Особенности развития Московского государства в XVI в.

Введение.

В европейской историографии период XVI – XVII вв. связывают с переходом от средних веков к новому времени, от традиционной (феодальной) цивилизации к современной (буржуазной).

С точки зрения различных технократических концепций (У. Ростоу, Д. Белл, О. Тоффлер) в это время стали складываться предпосылки перехода к индустриальному обществу[1]. Традиционное аграрное общество с примитивным сельскохозяйственным производством, иерархической социальной структурой и властью, принадлежащей земельным собственникам, заменялось обществом переходного типа. Это сопровождалось ростом производительности сельскохозяйственного труда, увеличением капиталовложений на душу населения, появлением “нового типа предприимчивых людей”, выступающих в качестве движущей силы общественного развития, возникновением централизованных государств, ростом национализма, стремящегося обеспечить экономический фундамент национальной безопасности.

К. Ясперс считает, что в XVII в. начинается “эпоха техники”, которая в конечном счёте привела к духовному единству человечества и возникновению на этой основе всемирной истории[2].

В советской, марксистской историографии XVI – XVII вв. рассматривались как период складывания предпосылок – прежде всего в технико-экономической сфере – перехода от феодальной общественно-экономической формации к капиталистической.

При многообразии национального государственно-правового развития Европы в XVI – XVII вв. ведущим было формирование абсолютной монархии и профессионально-управленческого слоя бюрократии. В противостоянии абсолютизма и сословно-представительных органов в Европе закладываются основы парламентаризма и разделения властей.

Московское же царство в XVI – XVII вв. базировалось на традиционном стиле мышления. Основным его догматом было представление о том, что все таково, каким оно есть и было всегда и, следовательно, по-другому быть не может. Главная задача мышления в этом случае – не спорить, а находить способы примирения с существующим положением вещей. Вот почему, даже в самые мрачные века русского средневековья, в годы правления Ивана Грозного “безмолвствующее” большинство оставалось безмолвствующим[3].

В эпоху Московского царства преобладал не только традиционализм, но и боязнь западного, католического религиозного влияния. Культурный изоляционизм Москвы был направлен именно против Запада, но не против Востока. Мир московской субцивилизации втягивался то в одну, то в другую цивилизации. Так, московское самодержавие строилось по татарским образцам, а духовная культура Московской Руси уходила своими корнями в Византию. В Московском царстве, таким образом, соединялись татарский деспотизм, византийский канон и дух свободы и воли.

 

 

Особенности развития Московского государства в XVI в.

В отличие от Европы, где сложились национальные централизованные государства, объединение русских земель в Московское государство ещё не означало слияние их в единое политическое и экономическое целое. На протяжении XVI в. шёл сложный процесс централизации, изживания удельной системы.

В изучении особенностей политического развития Русского государства в XVI в. можно выделить несколько наиболее дискуссионных проблем.

В отечественной и зарубежной историографии идут дискуссии по определению государственной формы, утвердившейся в России. Одни авторы характеризуют эту форму как сословно-представительную монархию, другие – как сословную[4].

Современные авторы, например, Д. Н. Альшиц, определяют политическую систему России XVI в. как самодержавие, понимая под этим деспотическую форму абсолютизма и даже восточного деспотизма. По его мнению, правление Ивана Грозного нельзя считать примером сословно-представительной монархии, хотя при нём и был созван Земский Собор и действовала Боярская Дума. Верховная власть в это время принадлежала всецело и нераздельно царю[5].

Отметим огромное влияние двух обстоятельств. Во-первых, демонизация личности и политики Ивана Грозного, демонстрирующей разрушающее влияние авторитаризма и деспотизма.

Во-вторых, это неясность понятий “самодержавие”, “абсолютизм”, “деспотизм”. Самодержавие XVI в. – это русская национальная форма православной сословной государственности, оцерковленного государства, которая не может быть отождествлена ни с разновидностями восточного деспотизма, ни с европейским абсолютизмом.

Политическим идеалом самого Ивана IV Грозного была сильная единоличная власть самодержца, которая сплачивает общество, не допускает раздоров, обеспечивает полное подчинение царю. Такая власть носит харизматический характер. Царь, по мнению Ивана IV Грозного, является богоизбранным, и подсуден только Богу, которым и поставлен над людьми. Он категорически не принимал даже элементы демократии, свободы и проявления индивидуализма.

Главный аргумент, который царь выдвигал против демократического устройства: “при самодержавии царство процветает, при самоуправлении граждан падает”. Он видел главный, по его мнению, недостаток демократии в том, что “там особь каждо о своём печётся”[6].

Аналогичная определению государственной формы правления в России ситуация сложилась в изучении деятельности Земских Соборов, т. е. другой грани вопроса о сущности российской государственности XVI в. В России Земские Соборы не имели постоянного состава, чётко определённых функций, в отличие от сословно-представительных органов власти европейских стран. Если парламент в Англии, генеральные штаты во Франции и другие сословно-представительные органы возникали как противовес королевской власти и были, как правило, в оппозиции к ней, то Земские Соборы никогда не вступали в конфликт с царём.

Если на Западе формируется идея разделения властей, то в России развивается идея соборности власти на основе её духовной, православной общности. В идеале в Соборах достигалось духовно-мистическое единение царя и народа, что соответствовало православным представлениям о власти. В этом проявлялась цивилизационная особенность России.

Принятие титула царя-помазанника Божьего, Земские Соборы, приказная система привели к централизации государственной власти, которая сочеталась с разветвлённой системой местного самоуправления (губные и земские старосты, излюбленные головы, целовальники).

Титул Великого князя, символизировавший связь с исторической традицией Древней Руси, уступил место восточному титулу – “царь”. Царями на Руси, в том числе и в летописях, на протяжении двух с половиной столетий называли золотоордынских ханов, в отличие от общемонгольского “каана” (хана). Хотя зависимость от Золотой Орды давно ушла в прошлое, представление, что царь выше князя, сохранилось в общественном сознании, и в 1547 г. Иван IV венчался на царство. Кроме того, православное учение о царстве лежало в основе русской национальной концепции власти. Считалось, что царские регалии имеют византийское происхождение, что демонстрировало близость Московского государства к Византии и её ритуалам. Царский титул закреплял превращение князей и бояр из вассалов в подданных и холопов. Если ранее великий князь был первым среди равных, то царь был господином, а князья и бояре его подданными. Венчание на царство завершало формирование системы, основанной на принципах подданства и неограниченной власти самодержца.

Многолетние споры ведутся о смысле и цели опричнины. В 1930-е гг. характер опричнины объяснялся оценкой И. В. Сталиным Ивана Грозного как великого и прогрессивного исторического деятеля, мудрого правителя, ограждавшего страну от врагов. Террор опричнины изображался как политика, выражавшая интересы широких народных масс. Опричнина рассматривалась как необходимый этап в процессе укрепления Русского централизованного государства, как борьба с антицентрализаторской политикой боярства.

В 1930 – 1950-е гг. господствующими в советской исторической литературе становятся представления о борьбе боярства и дворянства как главном стержне политической истории средневековой России. Сталин отмечал прогрессивную роль опричнины, отмечая, что ошибкой Грозного было сохранение пяти крупных феодальных семейств и незавершённость до конца борьбы с боярством.

Личность царя Ивана IV так импонировала всесильному Сталину, что им была дана команда аргументировано оправдать террор эпохи Грозного. Так, в постановлении ЦК ВКП (б) по поводу второй серии фильма Сергея Эйзенштейна, принятом в 1946 г. была дана оценка деятельности опричного войска как прогрессивного, и советские историки обязаны были следовать в русле партийных оценок[7].

Р. Г. Скрынников отстаивает мысль, что опричнина и её террор не были подчинены единой цели, принципу или схеме. Начавшись борьбой с прежней сословно-административной элитой – князьями, опричнина переросла в конфликт между государственной властью и господствующим сословием. Посредством опричнины царь разделил господствующее сословие надвое и натравил одну половину на другую. В результате Иван IV утвердил свою неограниченную личную власть, но стабильность монархии была утрачена. Опричнина привела не только к физическому уничтожению людей, но и к тяжёлым экономическим последствиям. По мнению Р. Г. Скрынникова, в XVI в. в России происходит зарождение империи и имперской политики. Практически все историки видят в опричнине один из факторов, подготовивших Смуту начала XVII в[8].

Противоречивость в оценке Ивана Грозного характерна для историков многих поколений. Например, Н. Карамзин оценивал деятельность Грозного так: герой в первый период своего царствования и тиран во второй. О двух периодах Иоаннова правления писал ещё Курбский, причём он приписывал успехи и благополучие первого периода добродетельным советникам молодого царя, а ужасы второго периода правления объяснял дурным влиянием нового окружения Ивана IV. Карамзин отвергал это распространённое в исторической литературе объяснение. По его мнению, Иван был в молодости добродетелен, но стал “неистовым кровопийцей в летах мужества и старости”. Эта метаморфоза “есть для ума загадка”. Но не умея её объяснить, Карамзин резко отрицательно относился к тирании, и настаивал на том, что самодержавие следует отличать от тирании. Карамзин отличал тираническое самовластие от самодержавия, обязанного соблюдать законы и заботиться о народном счастье. История Ивана IV предоставляла возможность показать злоупотребление самодержавием со всеми его отвратительными проявлениями. Однако разоблачение тирании у Карамзина совмещалось с попыткой доказать, что народ и в самых тяжёлых условиях сохранял приверженность и покорность царю. Россия испытала “грозу самодержца-мучителя” и устояла с любовью к самодержавию[9].

С. М. Соловьёв считал, что при всех жестокостях царя Ивана Грозного его деятельность была шагом вперёд к победе государственных начал. Однако он не оправдывал террора опричнины. С. М. Соловьёв считает недопустимым смешение исторического объяснения явлений с нравственным их оправданием. Характер и способ действий Ивана IV исторически объясняется Соловьёвым борьбою старого с новым[10].

В современной новейшей историографии превалируют негативные оценки личности и политики Ивана Грозного для развития России. Однако следует заметить, что в контексте общеевропейского развития деспотизм Ивана IV мало чем отличается от деспотизма европейских дворов, а количество жертв опричного террора даже меньше жертв религиозных преследований в Европе XVI в.