Монастыри и монашествующие в каноническом праве Древней Церкви 5 страница

Понимание мирских дел в древнем каноническом праве весьма широкое – это не только «обычный» мирской промысел, составляющий заботу только что рассмотренного 6 Апостольского канона, но и участие в государственном управлении, в том числе в армии. 81 Апостольский канон, установивший запрет для клирика заниматься государственным управлением, раскрывает логику, стоящую за такими запретами, когда объясняет причину запрета необходимостью клирика неукоснительно заниматься церковными делами, ибо никто не может служить двум господам – именно в этом евангельском изречении раскрывается смысл данного канонического запрета.

В ряду указанных ограничений Апостольские каноны[126] содержат и другое правило, постановляющее лишать сана клирика, выдавшего поручительство. В понимании толкователей (Зонара), смысл данного запрета тот же – «это и тому подобное запрещено клирикам, дабы они не вдавались в беспокойные дела, избегали придирок и судебных кляуз: ибо в таком случае они дают подозрение, будто принимают это на себя из-за корысти, а корыстолюбивым клирикам быть не дóлжно»[127].

Уместно поместить в ряду рассматриваемых ограничений и категорический запрет клирикам давать деньги в рост. Соборное каноническое право рассматривает данный запрет в качестве имеющего свое основание в Писании[128] и настаивает на максимально широкой трактовке данного понятия. Так, Первый Вселенский Собор позаботился о том, чтобы запрет на выдачу денег в рост не был обойден путем соблюдения буквы при нарушении смысла. Например, комментаторы приводят в качестве примера следующий обход данного запрета: формально проценты не взимаются, но заключается соглашение об участии клирика-займодавца в прибыли с исключением риска его ответственности, в результате клирики «таким образом давшие деньги, будучи на самом деле ростовщиками, прикрываются наименованием участников»[129]. В связи с этим запрещается как «откровенный» заем под проценты, так и «нечто иное, вымышляемое ради постыдной корысти» [130].

Печальной справедливости ради следует отметить, что воспрещение клирикам заниматься мирскими делами никогда не достигало своей желаемой цели – как сокрушенно замечает Зонара, несмотря на то, что это запрещают правила апостолов и святых Соборов, «так делалось и делается». Соборное каноническое право в связи с этим повторяло данный запрет и впоследствии (например, 3 канон Четвертого Вселенского Собора (Халкидон), воспретивший клирикам и монашествующим брать на откуп имения и вступать в распоряжение мирскими делами, 9 канон Квинисекста, воспретивший клирикам содержать таверны).

Говоря о предписаниях, направленных против вовлечения клира в светскую жизнь, уместно напомнить и о существовании в соборном праве норм, направленных на невмешательство светской власти во внутрицерковные дела. Примером могут послужить хотя бы нормы, воспрещающие вмешательство светских властей в процесс избрания епископов.

Матримониальные ограничения для клира. Правила внешней дисциплины клира (специальная одежда, воздержание от мирских занятий и т.п.), несомненно, способствовали созданию особого образа жизни, представлявшегося Церкви соответствующим тем задачам, которые клирики призваны были решать в ходе своего служения. Эти нормы о дисциплине клира подчеркивали отличие, разделение клира и мира, были направлены на обособление клира от мирян в Церкви. Но правовым институтом, выполнявшим эту задачу в большей мере, нежели все остальные, несомненно, являлся особый матримониальный статус клира.

Процитируем в подтверждение этой мысли церковного историка А.П.Лебедева: «Мы уже знаем, что в III веке клир руководился стремлением выделить себя из ряда мирян...Рассматриваемое стремление... выражается в следующем: во-первых, в желании наложить безбрачие на духовенство – безбрачие, как особое отличие для него от мирян; клир в этом случае хочет противопоставить себя, как класс святых, народу, как классу грешных»[131].

Мы оставляем за пределами настоящего исследования собственно оценку А.П.Лебедевым этого явления («святые» против «грешных») – цитата приведена исключительно с целью подтвердить важность особого матримониального статуса клира для его особого статуса вообще, независимо от того, какими нравственными мотивами диктовалось стремление создать такой статус.

В первоначальной практике христианской Церкви безбрачие духовенства не было обязательным. Более того, наиболее древние канонические источники позволяют заключить обратное. Так, Апостольские каноны содержат запрет на вступление в клир для лиц, которые после крещения были женаты более одного раза либо имели наложниц[132]. Равным образом не могли быть допущены в клир лица, женатые на вдовах, разведенных, блудницах, рабынях, женщинах позорных профессий, а также те, кто «имел в супружестве двух сестер или племянниц»[133]. Понятно, что, если устанавливаются ограничения на доступ в клир именно для лиц, заключивших такие браки, одиозные с точки зрения Церкви, то лица, состоящие в «нормальном» браке не лишаются доступа в клир, если удовлетворяют другим критериям.

Древнейшее каноническое допущение в клир женатых мужчин соседствовало, тем не менее, с распространяющимися доктринальными положениями, утверждающими если не необходимость, то, по крайней мере, желательность безбрачия клира. Так, А.П.Лебедев приводит высказывания на этот счет Климента Александрийского, который называл безбрачных «избраннейшими из числа избранных», Оригена, по мнению которого «совершенному иерею не подобает сношение с женой»[134]. Приведем высказывания по этому поводу Григория Богослова: «Брак – хорошее дело, но не могу сказать, чтобы он был выше девства». «Брак законен и честен, но все же плотский; гораздо лучше свобода от плоти». Безбрачие «выше и божественнее, но труднее и опаснее»; брак «ниже, но безопаснее»[135].

Трудно сказать, чего в древнехристианской доктрине было больше – признания допустимости брака для духовенства либо акцента на его если не недопустимости, то, по крайней мере, нежелательности для клира. На «макроуровне» оба этих подхода представляются сосуществующими в единстве и противоборстве.

Естественно, что проблема безбрачия священников не могла остаться вне внимания церковных Соборов. Уже на Первом Вселенском Соборе был поднят вопрос о целибате духовенства, причем необходимость целибата поддерживалась выдающимися церковными авторитетами того времени, присутствовавшими на Соборе. Но не меньшего уважения заслужило и противоположное мнение, выраженное епископом Пафнутием: «Не возлагайте тяжкого ига на лиц посвященных: честен брак, и ложе не скверно. Как бы от избытка строгости не произошло вреда для Церкви; ибо не все могут принять на себя подвиг бесстрастия. Довольно того, если, по древнему преданию Церкви, вступивший на служение Церкви в безбрачном состоянии – и будет оставаться таким. А кто женился до посвящения, тот отнюдь не должен оставлять жены»[136].

Риск вреда для Церкви, к которому привлек внимание епископ Пафнутий (к тому же известный своим целомудрием и аскетизмом, не знавший брачных удовольствий), по всей видимости, оказался решающим аргументом для церковного Собора – по этой причине Собор не установил каких-либо специальных правил относительно безбрачия духовенства, тем самым косвенно узаконив практику, сложившуюся в церковной жизни до того, т.е. возможность заключения брака для будущего священника до принятия сана и невозможность вступления в брак для священника, который принял сан, не будучи женатым.

Но противоборство указанных двух тенденций не утихало даже тогда, когда соборные правила в соответствии с правилами Апостольскими канонически узаконили отсутствие необходимости безбрачия для священника. Это противоборство носило не только доктринальный характер в среде ученых богословов и иерархов, но и характер вульгарно-практический – так, церковные историки приводят свидетельства о случаях, когда оглашенные не хотели принимать крещение из рук женатого («оскверненного») священника, а крестившиеся отказывались принимать причастие от таких священников. Соборное право вынуждено было отреагировать, подвергнув анафеме тех, кто отказывался принимать таинства от женатых священников[137].

Вопрос о безбрачии священства являлся тем вопросом, в котором уже в древний период развития канонического права проявилось различие Восточной и Западной традиций. Восточная традиция следовала тому, что было обозначено Пафнутием как «древнее предание Церкви», т.е. вступление в брак было возможно только до принятия священного сана, в то время как Западная традиция последовательно проводила традицию целибата духовенства.

Соборное право Восточной традиции так или иначе отражает «компромисс» в подходе к данному вопросу, с одной стороны, допуская брачный статус клира, с другой стороны, пытаясь в максимально возможной степени устранить те неблагожелательные последствия, которые могли быть связаны с таким статусом.

Например, согласно правилам Карфагенского Собора[138], епископам, пресвитерам и диаконам, равно как и всем, прикасающимся к святыням, предписывалось «хранить целомудрие и воздерживаться от жен», и «да будут как не имеющие их». Восточные толкователи настаивали на том, что в данном случае речь идет не о полном целибате, как утверждают представители Римской Церкви, но о воздержании от жен в те дни, когда приходит их очередь совершать богослужение. При этом допускалось следование обычаям конкретной Церкви (канон 81)[139].

Другим проявлением данного компромисса в Восточной канонической традиции является склонение соборного права к полному воздержанию для епископов. Так, канон 12 Квинисекста установил воспрещение сожительства с женами для епископов после хиротонии. При этом в самом каноне специально оговаривалось, что речь не идет о воспрещении брака – речь идет о раздельном проживании епископа после рукоположения в архиереи. По мнению толкователей, «апостолы, при начале веры, когда божественная проповедь еще не распространилась, снисходительнее относились к тем, которые приступали к вере, и не требовали от них совершенства во всем, но снисходили к слабости их и к языческим и иудейским обычаям. Ибо и иудейским архиереям было дозволено законом сожительствовать с женами, и эллинским архиереям брак был дозволен. А ныне, поелику проповедь распространилась и верные пришли в лучшее состояние и порядок, и жизнь по Евангелию укрепляется, должно, говорят, и архиереям проводить свою жизнь в строгом целомудрии, и воздерживаться не только от чужих жен, но и от тех, которые прежде разделяли с ними ложе; и не только не иметь с ними общего ложа и смешения, но и не сожительствовать с ними и не жить с ними в одном доме»[140].

Занимая неоднозначную позицию в связи с вопросом о безбрачии духовенства, каноническое право древнего периода было единодушно в полном и бескомпромиссном (и даже в определенной степени «перестраховочном») запрете внебрачного сожительства клириков с женщинами. Степень бескомпромиссности доходила до того, что клирикам воспрещалось не только сожительство в сексуальном смысле, но и проживание в одном доме с женщинами, независимо от того, имело ли место внебрачное сожительство с ними. Исключение составляли женщины, в отношении которых «исключалось всякое подозрение» - матери, сестры, тетки, - только с такими женщинами клирик мог проживать в одном доме[141]. Примечательно, что к числу лиц, «запрещенных к совместному проживанию» для епископов относились и их бывшие жены (как было видно из рассмотренного выше канона 12 Квинисекста).

Западная традиция в древнем каноническом праве более последовательно утверждает безбрачие духовенства. Первым официальным установлением приверженности к целибату в соборном праве является Поместный Собор в Эльвире (Испания) в начале IV века, на котором было постановлено: «Пусть епископы, священники, диаконы и иподиаконы воздерживаются от жен своих и детей не рождают. Кто нарушит это, тот извергается из церковного чина»[142].