Глава 21над крышей дома твоего

Холодный ветер хлестал по лицу, но волнения не было.

Подумаешь, Территории по пути следования Острога-на-колесах просто-таки кишат зомбаками. Одной зверюгой больше, одной меньше — какая разница? Чему быть, того не миновать.

Гурбан давно разучился нервничать в подобных ситуациях. Хоть ему и не доводилось еще залезать на крышу вагона, ползущего по Территориям со скоростью около сорока километров в час, он был предельно собран и абсолютно спокоен.

Еще на вокзале он заметил, что вагоны соединены между собой прочными на вид мостками, способными выдержать даже Фазу. Помимо того, крыши вагонов были оборудованы поручнями и сетками, спасающими от нежелательного падения под откос.

Закрепив дверь в открытом положении, Гурбан выбрался на подножку. Фаза его страховал. Возле вертикального поручня должна быть приваренная к стене скоба. Вот на нее-то и надо встать. А потом протянуть руку вверх, ко второй скобе. И к третьей чуть выше.

Включенный диодный фонарь, темляком нацепленный на кисть левой руки, без толку расходовал ресурс батареи, освещая шпалы, над которыми завис Гурбан. Лучи прожекторов самоходного острога шарили по небу, цепляя иногда дирижабль, который с бронированным вагоном Маркуса составлял неразлучную пару.

Гурбану казалось, что вот-вот ему в спину вцепится барсук или филин вонзит когти в затылок. Но чему быть, того не миновать. Он начал нашептывать песню, услышанную давным-давно от отца, обожавшего советскую эстраду:

Мы все спешим за чудесами,

Но нет чудесней ничего,

Чем та земля под небесами,

Где крыша дома твоего.^[1]

— Что, командир?! Не расслышал! — Из тамбура пробивался неяркий свет, и Фаза был достаточно близко, чтобы заметить движения губ командира, но не настолько, чтобы разобрать слова.

Гурбан мотнул головой — мол, не обращай внимания — и перекричал-таки стук колес:

— Отпускай!

Фаза не пошевелился, руки его словно приросли к Гурбану. А ведь дорога каждая секунда, в любой момент на командира могут напасть зомбаки.

— Отпускай!!!

Гурбан покачнулся, едва не упав, когда великан разжал пальцы.

На миг сердце перестало биться. Взмахнув левой рукой, Гурбан попытался схватиться за воздух, но тот был плохой опорой. И все-таки он удержался, едва не расхряпав о поручень фонарь, сделанный в трудолюбивом Китае. Крепко зажмурившись, дождался, пока нормализуется сердцебиение. Затем поставил на скобу сначала одну, потом вторую ногу. Вагон трясся и вибрировал, грозя сбросить его с себя, словно надоедливую мошку. Когда Гурбан придумал этот план, казалось, что все пройдет куда легче. Он ничего толком еще не сделал, а уже ощущал дрожь в ногах и вспотел, хотя его обдувало ночной прохладой.

Мир полон радости и счастья,

Но край родной милей всего.

И так прекрасно возвращаться

Под крышу дома своего!

И даже песня не успокоила его, когда рука наткнулась на пустоту там, где он рассчитывал схватиться за следующую скобу. А ведь над второй должна быть и третья!

Он направил фонарь вверх — скоб не было. Похоже, их срезали отсюда давным-давно.

Гурбан почувствовал пустоту в груди и слабость во всем теле.

Казалось, сама судьба заперла чистильщиков в вагоне для бедных!

* * *

Представьте вагон, в котором снесли все перегородки между купе, а на диваны навалили матрацев, одеял и подушек. Соседние сдвоенные диваны и проход отделили занавесками из плотной материи — разной, какой только смогли достать. Тут были куски бордового бархата, мохнатые пледы с нарисованными пандами, попадались двух- и трехцветные флаги канувших в небытие государств. Звукоизоляцией ткань обладала неважной, но и на том спасибо.

Это и был бордель, о котором говорил Семен Маркович.

Точнее, даже не бордель, а общественный гарем. И посещать его мог каждый абориген, не занятый работой. Дети, зачатые здесь, автоматически становились гражданами Острога-на-колесах и воспитывались в отдельном вагоне, служившем также яслями, школой и общежитием. У проводников конечно же были любимые женщины, но руководство не поощряло моногамию. Обо всем этом Данила знал из рассказов преподавателей Училища. Теперь же он мог лично убедиться, правда это или нет.

Равиля и доставщиков в бордель едва пустили. Охрана насмерть стояла: мол, чужакам там делать нечего, какая еще экскурсия, какие друзья, когда речь идет о наших бабах?!

И мужчин, вооруженных укороченными «калашами» и самодельными мачете — как раз для боя в помещении, — можно было понять. А что, если чужаки не просто достопримечательности осмотрят, но и вступят в интимную связь с наложницами? И заразят их болячками, от которых в том самом месте жжет и чешется?! У последних произведенных на Земле презервативов, простите, срок годности закончился так давно, что вспоминать грустно…

И все-таки старший проводник задавил стражей авторитетом. Напоследок он улыбнулся доставщикам и Равилю:

— Приятно оставаться! Чувствуйте себя как дома! — И отбыл.

— Рассредоточимся. — Равиль поковылял, опираясь на трость, по проходу между будуарами.

— А мне здесь нравится, брат! Прикинь, в какой курятник мы попали? — Ашот расплылся в довольной улыбке, осматривая местные достопримечательности. Точнее — девушек, которые вышли, чтобы поприветствовать гостей.

Семен Маркович хотел, чтобы все тихо получилось, без лишнего внимания к чужакам. Но местные девицы обладали обостренным нюхом на кавалеров, тем более на неопробованных. В специально отгороженном предбаннике девушки выстроились чуть ли не росту. И лучезарно заулыбались, предлагая гостям присесть на кожаный диванчик у холодильника, под книжной полкой с двумя потрепанными глянцевыми журналами. Полка — это местная библиотека, куда там Ленинке.

Волосы светлые, темные, рыжие и крашеные, короткие и длинные, распущенные и уложенные в причудливые прически. Тела пышные, худощавые, в меру упитанные, с ногами от ушей, бедрами широкими и узкими, прикрытыми полупрозрачной тканью пеньюаров или едва заметными полосками бикини… Данила настолько привык к униформе, ботинкам и бронежилетам девушек из Харькова, что у него глаза заблестели от увиденного великолепия!

Столько интересного вокруг, столько радующего взор! И проводник — простите, старший проводник — сказал чувствовать себя как дома! А чем Данила в своей квартирке занялся бы с цыпочками? Вот именно! Кинулся бы в их объятия, утонул бы в блудливых глазах и доступных прелестях!..

— Даня, что с тобой? — Вопрос Мариши выдернул его из сладких грез. — Я тебя зову-зову, дергаю уже, щипаю, а ты не реагируешь.

Голос ее звучал медово: вместо обычного «Сташев» — надо же, «Даня». Но обманываться насчет подруги не стоило. Рука-то болела — маникюром Мариша воспользовалась умело: чуть ли не до крови продавила кожу, чтобы привести однокашника в чувство. И потащила его в глубь вагона.

Дан так размечтался, что не заметил, куда делся Ашот; вольник тоже исчез из поля зрения. Уши развесил, глазки выпучил — подходи к Даниле Сташеву, бери тепленьким доставщика с дипломом!..

— Стой, — скомандовала Мариша.

Дан послушно застыл на месте. И разозлился на себя — никому еще он не позволял помыкать собой! Он уже собрался высказать Марише свое негодование, но тут ему призывно подмигнули из будуара, возле которого они стояли. И гневные слова застряли в горле.

Глядя на гибкую красотку, на которой из всей одежды была только улыбка, Дан трижды пожалел, что позволил себе лишнее в Туле. У него ведь с Маришей ничего толком не случилось, а она возомнила себе невесть что. Надо собраться с духом и сообщить ей, что, мол, между нами все кончено, хоть ничего и не было. Но… Подумав чуть, он решил, что не стоит спешить. Мариша ведь не просто девка на разок-другой, она все-таки доставщик. А с доставщиками шутки плохи.

— Ты что-то хотел сказать, Сташев?

— Я… я просто задумался… — буркнул он, потирая руку.

— Ну-ну. — Мариша так зыркнула на обнаженную девицу, что та поспешила спрятаться в будуаре. — От этой мерзости только болезни венерические. И никакого удовольствия.

Это уж точно, подумал Дан, вздыхая. Пока ты рядом, никакого удовольствия мне здесь не обломится.

— Ну и где нам примоститься? Тут, что ли? — Мариша по-хозяйски отодвинула полог. — А ну брысь!

Томно изогнувшись и бросив на Данилу жаркий взгляд, девица откинула толстую черную косу за спину и удалилась. Напоследок она громко фыркнула и обозвала Маришу теткой. От возмущения у мисс Петрушевич на лице выступили красные пятна. Дан едва удержал ее от ответного выпада с применением физической силы.

Едва — потому что вырывалась она, как дикая кошка, и лишь поцелуй в шею, а потом в губы, сначала твердые, а потом податливые, утихомирил ее. И как-то так получилось, что они оказались в постели, и со всех сторон их окружала плотная ткань, и никто не мог увидеть их, а на прочее наплевать.

* * *

Острог-на-колесах несся сквозь ночь к Москве.

Зарычав от бессилия, Гурбан до крови расшиб кулак о металл. Боль отрезвила. Ничего не кончено. Он найдет способ перехватить Сташева, если надо — научится летать. Если что, под откос пустит поезд, и плевать на всех его пассажиров!

— Фаза!!! — заорал он что было мочи. — Помоги!!!

Великан услышал и втянул командира обратно в вагон. Бек вытащил лом, дверь захлопнулась, свист ветра смолк.

Чистильщики напряженно ждали, что скажет Гурбан. Даже Мясник всем своим неприметным видом выказывал готовность вступить в бой и победить любую напасть, что окажется на пути.

— На крышу нам не вылезти. Скобы срезаны.

— А это значит… — Бек так сильно сжал свой лом, что костяшки побелели.

— Что мы заперты в этой богадельне, — закончила за него Ксю.

Мясник покачал серой головой:

— Хоть на ходу из поезда выпрыгивай.

Доктор и Фаза промолчали. Они дольше остальных были знакомы с Гурбаном и потому не спешили с выводами, которые напрашивались сами собой. Знали: командира так просто не сломить. Он обязательно придумает, как решить проблему. На то он и командир, а не шестерка на побегушках.

Мясник достал из кармана поцарапанный портсигар и раскрыл его, продемонстрировав цилиндрики из настоящей папиросной бумаги, набитые, надо понимать, американским еще табаком, а не травой придорожной.

— Командир, будешь? — И клацнул зажигалкой, и смачно затянулся сизым дымом. — Мне как-то склад попался одной табачной конторки. Вот я и разжился. Жаль, чуток осталось. Но ты бери, командир, кури. Говорят, нервы успокаивает.

Гурбан качнул головой:

— Спасибо, я бросил. До Псидемии еще. Вредно это, плохая привычка. И бойцам моим не предлагай, нечего их приучать. А сам, если хочешь, кури, чего уж…

Серега пожал плечами, из-за чего и так продырявленная пулями куртка порвалась по шву.

— Надо бы одежку сменить, а то хожу, как оборванец какой-то…

— Чего ты сказал?! — Гурбан схватил его за грудки.

Мясник дернулся, ткань затрещала.

— Как оборванец… Переодеться хочу. А что, нельзя?

Взгляд Гурбана стал тусклым, отсутствующим, он отпустил Серегу.

— Оборванец, говоришь? Оборванец… — Командир улыбнулся. — А ну, братва, давай за мной. Поговорим кое с кем по душам! — И он проследовал в вагон. — Эй, ты! — крикнул, указывая на одного из пятерки, того, что извинялся перед ним, называя начальником. — Ко мне! Живо! Как зовут?!

За спиной у Гурбана встали чистильщики, готовые, если что, огнем и ломом зачистить помещение, пусть только кто трепыхнется.

— Макеем меня кличут. — Шелестя скотчем, скрепившем его рванину, перед Гурбаном возник представитель местной администрации.

— Рассказывай, — прищурился Гурбан. — Ты и дружки твои тут постоянно живете, верно? Все знаете о местных делах. И жрете что-то, и пьете. Не проводники же вас кормят? Есть ведь лазейка какая-то, через какую вы жратву добываете. Где? Показывай!

Макей попятился.

— Ничего не знаю. — Он опустил глаза. — Нет никаких лазеек, начальник. А едим, что люди подадут. Их благостью кормимся.

Врет, понял Гурбан.

— Напрасно ты так. Я ж к тебе со всей душой, а ты…

Макей зыркнул исподлобья:

— Меня свои же на пики поднимут, ничего не скажу.

— Если и поднимут, то потом. А я сейчас из тебя душу вытрясу. — Командир чистильщиков кивнул на тамбур. — Выйдем, чтоб без свидетелей.

Дружки Макея зашевелились, зароптали, но Доктор, Фаза и Ксю недвусмысленно наставили на них стволы, а Мясник достал скальпель и принялся со значением ковырять им под ногтями. Это подействовало: разгоревшиеся было страсти поутихли.

Макею пришлось повиноваться. И менее чем за минуту Гурбан выяснил, как ему и чистильщикам выбраться из вагона для бедных. Способ был простой, но опасный. Реально опасный.

— Спасибо, — сказал он оборванцу.

— За то, что лаз выдал, меня убьют — и всего за спасибо?!

— Других за меньшее убивают, — равнодушно обронил Гурбан.

Что есть проблемы одного в сравнении со светлым будущим всего человечества?

В этой войне с потерями считаться нельзя, Гурбан решил это окончательно. А совесть пусть заткнется.

* * *

Мариша засопела, положив чернявую голову на руку Дана. И хоть мерное покачивание состава располагало ко сну, тем более после любовных утех, Дан никак не мог расслабиться.

На душе тревожно было, неспокойно. Гурбан ведь рядом, и его люди все еще угрожают доставщикам и Равилю. И мало ли что бордель охраняют как зеницу ока… Лежа в полумраке — лампочки на потолке вагона горели вполнакала, — он прислушивался к происходящему вокруг, пытаясь не замечать стук колес.

Внимание его привлекли звуки, доносившиеся из соседнего будуара. Данила еще не отошел от ласк Мариши, и потому воображение его вмиг нарисовало сплетение тел, двигавшихся в унисон. Вздохи, хриплое дыхание, шлепки от соприкосновения любовников… А потом наступила тишина.

Ага, смекнул Дан. Мы прослушали финальные аккорды симфонии любви, если выражаться языком старого Натана. Знать бы, как дела у радиолюбителя. Вернувшись в родной острог, Данила сразу отправится в гости к Натану, прихватив пару литров бурякового самогона, безбожно вонючего, но столь уважаемого дядей. И даже сам примет на грудь стаканчик-другой пойла, и они буду слушать треск эфира и смотреть с балкона на беспокойно спящий острог. Ничего, вот повидается Данила с батей и обратно двинет, в гостях ведь хорошо, а дома лучше. Жди, дядя Натан, скоро племянник вернется!..

А рядом, за двумя матерчатыми простенками, женский голосок уже вовсю расхваливал любовника, способного удом сбить с ног лося и сопроводить девушку до пика блаженства. Мол, и эдак ты хорош, милок, и вообще красавец из красавцев.

Что ж, талантам невидимого соседа можно позавидовать. Похоже, это проводник заглянул к своей зазнобе, чтобы скоротать ночку с пользой, толком и расстановкой. Дан был настолько уверен в этом, что очень-очень удивился, услыхав следующее:

— Слышь, подруга, хватит жужжать, а то придется жениться на тебе. Люблю, когда льстят. Но со мной девка одна и брат мой Даня. Хотим перекантоваться тут до Москвы без шума, по-мирному. Лады? И это… Скажи-ка, а Маркус, хозяин Острога-на-колесах, сюда заглядывает? Ты-то, красивая, наверняка с ним в постельке попрыгала, ха-ха?

Последовавший за этим звук — звонкий, с оттягом — ни с чем нельзя было перепутать. Пощечина — она и есть пощечина.

Дан хмыкнул и мысленно зааплодировал девчонке, осадившей Ашота. Толстяк, а рядом обосновался он, как всегда перегнул палку. Вместо того чтобы аккуратно, ненавязчиво выведать нужный секрет, он рубанул сплеча, обидев информатора. «В постельке попрыгала» — ну кто после такого станет откровенничать?

Как кто? Та самая девушка, что польстилась на толстяка! Аплодисменты отменяются.

— Ты угадал, милок. Мой покоритель, мой властелин… — Дальше пошла череда эпитетов, определений и междометий, которую Данила проигнорировал как не относящуюся к сути вопроса. А потом девушка как бы между прочим сообщила: — Маркус сюда часто приходит. С нами он чувствует себя человеком.

И вроде ничего особенного она не сказала, а Данила напрягся. И его волнение передалось Ашоту:

— Чувствует себя человеком? Э-э… А он что, не человек?

Послышался смешок:

— Глупышка. Конечно нет!

От этих слов, от легкости, с которой девица их произнесла, Дана обдало морозом. Залезть бы под одеяло с головой и не высовываться до самого вокзала в Москве.

— А кто… — Ашот кашлянул, прочищая осипшее горло. — А кто же он?

— Какая разница, милок? Иди ко мне!

И судя по звукам, которые еще с четверть часа доносились из соседнего будуара, толстяк очень даже активно откликнулся на зов. И как на него слабый пол западает? Может, и Дану завести себе три подбородка и полцентнера брюшного жира?

Чтобы не слышать этого непотребства, он крепко-крепко зажмурился, хотя, конечно, надо было заткнуть уши. Он еще не пришел в себя после обнимашек с мисс Петрушевич — все-таки она девчонка что надо. Захотелось обнять ее, слиться с ней, став одним целым — чем-то большим, чем просто Данила Сташев!..

Под веками у него вспыхнуло ярко-алое, искрящееся розовыми молниями облако. Его тут же закрутило спиралью, из которой то и дело вылетали извивающиеся протуберанцы, заставляя вздрагивать от предвкушения… чего?!

Не боли точно — глаза не обжигало. Это видение, нет, нечто большее, было… почти таким же приятным, как поцелуи Мариши. Свет завораживал, казался давно знакомым, родным, что ли. Спираль выплескивались из глубины души Данилы. Поначалу размытая, она обозначилась резче и изменилась, выстроившись в нечто новое. Дан с удивлением понял, что видит собственную центральную нервную систему — головной мозг и спинной с шейным и поперечным утолщением, а завершалась эта конструкция «конским хвостом», как Дан помнил из курса анатомии человека. «Хвост» светился нежно-голубым.

Данила хохотнул. Соединенные вместе мозги здорово смахивали на головастика, увеличенного в разы.

Все это было столь необычно, что доставщик ничуть не испугался. А чего вообще волноваться, если он просто спит? Наяву ведь невозможно увидеть собственную ЦНС. Он просто не заметил, как уснул. И сон ему приснился не самый худший. Могли ведь и кошмары замучить: явился бы к нему советник Петрушевич и принялся бы истязать будущего зятя — о, ужас! — за то, что он, негодный юнец, надругался над девичьей честью доченьки. А Дан оправдывался бы — мол, она сама… Или нет, хранил бы молчание, не опускаясь до бесед с мучителем. В конце концов, Дан и Мариша взрослые люди и сами могут решать, когда и чем им заниматься и сколько раз за ночь…

А потом он заметил у себя в мозгу нечто странное, то, о чем не рассказывали на занятиях. Что это?..

Патология.

Серьезная патология, не описанная ни в одном учебнике, — вот что Дан обнаружил. В голове его было полно тонких бледно-зеленых нитей, пронзивших мозжечок и пустивших робкие, едва заметные побеги по всей ЦНС. А на затылке обосновалось нечто вроде цветка с множеством мелких лепестков. Если это цветок, то на астру похож. Если б Дан грибок подхватил, еще ладно, а так…

Часто задышав, он попытался унять волнение. Ведь «цветок» расцвел там, где слизень с рыси приконтактился. А бледно-зеленые нити — это части слизня, что навсегда останутся в Даниле, никак их не вытащить, разве что башку раскроить и позвонки раздробить. Разрослись нити, разветвились, именно они сияли, подсвечивая ЦНС и погружая его в благостное состояние. Они заставляли позабыть о страхах, включая даже те, что спрятались в подсознании глубже некуда.

Снизу вверх душа Дана скользнула по позвоночному столбу и оказалась в «цветке». И один «лепесток» истончился, вытянулся, становясь все длиннее и длиннее. По нему, как ток по проводу, скользнула душа. Это было похоже на путешествие, затеянное невидимой сущностью доставщика, когда он, запертый в купе, следил за старшим проводником и Равилем.

Ну точь-в-точь!

Дан понял, что и в прошлый раз был «цветок» и был «лепесток», который нитью протянулся вслед за вольником и Семеном Марковичем. Просто Данила тогда не видел себя новым, ничем не замутненным взглядом. Тогда душа его не просто летела, она скользила по нити. Все это время Дан незаметно для себя изменялся. Слизень изменял его теми частицами своими, что засели в ЦНС. И впору кричать и биться головой о стену, но анестезия действовала, нити влияли на химические реакции в черепе — Данила спокойно принял изменения. И захотел посмотреть, куда приведет единственная нить, по которой он пока что мог двигаться.

И отправился в дорогу.

* * *

Совесть заткнулась. Гурбан заставил ее замолчать, когда швырнул Макея в руки его подельников. Тот растянулся на полу, но никто из соратников не пошевелился, чтобы поднять его. Широко расставив ноги и уперев кулаки в поясницу, Гурбан криво усмехнулся:

— Расслабьтесь, парни!

Его слова будто освободили пружины, сжатые в телах оборванцев, — выдернув из-под рванины заточки, они атаковали Гурбана. Но куда им было тягаться с чистильщиками, вставшими на защиту командира? Через пару секунд местные, жалобно скуля и потирая ушибленные бока и рожи, оказались на полу.

— Лежать! — Гурбан навис над скорченными у его ног телами и указал Фазе на Макея — мол, этот нам еще нужен.

Фаза схватил оборванца за ногу и потащил вслед за командиром по полу.

— Хоть какая, а уборка помещения, — ухмыльнулся великан.

Мясник одобрительно похлопал его по плечу, но Фаза так злобно на него зыркнул, что племяш Джексона тотчас пожалел о своей фамильярности. Не стал еще зареченский среди чистильщиков своим, ну да не суть, притрется, если не сгинет в пути.

— Тут… — махнул рукой Макей.

Чистильщики пинками согнали двоих — один бородатый, другой лысый — мужичков, обоим очень не хотелось вставать с насиженных мест. Оторвав зады от горизонтали, они почему-то не захватили с собой солому и спальные мешки, на которой и в которых коротали время до Московского острога.

— Поосторожнее с этими, — предупредил Гурбан Ксю, и очень вовремя это сделал, ибо бородач, казавшийся грузным и неловким, вдруг попытался проткнуть блондинку ножом с длинным узким лезвием. Ксю увернулась, и бородач упал на колени, держась за сломанную руку — спасибо Беку и его лому. Лысый оттащил товарища в сторону, а то Фаза порывался уже свернуть ему шею.

Ксю поморщилась, когда Гурбан велел ей очистить пол вагона от лишнего, то есть от прелой соломы и спальников, которые, должно быть, окунали в бочки с машинным маслом:

— Почему я, командир? Пусть вот Бек!

Узкие от природы глаза Коляна округлились от возмущения — он никак не ожидал услышать такое от блондинки, которой не единожды спасал жизнь.

А ведь она его специально злит, понял Гурбан. Девка его раззадоривает, а он, олух азиатский, не понимает, что она по нему сохнет. И как же командир этого раньше не замечал-то? Старый хрыч, все мечтал, понимаешь, о двадцати пяти годах… А тут вон как — любовь.

— Отставить разговорчики! — Гурбан пресек дебаты чересчур, пожалуй, резко.

Сняв с себя сумку и ППШ, Ксю справилась за полминуты: на полу не осталось ни единой соломинки, зато очень даже четко обозначился люк, в который без труда проник бы любой из чистильщиков.

— Что это? — прищурился Мясник.

— Это, Сережа, наш последний шанс выбраться из душегубки. — Гурбан повернулся к Макею, который сидел на полу, обхватив руками голову. — Показывай.

— Да что там показывать… — всхлипнул Макей.

Врет, понял Гурбан. И хочет, чтобы кто-то другой вместо него люк поднял.

* * *

Нить привела душу Дана к будуару, из-за пологов которого выбивалось вспышками розовое с голубым отливом сияние, такое сильное, что Данила даже вроде как закрыл глаза — то есть уменьшил силу своего нового восприятия. Оказывается, он мог это делать.

Душа уже готова была проникнуть под покровы, когда оттуда раздался голос Равиля:

— Не трогай.

Притормозив в миллиметре от потертого бархата, душа зависла.

— Что не трогать? Ты такой смешной в этих своих очках и шляпе с перьями.

— Вот шляпу и не трогай. И очки не надо.

— Но ведь неудобно. Если ты разденешься, то я…

— Нельзя прикасаться к очкам и шляпе. Это не обсуждается.

— Ну ладно, если тебе так больше нравится…

Равиль? Почему он здесь? И почему там, где он, — сияние? Неужели оно исходит от вольника? Или от женщины, с которой он разделил ложе? Хм, очень может быть. Ведь Данила прежде ничего подобного за Равилем не наблюдал — тот раньше точно не сиял. Впрочем, Дан тоже не всегда обладал особыми способностями…

Душа повисла в нерешительности. Хотелось посмотреть на источник розово-голубой красоты. А если Равиль заметит вторжение? Как потом Данила обоснует свой нездоровый интерес к чужой интимной жизни?..

Из будуара послышалось сопение, каким обычно сопровождался сон вольника.

И невидимая Данилой женщина, жаждавшая ласки Равиля, разочарованно прошептала:

— Быстро же ты заснул. А я говорила: «Сними». Без всех этих причиндалов мы бы славно покувыркались… Что это?! Да это же… — В голосе женщины проскользнуло удивление, замешанное на страхе. А потом из-за полога послышалось мычание, будто кому-то заткнули рот. Сияние окрасилось оранжевым, а потом стало бордовым.

Душа Дана отшатнулась, скользнув по нити метров на пять назад.

И все же он одернул себя, заставил остановиться. От чего убегает? Надо вернуться! И пусть бордовый цвет означает ярость, жажду смерти — он бы сам так сиял, если что, но тем доставщик и отличается от прочих-разных, что бесстрашию его можно позавидовать.

Сияние над будуаром вновь стало розовым, и сонный голос Равиля прозвучал успокаивающе:

— Ну-ну, не нервничай, красотка. Это всего лишь боевая рана. Отдыхай.

Больше наложница не докучала вольнику расспросами. А Данила решился заглянуть за полог. Но тут заскрежетали тормоза, самоходный острог, который и так еле полз, окончательно встал, и кто-то крикнул:

— Тревога!

Теперь, когда стук колес стих, отчетливо стала слышна канонада.

Тревога, значит. И стреляют. Тут уж не до баб и сияний. Данила почел за благо скорее вернуть душу в тело. Когда всё в комплекте, как-то спокойней, что ли.

* * *

— Да что там показывать… — Макей демонстративно отвернулся.

А ведь он с потрохами сдал своих дружков, Гурбану даже не пришлось напрягаться. Пара чувствительных ударов — и всё, оборванец спекся. Покойный Маевский, лучший спец отряда по развязыванию языков, гордился бы командиром. Макей как на духу выложил: в вагоне для бедных есть люди, которые живут тут постоянно, причем обосновались по-взрослому, в том числе решили продовольственную проблему. Это было несложно, ведь в следующем вагоне несколько купе, объединенных вместе, отведены под склад крупы и консервов, произведенных в Московском остроге.

Прознав об этом от Тимурчика, слишком уж разговорчивого после стакана-двух самогона, оборванцы — из тех что пошустрее — сумели сделать в полу бедного вагона отверстие и проложить под днищем и колесными тележками канатную дорогу из прихваченных к маломальским выступам альпинистских карабинов и протянутого через них стального троса. Для обеспечения секретности трос этот при подходе к пункту назначения вытаскивался — и пока что ни один проводник его не заметил. Потом же, перед отправлением Острога-на-колесах, его опять протягивали между бедным вагоном и продовольственным складом, в днище которого тоже сделали лаз — обладая молотком, зубилом и желанием жрать от пуза на халяву, можно творить чудеса.

О халяве Макей сообщил с особой гордостью. А теперь он, значит, в отказе. Ну-ну.

— Нечего, говоришь, показывать?

— Если б было что, начальник, я бы с радостью!

Грешно было не воспользоваться подобием канатной дороги, чтобы вывести чистильщиков из ловушки судьбы. Пора попрощаться с богадельней. Да, это путешествие будет не самым легким. Но оно уж точно будет не опасней, чем прогулка по крышам вагонов, где постоянно дежурит охрана, палящая во всё и вся, что покажется им подозрительным или просто покажется в поле их зрения — о чем свидетельствовал грохот выстрелов, раздававшихся с нерегулярной периодичностью.

Гурбану надоела игра на публику:

— Давай уже, хватит ломаться!

Макей пару раз мотнул головой. Сначала сам мотнул — мол, не хочу, не буду, а потом — когда Фаза отвесил ему подзатыльник. Довод великана оказался столь убедительным, что оборванец без пререканий подполз к люку и отодвинул его.

Макей не напрасно отнекивался — в проем тотчас влетела здоровенная летучая мышь и вцепилась ему в грязные космы. Вообще-то кожаны и подковоносы слишком малы, чтобы заинтересовать слизней в качестве носителей, Гурбан никогда не слышал о таких прецедентах, но чем черт не шутит. Как говорится, чем ближе к Москве, тем больше зомбаков.

Опередив приказ командира, Мясник кинулся к люку и вернул его на место. Стальным кругляшом он сбил на лету еще парочку крыланов, успевших проникнуть внутрь. Одного затоптала Ксю, второго пронзил ломом Коля Бек.

— Макей, помочь? — спросили у оборванца с ближайшего гамака.

— Сам, — прохрипел тот, стоя на коленях и пытаясь оторвать от себя серо-черный комок ярости.

И все же у вопрошавшего из гамака в ладони появилась заточка — выскользнула из рукава. В прошлом заточка была алюминиевой ложкой, держак которой превратился в острое — хоть брейся — лезвие.

— Держи! — Заточка упала возле люка.

Макей схватил ее, пара ударов — и летучая мышь, не трепыхаясь, упала на пол. Несколькими быстрыми движениями оборванец искромсал слизня, облепившего весь череп животного.

Гурбан даже чуток зауважал оборванца — столько в том было ненависти к паразитам. Жаль, надежда, что у зомбаков не хватит пороху соваться под колеса поезда, не оправдалась.

— Командир, надо бы скорее дела обтяпать. — Мясник сам собой возник рядом, незаметно подкрался. И выглядел он озабоченным вовсе не из-за летучих мышей. — Калуга скоро. Почти добрались уже.

— Ну и что? Калуга — бандитский острог, но поезд там не тронут. Соглашение у Калуги с Маркусом. — Гурбан скрестил руки на груди. — Сережа, есть что сказать, говори. А нет — молчи. Не люблю я трепа пустого.

Мясник кивнул и потянулся за сигаретами.

— Неспокойно в Калуге. — Клацнула зажигалка, пахнуло жженым табаком. — Люди оттуда к нам, зареченским, добирались. Серьезные люди, авторитетные. Говорили, что острогу конец настал. Зомбаков море, нет сил сдерживать. Патроны, вода, провиант — всё на исходе.

Гурбан усмехнулся:

— Шваль, что в Калуге осела после Псидемии, столько караванов ограбила, столько добра поимела с честных людей, что на сотню лет хватит жрать и стрелять. Не верь всему, что бродяги говорят.

Мясник еще раз затянулся и, уронив, затоптал окурок:

— Как знаешь, командир. Мое дело — предупредить.

— Спасибо, Сережа. — Гурбан подмигнул ему, мол, оценил твою заботу, и повернулся к Макею: — Цел?

По щеке того стекала струйка крови — когти летуна подрали кожу на голове.

— Более-менее.

— Тогда открывай опять. Первым пойдешь. Я за тобой.

— Начальник, ты сам видел, тут зомбаков щас столько, что…

— Вот и будешь их на себя отвлекать. Мясник, ты за мной. Остальные минут через пять, а то мало ли. Задача ясна?

Кивки в ответ.

Макей попятился:

— Я… я не пойлу!

— Пойдешь. И советую достать из нычки карабины, иначе без страховки поползешь.

Угроза оказалась действенной. Карабины с ремнями обнаружились в грязных спальниках, которыми был прикрыт лаз. В кожаные петли этих нехитрых приспособ продевались ноги, ремни обтягивали поясницу и грудную клетку. Макей в два счета нацепил причиндалы на себя, затем помог вдеться в «сбрую» Гурбану и Мяснику.

— Сколько еще таких комплектов?

— Три.

Не надо быть академиком, чтобы посчитать, что на всех чистильщиков «сбруй» не хватит.

— Доктор, останешься тут, прикроешь. К люку никого не подпускай.

— Есть!

Теперь надо закрепиться на тросе и скользить по нему, перебирая руками под днищем вагона, зависнув спиной над шпалами. Занятие само по себе достойное, а ведь еще летучие мыши…

Макей проследил за взглядом Гурбана, который уставился на трупик рукокрылого хищника.

— Проворные зомбаки, недавно появились. Раньше по ночам только филины сновали и совы еще некоторые, но те под колеса соваться не решались.

— Хватит трепаться, лезь уже!

— Щас, только фомку возьму.

— Зачем это? — спросил Бек.

— В носу ковыряться. — Достав из второго спальника фомку и сунув ее за пазуху, Макей полез: отодвинул люк и быстро юркнул в рассветный полумрак, особенно густой под составом. Сделал он это с каким-то даже лихачеством — вот я какой, кто сумеет так же?

Кряхтя, Гурбан присел у люка, велел держать себя за ноги, затем протиснулся в лаз, вцепившись в вибрирующий тросик, и один за другим закрепил два карабина — на груди и животе.

— Отпускайте! Следующий! — Он пополз, держа ноги на весу и перебирая руками по тросу, для удобства передвижения смазанному какой-то вязкой, жирной дрянью.

Так и хотелось повернуть голову и посмотреть на то, что внизу. Расстояние тут плевое. Гурбан слышал от кого-то, что диаметр колеса пассажирского вагона около метра… И хорошо, что не оглянулся, ибо скоро попался участок колеи, где между шпалами очень густо росла высокая трава, жесткие стебли которой ощутимо прошелестели по спине. Поддайся Гурбан любопытству — и мог бы без глаз остаться!

Макей впереди двигался быстро, сноровисто — не впервые ведь совершает этот опасный рейд, закрома Острога-на-колесах для него чуть ли не дом родной. Гурбану пришлось постараться, чтобы сократить расстояние, он едва поспевал за оборванцем.

— Эй, Гурбан! — Это Мясник догнал командира чистильщиков. — Давай быстрее, чего копаешься?!

Серега Мясник, выходец из деревеньки под Новосибирском, был значительно моложе Гурбана, и как бы командир не хорохорился, а годы все же сказывались.

Гурбану удалось догнать Макея, когда метров через десять от люка тому пришлось отстегнуться, чтобы перекинуть карабины за скобу, в которую был протянут трос, провисающий совсем немного. Макей прошел препятствие, теперь была очередь Гурбана закинуть на скользкий от смазки трос предплечье, отстегнуть карабин, что на груди, и вновь застегнуть уже за скобой. И, продвинувшись немного вперед, повторить трюк с карабином на животе, но уже зацепившись за трос ногой — лишним маслянистым разводом на штанах стало больше.

Только вроде перебрался, как пришлось повториться — дальше «игольные ушки», в которые была продета «нить», располагались чаще. Куртка на груди и рукавах просто-таки пропиталась жирной вонючей дрянью, от холодного металла задубели пальцы.

С предосторожностями миновав сначала колесную тележку, потом сцепку, а потом опять колесную тележку, Макей ускорился по ровному — без перестежек — участку пути и добрался-таки до люка. Гурбан немного замешкался под колесной тележкой, никак не мог отцепить карабин на животе. Вдруг охватила уверенность, что толстые пружины-амортизаторы сейчас лопнут и вагон просядет, всей тяжестью размазав его по шпалам… Наваждение сгинуло, стоило только карабину защелкнуться. К тому же отрезвила боль — Гурбан расцарапал палец о зацеп на тросе.

А Макей уже открыл люк. Для этого ему пришлось воспользоваться фомкой. Заглянув в проем и убедившись, что на складе никого нет, он сначала отстегнул карабин на животе, затем на груди, и юрко, как хорек в курятник, проник в продовольственный склад.

Гурбан как раз вышел на финишную прямую. Палец его кровоточил, голова кружилась, от постоянного напряжения болели все мышцы. До люка два метра, метр, подтянуть тело ближе к проему…

Мясник, который не отставал ни на сантиметр, вновь воспользовался мощью своих легких:

— Быстрее!!!

Эдак он докричится до того, что его проводники услышат.

— Давай же!!!

Мясника заглушил скрежет. Это поезд налетел на что-то вроде противотанкового «ежа», подкинутого на шпалы. И вот этот стальной «еж», сваренный из ржавого лома, цеплял днища вагонов и бетонные шпалы, оставляя на металле царапины, если и замедляя ход состава, то незначительно — те, кто сделал «ежа», неверно выдержали размеры.

И «еж» рядом уже, его отлично видно в свете фонаря, направленного Мясником. Окисленный металл порвет Гурбана в клочья — и он все ближе и ближе!

Рука, задрапированная в рванину и скотч, вцепилась в Гурбана и потянула на себя, вторая отщелкнула карабины один за другим. Это Макей помог командиру влезть в склад. А уж Мясника не пришлось долго уговаривать — он ласточкой влетел в проем, оказавшись внутри за миг до того, как вагон налетел на «ежа». Вагон тряхнуло, Мясник выронил фонарь, внизу скрежетнуло, мелькнули неровные ржавые выступы и сгинули, на миг зацепившись о край проема.

Гурбан привалился спиной к чему-то твердому. Он тяжело дышал, сердце колотилось.

— Добро пожаловать в склад! — Макей по-хозяйски развел руками.

На складе царил полумрак. Всего освещения — зарево рассвета сквозь решетку единственного не заваренного окна, да еще блики прожекторов, установленных на крыше и дирижабле. Так не годится. Гурбан достал из рюкзака фонарь.

— Что это за хрень была? И это… спасибо, Макей, ты спас мне жизнь.

— Будешь должен, начальник. Это бандиты вроде тебя пытались поезд остановить.

— Но ведь у Маркуса всё вроде схвачено, со всеми договорено?

— Всё, да не со всеми. Из Калуги всякий сброд дезертирует, хоть у них давно уже военное положение и никому без разрешения покидать острог нельзя. Вот беглые и объединяются в кружки по интересам. А они-то с Маркусом ни о чем не договаривались, да и мозгов у них нету, чтобы сообразить, что с хозяином Острога-на-колесах лучше не шутить…

Гурбан кивнул, задумавшись о своем. Хорошо, что он велел остальным чуток обождать. А то следующий по цепочке уже не успел бы увернуться от «ежа». Кстати, а кто следующий?

Следующим был Фаза. Минут десять спустя он с трудом протиснулся в слишком узкий для его широких плеч проем, предварительно безо всякой фомки вынув люк.

— Еле дополз. Думал, трос лопнет.

— Это вряд ли. Мы на совесть делали, нам жратва постоянно нужна. — Макей, не стесняясь чистильщиков, совал за пазуху консервы с тушенкой.

— Зачем тебе столько? — спросил его великан, потирая плечи.

— Не могу ж я вернуться с пустыми руками? Неправильно поймут.

Гурбан подошел к зарешеченному окну:

— Думаешь, простят за то, что выдал лазейку? Теперь все пассажиры вагона для бедных в курсе где и что.

— Не знаю. Не знаю, чего больше взять — говядины, свинины или курочки больше? Я бы свинины взял, но есть разные любители…

Раздался гудок. Острог-на-колесах замедлил ход.

— Цеплялся им пару раз за всякое, целый хоть?.. — Осмотрев автомат, Фаза присоединился к командиру у окна.

Мясник присел у люка и стал похож на мешок с зерном. Все-таки поразительный человек — поразительный в своей способности быть незаметным, сливаться с окружающим фоном. Мясник закурил. Табачных цилиндриков в его портсигаре осталось совсем немного.

— Наверняка скоро Ксю появится. — Серега выдул дым через нос. — Или все-таки Бек не пропустит даму вперед?..

— Что такое? Чего скорость сбавили? — Вопрос Гурбана предназначался аборигену.

— Калуга. Возле их острога мы завсегда скорость сбрасываем. Техника безопасности, не дай боже кого-нибудь из блатных задавить. А так, если медленно — типа сам виноват, бросился специально, жизнь не мила.

— А оружие тут на складе есть? — Гурбану не помешал бы ствол, Мяснику тоже. И хоть тот скальпелем неплохо орудовал, на Территориях этого недостаточно — разъяренного зомбомедведя его лезвием разве что причесать можно.

— Нет оружия, — ответил Макей, и на этот раз командир поверил ему.

— Стреляют… — Ноздри Фазы раздувались, втягивая морозный воздух, проникающий через решетку.

И то верно — даже стук колес не мог перебить грохот сотен стволов.

Мясник бросил обугленный фильтр в проем в полу вагона.

— А я говорил, командир, в Калуге все очень весело.

Фаза презрительно скривился, глядя на него сверху вниз:

— Не ссы, зареченский, прорвемся. И не из такого очка выбирались.

— Оно и видно, что из очка. — Улыбка на лице Мясника могла обозначать что угодно: заискивание или насмешку, скорбь или радость.

Фаза сжал кулаки, почуяв в ответе новичка оскорбление. И он обязательно выбил бы из Сереги дурь или хотя бы провел воспитательную работу, если б на крыше не заорали в мегафон:

— Тревога! Завал на путях! Засада!

Крик этот, как в ксероксе из прошлого, вмиг размножился:

— Тревога! Тревога! Засада! Завал!

Чистильщики бросились к окну. Заскрежетали тормоза, Острог-на-колесах встал. В этом месте колея изгибалась с заметным радиусом, из окна был виден завал на путях перед составом.

Макей покачал головой:

— А на дирижабле спят, черти! Когда Маркус наверху, они вокруг него кренделя выписывают, угодить пытаются. А ведь первыми должны были помеху увидеть… Ну, Маркус им трепку задаст, мало не покажется!

Завал состоял из стволов деревьев, бетонных столбов, ржавых остовов легковушек и грузовиков. Помимо того, на рельсы насыпали строительного мусора, среди которого — Гурбан воспользовался биноклем — виднелись трупы людей. Для устрашения их туда положили или просто хоронить было некому и некогда?.. Куча получилась впечатляющая.

— Да уж, не проехать тут. — Фаза прикусил губу.

— Не, ну если откатить назад хорошенько, отцепить вагоны да на полных парах, то реально, — не согласился с ним Макей. — Я такое уже видел, начальник, было дело. Паровоз наш покруче тогда помеху снес.

Гурбан повел биноклем. Вдоль колеи тянулись заросли кустарника, за которыми виднелись полуразрушенные дома. Справа, там, где между домами было сделано подобие харьковской Стены — в разы ниже и тоньше, — доносились звуки перестрелки, мелькали вспышки взрывов, то и дело показывались стрелки и атаковавшие их зомбаки, прущие в многочисленные проломы в Стене. Стрелков было куда меньше, чем тварей, штурмующих бандитский острог. Расстояние — километр, вряд ли больше. А здесь, у железной дороги, было подозрительно спокойно, и хоть грохот боя звучал весьма отчетливо, врага рода людского не наблюдалось.

— Рембригада — на выход! — раздалось наверху и покатилось эхом от вагона к вагону.

— Чего это они? — спросил Мясник у Макея.

— Известно чего. Завал-то надо разобрать. В каждую поездку назначается рембригада — согласно жребию. То есть люди, если все хорошо, своими делами обычными в остроге занимаются кто где, а если случится что, сразу грудью на амбразуру. Как сейчас.

— И частенько такие ЧП бывают?

— Да уж не впервые точно.

И минуты не прошло, как из вагонов стали выпрыгивать мужчины и даже женщины. Причем женщины красивые, одетые вовсе не для физического труда на свежем воздухе. Заметив удивление Гурбана, оборванец пояснил:

— Бабы тоже в жеребьевке участвуют. У нас тут целый вагон баб, бордель первоклассный. Такого даже в Ялте нет.

Рембригада — человек двадцать — собралась у бронированного вагона. Мужик в фуражке и потертой кожанке раскурил трубку и махнул рукой — мол, за мной, — значит, главный у них. Под охраной десятка автоматчиков рембригада двинула к завалу. Багры, ломы, кое-кто тащил на горбу массивные лебедки — народ действовал уверенно, со знанием дела. Не в новинку им такая работенка, сразу видно.

Макей не удержался от комментария:

— Тот, что в фуражке, — старший проводник. Он рембригадой руководит всегда, без всяких жребиев. Хороший мужик, не злой. Правда, чудной какой-то, с прибабахом.

— Чудной? — Гурбан задумчиво смотрел на происходящее за окном.

— Ага. Двое из четвертого вагона, если с хвоста считать, захворали животами, так он сам на подменку им попросился.

А вот это уже интересно. Попросился в тот самый вагон, куда сел Сташев со своей командой поддержки. На старшего проводника стоит обратить особое внимание. Наверняка прибабах у него не просто так, но по поводу.

А еще — он может привести к Сташеву.

ГЛАВА 22БЕРИ ВЫШЕ

Когда всё в комплекте, как-то спокойней, что ли. То есть должно быть спокойней. Но только душа Дана вернулась в тело, он почувствовал себя не лучшим образом. Будто вынули из-под ребер сердце и швырнули на рельсы, и провезли по нему состав, да так, что от клапанов-желудочков и мокрого места не осталось.

Данила захрипел, схватился за горло. Воздуха не хватало, глаза заволокла багровая пелена, которая, быстро обесцветившись, превратилась в подобие тумана.

— Даня, любимый, что с тобой?! Данечка! Кто-нибудь! Помогите!

— Отойди! И оденься! А еще дочь первого советника! Брат, ты чего?..

— Ничего. — Туман как ветром сдуло, над Данилой маячили два лица: круглое — Ашота, и испуганное — Мариши.

— А зачем тогда припадочного корчишь?

Данила почти сразу пришел в себя. На этот раз возвращение души прошло легче, ну, или быстрее, реанимация с искусственным дыханием и поцелуями взасос не понадобилась. И это… радовало?

Дан приподнялся на локтях:

— А я и не корчу. Просто сон плохой приснился.

— А-а, понятно. — Ашот застегнул штаны, призыв о помощи застал его врасплох. — Не, ну если с этой, — он выразительно посмотрел на Маришу, — спать, то неудивительно, конечно. Если б я рядом с таким крокодилом проснулся, то…

— И не надейся, — отрезала Мариша. — Эротические фантазии с моим участием реализуешь самостоятельно. Сортир в конце вагона.

— Хватит собачиться. — Данила спешно оделся. — Вообще-то тревогу объявили. Вы что, не слышали?

— Тревога, брат? Ты ничего не перепутал? Я не слышал.

— Если б мне говорили такие же комплименты, я бы тоже ничего не слышал, — не удержался от подначки Дан. — «Мой покоритель, мой властелин!»

Но Ашот ничуть не смутился, наоборот — его лицо расплылось в самодовольной улыбке:

— Слышно было, да?

— Как ты пыхтишь, корча из себя паровоз? Нет, что ты! — Мариша рассмеялась. Она уже привела себя в порядок. Только волосы еще не успела стянуть в черный пышный хвост.

— Ну, быстро одеваться, Петрушевич, ты умеешь. Для любовницы — талант отличный. А вот для жены…

Дан нахмурился. Эти пикировки когда-нибудь прекратятся вообще или нет? Ашот и Мариша ведут себя как дети. Они что, не услышали, что им сказано?!

— Эй вы, обратите на меня внимание! Я, Данила Сташев, говорю вам, что по Острогу-на-колесах объявлена тревога! И поезд остановился! Включите мозги уже!

Ашот наморщил лоб:

— Думаешь, зомбаки напали?

— Все может быть. Но могут и не зомбаки.

— В смысле?

Данила шагнул к окну, решетка которого была занавешена брезентом, и выглянул наружу. Оказывается, уже наступило утро. Ну, не то чтобы совсем рассвело, но в общих чертах пейзаж просматривался.

— Мы в Калуге.

— В бандитском остроге?

— А тут других по пути больше нет.

— И тревога?

— Точно.

— Значит, брат?..

— Это значит, Ашотик, — Мариша наконец справилась с волосами, подошла к Дану и выглянула наружу, — что машинист выбрал не самое удачное место для стоянки.

Решетку у ее лица сотряс удар — в стальные прутья, сломав клюв, врезалась ворона и принялась яростно царапать когтями ржавый металл. Мариша отшатнулась, прикрыла лицо ладонями. Зато Ашот, проявив завидную прыткость, выхватил нож и проткнул им слизня на черепе у птицы. Черная тушка рухнула на шпалы.

— Без глаз захотела остаться? — Толстяк вытер кончик лезвия о рукав.

— Спасибо, Ашотик. Ты настоящий друг!

Толстяк с подозрением взглянул на Маришу: шутит или нет?

— Ну-ну… — смутился он.

Она не шутила. По крайней мере, не улыбалась и побледнела.

На крышах вагонов перекрикивались охранники, но огонь не открывали, хотя обычно патронов не жалели. Кстати, гильзами тут не разбрасывались — их тщательно выискивали и собирали. В Москве, в отличие от того же Харькова, налажено производство боеприпасов и отстрелянные гильзы вновь идут в дело. «Как пивные бутылки!» — сказал как-то препод по огневой и рассмеялся. Будущие доставщики недоуменно переглянулись — мол, понял кто, в чем соль шутки? Понятливых не нашлось.

Но это все присказка, а суть заключалась в том, что по Острогу-на-колесах была объявлена тревога и состав замер. В пути зомбаки атаковали поезд постоянно, но ни разу он не притормозил, а тут — остановка! Определенно происходило нечто из ряда вон…

Размышления Дана прервал голос Равиля:

— Все в сборе. Нам здесь нельзя оставаться.

— Почему это? — Ашот послал воздушный поцелуй пышной рыжухе, выглянувшей из-за балдахина. — По-моему, отличное место.

— Калуга пала под натиском зомбаков. Впереди на путях завал. Это засада. Острог-на-колесах долго не продержится.

Мариша сняла АПС с предохранителя:

— Ну, за мою жизнь кое-кому придется дорого заплатить.

Равиль качнул головой, клыки ожерелья на его шее едва слышно звякнули:

— Не надо платить. Мы пойдем в гости к Маркусу.

— К самому Маркусу?! В бронированный вагон?! — удивился Данила.

— Бери выше. — Опираясь на трость, вольник похромал к тамбуру.

* * *

— Смотри, командир! — Фаза тронул Гурбана за плечо и указал на заросли у рельсов.

Подлесок этот вдруг ожил: невысокие, тонкие деревья закачались — и вот уже к Острогу-на-колесах помчались толпы людей. Это были бородатые мужчины в камуфляже, сплошь цвет бандитского братства Калуги. Их сопровождали женщины, которые собирались здесь со всех Территорий в надежде поживиться объедками со столов убийц и грабителей. Многие стреляли по самоходному острогу, у иных же закончились патроны. Были и такие, кто просто бежал к составу, подняв руки, — сдаюсь, пожалейте. Но этим Гурбан не доверял бы вдвойне — в Калуге честные не выживали, здесь держались на плаву только те, кто умел ударить ножом в спину.

— Огонь!!! — понеслось над крышами, захрипело в мегафонах.

Тотчас застучали пулеметы. Полетели вниз гранаты, взрываясь и подбрасывая людей, словно надувных кукол. Бутылки с горючей жидкостью разбивались в толпе, пламя облизывало без разбора матерых бандюг и их подруг, сбрасывающих с себя горящие одежды.

Фаза снял автомат с предохранителя, выставил ствол через решетку наружу:

— Командир, чего это калужские на рожон поперли?

Вместо Гурбана ответил Мясник:

— А того, что билетов у них на поезд нет, хотят «зайцами» проехать в Москву. Московские калужских любят особой любовью — за разбой и многие беды. В острог, конечно, никого из них не пустят ни в коем случае, а так, если в вагонах спрятаться, есть шанс прорваться за Стену. Московские «зайцев» потом всех переловят, конечно. Но это все ж лучше, чем зомбакам на прокорм пойти.

— Это уж точно, лучше. — Гурбан задумался. — Раз ты, Мясник, о том знал, что Калуга едва держится, то Равиль и подавно должен быть в курсе. И наверняка у него, тертого калача, есть план на случай, если… Короче говоря, нужно взять старшего проводника. Он приведет к Сташеву и его компании. Уверен, они улизнули уже из четвертого вагона, пацан меня видел… С вещами на выход! Живо! — скомандовал Гурбан и покинул склад точно так же, как в него проник, через отверстие в полу. Только на этот раз ему не пришлось пристегиваться карабинами к тросу — сбрую он снял и вручил Макею. — И не высовываться! Нас и так мало!

По шпалам он пополз в голову поезда, где вовсю разбирала завал рембригада под руководством старшего проводника. Надо отдать этим людям должное — они словно не замечали свиста пуль, и даже раненые продолжали орудовать ломами. Лишь мертвецы — по уважительной причине — бросали работу, остальные носились как угорелые, напрягали мышцы и рвали пупки. Старший проводник надрывался со всеми, хотя ему-то как раз по рангу положено было сидеть в тенечке, покрикивая на нерадивых подчиненных. Но таких тут не было — все трудились на совесть, от них зависела судьба Острога-на-колесах. Драпать некуда, поезд окружен, и кто не разбирает завал, тот стреляет. Ждать пощады от калужских бандюков глупо: нарушив договоренности, они обязательно уничтожат всех свидетелей своего злодеяния.

Пули выбивали искры из рельсов, подбрасывали гравий. Гурбан приметил между шпалами камень помассивнее, поднял — какое никакое, а оружие. Мясник, который пристроился сзади, мог похвастаться только скальпелем, спрятанным от досмотра на вокзале в Туле. Зато у Фазы автомат — если что, прикроет.

Гурбан выглянул из-за колеса. Двое мужчин из рембригады с помощью лебедки оттаскивали в сторону едва узнаваемый кузов «девятки». Они почти справились с задачей, когда прогрохотала автоматная очередь, зацепившая обоих. Один упал замертво, второй продолжил работу.

Фаза пару раз выстрелил по калужанам, что слишком близко подобрались к вагону, под которым чистильщики как раз сейчас двигались к намеченной цели. Калужане залегли — никто не хотел умирать в двух шагах от поезда, гарантировавшего им спасение, словно ковчег — божьим тварям. Но надолго ли их это сдержит? На пару секунд?..

Движение, мягко говоря, не в полный рост существенно замедляло Гурбана. А дорога была каждая секунда — ведь старшего проводника могли убить, как любого другого члена рембригады. Но вылезти из-под вагонов и рвануть со всех ног в голову поезда означало не только подставить себя под огонь нападающих, но и послужить отличной мишенью для охраны самоходного острога.

— Командир, не успеем. — Мясник дернул Гурбана за рукав. — Поезд вот-вот захватят.

А то Гурбан не видел сам, что калужане гибли толпами, но все равно перли вперед. Доведенные до отчаяния бандиты были страшными противниками.

— Одновременно! Ты и я! Выскакиваем, пробежка десять метров — и опять под поезд! Фаза, не высовывайся! Ясно?!

— Да! — Мясник был настроен решительно, а Фаза хотел было возразить, но не успел.

— Начали! — крикнул Гурбан и выкатился из-под вагона. Он тут же вскочил и кинулся вперед что было духу. Сердце бешено колотилось. Пули рикошетили от гравия у его ботинок, свистели над головой.

Всего двадцать шагов.

Целых двадцать шагов!..

Рухнул, перевалился через рельс, замер, тяжело дыша. Через миг Мясник оказался рядом, грудь колесом.

— Живой?

— Вроде того.

— Ну и отлично. Продолжим?

— Как скажешь, командир!

И они продолжили. Только Гурбан приподнялся — пулей оцарапало предплечье. А Мясника едва не подстрелили сверху, приметив — что удивительно! — резвого бегуна не из охраны острога и не из рембригады. Он успел юркнуть под поезд, когда в шаге от него впереди разбилась бутылка с зажигательной смесью. Редкие серые волосы вспыхнули от взметнувшегося жара, Серега потушил их руками.

Командир и зареченец одновременно оказались под вагоном.

— Глаза целы? — Гурбану очень не понравилась последняя пробежка.

— Вроде… — Серега потер веки грязными пальцами, от бровей и ресниц у него ничего не осталось.

Гурбан кинул взгляд назад — Фаза на четвереньках спешил следом как мог. А при его габаритах он мог очень скромно. Ну, и на том спасибо — ишь как старается великан; морда красная, рот не закрывается. Надо было у него автомат забрать, да что уж теперь.

А вообще, как же все паршиво складывается, а?! Отряд разделился, Колю Бека не видать, Ксю тоже где-то потерялась, Доктору было велено оставаться в вагоне для бедных, и уж он-то выполнит приказ…

— Встали?

— Так точно, командир!

Выскочили. Пригнувшись, каждый по свою сторону путей рванул вперед.

Гурбан сразу потерял напарника из виду. Он едва увернулся — влево ушел, открывшись стрелкам в башенках на крышах и тем, кто выставил стволы через решетки. А все потому, что сверху, точно мешок с картошкой, упал подстреленный охранник, его напарник остался в башенке с продырявленным лбом. Вставшие во весь рост калужане, к которым Гурбана существенно отнесло, радостно взвыли и кинулись на приступ. Впереди мчался здоровенный детина в тельняшке и бандане.

— Твою!.. — Командир почел за благо принять горизонтальное положение, чтобы уйти из сектора огня. Он оказался, что называется, между молотом и наковальней. Оставаться на месте, корча из себя труп, нельзя — время дорого, и потому Гурбан пополз. Над ним свистели пули, заставляя вжиматься в землю, замешанную на камнях и песке. Встав на четвереньки, он обогнул тело пулеметчика, чтобы вновь нырнуть под поезд — хоть какое-то укрытие!

Гурбан уже переваливался через рельс, когда внимание привлекла кобура на поясе у мертвого стрелка. Отнюдь не пустая кобура — из нее торчала рукоятка пистолета. Проклиная старость, которая не в радость, Гурбан пополз к мертвецу. Тому ствол без надобности уже, а командиру чистильщиков очень даже пригодится.

Он вцепился в кобуру, застежка не поддалась. Выхватив нож, срезал ее, спрятал нож и только коснулся рукояти, как услышал за спиной отчетливо сквозь грохот выстрелов и взрывов:

— Нехорошо мародерствовать.

Гурбан обернулся — позади, ухмыляясь и поигрывая пистолетом, стоял детина в тельняшке, ватных штанах и бандане.

Окинув его быстрым взглядом, Гурбан посмотрел вдоль поезда. События развивались стремительно. Успех сопутствовал калужским бандитам: все огневые точки на крышах были подавлены, стреляли уже в самом составе. Ни пассажиры, ни проводники не хотели сдаваться, и их попросту уничтожали одного за другим. Разве что в бронированный вагон калужане пока что не проникли.

С этого места было видно, как бандиты выволокли из паровоза машиниста и его молодого помощника, угловатого и несуразного. Плешивый бандюга небольшого роста, в спортивном костюме и меховой безрукавке, приставил машинисту ствол к виску и нажал на спуск. Увидев, что в результате случилось с мозгами наставника, молодой, судя по энергичным кивкам, тут же согласился перейти на сторону калужан и повести состав к Москве, лишь только пути будут расчищены.

Сразу утратив интерес к помощнику машиниста (с тем остались двое калужан), плешивый двинул к рембригаде, окруженной бандюками. Он что-то сказал, очевидно интересуясь, кто главный, навстречу ему под прицелами десятка автоматов и ружей шагнул старший проводник. Беседа была короткой. Старший проводник отрицательно мотнул головой. Плешивец пожал плечами, и тут же загрохотали выстрелы — в считаные мгновения проводника нашпиговали пулями. Бандитам пришлось расстрелять еще троих, чтобы остальные согласились пособничать. От завала оставалась треть, не больше.

Гурбан закрыл глаза. Одной ниточкой к Сташеву-младшему стало меньше. Что ж, теперь вся надежда на то, что Равиль и его подопечные дадут о себе знать.

А тут еще одна проблема — бандюга в тельняшке, который заинтересовался Гурбаном. Ему что, других пассажиров мало?..

— Чего молчишь, паскуда? — Тельняшка шагнул ближе, и ствол его ТТ коснулся лба командира чистильщиков.

* * *

Опираясь на трость, Равиль похромал к тамбуру.

— Выше? Что это значит? — Ашот двинул за вольником, но тот не удосужился ответить.

Мариша пожала плечами и что-то сказала — ее голос заглушили пальба и яростные крики.

Данила взял девушку за руку и потащил за собой. Похоже, Равиль прав: Острог-на-колесах угодил в ловушку, и местная братва пошла на штурм, не считаясь с потерями. Потому не стоит тратить время на разговоры, надо действовать. У Равиля есть план, и если для спасения придется иметь дело с загадочным Маркусом, который, по слухам, не человек вовсе, пусть так и будет.

В тамбуре вольник остановился:

— Спрячьте оружие. Стрелять лишь в крайнем случае.

Эти слова предназначались одной лишь Марише — это она с апээсом в руках прошлась мимо будуаров, в которых испуганно затихли наложницы. Показала напоследок, кто здесь круче всех.

— А если… — попыталась возразить она.

— Никаких «если», — отрезал Равиль. — Все вопросы по мере продвижения решаю я. Вы, молодые люди, сохраняете спокойствие и молчите. Что бы ни случилось, ртов не открывать.

— Но как мы пройдем, ведь проводники, охрана, нас не пустят… — Ашот осекся, напоровшись на отблеск зеркальных линз.

Равиль молча вошел в переходник и отворил дверь в тамбур следующего вагона.

Из-за его спины Дан видел, как двое проводников — лет тридцати, на коротко стриженных черепах фуражки — отстреливаются, меняя опустевшие магазины на полные. Их коллега лежал на полу, истекая кровью. Он был еще жив — сучил ногой. Тут тяжело дышалось — пороховые газы заволокли тамбур, словно густой осенний туман. На Равиля попросту не обратили внимания, не ожидая опасности со стороны переходной площадки.

— Не останавливаться. — Равиль шагнул в следующий вагон.

* * *

Гурбан застыл на месте, чтобы не спровоцировать калужанина. Умирать не хотелось. Он перестал бояться смерти двадцать лет назад, когда своими руками отправил на тот свет сына и жену, превратившихся в агрессивных зомбаков. А сейчас, спустя годы… Что, старик, пора на покой? Отвоевал свое, отжил? Пусть молодые сами избавляют Землю от паразитов?

Типа того.

Но безумно, до слез обидно умирать сейчас, когда появился шанс всё-всё-всё исправить!..

— Ах ты паскуда, ну ты у меня!.. Ну, я тебя!.. — ярился Тельняшка, не спеша жать на спуск. Он наслаждался беспомощностью жертвы.

«Куда делся Мясник?» — тоскливо подумал Гурбан. Сейчас помощь новичка была бы очень кстати.

Рядом суетливо сновали калужские, выгружая из вагонов трупы и загружая свои пожитки. Все это сопровождалось криками, руганью и мордобоем. Каждый бандюга норовил занять местечко получше. До Гурбана и Тельняшки никому дела не было.

— Ну все, козлина, прощайся с жизнью! — Детина шагнул назад, чтобы не заляпало его, когда пуля вышибет мозги из черепа Гурбана.

Краем глаза командир чистильщиков, заметил слева стремительную фигуру, выпученные глаза и рот, открытый в хриплом дыхании. Калужанин тоже просек опасность, но было уже поздно — со свистом в его ребра ударила сталь. Это Бек пришел на помощь командиру — бежал аж от самого вагона для бедных. И он успел за миг до того, как Тельняшка нажал на спуск.

Но все-таки ТТ в руке бандита дернулся и выстрел прогремел.

* * *

Через следующий вагон пройти уже не представлялось возможным. В том хаосе, который наступил, Равиль и доставщики меньше всего интересовали калужских, никто их даже не тормознул, не поинтересовался, кто они и откуда. Бандюги спешно набивались в вагоны. Давка была такая, что у Дана трещали ребра.

— За мной. — Усиленно работая локтями, Равиль попер против течения, следом протискивались Мариша, Данила и Ашот.

— Что он делает, брат?!

— Не знаю.

Сопровождаемые проклятиями — хорошо хоть не пулями! — они выбрались из тамбура и по сварной лесенке поднялись на крышу вагона. Сюда калужские еще не додумались забраться, а ведь в пулеметных башенках хоть и дует, а все ж свежий воздух и зомбаков бояться не надо.

— Быстрее!

Они бежали по стальным, ржавым крышам, перепрыгивая с вагона на вагон.

По обе стороны от состава бесновались толпы. Бандитов и их подруг было слишком много, все в поезд никак не поместятся, и когда они поймут это, начнется бойня похлеще атаки на самоходный острог с последующей зачисткой состава.

— Не отставать!

Мариша поскользнулась, Данила подхватил ее за локоть, едва сам не оступился — так бы и рухнули вдвоем на головы внизу, если б не Ашот, который вцепился в однокашников и поставил их прямо.

— Спасибо, брат! — выдохнул Дан.

Мариша коротко кивнула — вот и вся благодарность. Да и не время нынче в реверансах расшаркиваться.

— Нам туда! — Равиль указал на дирижабль, серой тучей нависший над составом.

Под «тучей» висела гондола с заостренным носом и круглой кормой. От гондолы тянулись тросы к бронированному вагону, расположенному позади парово