другой стороне площади к пьедесталу бронзового Горького устремилась толпа молодежи, опасной и решительной. Казалось, они появились из ниоткуда, выскочили чертями из табакерки. В считанные мгновения они построились в шеренгу, натянули черную тканевую растяжку с надписью «Мы – Русские! Мы – Нация!». В небо взмыли надетые на раздвижные удочки знамена. Красный, черный и белый цвета – идеальное сочетание (по мнению одного известного художника-акварелиста). Заискрились файеры, задымляя округу густыми клубами дыма, освещая лица мистическим красноватым свечением.

Молодые, подтянутые и дерзкие, они разразили весенний воздух громогласным скандированием:

- Мы Вас научим Родину любить!

И тут же последовало твердое, безоговорочное:

- Нация! Родина! Социализм!

Митингующие в такт кричалкам вскидывали крепко сжатые кулаки. Гера стоял в ста метрах, но даже издали мог разглядеть блеск в их глазах, тонкие насмешливые улыбки. Источаемая ими энергия была осязаемой, отдавалась в теле легкой дрожью. Они казались опасными, но оттого не менее притягательными. Гера тронулся в их сторону – ведь не зря же он пришел.

- Ре-во-люци-я! – троекратно прозвучало на всю округу.

Жирный усатый мент в зимнем бушлате, обгоняя Геру, задел его плечом. Рация в его кармане прошуршала: «Всё, начинаем, начинаем!». Мент прибавил шагу, Гера же остановился в нерешительности. «Что начинаем?..».

С трех сторон к памятнику помчались амбалы в синем камуфляже. Впоследствии многие не верили Гере, но он своими глазами видел, как еще один здоровяк спустился по веревке с дерева за спинами демонстрантов.

Они едва успели ухватиться друг за друга руками, «взяться в сцепку», как налетевшие ОМОНовцы бесцеремонно начали забивать их дубинками. Жестокость зрелища поразила лишенного сентиментальности Геру до глубины души: амбалы «работали» без капли жалости, метясь дубинками по головам, вмешивали в грязь сраженных. Девушкам перепадало не меньше, чем парням. У Геры тихо отвисала челюсть.

Невысокий коренастый революционер в фанатской клетчатой кепке, растолкав двоих нападавших, отскочил в сторону и выставил вперед руку с горящим файером. ОМОНовцы, не ожидавшие сопротивления, по очереди бросались на него с дубинками, но он, подобно дрессировщику в цирке, отгонял их, хищников, размашистыми движениями искрящегося факела. Он продержался дольше всех, с полминуты, пока его, наконец, не окружили и не обезвредили, набросившись вчетвером.

Избитых, подавленных демонстрантов ОМОНовцы уводили в подъехавший автобус. Заламывали руки, подгоняли пинками, самых непокорных тащили волоком по асфальту. Непрерывно звучал бравурный мат победивших без боя: «Че, суки, бля, доорались?!», «Мало, ёб твою, добавить, на хуй?!». Революционеры молчали, улыбаясь в ответ нагло и бесстрашно.

Гера никогда не испытывал страсти к бумагомарательству, но ему сразу же захотелось написать об увиденном гневную статью в какую-нибудь местную газетенку. «Да какого черта, ведь они ничего такого не сделали! За что их так, дубинками? У нас ведь вроде как демократия, свобода слова, и каждый имеет право выражать…»

- Ты хули здесь стоишь? – прервал его размышления подскочивший мент.

Вопрос поставил Геру в замешательство.

- А че, нельзя, что ли? Я гуляю…

- Иди-ка ты, бля, гуляй в другом месте! – выпалил мент.

Гера отошел на пару шагов назад. Втянул дым в легкие. «Бля, точно что-нибудь напишу…», - подумал он.

Мент, угомонившись, направился к автобусу, но на полпути обернулся назад. Гера стоял на своем месте, спокойно покуривал. Пожалуй, слишком спокойно. Настолько, что мент вернулся обратно, к нему.

- Я тебе чё сказал?

- Чего? – нагловато переспросил Гера. – Я что, не имею права здесь стоять?

- Иди-ка сюда, - потребовал мент.

Гера не тронулся с места.

- Не пойду я никуда…

Мент молниеносно подскочил к нему и ловко заломил руку за спину, схватился за копну волос. Плечо хрустнуло, Гера вскрикнул от резкой боли. Страж порядка вел его, скрюченного, в сторону автобуса.

- Эй, это чё за беспредел?! – возмущался Гера. – Я ничего не сделал!

- Да мне по херу. Мы лучше знаем, чё ты делал, чё не делал…

Его затолкали в автобус. В салоне было не протолкнуться, черные куртки оппозиционеров тонули в синих пятнах ОМОНовских униформ. Длинноволосый припанкованный Гера тут же оказался в центре внимания.

- О, зашибись! – воскликнул невысокий вертлявый революционер. – Давайте на Покру рванем, там таких до хера, автобуса три набить можно!

Его спутники дружно усмехнулись. Гера тоже выдавил неуверенную улыбку: на центральной улице и впрямь тусовалось множество неформалов. Но Гере тогда было не до шуток.

Он не знал, что с ним теперь будет – он плохо разбирался в юридических вопросах. То, что лица задержанных не выражали страха, еще ни о чем не говорило: мало ли, вдруг они начисто лишены этого чувства? Может, их сейчас пересажают всех – и его за компанию. Или в лес отвезут и расстреляют. Может, у них, у революционеров, текучка кадров высокая: один состав после митинга расстреливают, а они к следующему уже новый набирают? Кто их знает?

Несмотря на придурковатый имидж, Гера не был конченным раздолбаем. Учился на философа, увлекался военной историей, много читал. Он был уверен в своем светлом будущем, которого намеревался добиться своими силами, без помощи родителей или кого-то еще. И вот, его везли черт знает куда вместе с какими-то непонятными людьми. И все это могло плохо закончиться.

А этим – хоть бы хны. Сидят, лыбятся, не боятся никого. Один, молодой тощий паренек в кажуальном полупальто, даже запел:

 

«Сын уехал на футбол,

Мать глотает валидол.

На футболе бьют по морде

И гоняют мусоров…»*

- Э, хлебало закрой, а то я тебя щас сам погоняю! – оскорбился кто-то из ОМОНовцев.

Паренек умолк. Скрипящий рессорами ПАЗик остановился возле отделения милиции. Задержанных вывели по одному, построили, пересчитали, отобрали паспорта. Загнали в отделение, подгоняя «демократизаторами». «Ну, хоть не в лес…», - вздохнул Гера.

В обезьянник габаритами метр на два с половиной затолкали двадцать пять человек. Люди висели друг на друге, мучаясь от нестерпимой духоты. Но, как всегда, не унывали: после ухода быковатых ОМОНовцев заметно оживившиеся революционеры принялись наперебой делиться впечатлениями.

Гера, шокированный, ушедший в себя, сидел на лавке в роденовской позе.

- Парниш, чё у тебя щи какие сложные? – с дружелюбной улыбкой спросил его высокий, крепко сложенный парень его возраста.

- Что с нами будет?.. – с философской тоской проговорил Гера.

- Чё?.. А, да все в порядке, не парься! Ты в первый раз, что ли? Двадцать точка два КОАП эрэф**, - словно заклинание произнес парень, - «участие в несанкционированном митинге». Тысяча рублей штрафа от силы.

- Да у меня сейчас и денег таких нету…

- Ой, да ладно, нашел проблему!.. У меня тоже нету. На мне тыщ двадцать висит, только я им ни копейки не платил и платить не собираюсь. Казна без меня не обеднеет. Кстати, Денис, или Солнцеврат, - протянул руку революционер.

- Гера.

- Это Георгий, в смысле?

- Нет, Герасим. Реально.

- О-о, антично! – улыбнулся Денис.

Двое молоденьких, прыщавых ППС-ников вырулили из коридора и направились в сторону выхода из дежурной части. У одного на плече болтался ментовский «Калаш», задранный стволом кверху. Он живо трепался с коллегой, а его указательный палец касался спускового крючка.

- Э, ты пальчик с курка убери, - пробасил рослый смугловатый революционер.

- Чё?

- Через плечо. Выстрелишь ненароком, пуля от потолка срикошетит, в башку прилетит – совсем глупый сделаешься. И ребят забрызгаешь.

Под дружный гогот задержанных, мент скривил недовольную рожу, но палец все-таки убрал.

- Татарин опять отжигает, - шепнул Солнцеврат на ухо Гере. – Наш командир, матерый человечище.

Дверь за пэпсами не успела захлопнуться, как в дежурку зашли трое штатских. Все, как один, перекачанные и набыченные. Их главный, смачно пожевывая разящую мятой жвачку, презрительно оглядел постояльцев обезьянника. Революционеры притихли, напряглись.

- Макс Богданов, на выход, - скомандовал штатский.

Все дружно перевели взгляды на коренастого паренька, «укротителя», давеча отбивавшегося от ОМОНовцев файером. Он, хмурый, встал с лавки и протиснулся к выходу. Штатские надели на него наручники и увели из отделения. С минуту никто не проронил ни слова.

- Херовые дела, - проговорил Денис, глядя на Геру. – УБОП взялся за работу. Макс – бывший политзек, год отсидел, сейчас на условке. Его засадить сейчас – как два пальца, а он набарагозил еще…

Гера не верил своим ушам. Он и подумать не мог, что в его, казалось бы, свободной стране могут существовать политические заключенные. Денис рассказывал, что больше сотни его единомышленников прошли через тюрьмы и лагеря. Несколько бывших политзеков сидели возле Геры. Глядя в их отнюдь не криминальные лица, он просто не мог поверить, что кому-то вздумалось сажать их, молодых, здоровых, целеустремленных, за политические взгляды и мирные, ненасильственные акции протеста.

Чем больше он слушал, тем глубже понимал, что он живет совсем не в той стране, какой себе представлял. Осознание того, что свободомыслие и гуманизм – пустые слова, за пеленой которых укрывается лживый и жестокий тоталитарный режим, неминуемо приводили его к мысли, что так жить нельзя, и надо что-то менять.

Конечно, Гера и раньше приходил к таким выводам, но их единственным зримым выражением стал неформальный имидж. Дальше дело не заходило.

Теперь же революция для него превращалась из эстетической формальности в суровую необходимость. И Гера начинал всерьез о ней задумываться.

Ребят начали по очереди выводить из обезьянника – фотографироваться. Всё как в фильмах: белая стенка с начертанной линейкой, анфас, профиль, полупрофиль; разве что табличек с номерами не хватало. На мгновенье Гере захотелось вылезти без очереди, пофоткаться, почувствовать себя преступником, но придурь быстро выветрилась из головы. Было заметно, что ребятам процедура не доставляла удовольствия.

Он обратил внимание, что многие непосредственно перед вспышкой меняли выражения лиц. Не кривлялись, нет: просто делали лица менее похожими на обыденные. Гера тоже улыбнулся, отчего наверняка смотрелся на фотографии года на три моложе своих лет.

Следующая же процедура бесспорно была не из приятных. Откатывание пальчиков, или, по-научному, дактилоскопия. На пальцы наносилась въедливая черная краска, отмыть руки от которой было невозможно – по крайней мере, предназначенным для этого обмылком в сортире, черным, как смола.

Дактилоскопией занимались двое: флегматичный, немолодой уже мент в замызганном халате и черноволосая стервозная баба лет тридцати. Женщины в серой форме вызывали у Геры подсознательное отвращение. Она мазала его пальцы и вжимала их в стол нарочито грубо, смотрела на него, как на говно. Гера не смог сдержаться:

- Ой, девушка, а Вы хиромантией увлекаетесь, да?

Она посмотрела на него даже хуже, чем на говно.

- Думаешь, блядь, шибко умный, да?! И оригинальный?!

Гера пожал плечами.

- Зря ругаешься, Айгюн, - спокойно ответил ее коллега, не отрываясь от работы. – Года два назад служил у нас один кадр, мы его так и звали – Сеня-хиромант. Увлекался, изучал по книгам. Говорит, что правда.

Гера едко усмехнулся.

В комнату привели казуального парня, распевавшего фанатские песни в автобусе. Он ругался с ментами, не желая лишний раз пачкаться.

- Командир, - обратился он к пожилому менту, - меня в пятницу на той неделе за граффити забирали, ты ж мне сам пальцы откатывал! Чё за дела, зачем лишний раз руки марать? Как будто у меня, блин, за неделю рисунок изменился!..

Мент снял очки, вздохнул устало и ответил:

- Ты думаешь, мы их храним?

«Дивная страна!», - вновь подумалось Гере.

Потом с ребят брали протоколы и объяснительные. Заплывший жиром усатый мент с измученным жизнью лицом в одиночку отдувался за все отделение. Очередь двигалась удручающе медленно. Задержанные один за другим ссылались на неведомую Гере 51-ую статью конституции. Мент поначалу огрызался, сетовал, что «грамотные все шибко стали», призывал давать показания «как положено». Услышав в –надцатый раз номер загадочной статьи, он махнул рукой, бормоча в усы что-то неразборчивое и, судя по всему, недоброе. Процесс пошел значительно быстрее.

Гера честно рассказал, при каких обстоятельствах его задержали. Слукавил лишь в том, что якобы не собирался ни на какой митинг. Мент ему не верил, но революционеры в один голос поддержали Геру.

- Вот видите, блядь, из-за Вас, из-за дураков, простые люди страдают! Революционеры хреновы!..

Гера улыбнулся в ответ. Он не держал ни на кого обиды за испорченный вечер. Ему все больше и больше симпатизировали люди, с которыми он двигался по конвейеру правоохранительной системы.

Наконец, ребят расфасовали по КПЗ. От непрогретых бетонных стен веяло холодом. В камере было темно. Лучи света, пробивавшиеся сквозь решетку двери из коридора, освещали лишь незначительную часть комнаты. С полчаса ребята сидели молча, изредка обмениваясь короткими фразами. К тому моменту они провели в отделении почти четыре часа, несмотря на то, что их не имели права задерживать дольше, чем на три. Видимо, ментов это нисколько не волновало.

- Егора слушаешь? – спросил Геру Леха Розгин, футбольный хулиган, косясь на нашивку, приклепанную к Гериной косухе.

- Да.

- Я тоже раньше, до тюрьмы еще, им заслушивался. Кумиром моим был. Четвертый партбилет, кстати.

- В смысле?

- В смысле, он тоже в движухе. Один из основателей.

Гера припоминал, что, кажется, слышал об этом. Да, точно слышал, просто не обращал внимания.

Связь его любимого музыканта с движением не могла оставить Геру равнодушным. Он начал расспрашивать Леху, кто еще из музыкантов «в теме». У него челюсть отвисла, когда выяснилось, что большая часть его кумиров имеет прямое или косвенное отношение к их движению.

Да, он никогда не задумывался о революции всерьез – потому что не видел ни возможностей, ни перспектив ее осуществления. Ему не нравились законы и порядки этого мира, и он протестовал против них – на уровне личности. Не учил никого жизни, благо сам не любил, когда учат его, но втайне желал изменить людей вокруг себя. Желал, чтобы они хоть что-то поняли.

Он не мог спокойно слушать песни своих кумиров, андерграундных рок-музыкантов. «Да если бы вы, чертовы обыватели, могли понять хоть малую долю того, что испытывают на душе люди, поющие эти песни, вам бы не в падлу было продолжать жить так, как вы живете?!», - возбужденно думал он всякий раз, слушая музыку тех, пред кем преклонялся. Он мечтал увидеть единый культурный фронт, который – он был уверен в этом – никого не смог бы оставить равнодушным.

И вот пред ним предстал фронт не только культурный, но и политический. Гармонично сливаясь воедино, они создавали взрывоопасную смесь, способную снести к чертям любые стены и застенки, финансовые структуры и вертикали власти. Слово и дело превращались в систему, и это ли не залог гарантированного результата?

Гера понял, что он физически не в состоянии оставаться в стороне. Потерять такой шанс для него было сродни преступлению – против своей совести, против самого себя.

Вскоре задержанных выпустили на свободу. У дверей РОВД их встречали соратники, заранее купившие краковской колбасы для оголодавших и несколько бутылок шампанского – в честь праздника, Дня Нации. Веселой гурьбой они дружно переместились на набережную, пили из горла, делились впечатлениями. Гера чувствовал себя в своей тарелке.

Единственное, что омрачало праздник – отсутствие Макса. Он мог вновь оказаться за решеткой. Но стоило ребятами вспомнить про это, загрустить, как он появился, слегка помятый, но безмерно довольный.

- Че, не ждали? – пробасил он с улыбкой, вразвалку шагая им навстречу.

Его чуть до смерти не захлопали по спине парни и не сломали шею воспрянувшие духом девушки.

- Херня-война, зассали они меня сажать! – с насмешкой воскликнул Макс. – Дело завели, но сразу не посадили. И не посадят – задерутся сажать! Ну, а если даже и посадят, то один хрен – не сломают. Не ссать, прорвемся!

Гера оторопело смотрел на него. Ему не верилось, что люди, живые люди способны так легко относиться к собственной свободе.

- Ты реально не боишься? – вырвалось у него случайно.

Макс поглядел на него странно, с удивлением и, казалось, непониманием. Он спокойно, убедительно проговорил:

- Друган, да если бы мы чего-то боялись, у нас бы никогда ничего не вышло, и все, чем мы занимаемся, было бы бессмысленным. Запомни: без крови побед не бывает. И именно поэтому мы не боимся ни тюрьмы, ни смерти. Ведь должен же кто-то жертвовать собой ради общего блага, правильно?

Гере нечего было сказать в ответ. Он не мог и не хотел с этим спорить.

Время близилось к ночи. Рискуя не уехать домой, Гера нехотя распрощался с ребятами. Напоследок его пригласили поучаствовать в следующем митинге, через три дня. «Легальном митинге, санкционированном», - заверяли его дружно, с улыбками. Он беззлобно усмехнулся – верилось с трудом – и пообещал придти. Искренне пообещал.

Он добрался до дома на последнем автобусе. Мать еще не спала, делала что-то на кухне. Гера налил себе щей, за трапезой слушая краем уха телевизор. В новостях показывали сюжет о разгоне несанкционированного оппозиционного митинга. Гера молча улыбался.

- Ужас, что творится, - запричитала мама. – И за что их так, дубинками, чего они такого сделали?..

- И не говори, - промолвил Гера и заулыбался еще более загадочно.

Мама посмотрела на него недоверчивым взглядом.

- Мам, а я ведь там был… - проговорился он, сам не понимая, зачем.

Взгляд матери на мгновение стал суровым. Но лишь на мгновенье: она не могла быть суровой, видя его заговорчески улыбающееся лицо. Она тоже улыбнулась, вздохнула и с легким укором повторила тысячу раз уже произнесенную фразу:

- Горе ты луковое, беда с тобой… Эх, ведь найдешь ты на свою задницу приключений!..

Гера ничего ей не ответил. Но про себя подумал: «Найду… обязательно найду!».